CC BY
33
Вестник Московского университета. Сер. 22. Теория перевода. 2015. № 3
Е.С. Лаврентьева,
аспирантка Высшей школы перевода (факультета) МГУ имени
М.В. Ломоносова; e-mail: katerinken@mail.ru
СПОСОБЫ ПЕРЕВОДА МЕТАФОРИЧЕСКИХ МОДЕЛЕЙ В ПОЛИВЕКТОРНОМ ДИСКУРСЕ
В статье рассматриваются возможности стратегий форенизации и доместикации для сохранения в переводе воздействующего потенциала метафорических моделей. На основе материалов британского издания The Economist методом сплошной выборки выявлены наиболее характерные виды метафор (физиологическая, зооморфная, криминальная, военная, игровая, театральная и др.), формирующие концептуальную систему адресата речевого воздействия. Особо акцентируются функции метафор и их роль в создании сообщений с установкой на легитимацию действий адресанта послания путём использования базовой оппозиции политического дискурса «свои—чужие». В статье получают освещение переводческие трудности, связанные с поиском способов передачи значения языковых средств, ориентированных на речевое воздействие.
Ключевые слова: дискурс, доместикация, метафора, политический дискурс, речевое воздействие, форенизация.
Yekaterina S. Lavrentyeva,
Postgraduate student at the Higher School of Translation and Interpretation,
Lomonosov Moscow State University, Russia; e-mail: katerinken@mail.ru
TRANSLATING METAPHORICAL MODELS IN HYBRID DISCOURSE
The article examines capabilities of foreignization and domestication as translation strategies to preserve the persuasive potential of metaphorical models in the target text. The data for study comprise articles from The Economist where the author, using the methods of continuous sampling, detected the most frequently used types of metaphors (physiological, zoomorphic, criminal, military, ludic, theatrical, etc.) that form the addressee's conceptual system. The author places a special emphasis on the functions of metaphors and their role in the creation of messages aimed at bringing legitimacy to the addresser's actions through the use of the basic opposition of self/other in political discourse. The article highlights a number of issues related to translation of language means designed to convey language persuasion.
Key words: discourse, domestication, foreignization, language persuasion, metaphor, political discourse.
Перевод метафор представляет собой одну из важнейших переводческих задач в силу того, что метафоры активно используются для построения политических и экономических идеологий, так
как в качестве концептов представляют собой способ постижения одной вещи в терминах другой. Метафоры также играют значимую роль в структурировании наших ощущений, поведения и взаимоотношений с другими людьми. Роль концептуальной системы сложно переоценить, ведь она становится основой не только для мышления и деятельности, но и для коммуникации. С помощью метафор творится новая реальность при их включении в ту понятийную систему, на которой основывается наша деятельность. Это приводит как к изменению самой системы, так и к видоизменению порождаемых ею представлений и действий1. Под метафорой мы понимаем сравнение, основывающееся на скрытом сходстве двух предметов/явлений, «способ познания, категоризации, концептуализации, оценки и объяснения мира» [Будаев, 2007, с. 30].
Дж. Лакофф и М. Джонсон отмечают способность метафор частично структурировать объект реальности, в результате чего одни черты описываемого феномена высвечиваются, а другие — затемняются: «Столкнувшись с энергетическим кризисом, президент Картер выдвинул понятие "морального эквивалента войны". Метафора ВОЙНЫ породила сеть следствий. На свет появились "враг", "угроза национальной безопасности", что потребовало "определения целей", "пересмотра приоритетов", "установления нового порядка подчинённости", "выдвижения новой стратегии", "сбора разведданных", "сосредоточения войск", "наложения санкций", "призывов идти на жертвы" и т.д. Метафора ВОЙНЫ высвечивала одни реалии и скрывала другие. Метафора была не просто способом видения действительности; она узаконивала решение на изменение политического курса, а также на соответствующие политические и экономические действия» [Лакофф, Джонсон, 2008, с. 184].
Для достижения целей нашего исследования важно понимать дискурс и в качестве целостного речевого произведения, направленного на реализацию определённого коммуникативного задания, и как процесс взаимодействия людей, отражающий особенности речевого поведения коммуникантов (социальные, этнокультурные, языковые). В русле данного подхода понятие «дискурс» трактует В.И. Карасик: «интерактивная деятельность участников общения, установление и поддержание контакта, эмоциональный и информационный обмен, оказание воздействия друг на друга, переплетение моментально меняющихся коммуникативных стратегий и
1 Например, западное влияние на мировые культуры частично объясняется внесением в них метафоры «время — это деньги» [Лакофф, Джонсон, 2008, с. 175].
