CC BY
142
ИЗВЕСТИЯ
ПЕНЗЕНСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО ПЕДАГОГИЧЕСКОГО УНИВЕРСИТЕТА имени В. Г. БЕЛИНСКОГО ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ № 27 2012
IZVESTIA
PENZENSKOGO GOSUDARSTVENNOGO PEDAGOGICHESKOGO UNIVERSITETA imeni V. G. BELINSKOGO HUMANITIES
№ 27 2012
УДК 930.23
СТАЛИНСКИЕ ИНЖЕНЕРЫ И ХОЗЯЙСТВЕННИКИ В ЗАРУБЕЖНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
© М. В. ЗЕЛЁВ Пензенский государственный университет, кафедра «Менеджмент» e-mail: [email protected]
Зелёв М. В. - Сталинские инженеры и хозяйственники в зарубежной историографии // Известия ПГПУ им. В.Г. Белинского. 2012. № 27. С. 638-647. - Эта статья исследует развитие исторических исследований в Англии и США такой профессиональной группы советского довоенного общества как инженеры, техники и директора промышленных предприятий. Уже первые исследования в этой сфере в 1950-е - 1960-е годы предложили целый ряд интересных новаторских подходов к этой теме. Но настоящий всплеск исследований этой социальной группы произошёл в 1970-е - 1980-е годы, когда в авангарде иностранных исследований советского общества оказались представители ревизионистского направления. С 1990-х годов начался новый этап в зарубежной историографии истории советских инженеров и менеджеров эпохи сталинской индустриализации. Его главной особенностью стало открытие возможности иностранным исследователям работать в русских архивах. Архивная революция расширила круг проблем, изучаемых иностранными исследователями. Фокус исследований сместился с экономических и макросоциальных исследований на идеологию, культуру, общественное мнение и повседневную жизнь этих социальных групп.
Ключевые слова: сталинизм, историография, инженеры, директорский корпус, ревизионизм, индустриализация.
Zelyov M. V. - Stalin’s Engineers and Managers in Foreign Historiography// Izv. Penz. gos. pedagog. univ. im. V.G. Belinskogo. 2012. № 27. P. 638-647. - This article considers the development of historical studies in England and in the United States of such professional group of Soviet pre-war society as engineers, technicians and managers of industrial enterprises. The first research in this sphere in 1950s and 1960s suggested some interesting innovative approaches to this issue. But real burst of studies of history of this social group happened in 1970s and 1980s when the representatives of revisionist direction had come to the foreground of foreign investigation of Soviet society. The 1990s marked a new period of foreign historical studies of Soviet engineers and managers’history during Stalin’s industrialization. Its characteristic point was the possibility for foreign scientists to work in the Russian archives. Archive revolution has enlarged the scope of problems studied by foreign researchers. The focus of investigation moved from economic and macrosocial studies to ideology, culture, public opinion and every-day life of these social groups.
Keywords: stalinism, historiography, industrialization, engineers, managers, revisionism, industrialization.
Проблемы, связанные с положением и ролью в советском обществе 1930-х годов технических специалистов и директоров промышленных предприятий, являются одной из наиболее хорошо разработанных тем в зарубежной русистике. Внимание к этой теме неслучайно. Само положение этих профессиональных групп в обществе, переживающем форсированную индустриализацию, было во многом уникальным. Соответственно, и исследование связанных с ними вопросов нередко оказывалось ключом к разрешению основных проблем и парадоксов советской истории 1930-х годов. В самом деле, оказавшись в центре общественного внимания в марте1928 года в связи с объявлением о раскрытии «шахтинского дела», технические специалисты и управленцы-промышленники на протяжении всего последующего десятилетия оставались
в самой гуще сложнейших социально-экономических, политических и культурных процессов, так или иначе порождённых сталинской промышленной и социальной политикой. При этом эти профессиональные группы одновременно испытывали воздействие трудно совместимых, противоположных, противоречивых тенденций правительственной политики - от широких жестоких репрессий до стремительного и столь же широкого выдвижения их представителей в ряды правящей элиты. Вспомним, что начиная с эпохи «большого террора» 1937-1938 годов именно инженеры стали основным источником пополнения рядов советской номенклатуры.
Почему на всемпротяжении1930-х годов положение технических специалистов и хозяйственников оставалось столь противоречивым? Почему репрес-
сии обрушились на инженеров и техников в годы «великогоперелома», когда промышленность крайне нуждалась в квалифицированных административнотехнических кадрах, когда на счету был, без преувеличения,каждыймало-мальски технически грамотный человек? Почемув одно и то же время инженеры и директора страдали под гнётом политических репрессий и получали всё новые материальныеи символические привилегии? Почему, наконец, начиная с 1937 года, пополнение номенклатуры именно из числа инженеров стало одной из самых устойчивых традиций кадровой политики советского руководства? Ответ на эти вопросы позволял многое прояснить в динамике экономического и социально-политического развития советского общества 1930-х годов. Да и с точки зрения изучения генезиса брежневской партийнохозяйственной номенклатуры, на 2/3 состоявшей из выходцев из инженерной среды, данная темапредстав-лялась чрезвычайно актуальной, что и предопределило к ней давний интерес иностранных историков.
от официальной советской историографии сложно было ожидать получения ответов на эти вопросы. Постоянный контроль со стороны правящих кругов за развитием исторической науки во многом сдерживал совершенствование её теоретикометодологического инструментария, способствовал ограничению тематики исследований, преобладанию статистических подсчётов над качественным анализом, известной предопределённости выводов. Практически не исследованным оставалось влияние на развитие специалистов и хозяйственников «большого террора» 1936-1938 годов. За гранью научного анализа остался целый комплекс проблем, связанных с репрессивной политикой государства в отношении специалистов, её зависимостью от внутренних противоречий советской экономической системы, от динамики экономического развития. Не получили должного освещения многие важные стороны жизнедеятельности этих социальных групп. не удивительно поэтому, что именно в зарубежной русистике начали оформляться основные методологические подходы и концепции в области истории технических специалистов и управленцев в советской промышленности, которые впоследствии стали активно заимствоваться и развиваться уже в отечественной постсоветской историографии.
