CC BY
49СРАВНИТЕЛЬНО-СОПОСТАВИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ ПРИЧАСТИЙ В ПЕРСИДСКОМ, РУССКОМ И ОСЕТИНСКОМ ЯЗЫКАХ
А.Ф. Кудзоева Е.С. Качмазова М. Шафаги
В лингвистике причастием принято называть нефинитную форму глагола, обозначающую признак имени, связанный с действием, и выполняющую атрибутивную функцию. Таким образом, причастие совмещает признаки глагола и прилагательного. «Глагольность» причастия проявляется в наличии у него характерных для глагола категорий времени, вида и залога, а также способности сочетаться с именами по глагольному типу. К прилагательным причастие приближают такие признаки, как наличие у него категорий рода (в некоторых языках), числа и падежа и способность выполнять типичную для прилагательного синтаксическую функцию определения и именной части составного сказуемого. Двойственная природа причастия дает основание для разных мнений относительно его се-мантико-грамматического статуса. Хотя большинство лингвистов в русистике, осети-новедении и иранистике относят причастие к вербоидам, имеются и другие точки зрения. Выбор темы статьи обусловлен тем, что, во-первых, причастие во всех трех языках (персидском, русском и осетинском) является наименее четко описанной морфологической формой; во-вторых, представляет определенный научный интерес квалификация и анализ указанной морфологической формы в языках одной (индоевропейской) семьи, тем более что два из них - осетинский и персидский - представляют одну языковую группу, в-третьих, есть основание полагать, что морфология осетинского языка, в частности, категория глагола, сохранила свои исконные индоевропейские черты, что наглядно показывает сравнительный анализ осетинского причастия с русскими и персидскими. Сопоставление причастия в трех языках дает возможность определить наименее изученные аспекты этой глагольной формы и наметить пути и методы их дальнейшего исследования.
Ключевые слова: нефинитная глагольная форма, русский язык, персидский язык, осетинский язык, страдательные причастия, пассивные конструкции, транспозиция причастий.
In linguistics the participle is commonly referred to a nonfinite form of the verb denoting the sign of a name, related to action and performs an attributive function. Thus, the participle combines the features of a verb and an adjective. "Verbal" nature of participial forms is confirmed by a set of characteristic features of the verb shared: categories of tense, of voice and of aspect. Such features of participle as category of gender (in some languages), singular and plural forms, category of case bring it closer to an adjective, as well as capability to function as an attribute and be part of a compound-nominal predicate. The dual nature of a participle gives ground to different opinions about its semantic and grammatical status. Though most of linguists in Russian studies, Ossetian studies and Iranian studies refer participle to verbal forms, there also exist differing opinions about its categorization. The choice of the theme of the articleis due, firstly, to the fact that participle is the least extensively described morphological form in all three languages (Persian, Russian and Ossetian); secondly, qualification and analysis of indicated morphological form in one (namely, Indo-European ) language family is of scientific interest, as two of them Ossetian and Persian represent one linguistic group, thirdly, we have reason to believe that morphology of Ossetian, in particular, the category of a verb retained its original Indo-European features that comparative analysis of Ossetian participle
with Russian and Persian confirms. The comparison of participles in these three languages gives us opportunities to identify less studied aspects of the verbal form and define the ways and methods of the further study.
Keywords: nonfinite verb form, Russian, Persian, Ossetian, passive participles, passive constructions, transposition of participles.
История изучения нефинитной глагольной формы, совмещающей в себе признаки глагола и прилагательного, насчитывает в русистике, иранистике, осетиноведении не одно десятилетие, однако причастие до сих пор остается одной из наименее полно описанных морфологических форм. Существуют разные точки зрения как на статус причастия, так и на его типологию. К примеру, А.М. Пешковский усматривал в причастии «смешанную часть речи» [1], В.В. Виноградов рассматривал его как «гибридную глагольно-прилагательную форму» [2], Н.М. Шанский и А.Н. Тихонов считают причастие самостоятельной частью речи [3].
Единого мнения относительно часте-речной природы причастий нет и в осе-тиноведении. Н.К. Багаев называет их «именными формами глагола» [4, 350356]. «Грамматика осетинского языка» относит к неспрягаемым формам глагола [5, 268-271]. Е.С. Качмазова усматривает у причастия признаки «самостоятельной части речи, возникающей одновременно с именем и глаголом в качестве независимого их посредника (связующего звена) и субститута придаточного предложения» [6, 3]. А.П. Выдрин рассматривает причастия в составе отглагольных дериватов 7, 63].