их вербальных и невербальных воплощений в практике общения» [Карасик, 2011, с. 5]. Под поливекторностью дискурса мы понимаем смешение в одном дискурсе черт различных функционально-стилистических жанров, разную направленность векторов воздействия. Данному определению соответствуют политический, рекламный и религиозный типы дискурса, которые вышли за рамки своего жанра, что позволяет некоторым исследователям объединять связи с общественностью, политическую и коммерческую рекламу в единый функциональный стиль [Медведева, 2008], говорить о «политической проповеди» [Хазагеров, 2002] и т.д. Политический, рекламный и религиозный дискурс также объединяет установка на внушение. Рассматриваемые в нашем исследовании тексты входят в категорию «поливекторных» и, как следствие, при переводе требуют учёта реализуемых функций речевого воздействия. При рассмотрении политического языка мы придерживаемся идеи Д. Грейбер о том, что именно общение политических агентов на политические темы с преследованием политических целей формирует политический дискурс [Graber, 1981, p. 196]. Метафорические модели являются важным языковым элементом, призванным выполнять целый ряд функций.
Помимо когнитивной функции метафор следует учитывать прагматическую (оказание воздействия на адресата путём формирования необходимого адресанту мировосприятия и эмоционального состояния), изобразительную (создание экспрессии) и эвфемистическую (имплицитная передача информации) функции. Инструментальная и моделирующая функции метафор осуществляют познавательные процессы и формируют целостное представление о мире, о связи отдельных событий и явлений, что приводит к активному использованию метафор политическими игроками для создания и трансляции собственного видения происходящего. Экспрессивно-оценочная функция метафор позволяет давать яркую характеристику лица, «приговор, но не судебный» [Арутюнова, 1990, с. 8].
Обеспечить сохранение перлокутивного эффекта оригинального текста при переводе позволяют стратегии форенизации и доместикации. В лекции «О разных методах перевода» Ф. Шлейермахер обозначил ориентиры для переводческой деятельности, указав на антиномию доместикации—форенизации, которая сохраняет актуальность и на сегодняшний день. Так, в зависимости от своей целевой установки переводчик может стремиться к сохранению линг-востилистического своеобразия подлинника (путь остранения, или форенизации) или, напротив, стараться сгладить те этноспе-
цифические особенности, которые, по его мнению, не будут приняты читателями перевода (путь освоения, или доместикации).
Невзирая на универсальность многих метафор, переводчику неизменно приходится сталкиваться с разницей концептуальных систем и объёмов отдельных концептов. В ситуации переводческого выбора приходится либо идти по пути форенизации, привнося иностранную реалию в язык перевода посредством её калькирования, транслитерации или транскрибирования, либо искать в языке перевода наиболее близкий аналог иностранной реалии, следуя стратегии доместикации.
По итогам анализа обширного материала А.П. Чудинов приходит к выводу, что для политического дискурса наиболее распространёнными оказываются метафорические модели с концептуальными векторами агрессии и соперничества при резком разграничении «своих» и «чужих» (концептосферы войны, преступного мира и взаимосвязанных тематик игры и спорта), отсылки к разного рода отклонениям от нормы (болезни, извращения). При этом игровая, спортивная и театральная метафоры призваны акцентировать карнавальный характер происходящих событий, указывать на «общество спектакля» [Чудинов, 2001, с. 130—131]. Данное обстоятельство позволяет заключить, что метафорические модели реализуют базовую оппозицию «свои—чужие» в целях легитимации действий адресанта послания, используя свой экспрессивный потенциал для воздействия на сознание аудитории. Тематическое единообразие в рамках поливекторного политического дискурса предполагает наличие переводческих трудностей, вызванных не столько отсутствием тех или иных реалий в языке перевода, сколько разницей в способах описания ситуации и варьированием объёма понятия в разных языках.
Материалом для исследования послужили статьи британского журнала новостной направленности The Economist в период с ноября 2013 по октябрь 2014 г. Статьи журнала написаны с позиций классического либерализма. Из 40 номеров журнала, вышедших за указанный период, были выбраны 12 номеров, где предлагалось подробное освещение украинского вопроса. Объём выборки составил 19 статей (28 с.). Общее число зафиксированных метафор было проанализировано с точки зрения тематической направленности. По результатам проведённого исследования становится ясно, что наиболее частотными для англоязычного политического дискурса журнала The Economist являются театральная, игровая и криминальная метафоры.