В первом приближении. Уже первые исследования в этой области оказались новаторскими благодаря предлагаемым в них подходам к анализу изучаемых профессиональных групп. В 1950-е годы в США выходят две важные работы, посвящённые директорскому корпусу и инженерно-техническому персоналу советских предприятий [24;19]. Их авторы указали на существование скрытого сопротивления советского директорского корпуса экономической политике правительства в 1930-е годы, выражавшегося в занижении производственных мощностей, противодействии повышению эффективности производства, сокрытии брака и т.п. Д. Граник, в частности, обратил внимание на значительную степень самостоятельности совет-
ских директоров, на создание ими на предприятиях собственных маленьких империй. он подчёркивал, что в советских условиях директору приходилось быть, прежде всего, предпринимателем, руководствоваться собственными инициативой и здравым смыслом, чтобы выполнять противоречивые требования, приказы и ожидания сверху, срезать углы и нарушать различные правила ради поддержания работы своего завода [24]. Эту тему развил Дж. Берлинер. Он отмечал, что массовое использование директорами предприятий незаконных приёмов (увеличение различного рода резервов на предприятии, стремление занизить плановые показатели, симулирование выполнения планов, использование личных связей) вызвано значительными трудностями выполнения завышенных плановых заданий и неудовлетворительным снабжением всеми производственными ресурсами. Государство было вынуждено мириться с подобной неформальной практикой, лишь удерживая её в приемлемых границах, для того, чтобы не разрушить всю экономическую систему [19; 318-329]. Примечательно, что исследования Д. Граника и Дж. Берлинера появились в то время, когда господство тоталитарной концепции в зарубежной русистике достигло своего пика. Своими выводами, основанными наанализе реальной практики производственных отношений в СССР, они подрывали многие из господствовавших на Западе в тот период представлений о советской экономической и политической системе, как и многие из положений тоталитарной схемы.
Более близким к классическому тоталитарному подходу к анализу советской довоенной действительности оказалось исследование Дж. Эзрейела «Власть менеджеров и советская политика» (1966). Анализируя динамику смены поколений административнотехнического персонала советских предприятий, Дж. Эзрейел делал вывод в духе тоталитарного подхода о полной лояльности и пассивности сталинских выдвиженцев 1937-1938 годов на ведущие посты в промышленности, ставших самой влиятельной группировкой в советской элите. Более интересен его анализ поведения поколения «красных директоров», уничтоженного в годы «большого террора», которому была свойственна известная степень оппозиционности политике форсированной индустриализации и вмешательству в управление партийных и профсоюзных организаций [15].
напротив, работа В.Андрле возвращалась к прежним выводам Д.Граника и Дж. Берлинера о широкой, но нелегальной автономии директоров предприятий. При этом всегда существующая угроза ужесточения политики государства в хозяйственной сфере, делала необходимым для директоров в целях самозащиты налаживание неформальных личных связей с партийными и государственными чиновниками. В. Андрле делал вывод о складывании в советской промышленности «объединённых межинституциональ-ных клик», участники которых гибко пользовались соответствующими официальными прерогативами ко взаимной выгоде[16; 145].
Ревизионистская волна. Однако настоящий всплеск исследований по этой теме произошёл в иностранной историографии с появлением в ней в 1970-х годах нового ревизионистского направления, ставшего мощной реакцией на неспособность тоталитарной концепции удовлетворительно объяснить советскую историю. Историки-ревизионисты подошли к предмету своего исследования как социальные историки, стремясь к пониманию исторического процесса как результата взаимодействия социальных сил, решительно отвергая концепцию всемогущего государства, делающего с обществом всё, что захочет. Именно в этом заключалось коренное отличие ревизионистской концепции от тоталитарной модели. Соответственно менялся и угол зрения, под которым рассматривалось историками советское общество. Их внимание оказалось сосредоточено не только и не столько на действиях государства, сколько на динамике отношений между различными социальными классами и слоями. Это позволило им показать социально-экономическую подоплёку действий правительства, которые рассматривались теперь не как беспричинные проявления абсолютной власти, а как ответ на проблемы социального порядка. Социально-политическая ситуация в России 1930-х годов предстаёт в работах ревизионистских историков как борьба государства против множества частных интересов, саботирующих государственный курс на форсированную индустриализацию. Причём это был не только конфликт между государством и обществом, но и между различными органами и уровнями государственной власти, лишний раз подчёркивающий отсутствие в полном смысле тотального контроля не только за обществом, но и за государственным аппаратом [9; 2; 5].
уже во второй половине 1970-х годов выходят три крупные монографии, посвященныеэтому вопросу: «Технология и общество при Ленине и Сталине: Происхождение советской технической интеллигенции, 1917-1941» (1978) американского историка Кендэлла Бейлса, «Техническая интеллигенция и Советское государство: Исследование советских хозяйственников и техников, 1928-1935» (1979) английского учёного николаса ламперта и «Образовательная и общественная мобильность в Советском Союзе, 19211934» (1979) американской исследовательницы Шейлы Фицпатрик [17; 27; 21]. В них в наиболее развёрнутом виде была представлена новая концепция истории технических специалистов и директорского корпуса в годы сталинской догоняющей индустриализации.
В центре внимания монографии Ш. Фицпатрик оказались вопросы массового выдвижения рабочих в ряды технических специалистов, прежде всего, путём значительного облегчения получения ими высшего и среднего специального образования вгоды «культурной революции» 1928-1931годов. Ш. Фицпатрик рассматривает культурную революцию как сложный социально-политический феномен, вызванный кризи-сомнэпа. Её основное содержание - открытие возмож-ностейдля широкого проникновения в административную и профессиональнуюэлиту молодыхкоммунистов,
прежде всего из числа рабочих. Государство пыталось «использовать восходящую мобильность рабочего класса, чтобы создать лояльную элиту, способную руководить индустриализирующимся государством»[21; 14]. Рабочие были единственным социальным классом, на который могли опереться большевики. ни старая интеллигенция, никрестьяне, ни служащие не вызывали доверия у правящих кругов[21; 15].Острая потребность политического режима в инженернотехнических кадрах совпала с растущим стремлением рабочих улучшить своё социальное положение. В период нэпа возможности подобного улучшения были сильно ограничены, несмотря на определённые льготы для поступления в вузы, существовавшие для выходцев из рабочейсреды. Ограничение возможностей рабочих на получение образования и повышение своего социального статуса было одной из главных причин их недовольства нэпом, порождавшего радикальные антиинтеллигентские и антибюрократические настроения в рабочей среде[21; 16]. Именно эти настроения стали основой «революции снизу», т.е. мощного давления рабочих на власти в пользу более радикальной социальной политики [21; 6-7].