Иранистика, признавая отглагольную природу причастий, зачастую относит к ним не только собственно причастия, но и субстантивированные, адъективированные и адвербиализированные глагольные образования [8]. Это подчеркивает и Ю.А. Рубинчик, рассматривающий персидское прича-
стие как нефинитную форму глагола [9, 269-290].
Таким образом, можно утверждать, что во всех трех языках преобладает мнение об отглагольной природе причастий - особого рода вербоидов. При этом причастиями в русском языке принято называть следующие глагольные формы: 1) с суффиксами -ущ / -ющ или -ащ/-ящ (действительные причастия настоящего времени); 2) с суффиксами -вш или -ш (действительные причастия прошедшего времени); 3) с суффиксами -ем или -им (страдательные причастия настоящего времени); 4) с суффиксами -н или -т (страдательные причастия прошедшего времени). То есть в русистике традиционно выделяются действительные и страдательные причастия настоящего и прошедшего времени. В основе такой трактовки лежит морфологическая форма слов, точнее, тип суффикса и выражаемые с его помощью значения: «В зависимости от того, представлен ли причастием признак как активный, то есть как характеризующий по производимому действию, или как пассивный, то есть характеризующий по испытываемому действию, все причастия делятся на действительные и страдательные» [10, 665]. Однако семантические и синтаксические свойства причастий не всегда соответствуют данному принципу классификации. К примеру, причастия умывающийся, умывавшийся имеют в своем составе типичные для действительных причастий суффиксы -ющ и -вш и в то же время постфикс -ся, характерный для страдательных причастий. Другой
104 ИЗВЕСТИЯ СОИГСИ 30 (69) 2018
пример: причастия в словосочетаниях сгоревшие дрова и сожженные дрова должны быть определены как действительное в первом случае и страдательное во втором, хотя в обоих случаях речь идет об испытываемом, пассивном действии.
Еще более уязвима классификация причастий по синтаксическому принципу, в соответствии с которым действительными являются причастия, при помощи которых релятивизуется позиция подлежащего, в то время как позиция дополнения релятивизуется при помощи страдательных причастий. Так, предложение Книга, прочитанная мной прошлым летом соотносится с двумя неосложненными предложениями: Прошлым летом я прочитал книгу и Книга была прочитана мной прошлым летом. При этом в первом случае причастие следует трактовать как действительное, потому что при его помощи релятивизуется позиция подлежащего, а во втором - как страдательное.
Несколько иная картина в осетинском языке. Как в грамматиках, так и в исследованиях, посвященных описанию осетинского глагола [4; 5; 6; 7; 11; 12; 13] речь идет о причастиях настоящего, прошедшего и будущего времени, не имеющих категории залога. В основе деления причастий на формы настоящего, прошедшего и будущего времени лежит тип суффикса: настоящее время оформлено суффиксами -аг, -хг, -гх; прошедшее время - суффиксами -д, -т, - ст, -ыд, -ад; показатель будущего времени - суффикс -инаг. Надо отметить, что суффиксы -аг, -хг, -гх не всегда собственно причастные и могут образовывать также прилагательные, отглагольные существительные (-аг, -хг: быдираг - полевой, хъхуккаг - сельский, кхуаг - плаксивый, фыссхг - писатель, кусхг - работник) и наречия (-гх:
бадгх баззадис - сидя остался, худгх бацыдис - смеясь зашел). Это сближает осетинское причастие с персидским: «Что касается ... причастий настоящего времени, образованных при помощи суффиксов -ande, -an, -а, а также причастия долженствования, образованного от инфинитивов с помощью суффикса -i, то одни исследователи включают их в число причастных форм, другие рассматривают как прилагательные и существительные, а названные выше морфемы относят к обычным деривационным суффиксам. При этом двойственная природа таких образований - связь с глаголом и именами - признается всеми грамматистами» [9, 269].
Таким образом, в русском языке выделяются два вида причастий - действительные (настоящего и прошедшего времени) и страдательные (настоящего и прошедшего времени). В осетинском и персидском языках нет деления причастий по залогу, в основе классификации - категория времени. В современном осетинском языке уже традиционно выделяются причастия настоящего, прошедшего и будущего времени, а в персидском языке - причастия настоящего времени, причастия прошедшего времени и причастия долженствования [9, 269].