Вид метафор Соотношение
Криминальная 21 (14%)
Военная 10 (6%)
Игровая 18 (12%)
Театральная 32 (21%)
Метафора инструмента 9 (6%)
Зооморфная 13 (8%)
Физиологическая 11 (7%)
Метафора огня 16 (10%)
Прочее 16%
Общее число метафор 146
В рамках осуществления базовой оппозиции политического дискурса «свои—чужие» адресант послания, представляющий коллективного автора под наименованием «the West» («Запад»), оценочно характеризует антагониста (В. Янукович и сформированное им правительство, Р. Ахметов, В. Путин и его правительство, ополченцы) с помощью построения метафорических моделей, в которых актуализируются следующие фреймы: зооморфная метафора (акцентирование фрейма «действия животных» слота «агрессивные действия»), криминальная (акцентирование фреймов «преступник», «преступные сообщества»), театральная метафора (фрейм «представление», «люди театра», «театральное здание и театральный реквизит»). Действия антагониста описываются при помощи метафоры инструмента. Протагонисты (жители стран Европейского союза и жители Украины) характеризуются как жертвы: жертвы хищника (зооморфная метафора), жертвы «террористов», «похити-тел ей», злоумышленников (криминальная метафора), обманутые зрители (театральная метафора). Военная метафора используется для характеристики противостояния с антагонистом. Рассмотренные метафоры представляют собой средства речевого воздействия, направленные на дискредитацию бывшего президента Украины В. Януковича, легитимацию произошедшего государственного переворота и создание образа «врага», представленного президентом РФ В. Путиным и ополченцами.
Использование метафор стихийных бедствий осуществляет отсылку к произошедшим событиям (государственный переворот и,
как следствие, напряжённость политической и экономической ситуации на Украине). Сравнительно редко употребляются другие виды метафор: морбиальная метафора призвана характеризовать нестабильное положение Украины после государственного переворота, метафора дома и фитоморфная метафора также призваны описывать реалии внутри страны, хотя в редких случаях также характеризуют действия антагониста.
Криминальная метафора представлена образами преступников, похищающих людей с целью выкупа (kidnappers): «Kidnapped by the Kremlin. As you read this, 46m people are being held hostage in Ukraine / Похищенные Кремлём. Пока вы это читаете, 46 миллионов людей держат в заложниках на Украине» [March 8—14, 2014, p. 11]. Описание речевой ситуации компенсирует отсутствие реалии «kidnappers» в языке перевода. Также не возникает трудностей с передачей явления «gangsterism» в силу наличия в русском языке соответствующего аналога: «It is past time for the West to stand up to this gangsterism / Западу давно пора дать отпор этому бандитизму» [February 22—28, 2014, p. 7]. Выпад в сторону В. Януковича (In 2004 he tried to steal the presidential election — досл.: «пытался украсть президентские выборы») при переводе теряет яркость инкриминированного обвинения в силу неизбежности ситуативного перевода: «В 2004 году он попытался сфальсифицировать президентские выборы» [ibid., p. 19]. В. Янукович также обвиняется в следующих «преступлениях»: в попытке «украсть их (украинцев) мечту» (stealing their dream) и «похитить европейское будущее Украины» (Viktor Yanukovych is hijacking Ukrainians' European future) [November 30 — December 6, 2013, p. 24]. Примечательно, что лексема «hijack» трактуется как незаконный захват самолёта при помощи насилия или угроз (1) и захват контроля над организацией или взятие под контроль какой-либо деятельности в собственных интересах (2). Выбирая вариант перевода, следует остановиться на предложенном первом значении в силу соседства, доходящего до синонимии, в заключительной фразе статьи: «...Ukrainians who feel that their future has been hijacked and their dream stolen» (досл.: «...украинцы, которые чувствуют, что их будущее похитили, а мечту украли») [ibid.]. Акцентирование значения «похищение» по сравнению с «захватом» или «угоном» более предпочтительно, так как реалия «hijack» отсутствует в языке перевода. Метафорическое осмысление ситуации как преступного вмешательства наиболее ярко прослеживается при выделении лексем, относящихся к семантическому полю «наказание» (например, «punishment», «impunity» и др.).
