CC BY
49
УДК 300.01
В.И. Казакова СРЕДНИЙ КЛАСС СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ:
МЕЖДУ КУЛЬТОМ ПОСРЕДСТВЕННОСТИ И ГАРМОНИЕЙ ПРОСТОТЫ
НИЖЕГОРОДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ТЕХНИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ
ИМ. Р.Е. АЛЕКСЕЕВА
Средний класс рассматривается в контексте социальной антропологии, в рамках которой основополагающие проблемы российской современности — стабильность общественного развития, гармоничное взаимодействие с окружающим миром, создание условий конструктивного решения социальных проблем — сводятся к поиску нового образа человека. В статье анализируются различные тенденции осмысления образа россиянина, складывавшиеся в постсоветский период. Отмечая свойственные русской традиции в целом культурно-антропологические ориентиры исследований современного российского общества, автор выделяет социально-онтологический контекст противостояния простоты и сложности, поиск нового идеала человека как фундаментального основания и «несущей конструкции» социальных преобразований. В то же время средний класс во многих отношениях можно рассматривать как атрибут вырождающегося общества, как «смерть человека» на фоне всеобщего упрощения и примитивизации.
Ключевые слова: социальная антропология, социальная онтология, простое и сложное, средний класс, развитие, прогресс, регресс.
Анализ изменений социальной структуры современного российского общества представлен в настоящее время весьма широким и разноречивым спектром трансформационных моделей, отражающих то или иное переходное состояние. Согласно одной из наиболее общепринятых точек зрения, однополярное общество России конца XX - начала XXI вв. преобразуется в биполярное: происходит переход от централизованной структуры к конкурентной [1]. Прогнозируется глубокая политическая трансформация, суть которой сводится к политической поляризации в соответствии с традиционно-социальными и модернизационными ценностями. При этом данная тенденция рассматривается как позитивная - в силу того, что конкурентная биполярная структура способствует воссозданию общественного консенсуса на основе политического диалога. Подобный взгляд типичен для современных российских реалий с нескольких точек зрения. Во-первых, на исходе периода «транзиции» можно говорить о ярко выраженном политологическом ориентире в поиске стратификационных оснований. Это явилось своего рода консенсусом для отечественной социальной науки, ещё не вполне отвыкшей быть идеологической опорой политики и видящей в ней оправдание своего существования. Критерии идентификации той или иной страты приобрели явные черты места и функции по отношению к власти, на фоне которых экономические и нравственные аспекты постепенно утратили актуальность. Во-вторых, эволюция социальной стратификации как ментальной структуры достигла того равновесного состояния, при котором её основные противоречия обрели характер нечто само собой разумеющегося. Большинство этих противоречий связано с тем, что для описания постсоветского общества, по-прежнему стратифицированного властью, используются понятия и методы, присущие стратификации по экономическим критериям. В таких условиях концептуализация центра и периферии социального пространства оказывается искаженной различными, подчас диаметрально противоположными ценностными ориентирами. Аксиологически перегруженные категории элиты и среднего класса выступают то как гаранты стабильности, то как акторы социальных преобразований, интеллигенция смещается в маргинальную сферу, где подчас оказывается большинство. При этом нельзя не согласиться, что «российское общество плохо структурировано и не имеет
ярко выраженных групп интересов» [2, с. 105], что «смерть классов», напоминающая то ле-онтьевское «смесительное упрощение», то марксистское пришествие коммунизма, присуща не только российскому, но и западному обществу. Стратификационные исследования в большинстве случаев сопровождаются оговоркой о «понятиях, лишённых семантической чёткости, но несущих в себе заряд предвидения тех отношений, которые только предчувствуются, и к пониманию которых мы можем прийти в обозримом будущем» [3, с. 10]. Ожидание «великого поворота времён» в высшей степени свойственно современным модернизаци-онным проектам, в которых облик нового общества просматривается через радикальное преобразование человеческой сущности. Главные акценты смещены в сторону поиска «пути к тому высшему элементу в человеческом существе, который первичен как по отношению к «жизни», так и по отношению к «рацио», и характеризуется активным светоносным присутствием» [4, с. 118].