Остановимся более подробно на осетинских причастиях будущего времени и персидских причастиях долженствования. Как подчеркивает Э.Б. Сатцаев, «в отличие от многих новоиранских языков, осетинский не сохранил все богатство древнеиранских глагольных форм. Но те формы, которые сохранились, относятся к иранскому типу» [14, 358].
Почти во всех указанных работах, рассматривающих разные аспекты категории осетинского глагола или собственно причастий, выделяются прича-
стия будущего времени, причем «маркером» этой формы причастий назван суффикс -инаг. Исключение составляют «Современный осетинский язык» Бага-ева и «Осетинский глагол» Выдрина. Хотя Багаев утверждает, что «именные формы на -сг, -д,-т, -ст, -ад, -гс, -инаг часто соответствуют причастиям русского языка» [4, 251], однако, описывая далее значения, которые выражают «отглагольные имена на -инаг», он не дает примера их соответствия причастиям, но отмечает, что данные глагольные формы подвергаются субстантивации и адъективации, то есть по сути представляют собой отглагольные существительные и отглагольные прилагательные и имеют синтаксическую функцию именной части составного сказуемого; кроме того «форма на -инаг от переходных глаголов в сочетании с личными формами вспомогательного глагола усвын образует пассивный оборот» [4, 352]. Не подвергая сомнению вывод о возможности субстантивации и адъективации этих глагольных форм, все же считаем, что изначально они представляют собой причастия будущего времени. На это указывают выражаемые ими значения долженствования, необходимости или намерения произвести в будущем действия, выражаемые исходным глаголом. Так, от переходного глагола селвисын - прясть образуется причастие будущего времени слвисинаг:слвисинаг къуымбил
- подлежащая (в будущем) прядению шерсть. Причастие, будучи оторванным от имени, легко субстантивируется и приобретает все категориальные признаки существительного: слвисинаг
- то, что подлежит прядению; селви-синсгтс (мн.ч.) - множество чего-либо, подлежащее прядению; слвисинсгтсн (дат. п.) - некоему множеству чего-либо, подлежащему прядению.
Выдрин, признавая наличие в осетинском языке причастия будущего времени, выделяет в нем, однако, не суффикс -инаг, а суффикс -аг, а элемент -ин в -инаг, по мнению ученого, представляет собой не что иное, как фонологически измененный показатель инфинита -ын [7, 73-74]. В качестве аргумента Выдрин приводит тот факт, что во многих иранских языках причастие будущего времени образуется по схеме инфинитив + специальный суффикс: «в персидском кагё-аи'делать' (делать-ЮТ) - кагё-аи-1'то, что нужно сделать' (делать-ЮТ-БиБ)» [7, 73-74]. Отметив наличие эпентетического -й-внутри инфинитивного суффикса -ин при образовании причастия будущего времени в дигорском диалекте осетинского языка и того же эпентетического -й- в иронском перед суффиксом -аг в именах с исходом на -н, ученый предполагает, что «в иронском диалекте причастие будущего времени изначально выглядело как «основа настоящего времени глагола + ыйн-аг / -ийн-аг (ЮТ-БиБ), а затем уже преобразовалось в современное «основа настоящего времени глагола +ин-аг (ЮТ-БиБ)» [7, 74].
Справедливости ради надо отметить, что Багаев так же понимал природу элемента -инаг: «-инаг (из ы-й-н+аг)» [4, 350].
Причастия будущего времени в осетинском языке обычно обозначают 1) объект действия, которое необходимо совершить или 2) субъект, намеревающийся совершить действие: сфснаинаг уат - комната, которую необходимо убрать; сфснаинаг дсн - (я) намереваюсь убирать (букв. я есть намеревающийся убирать).
В первом значении причастие будущего времени выполняет функцию определения или именной части составного сказуемого: сфснаинаг уат
106 ИЗВЕСТИЯ СОИГСИ 30 (69) 2018
нхм нхй - у нас нет комнаты, которую необходимо убрать (хфснаинаг - определение); мх уат хфснаинаг у - моя комната подлежит уборке, мою комнату необходимо убрать (хфснаинаг вместе с финитной формой глагола ухвын (у) образует составное сказуемое).