Целью театральной метафоры становится представление ситуации в качестве политического спектакля, направленного на мани-
пулирование сознанием зрителей. Антагонист характеризуется как «режиссёр», «кукловод», а его подручные оказываются «актёрами» и «марионетками». Театральная метафора пронизывает и российский политический дискурс, поэтому для передачи референтной ситуации находятся полные и частичные соответствия: «It was billed as a history play, but turned into a Ukrainian-style farce. Viktor Yanukovych, the president, who had tried to rig elections in 2004, this time played the part of a statesman on an historic mission. The performance was to culminate on November 29th with the signing of an association agreement between Ukraine and European Union leaders. The role appeared too much for Mr Yanukovych: a week before the summit, he rewrote the script / Заявленная историческая пьеса превратилась в фарс в украинском стиле. Президент Виктор Янукович, который пытался в 2004 году подтасовать результаты выборов, на этот раз играл роль государственного деятеля, выполняющего историческую задачу. Кульминацией представления должно было стать подписание 29 ноября договора об ассоциации. Однако роль оказалась непосильной для Виктора Януковича: за неделю до саммита он переписал сценарий» [November 30 — December 6, 2013, p. 24]; «He has staged a referendum and annexation / Он инсценировал референдум и аннексию» [April 19—25, 2014, p. 7]; «The fighting in Ukraine (...) provides a sombre back-drop to the NATO summit in Wales / Столкновения на Украине служат мрачными декорациями для саммита НАТО в Уэльсе» [August 30 — September 5, 2014, p. 11]; «The pro-Russian politicians (...) would not be able to control the region even if Moscow were to move in and install them as puppets / Пророс-сийски настроенные политики не смогли бы контролировать регион, даже если Москва вмешалась бы и поставила их своими марионетками» [March 22—28, 2014, p. 20]; «...that would allow him to pull strings from behind the stage / ...позволили бы ему стоять за сценой и дёргать за ниточки» [ibid., p. 22].
Частичные соответствия встречаются в случае несовпадения сочетаний, призванных описывать референтную ситуацию. В частности, английскому «orchestration» (досл.: «оркестровка», «аранжировка») и «choreography» (досл.: «хореография», «постановка танца») согласно нормам узуса русского языка соответствует «режиссура»: «...it was not part of a mass movement, more a bit of street theatre, carefully choreographed for the cameras / ...это была не часть массового движения, а нечто вроде уличного театра, действие которого было тщательно срежиссировано для камер / на публику» [ibid., p. 20]; «Russia's orchestration of the civil war in East Ukraine... / Режиссура Россией гражданской войны на Восточной Украине... » [August 30 — September 5, 2014, p. 11]. В некоторых случаях целесо-
образно прибегать к расширению значения, перенося акцент с субъекта действия на окружение субъекта: «Tired of Ukraine's soap-opera politics and the squabbles within its ruling team, the West greeted the arrival of Mr Yanukovych with some relief / Устав от украинской политики в стиле мыльной оперы (досл.: "украинских политиков мыльной оперы") и склок в правящей команде, Запад встретил c облегчением приход В. Януковича к власти» [February 22—28, 2014, p. 19]. При отсутствии в языке перевода эквивалентного соответствия, передающего семантическое наполнение оригинального сочетания, приходится выбирать аналог из иной концептуальной сферы или другое сочетание со сходным семантическим значением: «To raise the temperature Mr Yanukovych provoked them with draconian laws, apparently copied from Russia's play-book... / Чтобы накалить обстановку, В. Янукович усилил протестные настроения введением драконовых мер, судя по всему скопированных в соответствии с российским сценарием / из российской книги рецептов (досл.: "книги пьес")» [ibid., p. 20].