В результате культурной революции в 19281931 годах были открыты широкие возможности для социального выдвижения тех слоев населения, которые не имели их в период нэпа. По подсчётам Фицпатрик, в 1932/33 учебном году 2/3 студентов относились к тем, кто не смог бы поступить в вузы в годы нэпа, в том числе половина из них была выдвиженцами из числа молодых рабочих и коммунистов [21; 187
- 189].
кризис культурной революции чётко обозначился в 1931 году. К этому времени были исчерпаны ресурсы выдвижения, резко снизился уровень образования. Хозяйственники всё настойчивее стали требовать укрепления своей власти на производстве, прекращения репрессий против старых специалистов. Власти начинают проводить политику «восстановления порядка». Однако и после 1931 года реального ограничения доступа к высшему образованию, а следовательно, и возможностей повышения своего социального статуса рабочими не произошло[21; 209 - 239].
Главным же итогом культурной революции 1928-1931 годов стало, по мнению учёного, появление в среде технических специалистов мощной генерации выдвиженцев из рабочей среды. Именно эту прослойку сталинское руководство стало всё более рассматривать как основной резерв для обновления рядов номенклатуры. но почемуименно их? Почему с началом форсированной индустриализации происходит постепенный пересмотр кадровой политики советского руководства? Ведь ещё в периоднэпа в качестве будущей смены руководящих кадров рассматривались коммунистыс гуманитарным образованием. Попытка разобраться в этом вопросе и проследить постепенное изменение приоритетов кадровой политики является одним из главныхдостоинств работы. Ш. Фицпатрик отнесла начало этого процесса ещё к 1923-1924 годам, когда в ходе внутрипартийной дискуссии значитель-
ная часть студентов-гуманитариев поддержала позицию Л. Д. Троцкого. Именно тогда, по мнению автора, советское руководство разочаровалось в этом сильно-политизированном, склонном к самостоятельному политическому мышлению слое партийной молодёжи. Именно тогда правящие круги обращают свои взоры на техническое образование как на более достойную среду для подготовки своей смены [21; 92-100].По-коление инженеров-выдвиженцев первой пятилетки обладало столь ценными в глазах правящей верхушки качествами, как политическая надёжность, прагматизм, благополучное социальное происхождение, столь нужные обществу технические знания, преданность руководству и лично Сталину, обеспечившим им столь стремительную карьеру. Именно они заняли место репрессированных в годы «кадровой революции» [21; 242-245; 20; 149-180].
Глубокий анализ положения инженернотехнической интеллигенции и хозяйственников в конце 1920-х - середине 1930-х годов представил в своей монографии Н. Ламперт. Главная цель его работы - выяснить причины той волны репрессий, что обрушилась на старых технических специалистов в 1928-1931гг. после периода её сближения с правящими кругами в годы нэпа. По мнению Н. Ламперта, сближение коммунистов со старыми специалистами в годы нэпа объяснялось преобладанием в этой среде аполитичных настроений. С технической интеллигенцией в силу отсутствия у неё политических амбиций было достаточно легко достигнуть взаимопонимания. Правящий режим успешно использовал особенности профессионального самосознания и патриотические чувства русских инженеров, стремившихся активно работать радиразвития производительных сил Рос-сии[27; 25-28].
В годы «великого перелома» подобная ситуация была уже невозможна. Форсированная индустриализация потребовала от инженеров иного, более высокого уровня мотивации трудовой деятельности. Следовало искоренить вполне глубокий и вполне обоснованный скептицизм специалистов в отношении пятилетнего плана, заставить инженеров в большей степени считаться с интересами государства. Поэтому главным императивом развернувшейся кампании стало решительноеут-верждение приоритета политических требований над профессиональными знаниями. Борьба с политическим нейтрализмом ИТР, как подчёркивает Н. Ламперт, была отражением реальной борьбы между частными и общественными интересами. Скептицизму, аполитизму и обывательским настроениям в интеллигентской среде были противопоставлены большевистская воля и энтузиазм, духу кастовости и профессиональной солидарности инженеров - общественный дух. И в известной степени правительство добилось своего [27; 25-28]. Этими же задачами объясняется и намерение правительства создать новуюинтеллигенцию из выходцев из пролетарской среды, которая по своему социальному происхождению и своим социальным обязательствам в большей степени отождествляла бы себя с государственными интересами [27; 38 - 55].
Большое внимание в работе было уделено разработке вопросов взаимоотношений специалистов с рабочими и директорами предприятий. Автор отметил тенденции к сращиванию интересов ИТР и директорского корпуса предприятий как в период нэпа, так и в 1-й половине 1930-х годов. Ещё в 1920-х годах отношения между специалистами и «красными директорами» складывались достаточно гармонично. В 1928 году основную массу директорского корпуса составляли бывшие рабочие (63%), члены ВКП(б) (89%), не имевшие высшего специального образования (72%). Их техническая малограмотность делала их дальнейшую карьеру заложницей успешного технического руководства предприятием со стороны старых специалистов. Именно успешная или, наоборот, неудачная работа вверенного ему предприятия служила основным критерием оценки деятельности директора вышестоящим руководством.Это заставляло директоров отказываться от чрезмерных контроля и вмешательства в действия главных инженеров по руководству предприятиями, налаживать с ними тесное взаимодействие. В свою очередь, специалисты искали у директоров покровительства и защиты от нападок рабочих, партийных и профсоюзных организаций. И директора, и инженерно-технические работники предприятий были заинтересованы в том, чтобы выставить работу предприятия перед вышестоящими органами в выгодном для себя свете, скрыть недостатки и просчёты в своей производственной деятельности. Итогом развития этих тенденций стало начало складывания на государственных предприятиях хозяйственнобюрократических кланов, объединявших директоров и верхушку технического персонала. После волны репрессий, прокатившейся по промышленности в 1928-1931 годах и разрушившей многие из подобных кланов, эта тенденция не исчезла, но лишь усилилась, отражая присущее административно управляемой экономике стремление к формированию системы вертикальных сделок. Н. Ламперт отмечает включение в подобную практику взаимоотношений региональных органов управления и заводских партийных комите-тов[27; 22-24, 30, 83-86, 105].