Во втором значении причастие будущего времени употребляется в пассивной конструкции. Багаев выделяет «пассивные формы» с вербоидом на -инаг, образующиеся при помощи финитных форм глагола ухвын (с приставкой фх- или без нее) и обозначающие действие, которое необходимо выполнить (хрвитинаг у - подлежит отправке), необходимо было выполнить (хр-витинаг уыдис - подлежало отправке), необходимо будет выполнить (хрвитинаг уыдзхнис - будет подлежать отправке) или оказалось в состоянии необходимости выполнения (хрвитинаг фхцис - оказался в таком состоянии, что подлежит отправке).
Выдрин выделил две разновидности пассивных конструкций с причастиями будущего времени - пассивно-должен-стовательную конструкцию и проспективную конструкцию [7, 54-56, 73-76]. Пассивно-долженствовательной ученый назвал конструкцию, состоящую из причастия будущего времени на -аг, чаще всего образованного от переходного глагола, и вспомогательного глагола ухвын или «хабитуального глагола бытия вхййын» [7, 54].
Пассивно-долженствовательная выражает, в основном, значение внешней необходимости: мх уат хфснаинаг у -моя комната нуждается в уборке; мх уат хфснаинаг вхййы - моя комната обычно нуждается в уборке. Обозначение субъекта действия в таких конструкциях или не нужно вообще, или выражающее его имя имеет форму дательного падежа: уат мхнхн хфсна-
инаг у - комната нуждается в моей уборке (должна быть убрана мной); уат мхнхн хфснаинаг вхййы - комната обычно нуждается в моей уборке (букв. должна бывает быть убранной мной). Следует отметить, что для субъекта действия, выраженного энклитическим местоимением, характерна форма не датива, а генитива: уат ме 'фснаинаг у, уат ме 'фснаинаг вхййы.
Что касается другой пассивной конструкции, определенной Выдриным как «проспективная», то она также состоит из причастия будущего времени на -аг и финитной формы глагола ухвын (только в настоящем или прошедшем времени), однако «активный участник при этом маркируется номинативом и согласуется со вспомогательным глаголом в лице и числе. Образование проспективной конструкции возможно от любого типа глаголов: непереходных, переходных, простых, сложных, пре-вербных и каузативных» [7, 74]. Действительно, субъект действия, если он вообще материально представлен отдельной словоформой (в чем нет необходимости, так как на число и лицо активного деятеля указывает форма глагола), выражен номинативом: мх уат хфснаинаг дхн - (я) намерен убирать свою комнату; хз мх уат хфснаинаг уыдтхн - я намеревался убрать свою комнату.
Ф.Д. Техов утверждает, что пассивные конструкции с субъектом действия, выраженным номинативом (проспективные конструкции), имеют значение долженствования [13, 83]. Действительно, все пассивные конструкции семантически неоднозначны, и некоторые из них, помимо основного значения намерения (совершить какое-либо действие), могут иметь значение долженствования. Именно это, по нашему мнению, сближает осетинские
причастия будущего времени с персидскими причастиями долженствования, которые называют также причастиями будущего времени. «Двойное наименование связано с теми семантико-грам-матическими значениями данного глагольного образования, которые, с одной стороны, заключают в себе модальность, выражая долженствование, необходимость, желательность, возможность совершения действия, а с другой - содержат значение будущего времени, тесно связанное с этой модальностью» [9, 285]. Практически эти же значения в той или иной мере выражают, в том числе, и осетинские пассивные конструкции. К примеру, в конструкции Жз мс уат сфснаинаг дсн - Я намерен убирать свою комнату выражена модальность - гипотетическая реальность, желательность, а также необходимость и возможность совершения действия (если я намерен что-то сделать, значит, у меня есть желание сделать это и существует реальная возможность выполнения этого действия).
Отличие между осетинскими причастиями будущего времени и персидскими причастиями долженствования состоит в том, что причастия долженствования могут быть образованы не от всех глаголов. Что касается пассивных конструкций в персидском языке, то сказуемые в них выражены не причастиями с вспомогательными глаголами, а глаголами пассивного залога или сложными глаголами с пассивным значением [9, 261]. Таким образом, есть основание для сравнения персидских «пассивных конструкций, образованных от глаголов пассивного залога», и с русскими страдательными причастиями.