Игровая метафора представляет происходящее противостояние в образах игры в карты и игры в шахматы. В большинстве случаев в русском языке находятся подходящие эквивалентные соответствия в силу универсальности описываемых реалий: «...this is playing into the hands of Mr Putin / ...это играет на руку Путину» [May 17—23, 2014, p. 36]; «...he may be prepared to up the ante again / ...он может оказаться готов вновь поднять ставку» [August 9—15, 2014, p. 29]; «But the West has other cards to play / Но у Запада на руках есть и другие карты» [April 19—25, 2014, p. 7]; «...a stalemate offers him endless opportunities to sow more chaos / ...патовая ситуация предоставляет ему бесконечные возможности, чтобы сеять ещё больше хаоса» [September 6—12, 2014, p. 21]. В приведённых примерах антагонист рассматривается в качестве соперника по игре, готового идти на риск ради победы. Отрицательная характеристика В. Януковича и сформированного им правительства даётся следующим образом: «He halted the talks with the EU, and turned to Russia instead, sparking mass protests from Ukrainians who feel their future is being gambled away / Он приостановил переговоры с ЕС и повернулся лицом к России, заронив искру массовых протестов со стороны украинцев, которые почувствовали, что их будущее просаживают в карты» [November 30 — December 6, 2013, p. 24]. Предпочтение словосочетания с резко негативной коннотацией «просаживать в карты» вместо нейтрального «проигрывать в карты» объясняется контекстуальным оформлением фрагмента и учётом авторской интенции (дискредитация оппонента). В тех случаях, когда речь идёт о переводе устойчивого для английского языка
словосочетания с людической семантикой, приходится прибегать к опущению из-за отсутствия в языке перевода сочетания со сходным семантическим наполнением: «Thankfully, appeasement of Mr Putin is no longer on the cards / К счастью, умиротворение Путина больше не обсуждается (досл.: "больше не на картах")» [August 30 — September 5, 2014, p. 11].
В концептуальное поле зооморфной метафоры входят и фразеологизмы, которые не всегда находят эквивалентный перевод. Если выражению «he twists like a weasel» [February 22—28, 2014, p. 7] нетрудно найти аналог — «изворотлив как уж», то частотное для английского политического дискурса сочетание «lame duck» [February 1—7, 2014, p. 28; May 17—23, 2014, p. 36] приходится описательно переводить как «провалившийся кандидат», «несостоявшийся политик». При переводе на русский язык передаётся без видимых затруднений метафорическое осмысление Рады как «гнезда» и «кормушки» для любителей наживы: «...but the Rada is a nest of crooks and placemen / .но Рада — это гнездо аферистов и ставленников» [March 1—7, 2014, p. 9]; «A less visible battle has been going on between various Ukrainian oligarchs and the members of Mr Yanuko-vych's extended family who took their place at the trough / досл.: Менее заметная борьба происходила между украинскими олигархами и членами большой семьи Януковича, которые занимали свои места у кормушки» [ibid., p. 22]. Однако встречаются случаи, когда приходится при переводе заменять само действие указанием на объект действия: «Ukraine's current generations of leaders (...) seem to regard government jobs and policies as assets to be milked (milk — досл.: "доить") / Нынешнее поколение украинских лидеров (...), судя по всему, смотрит на методы ведения политики и места в правительстве как на дойную корову» [November 30 — December 6,
2013, p. 11] — или приводить описательный перевод: «...and the new president should be untainted by the score-settling and nest-feathering (nest-feather — досл.: "использовать перья для строительства гнезда") / ...и новый президент не должен быть запятнан сведением счётов и получением денег незаконным путём» [March 1—7, 2014, p. 9]. Создание образа хищника для характеристики действий и поведения антагониста является ярким способом дискредитации оппонента. В частности, журналист может предложить аудитории концентрированный образ правительства России в обличии агрессивного «русского медведя»: «The cost of stopping the Russian bear now is high (...) First he mauled Georgia, then he gobbled up Crimea... / Попытки дать сейчас отпор русскому медведю обойдутся дорого (...) Сначала он растерзал Грузию, затем проглотил Крым.» [April 19—25,
2014, p. 7].
Военная метафора призвана описывать противостояние антагониста и протагониста. Соперничество за влияние осмысляется как «борьба», где случаются «поражения» и «победы»: «Why, despite the appearance of defeat, Europe might have won the battle of Ukraine; ...if the Europeans stick to their guns / Почему, невзирая на видимость поражения, Европа, возможно, одержала верх в битве за Украину; ...если европейцы будут стойко обороняться» [November 30 — December 6, 2013, p. 11]. Воинственный настрой антагониста выражается следующим образом: «This week he rattled his sabre at Kazakhstan / На этой неделе он бряцал оружием в Казахстане» [September 6—12, 2014, p. 13]. Представление соперничества как войны в большой степени характерно и для российского политического дискурса, поэтому не составляет труда найти эквивалентное соответствие «бряцать оружием» для передачи устойчивого выражения «rattle one's sabre» (досл. «греметь саблей»).