Наибольшая интенсивность этого поиска пришлась, несомненно, на «средний класс», социологическая судьба которого на протяжении двух постсоветских десятилетий сама по себе довольно примечательна. В значительной мере она может представлять гораздо больший интерес, нежели сам предмет исследований, так и не обнаруженный в российских стратификационных пирамидах. Динамика представлений о «среднем классе» наглядно обозначила все противоречия т. н. «переходного периода» и отразила духовную эволюцию социальной стратификации. Отсутствие единого мнения по поводу критериев идентификации нимало не снижало интенсивности поиска, явный диссонанс объективной и субъективной составляющих не вносил разлад, но, напротив, всякий раз оказывался поводом для новой череды исследований. Так называемый «социальный портрет» достиг здесь столь высокой степени эстетизации, что установление практического соотношения между целями и средствами реально утратило всякий смысл. «Средний класс» вобрал в себя, возможно, наибольший дискурсивный диапазон смыслов, замыкающихся на органическую потребность в пространственно-временной иерархии. Номенклатурная грусть эпохи перестройки о незнании общества, в котором живём, перед лицом последовавшего социального хаоса естественным образом трансформировалась в поиск оснований выхода из кризиса. В условиях острой нехватки внутренней сосредоточенности и свободы он нашёл опору в довольно искусственной идее преобразования, пришедшей извне и ориентированной на иную природу социального пространства и социального времени. Гармонизация социальных отношений очень быстро стала ассоциироваться со «средним классом» в его западной интерпретации нейтрализатора социальных противоречий. Постсоветская утрата идентичности тяжело сообразовывалась с неизбывностью бедности и порочностью богатства — и то, и другое воспринималось как нечто изначально данное, но ни в коей мере не обретённое или заслуженное. Массовое самоотне-сение себя к среднему классу — и стремление избежать маргинализации, и попытка осмыслить себя заново в образе «подвижного стыка стратифицированного общества», ускользающего от судьбы исключения или изолированности [5, с. 28]. Новая позиция в социальном пространстве выстраивалась в соответствии с установкой «правильного центрального направления, пролегающего за пределами ложных антитез, порождённых процессом распада» [4, с. 118]. Поиск центра как исходной точки отсчёта выступал как конструирование некоторой «метафизической возможности» самоопределения большинства [6]. Процесс этого самоопределения происходил в духе преобразовательных проектов скорее антропологического, нежели социального плана: средний класс — не облик новой социальной группы, но облик нового человека.
Этот ницшеанский мотив мог бы показаться пугающим, если бы не состояние всеобщей деидеологизации, отсутствие чётко выраженных духовных ориентиров. Невозможность построения новой «вертикали идей» обусловила глубокую противоречивость рассматриваемого «социального портрета». С одной стороны, «средний класс» воплотил заявленный в начале перестройки курс на рыночную экономику и демократию, успех или неуспех которых по не вполне понятным причинам вплоть до настоящего времени ставится в зависимость от
формирования данной социальной прослойки [7,8]. «Заряд предвидения» будущей социальной структуры предполагает здесь преодоление слабости правовых традиций и патерналистских жизненных установок. Самоотнесение себя к среднему классу всё это время приравнивалось, в сущности, к готовности принять западнические ценностные ориентиры, стремление следовать курсом реформ, признание его формирования отождествляется с признанием «прочности всей системы экономических, социальных и политических институтов российского государства» [8, с. 24]. «Средний класс» был воспринят, главным образом, как новый стиль жизни, новые стратегии конструирования личности [9]. С социальноантропологической точки зрения это означало воссоздание рациональной модели экономического поведения, опирающейся на естественное желание улучшения материального положения и нацеленной на достижение успеха для себя и для окружающих. В духе классического закона «невидимой руки» формирование среднего класса отождествлялось с тем упорядочивающим началом, которое как бы само собой, вне чётко поставленных целей и планируемых действий, обеспечит эволюционный характер развития и сгладит общественные противоречия [10-12]. Постепенно на него также было возложено бремя «ретрансляции национальной культуры и распространения инновационных практик» [13, с. 8], «морального авангарда и ключа к развитию гражданского общества» [14, с. 19].
С другой стороны, культурная организация постсоветского пространства, не претерпевшая значительных изменений со времён проектов строительства коммунизма, способствовала воспроизведению прежних нравственных ориентиров многократно положительно озвученной советской идентичности. Привычка принудительного единомыслия сказалась в новообразованных чертах среднего класса как «семьянина и рабочей лошадки, не рвущейся в заоблачные выси» [11], как «гаранта стабильности сложившейся системы власти» [13]. Помимо этого, воспроизведение известного принципа «кадры решают всё» трансформировало проект построения «среднего класса» в проблему конструирования «человеческого потенциала». Этот антропологический ориентир довольно быстро придал среднему классу черты честного труженика, не выходящего за рамки сложившихся административных взаимодействий и не самостоятельного в принятии ключевых решений.