Если в русском языке страдательные причастия образуются от основ прошедшего и настоящего времени глаго-
лов (не всех) при помощи суффиксов -нн- / -енн- и -т- и окончаний прилагательных и имеют полную и краткую формы [15, 559-560], то персидские причастия не имеют морфологического показателя залога, так как им, в отличие от глаголов, не характерна залоговая оппозиция «действительный залог - страдательный залог». Персидские причастия прошедшего времени, образованные от переходных глаголов, как и осетинские причастия, могут выражать как активное, так и пассивное значение. Активность значения причастий прошедшего времени заключается в том, что они участвуют в образовании аналитических форм глагола (прошед-ше-настоящего времени, давнопрошедшего времени, прошедше-настояще-го длительного времени, прошедшего предположительного времени, пассивного залога), в то время как пассивность значения дает им возможность для активной субстантивации и адъективации [8, 9].
Очень активно подвергаются транспозиции и осетинские причастия. Чаще всего они переходят в имена существительные или прилагательные gofte- сказавший, сказанное; baste- привязавший, привязанное; арыд - опаленный(суще-ствительное или прилагательное, в зависимости от контекста). Разница заключается в том, что субстантивации и адъективации в персидском подвергаются причастия прошедшего времени, в то время как в осетинском это характерно и для причастий настоящего и будущего времени: зонгх адхймаг - знакомой человек и мх зонгх - мой знакомый (от причастия настоящего времени зон-гх); зад мхнху - уродившаяся пшеница; мхнхуы зад - пшеничный солод (от причастия прошедшего времени зад); ххссинагу аргъ - ноша, которую предстоит (необходимо) унести; мх ххсси-
108 ИЗВЕСТИЯ СОИГСИ 30 (69) 2018
наг - моя ноша (от причастия будущего времени ххссинаг).
Причастия прошедшего времени в обоих языках могут приобретать и значение наречия: fesorde- не только сжатый, но и сжато, кратко. В осетинском адвербиализации подвергаются, чаще всего, глагольные формы на -гх, и -гхйх: лхугхйх дзурын - говорить стоя; бадгх баззадис - остался сидя. Причастия на -гх чаще всего образуют наречия способом редупликации: причастие на -гх + инфинитив исходного глагола: бадгх-бадын - сидя (букв. сидя-сидеть). Такая же словообразовательная модель характерна для персидского языка, «когда путем повторения одних и тех же причастных форм образуются сложные слова» [9, 275]. А.А. Ва-хидов характеризует персидские причастия прошедшего времени как наиболее неустойчивые (окказиональные) транспозиты, переход которых в другие части речи можно фиксировать только в контексте, и отмечает, что вне контекста имеет смысл рассматривать их как сложные слова [8].
Транспонированные причастия (прошедшего времени - в персидском, настоящего, прошедшего, будущего времени - в осетинском) выполняют все синтаксические функции, свойственные существительным, прилагательным и наречиям.
В отличие от русского, в персидском и осетинском языках категория залога выражается не столько морфологически, сколько синтаксически. В персидском языке пассивными конструкциями традиционно называют предложения, в которых логический субъект выражается описательно, с помощью вторичных предлогов (az,taraf-е,Ье,уа$Ие-уеи др.), которые употребляются с агентивным дополнением. Наиболее полно залоговые отношения
реализуются в пассивной конструкции подлежащее е+ агентивное дополнение + сказуемое, выраженное глаголом с пассивным значением [9, 262]. В осетинском ей соответствует основная пассивная конструкция, состоящая из подлежащего, причастия прошедшего времени с вспомогательным глаголом ухвын или хабитуальным глаголом вхййын. В отличие от Выдрина, мы не усматриваем в конструкциях типа Ххдзар архзт у - Дом построен возможности наличия агентивного дополнения. В осетинском языке невозможна конструкция ххд-зар архзт у (кхмхй?) - дом построен (кем?). В приведенных Выдриным примерах Ххдзар архзт у кусджыты хъо-мысхй - Дом построен силами рабочих; Йх диссаджы стыр амонд йх рхсугъд цхсгомыл хуры тынтхй фыст у - Ее необыкновенно большое счастье на ее красивом лице лучами солнца написано аблатив (хъомыс-хй, тын-т-хй) оформляет не агентивное дополнение, а дополнение со значением орудия: Ххд-зар архзт у кусджыты хъомысхй (дом построен силами рабочих) не соответствует конструкции Хъомыс сархзта ххдзар (сила построила дом), как и Стыр амонд цхсгомыл хуры тынтхй фыст у (большое счастье на лице лучами солнца написано) не соответствует Хуры тынтх цхсгомыл ныффыстой амонд (лучи солнца написали на лице счастье). В обоих случаях понятно, что агенс подразумевается, но не называется, то есть осетинские пассивные конструкции, в отличие от персидских и русских, не допускают фактически выраженного агентивного дополнения. Мы имеем в виду так называемую основную пассивную конструкцию. Что касается пассивно-долженстствова-тельных конструкций, то там, как было сказано выше, агентивное дополнение, выраженное существительным или
полной формой личного местоимения, имеет форму датива, а в случае выражения краткой формой личного местоимения оформлено генитивом.