Метафора инструмента применялась для характеристики антагониста в качестве обладателя инструментов и рычагов воздействия на сложившуюся ситуацию: «...he may use it as a lever to ratchet up pressure on whoever holds power in Kiev / ...он может использовать это как рычаг для усиления давления на любого, кто придёт к власти в Киеве» [March 1—7, 2014, p. 23]; «...breakaway territories that can serve as instruments against Kiev (...) It (Moscow) has a mechanism to influence Ukrainian politics / ...отколовшиеся территории, которые могут стать инструментом, нацеленным против Киева (...) У Москвы есть механизмы для влияния на украинскую политику» [September 13—19, 2014, p. 32]. При переводе лексем «instruments» и «mechanism» необходимо помнить о нормах узуса в языке перевода, требующих распространения высказывания и/или изменения числа имени существительного. Дискредитация оппонента достигается посредством употребления словесного ярлыка, негативно характеризующего антагониста: «But its (of the civil war) ultimate architect sits in the Kremlin / досл.: Но настоящий архитектор (гражданской войны) сидит в Кремле» [February 22—28, 2014, p. 7].
Высокий объяснительный потенциал метафоры огня использовался для описания обстановки на Украине при помощи лексем «explode», «implode», «ignite», «spark», «flare». Сущность антагониста воплотилась в образе поджигателя: «Mr Putin may not have lit the match this week but he assembled the pyre / Путин, возможно, и не поднёс к огню спичку на этой неделе, но именно он соорудил костёр» [February 22—28, 2014, p. 7]. При переводе стоит учитывать случаи перекрёстных метафорических значений: «...a bigger upsurge in violence could easily reignite the entire conflict / ...ещё больший рост насилия может легко воспламенить весь конфликт» [September 13—19,
2014, p. 32]. Значение лексемы «upsurge» выражает и «повышение уровня воды», однако этим нюансом значения приходится пренебречь, чтобы избежать абсурдного сочетания «всплеск насилия может легко воспламенить весь конфликт».
Физиологическая метафора приводилась в проанализированных статьях для описания самой Украины: «It was the birth of a Ukraine (...) a nation-state with its own identity — a nation that has outgrown its old politicians, but has yet to find a responsible elite to replace them / Это было рождение Украины (...) самобытного национального государства, которое переросло своих прежних политиков, но ещё не нашло ответственную элиту им на замену» [March 22—28, 2014, p. 19]. Характеристика антагониста давалась косвенным путём — через поведение протагонистов: «Holding their noses, European Union leaders negotiated with Mr Yanukovych over an association and free-trade agreement / Зажимая носы, главы ЕС вели переговоры с Януковичем об ассоциации и соглашении о свободной торговле» [February 22—28, 2014, p. 19].
Достаточно частотны апелляции к фитоморфной метафоре, представляющей антагонистов в качестве «сеятелей раздора»: «The seeds of the current crisis were planted by Mr Yanukovych / Семена текущего кризиса посеял Янукович» [ibid., p. 19]; «.he has sown fear / .он посеял страх» [September 6—12, 2014, p. 13]; «...offers him endless opportunities to sow more chaos / ...предоставляет ему бесконечные возможности, чтобы сеять ещё больше хаоса» [ibid., p. 21].
Невзирая на универсальность некоторых метафорических систем, переводчик сталкивается с трудностями при попытке передать реалии, отсутствующие в языке перевода. Следует отметить, что путь доместикации оказывается более предпочтительным, так как позволяет сохранить перлокутивный эффект оригинала благодаря опоре на привычные для аудитории метафорические сочетания. Прагматическая адаптация послания, выполненная в соответствии с нормами и узусом русского языка, не нарушает адекватности перевода. В русле данной стратегии при переводе метафорического сочетания без эквивалентных соответствий в русском языке приходится искать аналог в том же концептуальном поле, что и стало источником для порождения оригинальной метафоры; кроме того, в противовес калькированию предпочтение отдаётся описательному переводу. При следовании путём форенизации переводчику приходится сопровождать описание новых реалий поясняющими сносками и примечаниями, что препятствует бесперебойному восприятию текста, формируя ощущение его чуждости. Трудность для перевода составляет сочетание перекрёстных метафорических зна-
чений. Затруднения при выборе подходящего варианта можно
разрешить, ориентируясь на контекст и коммуникативную интенцию автора оригинала.