Описывая, взаимоотношение административнотехнического персонала промышленных предприятий и рабочих в условиях форсированной индустриализации в 1930-е годы, Н. Ламперт отметил усиление позиций заводской администрации, опиравшейся на поддержку карательных органов, партийных и профсоюзных организаций. С 1931 года власти перестали поощрять давление со стороны рабочих на специалистов. Резко ослабли позиции профсоюзов, ранее нередко поддерживавших требования рабочих к администрации, что наряду с атмосферой подозрительности вокруг специалистов после шахтинского дела (1928 год) создавало благоприятные условия для производственных конфликтов и способствовало всплеску спецеедства. Теперь власти перестали выдавать враждебность рабочих к техническому персоналу за целительную критику. Открытые проявления конфликтов между рабочими и ИТР ушли в прошлое. Правитель-
ство провозгласило курс на укрепление единоначалия. В то же время, заинтересованность хозяйственников в сохранении на предприятии рабочей силы заставляла их сочетать грубый нажим на рабочих с определённым потаканием им. Директора и линейные менеджеры стремились нередко противопоставить себя в глазах рабочих нормировщикам, вышестоящим управленческим звеньям, закрывали глаза на прогулы, брак, превышали лимиты на заработную плату [27; 108-134].
К. Бейлс предложил рассмотреть проблему взаимоотношений Советской власти и технических специалистов в духе пользовавшейся в 1920-е годы значительной популярностью в интеллектуальных кругах технократической концепции. Автор отмечает постепенное и неуклонное развитие технократических тенденций, означавших утверждение в обществе власти инженеров и учёных, приведшее к глубокой интеграции инженеров и власти уже к концу 1930-х годов. К. Бейлс отмечает, что уже вскоре после революции начали складываться рабочие взаимоотношения между правящим режимом и специалистами-инженерами. Их сближали присущие и тем, и другим технократизм, вера в развитие производительных сил и возможность управления природой. Их разделяло отношение к вопросам собственности, профессиональной автономии и политического устройства.[17; 409-410]
Кризис в их взаимоотношениях в 1928-1931 годах был вызван, по мнению К. Бейлса, стремлением правящих кругов предупредить претензии технической интеллигенции на большую роль в обществе, а также преодолеть оппозицию планам форсированной индустриализации. По его мнению, потенциальный союз между технической интеллигенцией и представителями «правого уклона» в правящей партии мог бы представлять очень серьёзную угрозу для политики сталинского руководства. Стремясь подкрепить своё предположение,автор подробно рассматривает все известные ему проекты общественного устройства, вышедшие из инженерной среды в до- и послереволюционной России и предлагавшие значительно усилить роль инженеров в управлении государством. Основным носителем подобных тенденций в 1920-е годы К.Бейлс считает членов Всероссийской ассоциации инженеров -узко профессиональной и подчёркнуто политически нейтральной организации[17; 97-120].
Кампания репрессий против старых специалистов в сочетании с ускоренным выдвижением новой группы «красных» специалистов стала ответом И. В. Сталина на эту угрозу [17; 119-120]. К 1931году с разгромом правого уклона, установлением жёсткого контроля над старыми специалистами, появлением нового поколения преданных режиму специалистов угроза со стороны технических специалистов была устранена, [17; 154-156] вновь возобладало стремление к сотрудничеству и сближению между властями и инженерством. Но теперь уже технократические тенденции стали развиваться, прежде всего, в рамках самой партии [17;140].
учёный подчёркивает тесную связь между репрессиями 1928-1931 и 1936-1938 годов. Обе кампа-
нии былинаправлены против потенциальной угрозы альянса хозяйственников и технических специалистов, оппозиционного проводимому политическим руководством экономическому курсу. К. Бейлс отмечает установление тесных связей между ИТР и хозяйственниками, объединёнными общими интересами снижения плановых заданий [17; 267-270]. Выдвижение же инженеров в ряды правящего класса в 1937-1938 годах привело к новой, ещё более мощной технократической волне. Стоит отметить, что уже в 1990-е годы использованный Бейлсом «технократический» подход завоевал широкое признание среди отечественных историков, исследующих процессы формирования правящей элиты в России[7; 1].
Тема положения советской технической интеллигенции была затронута уже в 1980-е годы американским историком-ревизионистом Льюисом Зигель-баумом. Его важнейшее исследование было посвящено истории стахановского движения [30]. Л. Зигельбаум рассматривает «кадровую революцию» 1937-1938го-дов в производственной сфере как результат стремления центра разрушить семейные гнёзда администрации предприятий и местных партийных чиновников, ставших основными носителями застойных явлений на производстве [30; 121]. Стахановское движение предстаёт, таким образом, последней перед «большим террором» попыткой сравнительно мирным, ненасильственным образом встряхнуть внутреннюю структуру предприятий, опираясь на мощное материальное стимулирование передовых рабочих, попыткой интенсификации производства без реального расширения автономии предприятий [30; 295-299]. Хозяйственники и ИТР оказались зажатыми между растущим давлением сверху и провоцируемыми подозрениями в саботаже снизу. На непродолжительное время власть мастеров, начальников цехов, отделов действительно была ослаблена. От административно-технического персонала теперь требовалась значительная политическая ловкость, чтобы удовлетворить резко возросшим требованиям к ним. Однако глубокие внутренние пороки советской экономики вкупе с растущей истерией борьбы с саботажем ИТР и хозяйственников привели к нарастающему разрушительному воздействию стахановского движения на экономику. Это заставило правительство свернуть в июне 1936 года кампанию политических обвинений хозяйственников [30; 113, 119, 141-142, 301-302]. Тем не менее, стахановскоед-вижение сыграло важную роль в подготовке преследований хозяйственников в годы «большого террора».
Л.Зигельбаум является также автором единственной в своём роде работы, посвященной такому отряду административно-технического персонала советской промышленности, как фабричные мастера [29; 127-156]. Автор попытался выяснить причины сохранения советскими мастерами в 1930-е годы значительной роли на производстве, что так отличало их от коллег в развитых индустриальных странах. Л. Зигельба-ум приходит к выводу, что это связано с целым рядом обстоятельств. Во-первых, с особенностями формирования рабочего класса в 1930-е годы, когда именно ма-
стерам принадлежала главная роль в обучении огромной армии новых рабочих, совершенно не имевших какого-либо опыта работы в промышленности. Во-вторых, с мощным сопротивлением хозяйственников и рабочих попыткам введения научно обоснованных норм, с отсутствием развитой системы защиты прав рабочих на производстве, что объективно упрочивало положение мастеров. Наконец, в-третьих, практические иидеологические потребности правящего режима требовали найти опору в выходцах из рабочего класса в среде технических специалистов [29, 150-151].