Противоречивость данного «социального портрета» может быть рассмотрена в контексте типичного для индустриальной эпохи дисбаланса личностного и массового. Перед лицом становящейся «коммуникативной реальности» роль личности парадоксальным образом возрастает, и законы её формирования становятся «императивом гармоничного функционирования и беспрепятственного развития всего общества» [15, с. 4]. «Средний класс» уподобляется фордовскому художнику, владеющему «искусством» производственных отношений, сочетающему несовместимые черты гаранта стабильности и актора социальных преобразований. Иными словами, можно говорить не о снятии ряда стратификационных противоречий, а о восхождении их на новый уровень. Дискурсы «среднего класса» как для западной, так и для отечественной социальной науки демонстрируют перенесение центра тяжести с социального измерения жизненного пространства на антропологическое. Фактическое отсутствие социальных референтов «класса» вообще свойственно не только и не столько среднему слою, сколько социальной действительности в целом, будь то «общество риска» или постто-талитарное состояние «транзиции». Отмирание прежних отношений неравенства, отсутствие классового антагонизма в его традиционном понимании порождает новый вид фундаментальных антиномий, которые «не могут быть сняты в более высоком синтезе, поскольку между этими двумя уровнями нет никакого общего языка, никакого общего основания» [16, с. 12]. Подобная эволюция является закономерным итогом последовательного «расширения экзистенциального масштаба» [17], в рамках которого внешняя экстенсивность всё более вживляется в интенсивность внутреннего содержания [18]. Обретение новых смысловых ориентиров применительно к социальной стратификации вырождается в формирование антропологических мифов, к каковым можно отнести, например, некритически воспринимае-
мый комплекс представлений об инициативе средних слоев, в духе Минина и Пожарского восстанавливающих порядок и законность [19]. «Ускользающая социальность» актуализирует внимание к новым формам самоопределения человека, становящимся основной «несущей конструкцией» противоречивых современных идентичностей, главным фактором восприимчивости к пониманию сущностных общественных смыслов [20]. Духовно-нравственное человеческое измерение становится доминирующей составляющей стратификационных дискурсов, в рамках которых «средний класс» - основополагающая программа преобразования «культуры субъекта», предполагаемая, в свою очередь, новым образом социального единства [21]. В то же время в обществе знания, все более становящемся пространством борьбы за истину об обществе - средний класс воплощает идеологию пути к сакральному центру, утраченному в процессе индустриальной унификации и механизации социального пространства. Можно говорить об однозначном выборе определённого «третьего» как необходимой точки отсчёта в конструировании нашей социальной реальности - постсоветской, постиндустриальной, посттоталитарной. Для индивида, обладающего в таких условиях свободой формировать свои собственные пространственность и темпоральность, «третье» означает особый локальный «жизненный мир», вокруг которого может организовываться новый социальный порядок [22,23].
Для западного общества, ориентированного на стратификацию по экономическим критериям, компромисс, являющийся участью среднего класса, предполагает совмещение «победных и пораженческих ритуалов», принятие «рассогласований между реальной и подразумеваемой мобильностью», согласие быть «the rest» в отсутствии крайностей и напряжённости [5, с. 28-35]. Бедность и богатство есть не два полюса стратификационной мобильности, но различные формы «иллюзии объединения всех слоёв общества», сводящихся к од-ному-единственному модельному уровню [5, с. 62]. Растущая поляризация информационного общества за рубежом рисует картину, весьма далёкую от идиллических образов М. Вебера или У.Л. Уорнера, которые берутся в качестве исходных моделей «выращивания» среднего класса. Предусматривающие большое число позиций между полюсами социального пространства, классические «портреты» ориентированы на возможность гармоничного сосуществования различных жизненных стратегий, на основе которой и складывается представление о некоем подобии диалектического синтеза, гармонично разрешающего противоположность высшего и низшего. Постиндустриальное «80/20 society» столь же далеко от данной социальной идиллии, сколь и постсоциалистические общества с их базовым слоем и странными дихотомиями «бедных» и «очень бедных», «имеющих высшее образование и не имеющих его». «Upper middle» и «lower middle» перебрасываются то по одну, то по другую черту заветной черты 80/20, описательные характеристики нефизического квалифицированного труда в качестве критерия средней страты в целом признаются малопродуктивными. При этом большинство определений самих «middle» описательны и противоречивы в той же мере, как и российский аналог «среднего класса», дающийся через противопоставление и перечисление.