Список литературы
Арутюнова Н.Д. Метафора и дискурс // Теория метафоры: Сборник: Пер. с англ., фр., нем., исп., польск. яз. / Вступ. ст. и сост. Н.Д. Арутюновой; общ. ред. Н.Д. Арутюновой и М.А. Журинской. М.: Прогресс, 1990. 512 с.
Arutjunova, N.D. Metafora i diskurs [Metaphor and discourse] // Teorija metafory: Sbornik: Per. s angl., fr., nem., isp., pol'sk. jaz. / Vstup. st. i sost. N.D. Arutjunovoj; obsteh. red. N.D. Arutjunovoj i M.A. Zhurinskoj. M.: Progress, 1990. 512 s. (in Russian).
Будаев Э.В. Становление когнитивной теории метафоры // Лингвокуль-турология. Вып. 1. Екатеринбург, 2007. С. 16—32.
Budaev, Je.V. Stanovlenie kognitivnoj teorii metafory [The establishment of cognitive theory of metaphor] // Lingvokul'turologija. Vyp. 1. Ekaterinburg, 2007. S. 16-32 (in Russian).
Карасик В.И. Эмблематика самопрезентации в рекламном дискурсе // Рекламный дискурс и рекламный текст: Коллективная монография. М.: ФЛИНТА, Наука, 2011. 296 с.
Karasik, V.I. Jemblematika samoprezentacii v reklamnom diskurse [Emblems of self-presentation in advertising discourse] // Reklamnyi diskurs i reklamnyi tekst: Kollektivnaja monografya. M.: FLINTA, Nauka, 2011. 296 s. (in Russian).
Лакофф Дж, Джонсон М. Метафоры, которыми мы живём. М.: Издательство ЛКИ, 2008. 256 с.
Lakoff, Dzh., Dzhonson, M. Metafory, kotorymi my zhivem [Metaphors we live by]. M.: Izdatel'stvo LKI, 2008. 256 s. (in Russian).
Медведева Е.В. Рекламная коммуникация. М.: Издательство ЛКИ, 2008. 280 с.
Medvedeva, E.V. Reklamnaja kommunikacija [Advertising communication]. M.: Izdatel'stvo LKI, 2008. 280 s. (in Russian).
Хазагеров Г.Г. Политическая риторика. М.: Никколо-Медиа, 2002. 313 с.
Hazagerov, G.G. Politicheskaja ritorika [Political rhetoric]. M.: Nikkolo-Media, 2002. 313 s. (in Russian).
Чудинов А.П. Россия в метафорическом зеркале: Когнитивное исследование политической метафоры (1991—2000): Монография / Урал. гос. пед. ун-т. Екатеринбург, 2001. 238 с.
Chudinov, A.P. Rossija v metaforicheskom zerkale: Kognitivnoe issledovanie politicheskoj metafory [Russia in the mirror of metaphor: Cognitive study of political metaphor] (1991—2000): Monografya / Ural. gos. ped. un-t. Ekaterinburg, 2001. 238 s. (in Russian).
Шлейермахер Ф. О разных методах перевода [Электронный ресурс] / Ф. Шлейермахер. — Режим доступа: http://www.philol.msu.ru/~discours/ images/stories/Schleiermacher.doc (23.11.2015). 20 с.
Shlejermaher, F. O raznyh metodah perevoda [On the different methods of translating] [Jelektronnyj resurs] / F. Shlejermaher. — Rezhim dostupa: http://www.philol.msu.ru/~discours/images/stories/Schleiermacher.doc (23.11.2015). 20 s. (in Russian). Graber, D. Political languages // Handbook of Political Communication. L.: Sage Publications, 1981. P. 195-224.
Источники
Economist. No. 8864, November 30th — December 6th 2013. Economist. No. 8872, February 1st-7th 2014. Economist. No. 8875, February 22nd -28th 2014. Economist. No. 8876, March 1st-7th 2014. Economist. No. 8877, March 8th-14th 2014. Economist. No. 8879, March 22nd-28th 2014. Economist. No. 8883, April 19th-25th 2014. Economist. No. 8887, May 17th-23rd 2014. Economist. No. 8899, August 9th-15th 2014. Economist. No. 8902, August 30th — September 5th 2014. Economist. No. 8903, September 6th-12th 2014. Economist. No. 8904, September 13th-19th 2014.