В 1990 году Х.Бальцер выступил с обобщающей статьёй по истории русской технической интеллигенции [18; 141-167]. Он, в частности, отметил, что в Советском Союзе, высшее техническое образование превратилось, прежде всего, в механизм социальной мобильности, позволявший занять административную должность вне производства, избежав связанных с ним рисков и давления. Производство оставалось уделом преимущественно практиков и техников. Бегство инженеров с производства, наряду с низким качеством технического образования, не только способствовали снижению качества менеджмента, но и положили начало долгосрочной тенденции падения престижа инженерного труда и размывания профессиональной идентичности инженеров. успехи в социальной инженерии в годы «культурной революции» обернулись высокими долгосрочными издержками [18; 151-166].
К концу 1980-х годов иностранные историки, особенно представители ревизионистской школы, достигли значительных успехов в исследованиях по истории советской технической интеллигенции, разработав ряд весьма продуктивных подходов к этой теме, которые, впрочем, практически не использовались советскими историками. Вместе с тем, их исследования сдерживались недоступностью основной массы советских архивных источников.
Исследования постсоветских десятилетий. Рубеж 1980-х - 1990-х годов был ознаменован для иностранных исследователей сталинской эпохи, прежде всего, открытием для них архивов в России. Если все их прежние исследования были основаны почти исключительно на опубликованных источниках, то теперь открылась отличная возможность проверить свои концепции с помощью архивных материалов. Проверка подтвердила справедливость большинства ранее сделанных исследователями выводов и предположений относительно функционирования советских экономических институтов и поведения социальных классов и групп сталинского общества. Вместе с тем архивная революция позволила значительно расширить круг проблем, рассматриваемых зарубежными специалистами по истории советских инженеров и директорского корпуса. Как и в целом для всей современной русистики, для этого направления оказался характерен перенос внимания с чисто экономической и социальной тематики на исследование роли идеологии, культуры, социальной идентификации, гендерных различий, общественных настроений, на изучение истории повседневности. Можно говорить о форми-
ровании «новой культурной истории», пришедшей на смену ревизионистскому направлению истории социальной [22; 2; 5]. При этом стала размываться стена, ранее разделявшая специалистов по сталинскому периоду из России и других стран.
В этой связи отметим, прежде всего, работу немецкой исследовательницы Сюзанны Шаттенберг, посвящённую сравнительному анализу профессиональной культуры «буржуазных» и «красных» специалистов [14]. Автор указывает на произошедшие в 1930-е годы радикальные изменения в этой сфере, происходившие в результате сталинской индустриализации. Культурная революция 1928-1931 годов подвергла травле и осмеянию традиционные профессиональные ценности русского инженерства. Важнейшим из них стала приверженность старых инженеров к тщательной технико-экономической проработке промышленных проектов. На страницах печати научноисследовательская работа представала как совершенно ненужная трата времени и денег, оторванная от практики и лишённая всякого смысла. Старых специалистов советская пропаганда преподносила массовой аудитории как чистых теоретиков, не способных справиться с конкретной машиной. Помимо этого дискредитация старого инженерства шла с помощью обвинений их в рвачестве, некомпетентности, безразличии к политическим событиям. Таким образом, правительство вело борьбу не только против людей и их организаций, но и против всей культуры старого инженерства - его мировоззрения, идеалов работы и стиля труда. По версии советских пропагандистов, буржуазный инженер был не в состоянии решать новые задачи, поскольку не верил в новый мир. А основой социалистического строительства является вера, а не расчёты[14; 195-199].
Новый советский ИТР должен был быть не теоретиком, а решать все проблемы на месте. От новых инженеров требовалось отбросить все старые испытанные подходы, проявлять смелость, идти на риск во имя скорейшего введения новых предприятий в эксплуатацию. «По-большевистски работать означало - класть бетон при остром морозе, вздувать домну при температуре -30 градусов, систематически перегружать машины и строить как можно более крупные комбинаты, не учитывая будущую эффективность гигантов» [14; 201].Новым инженерам стало почти невозможно основываться на объективных, технических данных, когда речь шла о нарушении сроков, объяснении затягиваний в строительстве или о невыполненных планах.По-мнению властей, при наличии правильного взгляда на социалистическое строительство и нужной порции энтузиазма каждую проблему можно было решить и каждый срок соблюсти. С. Шаттенберг подчёркивает, что такой подход был во многом воспринят новым поколением инженеров. Если основой работы старых специалистов являлись расчёты и чертежи, то характерным признаком действий молодых инженеров стал способ проб и ошибок. При этом такой подход был во многом следствием дефицита теоретических знаний, опыта, слабого знакомства с достижениями техники и технологии за рубежом. Итогом подобной практики
становился колоссальный брак, аварии и катастрофы, приносившие миллионы рублей дополнительных издержек и уносившие человеческие жизни. Но жертвы воспринимались как неизбежность. Честь инженера основывалась не на бесперебойной и чёткой эксплуатации предприятий, а на героическом преодолении самых неблагоприятных условий и враждебных обстоятельств, мешающих производству [14; 201-208]. Лишь с окончанием «большого террора» в 1938 году начался поворот к научно обоснованному инженерному труду, ставящему безопасность и прочную пользу выше быстрого успеха. Но заложенные в предыдущее десятилетие основы новой профессиональной культуры менялись крайне медленно из-за того, что сама обстановка на стройках и заводах оставалась такой же, как и прежде [14; 210].
В 1990-е годы была исследована одна из самых интересных среди тем, касающихся положения инженеров и директоров в 1930-е годы, - история движения жён ИТР и хозяйственников, зародившемся в 1936 году под патронажем наркома тяжёлой промышленности Г. К. Орджоникидзе. Её представила в своём известном очерке, вошедшим в книгу «Повседневный сталинизм», Ш. Фицпатрик [13; 189-196]. Исследователь отмечает, что движение носило явно элитарный характер, став ярким признаком социального расслоения в советском обществе накануне «большого террора». Вразрез с основным потоком советской пропаганды, ратовавшей за эмансипацию женщин и их вовлечение в самостоятельную производственную деятельность, движение общественниц делало акцент на «долге жены» перед мужем, её обязанности обеспечить мужу - инженеру, директору, руководителю
- комфортабельный и благоустроенный быт. Другая сторона деятельности общественниц чрезвычайно напоминала благотворительность женщин из высших слоёв общества при царском режиме, вызывая резкое раздражение рабочих, их жён и детей, часто становившихся объектами такой благотворительности. Положение не спасало даже привлечение в движение жён стахановцев. Иерархия участниц движения часто полностью копировала иерархию их мужей на производстве. Пользуясь своим семейным положением, лидеры движения нередко использовали финансы предприятия для своих инициатив. С началом «большого террора» деятельность общественниц стала одним из самых ярких аргументов в жесточайшей критике рабочими своих производственных руководителей. Вместе с тем движение общественниц представляло собою для многих его участниц важный опыт социализации в советском обществе, давший выход их инициативе, особенно на новых заводах, часто расположенных в глуши, вдали от удобств и развлечений старых культурных центров. В дальнейшем эта тенденция только усиливалась. С 1938 года пропаганда всё более стала направлять активность общественниц в сторону освоения ими новых специальностей, получения дальнейшего образования, выдвижения на административную работу, то есть в традиционное русло советской социальной политики.