Для постсоветского общества выбор его в качестве определяющей идеи социального конструирования есть выбор, несомненно, в первую очередь и главным образом политический. Опираясь на западную модель стабилизирующего «центра» стратификационной пирамиды, мы ведём поиск слияния национальной и гражданской идентичности, преодоления социального «раскола». Средний класс есть, в сущности, вера, выбор которой, как и во времена крещения Руси, осуществлён волевым решением сверху. Его мотивация в пользу малопродуктивной социологической категории также во многом сродни склонности к гонимому византийскому православию. Двусмысленность, авторитетность, необычность, свойственные религиозной сакральности, выражены здесь достаточно ярко, сопровождаясь разработкой некоего подобия теодицеи, касающейся преемственности современной средней прослойки с её советским аналогом. Последний оплакивается по причине того, что его границы якобы размываются и ускользают под влиянием пережитых страной потрясений. Вместе с тем сами
эти неблагоприятные изменения не должны были бы произойти в силу его утверждаемого наличия. Преемственность, не наблюдаемая в действительности, просматривается в сфере социального воображаемого, где его переживание в качестве «коллективного бессознательного» обостряется в ситуации предощущения кризиса, ставшего уже практически перманентным состоянием «социального логоса» [24]. Государство и гражданское общество, исторически сложившиеся «как два разных пространства, как два полюса ценностных ориентаций, как два разных объекта идентификации» [8, с. 24], в своём взаимодействии обнаруживают центростремительные тенденции. Это приводит к формированию, с одной стороны, действительно «цементирующей силы общества», с другой — некоей «третьей степени», когда наши способности направлены на то, чтобы предугадать, каково будет среднее мнение относительно того, каково будет среднее мнение [25]. Тот путь, с помощью которого это «третье место» обретает себя в структуре общественного сознания, выявляет экзистенциальные истоки данного феномена, обостряемые в те исторические периоды, когда динамика социальной жизни начинает обнаруживать резкий диссонанс с состоянием общественного сознания. Формируясь постепенно в рамках изначально дуалистической системы представлений, «третье» по природе своей есть одна из форм противостояния канону. Подобное положение дел вполне закономерно обнаруживает преемственность с пространством советской идеологии, где мысль жила своей собственной жизнью, весьма далёкой от реальности. В духе К. Мангейма можно сказать, что постсоциалистическое общество предполагает радикальную смену идеологии утопией — пространством несуществующих мест, в действительности размениваемых на «маркеры» социальной идентичности, где не советский гражданин подчас наобум выбирает между рабочим, крестьянином и служащим, но россиянин, презрев богатство и не доверяя бедности, уверенно соотносит себя со средним классом.
Находясь вне структуры классового деления, «простой человек» есть понятие скорее нравственного, чем рационального порядка. В постсоветском идеологическом вакууме этический критерий демаркации был первой чётко обозначившейся границей в хаосе социальной жизни, стремительно обгоняющей социальную мысль. Последующая эволюция его в сторону позиционирования по отношению к властным ресурсам обострила культурноантропологический контекст стратификационных исследований, где «средний класс» раскрывается через экзистенциальную онтологию «третьего». Задавая подчас непомерно высокий уровень требований - как нравственного, так и социально-экономического порядка - подобное положение вещей во многом осложняет реализацию конкретных социальных проектов. В то же время широкомасштабная ориентация на конструирование средней страты означает обновление горизонтов общественного сознания. Формирование символического пространства, где средний класс отражает воображаемые центростремительные тенденции, в действительности открывает для современного человека новые возможности социальной адаптации и установления подлинной идентичности.
Библиографический список
1. Белановский. С.А. Изменения социальной структуры российского общества и её политические последствия: попытка прогноза [Текст] / С.А. Белановский, М.Э. Дмитриев, С.Г. Мисихина, Т.Г. Омельчук // Мир России. 2012. Т. 21. №1. С. 123-139.
2. Федотова, В.Г. Экология и средний класс [Текст] // Знание. Понимание. Умение. 2010. №3. С. 103111.
3. Мохов, В.П. Элитизм и история. Проблемы изучения советских региональных элит [Текст] / В.П. Мохов. — Пермь: ПГТУ, 2000. — 204 с.