Таким образом, причастие в русском, персидском и осетинском языках является нефинитной глагольной формой, совмещающей признаки глагола и прилагательного, легко поддающейся транспозиции и выполняющей синтаксические функции, характерные для прилагательного, существительного, наречия. Кроме того, причастию в русском и осетинском языках присуща функция компонента именного сказуемого.
В русском языке категория залога выражена морфологически, в персидском - в большей степени синтаксически, а в осетинском - только синтаксически. Страдательные причастия русского языка имеют соответствия в персидском; в обоих языках они имеют формы только настоящего и прошедшего времени. В осетинских причастиях настоящего, прошедшего и будущего времени маркером времени являются
специальные суффиксы. Значение страдательного залога в осетинском языке выражено так называемыми пассивными конструкциями (в современных исследованиях по типологической грамматике осетинского языка выделяется несколько видов пассивных конструкций: основная пассивная конструкция, пассивная конструкция на -гс, модально-пассивные конструкции). Пассивные конструкции персидского языка соответствуют тем же конструкциям русского и имеют агентивное дополнение, в то время как основная пассивная конструкция осетинского языка, в отличие от персидского и русского, не допускает использования агентивного дополнения.
Сравнительно-сопоставительный анализ причастий в русском, персидском и осетинском языках дает основание для вывода об их типологической близости и необходимости более глубокого исследования разных аспектов глагольных форм, в частности, семантики и структуры пассивных конструкций.
1. Пешковский А.М. Русский синтаксис в научном освещении. М., 1956.
2. Виноградов В.В. Русский язык. М., 1972.
3. Шанский Н.М., Тихонов А. Н. Современный русский язык. В 3-х ч. М., 1987. Ч. 2. Словообразование. Морфология.
4. Багаев Н.К. Современный осетинский язык. В 2-х ч. Орджоникидзе, 1969. Ч. 1. Фонетика и морфология.
5. Грамматика осетинского языка. В 2-х т. / Под ред. Г.С. Ахвледиани. Т. 1. Фонетика и морфология. Орджоникидзе, 1963.
6. Качмазова Е.С. Причастие как двуприродная самостоятельная часть речи: истоки и современность (на материале форм индоевропейского, индоиранского, древне-, средне- и новоиранских языков): Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. Нальчик, 2006.
7. Выдрин А.П. Глагол в осетинском языке // Востоковедение. Историко-филологические исследования. Межвузовский сборник статей. СПб., 2014. Вып. 30. С.25-81.
110 ИЗВЕСТИЯ СОИГСИ 30 (69) 2018
8. Вахидов А.А. Причастия в современном персидском языке: Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. М., 1990.
9. Рубинчик Ю.А. Грамматика современного персидского литературного языка. М., 2001.
10. Русская грамматика. В 2-х т. М., 1980. Т. 1. Фонетика. Словообразование. Морфология.
11. Таказов Х.А. Категория глагола в современном осетинском языке: Дис. ... докт. филол. наук. М., 1992.
12. Тедеев Г.З. Семантическая структура осетинского глагола. Тбилиси, 1989.
13. Техов Ф.Д. Выражение модальности в осетинском языке. Тбилиси, 1970.
14. Сатцаев Э.Б. Временные формы глагола в иранских языках (осетинском и персидском) // Современные проблемы науки и образования. 2015. № 2. С. 358.
15. Современный русский язык. Фонетика. Лексикология. Словообразование. Синтаксис / Под общей редакцией Л.А. Новикова. СПб., 2003.