Продолжая традиции технократического подхода, опубликовал свою монографию «Призрак казнённого инженера» американский историк науки и техники Лорен Грэхэм (Грэм) [3]. В ней на фоне исследования биографии и идейного наследия одного из самых видных представителей технократической мысли в России П. И. Пальчинского, Грэм показывает основные тенденции развития инженерной профессиональной группы в СССР. Автор отмечает, что в 1920-е годы представление об исключительности инженерной профессии существовали не только в России, но и в других европейских странах и в США. Это явление получило название «восстания инженеров». Вершиной этой технократической волны стало избрание в 1928 году американским президентом Хер-бертаХувера, оказавшегося единственным в истории главой США - обладателем диплома об инженерном образовании. Правда, вскоре эта волна быстро сошла на нет [3; 158]. П. И. Пальчинский оказался наиболее крупным представителем технократической мысли в России, ратовавшим за превращение инженера в активного устроителя экономики и промышленности, принимающего решения с учётом всего спектра экономических, социальных и природных последствий. Ему был близок ректор МВТУ И. А. Калинников, создавший в 1927 году «Кружок по общим вопросам техники» - средоточие отечественной технократической мысли. Другим её центром оказались технические советники Научно-технической администрации ВСНХ. С технократическим лагерем были связаны А. И. Рыков и Н. И. Бухарин. Однако сталинское большинство в советском руководстве категорически отрицало возможность какой-либо автономии профессиональных групп, а тем более их обращения к решению социальных вопросов. Власти чрезвычайно раздражала критика Пальчинским и его единомышленниками промышленной гигантомании, негибкости производственных планов, пренебрежения охраной труда, ставки на использование низкоквалифицированной рабочей силы [3; 61 - 67].
Разгром профессиональной инженерной мысли в России на рубеже 1920-х-1930-х годов не означал конца технократических тенденций. Грэм, однако, указывает на ущербность советской технократии, связывая её, прежде всего, с крайней узостью советского технического образования, его скудной гуманитарной составляющей, что привело к интеллектуальной бедности, политической тенденциозности, социальной неосведомлённости, этической ущербности брежневского поколения советской элиты [3; 108-126].«Если определить технократию как режим правления, возглавляемый людьми с техническим образованием, то Советский Союз последней четверти двадцатого столетия представлял собою технократическую державу. И это была технократическая держава, во главе которой стояли инженеры, чьё образование было более узким, чем у их коллег во всём остальном мире» [3; 118], - отмечает исследователь.
Среди работ сторонников технократической концепции отметим также исследование японского
историка ТакэсиНакасимы, посвящённое кризису инженерных организаций и закату технократической мысли в годы «великого перелома» [6; 292-305].
В 1990-е годы продолжалось и изучение традиционных для западной историографии проблем производственных отношений на советской фабрике (Р.Тёрстон, Х.Куромия, Д.Ширер, Ш.Фицпатрик) [12; 59-67; 32; 223-247; 33; 143-160; 26; 146-165; 28; 193222; 23; 311-340], взаимодействия между различными уровнями производственного менеджмента, между фабрикой и местными властями, между фабрикой и центральными экономическими ведомствами (Д. Ширер) [28;193-222], кампаний уголовного преследова-нияи массовых репрессий среди специалистов (П. Соломон, Д. Хоффманн) [10; 31; 223-247; 25; 163-167].
Проблему применения уголовного законодательства в советской промышленности 1930-х годов подробно изучает канадский историк Питер Соломон. Использование уголовного законодательства для дополнительного давления на работников промышленности стало одной из основных новаций советской юстиции. При этом административно-технический персонал промышленности в случае крупных провалов в работе мог быть обвинён в совершении не только должностных, но и политических преступлений, а именно «вредительства» (ст. 587). Люди могли понести уголовную ответственность не только за совершённые действия, но и за бездействие, несчастные случаи, неумышленные ошибки, происходившие нередко не по вине обвиняемых. Так, например, в 1930-е годы самым преследуемым должностным преступлением стала халатность. При этом, как указывает исследователь, качество расследования и выдвигаемых обвинений, как правило, не выдерживало критики.
Однако, анализ автором практики советского правосудия в отношении технических специалистов и директорского корпуса промышленности приводит его к выводу о крайне неполном и непоследовательном проведении в жизнь политики властей в этой сфере. Это объясняется целым рядом обстоятельств. Соломон отмечает, что прокуратура не имела технических возможностей проводить полноценный надзор за положением на предприятиях из-за нехватки квалифицированных кадров и времени в условиях перманентных репрессивных кампаний в деревне [31; 228-229]. Возможности уголовного преследования специалистов серьёзно ограничивались самой политикой властей, взявших в июне 1931 года курс на защиту инженеров. Другим сдерживающим факторам была серьёзная протекция со стороны наркоматов и региональных властей, не заинтересованных в потере специалистов и дестабилизации производства в результате вынесения полноценных приговоров. В отличие от деревни, потерю высококвалифицированного специалиста в промышленности было трудно компенсировать. В итоге уголовное преследование специалистов носило кампанейский характер, резко обостряясь в условиях давления на суд и прокуратуру со стороны верховной власти и быстро затухая, как только это давление ослабевало. Помимо антивредительской кампании 1928 - 1931 годов и «большого террора» 1936
- 1938 годов, Соломон отмечает ещё 2 таких кампании, связанных с борьбой против выпуска недоброкачественной продукции - традиционной проблемы советской промышленности, - в 1933-1934 годах и в 1940 году. Вообще, выпуск брака являлся одним из наиболее распространённых поводов для организации судебных преследований в советской промышленности, наряду с авариями на производстве. При этом в период между 1931 и 1936 годамии после 1938 года судебные преследования против директорского корпуса и технических специалистов отличал и достаточно небольшое количество обвинительных приговоров и их весьма мягкий характер (как правило, исправительные работы на том же предприятии).