4. Эвола, Ю. Миф и ошибка иррационализма [Текст] / Ю. Эвола. Лук и булава. — СПб.: Владимир Даль, 2009. С. 103-119.
5. Бодрийяр, Ж. Функция-знак и классовая логика [Текст] / Ж. Бодрийяр. К критике политической экономии знака. — М.: Академический проект, 2007. С. 11-66.
6. Казакова, В.И. От среднего класса к модернизации: новая культура построения коммунизма
[Текст] // Труды НГТУ им. Р.Е. Алексеева. 2012. №2. С. 288-294.
7. Грудцына, Л.Ю. Средний класс как основа развития экономических отношений собственности [Текст] // Вопросы экономики и права. 2011. № 12. С. 11-15.
8. Узлов, Ю.А. Средний класс как потенциальный субъект российской модернизации [Текст] //
Общество: политика, экономика, право. 2012. №2. С. 24-30.
9. Панкратов, С.А. Образ жизни среднего класса в условиях трансформации отечественного социума [Текст] / С.А. Панкратов, В.Ю. Истомин // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 7. Философия. 2009. №1 (9). С. 100-104.
10.Самылина, В.В. Социально-экономические проблемы человеческого капитала: от теоретических аспектов к практическому разрешению [Электронный ресурс] // Режим доступа: http:// cyberleninka.ru/article/n/sotsialno-ekonomicheskie-problemy-chelovecheskogo-kapitala-otteoretiches kih-aspektov-k-prakticheskomu-razresheniyu (Дата обращения 01.04.2013).
11.Андреев, А.Л. Социальное неравенство в общественном мнении россиян [Текст] // Вестник российской академии наук. 2007. Т. 77. №8. С. 719-723.
12.Неймер, Ю.Л. От кризиса общества к кризису труда [Текст] // Социологические исследования. 1992. С. 23-32.
13.Алексеёнок, А.А. Средний класс в структуре современного российского общества [Текст] / А.А. Алексеёнок. — Орёл: изд-во ОФ РАНХиГС, 2012. - 184 с.
14. Хуснуллова, А.Р. Особенности формирования среднего класса в постиндустриальной экономике [Текст] / А.Р. Хуснуллова — Йошкар-Ола: ПГТУ, 2013. - 128 с.
15.Мирзоян, В.А. Управление и лидерство: сравнительный анализ теорий лидерства [Текст] // Вопросы философии. 2013. №6. С. 3-15.
16.Жижек, С. Устройство разрыва: параллаксное видение [Текст] / С. Жижек. - М.: изд-во «Европа», 2008. - 516 с.
17.Калер, Э. Выход из лабиринта [Текст] / В кн.: Э. Калер. Избранное. Выход из лабиринта. - М.: РОССПЭН, 2008. С. 139-308.
18.Казакова, В.И. Жизненное пространство в современной России: переход и преодоление [Текст] // Труды НГТУ им. Р.Е. Алексеева. 2009. №3 (78). С. 35-47.
19.Дождиков. А.В. Политическая и социальная активность среднего класса России как основной критерий идентификации его представителей [Электронный ресурс] // Режим доступа: http:// mggu-sh.ru/sites/default/files/dozhdikov.pdf (Дата обращения 01.06.2013).
20.Есиповская, О.Б. Человек в российском глобализирующемся обществе: социальное
самоопределение [Текст] / О.Б. Есиповская - дисс... канд. филос. наук - Майкоп, 2012. - 149 с.
21.Некрасов, С.И. Человек в системе информационного общества как основы глобализующегося мира [Текст] / С.И. Некрасов, З.В. Макатов // Научные ведомости Белгородского государственного университета. Серия «Философия. Социология. Право». 2009. Т. 10. №9. С. 193-209.
22.Бляхер, Л.Е. Человек в зеркале социального хаоса [Текст] / Л.Е. Бляхер - Хабаровск: изд-во ХГТУ, 1997. - 138 с.
23.Горин, Д.Г. Пространство и время в динамике российской цивилизации [Текст] / Д.Г. Горин - М.: Едиториал УРСС, 2003. - 280с.
24. Дугин, А.Г. Социология воображения. Введение в структурную социологию [Текст] / А.Г. Дугин. - М.: Академический проект, 2010. - 564 с.
25.Жижек, С. Кукла и карлик: христианство между ересью и бунтом [Текст] / С. Жижек. - М.: Европа, 2009. - 336 с.