Историк уделяет особое внимание и причинам организации показательных процессов и репрессивных кампаний, главной задачей которых было показать обществу, что социальные и экономические проблемы промышленности являлись результатом не ошибок сталинской политики (чем они, в сущности, и были), а следствием простой человеческой халатности, временами сопровождавшейся «вредительством» представителей враждебных классов и лиц, не довольных политическим режимом. Именно этот фактор был основным при использовании уголовных преследований в промышленности. Как инструмент же непосредственного воздействия на положение дел в промышленности они были крайне слабы.
Крайне интересен предложенный исследователем сравнительный анализ организации судебных преследований в советской промышленности эпохи сталинской индустриализации и в английской индустрии XIX века. Соломон отмечает, что в индустриальной Англии упор делался на предотвращение аварий на производстве путём внедрения в действие регулирующего законодательства, на защиту общества от частных предпринимателей, ответственных за организацию безопасных условий труда на производстве. В условиях же бездумной экспансии государственной советской промышленности и постоянного давления сверху с целью роста объёмов выпуска главной функцией уголовных преследований являлось объяснение общественности причин производственных неудач и перекладывание ответственности за них на плечи низовых руководителей [31; 238-239].
Одной из самых интересных работ по истории системы управления советскими промышленными предприятиями стала статья Дэйвида Ширера «Фабрики внутри фабрик: изменения в структуре производства и управления советскими машиностроительными предприятиями, 1926-34», опубликованная в 1993 году [28; 193-222].Одним из наиболее интересных аспектов этой статьи стал анализ судьбы функциональных подразделений заводской администрации советских предприятий, пришедших в упадок к середине 1930-х годов, особенно на крупных заводах, выпускавших широкую номенклатуру продукции. К 1932 году руководители советской промышленности прямо признавали, что функциональные отделы потеряли контроль над своими предприятиями [28; 205].
Создание функциональных органов на предприятиях в 1920-е годы было призвано уменьшить широкие полномочия начальников цехов и мастеров, определявших расценки в своих подразделениях, полностью контролировавших производственные процессы, ведавших наймом и увольнением, дисциплинарными взысканиями. Эти функции должны были быть переданы в руки специалистов из различных функциональных отделов. Такая система должна была обеспечить честное и однотипное отношение администрации к рабочим [28; 206]. Другой целью создания функциональных подразделений явилось стремление рационализировать управление предприятиями, шедшее рука об руку с попытками внедрения хозрасчёта. Функциональная система управления должна была снизить производственные издержки и повысить производительность предприятий. Наконец, функциональные подразделения должны были помочь в решении проблемы дефицита квалифицированной рабочей силы. Предполагалось, что процессы автоматизации, сопровождающие функциональные способы управления, резко снизят потребность в высококвалифицированных рабочих-универсалах, сократив тем самым затраты времени и средств на их подготовку [28; 207].
Однако, переход к функциональной системе управления в условиях ускоренной индустриализации не оправдал возлагавшихся на него надежд. Главной причиной явился крайне низкий уровень квалификации управленческого и технического персонала предприятий. Функциональные отделы к тому же были лишены эффективных рычагов воздействия на работу линейных подразделений, поскольку фабричные мастера и прочие линейные менеджеры, были сориентированы на выполнение конкретных производственных заданий к определённым срокам, что часто заставляло их игнорировать инструкции функциональных отделов. При этом неприятие деятельности функциональных подразделений объединяло рабочих и цеховой административно-технический персонал. Рабочих возмущали вызываемые нормированием снижение расценок и увеличение плановых заданий. Фабричные же мастера и начальники цехов были недовольны покушением на их традиционные прерогативы [28;
207-208].
В итоге, в начале 1930-х годов начинается мощный откат от функциональной системы управления, признанный правительственными постановлениями в августе 1932 года. Он сопровождался ростом полномочий и влияния руководителей производственных подразделений предприятий, начальников смен, участков, цеховых мастеров. Под их фактический контроль переходят вопросы нормирования, распределения производственных заданий, определения требований к уровню квалификации рабочих, необходимых для их выполнения. Децентрализация производственного менеджмента способствовала переходу в ведение руководителей цехов вопросов денежного вознаграждения и даже продовольственного снабжения рабочих. Наконец, на советских фабриках возродилась дореволюционная практика заключения прямых соглашений
цехового руководства с цехами-смежниками и даже с поставщиками за пределами фабрики без предварительных консультаций с плановыми отделами фабрики. Вопросами поставок и взаимоотношений с другими подразделениями предприятия ведали созданные в цехах хозрасчётные производственные отделы [28;
208-213].
Провал попытки внедрить в производственную практику советских предприятий функциональную систему управления означал возврат к традиционным, ещё дореволюционным, формам руководства, отказ от внедрения рациональной организации труда, стандартизации производственных процессов, административную и технологическую дезинтеграцию предприятий, высокую текучесть рабочей силы, низкий уровень производительности и качества продукции. Д. Ширер отмечает, что сохранившиеся традиционные методы работы и руководства в не меньшей степени влияли на стратегию индустриального развития, чем преобразовательные усилия государства [28; 213-216].
Одной из самых любопытных работ, посвящённых взаимоотношениям рабочих и административнотехнического персонала фабрик в период «большого террора» 1936-1938 годов, стала статья Ш. Фицпатрик «Рабочие против хозяев: влияние великих чистокна отношения между рабочими и менеджерами» (1994). В этой достаточно предсказуемой теме одна из крупнейших специалистов по советской истории обнаружила неожиданную гендерную составляющую. Сравнивая практику новой волны нападок и разоблачений инженеров и управленцев в разных отраслях, она пришла к выводу, что степень активности рабочих в разоблачении «врагов народа» заметно варьировалась в зависимости от состава производственного персонала. В машиностроении и металлообработке, где среди рабочих доминировали мужчины, отдельные критикуемые и преследуемые руководители производства, прежде всего, выходцы из рабочей среды, могли рассчитывать на какие-то остатки сочувствия со стороны своих подчинённых. В текстильной же промышленности, где рабочими были преимущественно женщины, а их руководителями - почти исключительно мужчины, кампания срывания масок с лица «вредителей» и «саботажников» из числа инженерно-технического и административного персонала приобрела особенно яростный и бескомпромиссный характер. Ш. Фицпатрик отмечает, что относительно мягкий характер кампании разоблачений административно-технического персонала со стороны рабочих в металлообработке мог объясняться ничем иным, как мужской солидарностью. В то же время историк подчёркивает, что даже в текстильной промышленности работницам было очень далеко до того злобного удовольствия, с которым выступали на открытых судебных процессах против сельских чиновников крестьяне осенью 1937 года [23; 311-340].
Подводя итоги обзора, отметим, что история советских инженеров и хозяйственников оказалась одной из тех тем, где на протяжении нескольких десятилетий роль генератора новых плодотворных подхо-
дов и концепций принадлежала зарубежным историкам. Лишь с большим опозданием эти подходы стали широко заимствоваться отечественными специалистами. В современной же исторической науке оказывается всё сложнее говорить отдельно о зарубежной и отечественной историографии сталинской эпохи. Исследования русских и зарубежных учёных становятся всё более синхронными, всё более тесно пересекаются и переплетаются друг с другом тематически и методологически. Подтверждением тому служит и рассматриваемая нами тема. С 1990-х годов исследования в русле новой культурной истории, в которые почти одновременно окунулись отечественные и иностранные историки, позволили открыть новую сторону и новое дыхание в изучении данных профессиональных групп [8; 11; 4; 16-32].
список ЛИТЕРАТУРЫ
1. Абрамов В. Н. Техническая интеллигенция России в условиях формирования большевистского политического режима (1921 - конец 30-х гг.). СПб., 1997.
2. Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Советский период. Самара, 2001.
3. Грэхэм Л. Призрак казнённого инженера: Технология и падение Советского Союза. СПб.,2000.
4. Зелёв М. В. Между репрессиями и выдвижением: техническая интеллигенция Средней Волги в период предвоенной догоняющей индустриализации, 1928— 1941 годы. Пенза, 2006.
5. Миронов Б. Н. Пришёл ли постмодернизм в Россию? Заметки об антологии «Американская русистика» // Отечественная история. 2003. № 3. С. 135-146.
6. Накасима Т. Изменение структуры инженернотехнических обществ в период «великого перелома» // Новый мир истории России: Форум японских и российских исследователей. М., 2001. С. 292-305.
7. Николаев А. Н. Исторические аспекты становления российской технократической элиты (1921-1996гг.).Дисс. ... д.и.н. Саратов, 1996.
8. Олейник О. Ю. Советская интеллигенция в 30-е годы (теоретико-методологический и историографический аспекты). Иваново, 1997.
9. Розенберг У. Г. История России конца XIX - начала ХХ в. в зеркале американской историографии // Россия XIX - XX вв. Взгляд зарубежных историков. М., 1996. С. 8-28.
10. Соломон П. Советская юстиция при Сталине. М., 1998.
11. Соскин В. Л. Современная историография советской интеллигенции России. Новосибирск, 1996.
12. Тёрстон Р. Вежливость и власть на советских фабриках и заводах: достоинство рабочих, 1935-1941 гг. // Российская повседневность 1921-1941 гг.: новые подходы.. СПб., 1995. С. 59-67.
13. Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм: Социальная история Советской России в 30-е годы: город. М., 2001.
14. Шаттенберг С. Техника - политична: о новой, советской культуре инженера в 30-е годы // Нормы и
ценности повседневной жизни: Становление социалистического образа жизни в России, 1920-1930-е годы. СПб., 2000. С. 193-217.
15. Azrael J. Managerial Power and Soviet Politics. Cambridge (Mass.), 1966.
16. Andrle V. Managerial Power in the Soviet Union. Farnborough (Westmead.) & Lexington (Mass.), 1976.
17. Bailes К. E. Technology and Society under Lenin and Stalin: Original of the Soviet Technical Intelligentsia, 1917-1941. Princeton ( N.J.), 1978.
18. Balzer H. Engineers: The Rise and Decline of a Social Myth // Science and the Soviet Social Order. Cambridge (Mass.) & London, 1990.
19. Berliner J. S. Factory and Manager in the USSR. Cambridge(Mass.), 1957.
20. Fitzpatrick Sh. Cultural Front: Power and Culture in Revolutionary Russia. Ithaca (N.Y.), 1992.
21. Fitzpatrick Sh. Educational and Social Mobility in the Soviet Union, 1921-1934. Cambridge (Mass.), 1979.
22. Fitzptrick Sh. Introduction // Stalinism: New Directions. L. & N.Y., 2000. P. 1-14.
23. Fitzpatrick Sh. Workers against Bosses: The Impact of the Great Purges on Labor-Management Relations // Making Workers Soviet: Power, Class and Identity. Ithaca (N.Y.) & London, 1994. P. 311-340.
24. Granick D. The Managementof the Industrial Firm in the USSR. New York, 1954.
25. Hoffmann D. The Great Terror on the Local Level: Purges in Moscow Factories, 1936-1938 // Stalinist Terror: New Perspectives. Cambridge, 1993. P. 163-167.
26. Kuromiya H. The Commander and the Rank-and-File: Managing the Soviet Coal-Mining Industry, 1928-1933// Social Dimensions of Soviet Industrialization. Bloomington (In.) & Indianapolis, 1993. P. 146-165.
27. Lampert N. The Technical Intelligentsia and the Soviet State: A Study of Soviet Managers and Technicians, 1928-1935. London & Basingstoke (Hamp.), 1979.
28. Shearer D. Factories within Factories: Changes in the Structure of Work and Management in Soviet Machine-Building Factories, 1926-34 // Social Dimensions of Soviet Industrialization. Bloomington (Ind.) & Indianapolis, 1993. P. 193-222.
29. Siegelbaum L. Masters of the Shop Floor: Foremen and Soviet Industrialization // Stalinism: Its Nature and Aftermath. Basingstoke (Hamp.) & London, 1992. P. 127-156.
30. Siegelbaum L. Stakhanovism and the Politics of Productivity in the USSR, 1935-1941. Cambridge (Mass.), 1988.
31. Solomon P. Criminal Justice and the Industrial Front // Social Dimensions of Soviet Industrialization. Bloomington (Ind.) & Indianapolis, 1993. P. 223-247.
32. Thurston R. Reassessing the History of Soviet Workers: Opportunities to Criticize and Participate in DecisionMaking // New Directions in Soviet History. Cambridge etc., 2002. P. 160-188.
33. Thurston R. The Stakhanovite Movement: Background to the Great Terror in the Factories // Stalinist Terror: New Perspectives. Cambridge, 1993. P. 143-160.
