CC BY
172
© М.А. Рыблова, О.В. Рвачева, 2009
УДК 316.7 ББК 60.545.1
СПОСОБЫ И ОБРАЗЫ САМОИДЕНТИФИКАЦИИ ДОНСКИХ КАЗАКОВ 1
М.А. Рыблова, О.В. Рвачева
В статье предпринят анализ способов, форм и образов самоидентификации донских казаков с момента появления на Дону их сообществ до настоящего времени. Авторы статьи выявляют факторы, обусловливавшие изменения форм самоидентификации донских казаков на разных этапах развития группы, а также дают оценку того, как работали эти конструкты в часто и резко сменяющихся кризисных ситуациях, насколько успешно выполняли адаптационную функцию и способствовали (или нет) преодолению кризиса.
Ключевые слова: способы и формы самоидентификации; конструирование казачьей идентичности; религиозная, сословная и этническая идентичности.
М. Стингл начинал книгу об американских индейцах словами, написанными Полем Гогеном на одной из своих картин: «Кто мы? Откуда? Куда мы идем?», отмечая, что важнейшей проблемой в американистике на долгие годы станет вопрос «Откуда мы?». Триада гогеновских вопросов может быть отнесена к истории практически любого народа или этнической группы, но для донских казаков (в отличие от коренных американцев) ключевой на долгие времена станет проблема самоидентификации, то есть поиск ответа на вопрос «Кто мы?». Сразу отметим, что в разное время представители донского казачества давали разные ответы на эти вопросы. Связано это было с тем, что и само формирование казачества и вся его последующая история были сопряжены с кардинальными изменениями его социокультурной модели, связанными, в свою очередь, с кризисными ситуациями и попытками их преодоления.
К проблеме самоидентификации донских казаков уже обращались отдельные исследователи, рассматривая ее в узких хронологических рамках [10, с. 200]. В настоящей статье мы предлагаем рассмотреть проблему
самоидентификации донского казачества в очень широких хронологических рамках: по сути, со времени его образования до настоящего времени, привлекая к анализу тексты, исходящие как от элиты, так и от казачьих «низов». Мы попытаемся выяснить, как изменялись способы и формы самоидентификации донских казаков на протяжении всей их истории; какими факторами были обусловлены эти изменения; какие символы и образы использовались для конструирования казачьей идентичности, а также попробуем оценить, как работали эти конструкты в часто и резко сменяющихся кризисных ситуациях существования группы, насколько успешно выполняли адаптационную функцию и способствовали (или нет) преодолению кризиса.
Процесс выстраивания идентичности донских казаков начнется вместе с формированием этой группы, происходившим в чрезвычайных условиях Дикого Поля в XV-XVI веках. Донское казачество складывается как особое мужское военизированное сообщество, члены которого были представителями разных этносов, этнических и конфессиональных групп. Главное, что их объединяло -статус мужчины-воина, порвавшего с прежней социальной и этнической средой, отказавшегося от их норм и избравшего судьбу бродяги-маргинала, живущего воинским промыслом, подчиняющегося законам мужского братства.
В легендах и преданиях, записанных у запорожских, донских и уральских казаков, содержатся разные версии о происхождении казачества, представлены различные образы самоидентификации, но при всех различиях их объединяет общее - они признают себя людьми, порвавшими с нормами и ценностями той среды, от которой они откололись. Пожалуй, самая «безобидная» в этом отношении версия представлена в легенде донских верховых казаков, записанной А. Ри-гельманом [17, с. 1]. В ней речь идет о происхождении казаков от вольного охотника, который потом «сделался их Атаманом», а сами они стали жить «свободно».
Автор «Поэтической повести об Азовском сидении» 1641 г. донской есаул Федор Прошин признавал, что казаки произошли от беглых из Руси: «Отбегаем мы ис того госу-дарьства Московского из работы вечныя, ис холопства неволнаго, от бояр и от дворян государевых» [2, с. 68]. Казаки сравнивают себя также с вольными «небесными птицами», которые не сеют, не пашут, а питаются подле моря Синего [2, с. 437].
Гораздо более отчетливо идея марги-нальности казачьих сообществ и связи принципов их организации с традициями юношеских военизированных союзов просматривается в предании, записанном Д.И. Эварницким со слов запорожского казака. В предании рассказывается о том, что начало запорожскому казачеству положили хлопцы («дитвора»), убежавшие из родительских домов, предварительно «нашкодив»: один украл у батьки рушник, другой одежду, третий икону. Они основали подобие братства, положив затем строжайший запрет на воровство в своей среде [20, с. 94]. И. Железнов записал на Урале легенду о тех, кто пополнял ряды казачества, в которой они предстают как «проштрафившиеся», «проворовавшиеся» и «свихнувшиеся с пути истинного» у себя на родине, а потому приговоренные скитаться на «безвестном корабле», названном так потому, что пропадали они потом «без вести» [4, с. 52-53]. Легендарные казачьи атаманы предстают в казачьем фольклоре, как «неправильно» рожденные, наделенные «худой долей». Статус маргиналов был закреплен символически и печатью Войска Донского, на которой был
изображен голый казак, сидящий на винной бочке.
Но необходимость выживать в Диком Поле диктовала новые условия, требовала выстраивания более сложной и гибкой жизненной стратегии. Требовалось доказать и обосновать свою нужность оставленной родине. Доказывало это казачество службой на южных российских границах, а обоснованием занималась донская элита. Та же «Поэтическая повесть об Азовском осадном сидении» стала не только песней о героизме казаков и просьбой о помощи, но и обоснованием нужности бывших беглецов для России. Прежняя противопоставленность Москвы и Дона еще не преодолена, это отражено и в документах казачьего делопроизводства, и в тексте «Азовской повести»: «Нас на Руси не считают за пса смердишева». Но вольный Дон уже причислен к «Московской области», а Московское государство воспевается и возвеличивается наряду с Доном. Казаки уверяют, что подчинены «Царю небесному», но помощи и покровительства взыскуют у царя вполне земного, показывая, как героически они ему служат.
Эта двойственность, противоречивость групповой самоидентификации казачества будет сохраняться на протяжении всей его ранней истории. Связана она с особым статусом воинов-маргиналов, с одной стороны, постоянно подчеркивающих свое особое положение, противопоставленность статусной территории (метрополии), с другой стороны, пытающихся доказать свою необходимость ей и благодаря этому получить определенные преференции. В текстах, исходящих от самих казаков, с одной стороны, будет подчеркиваться автономность Дона, с другой стороны, будет обосновываться идея дарованности его русским царем.
О том, что поначалу казаки почитали Донскую землю, как особую территорию, где действуют «божеские» законы, а не произвол царей, может свидетельствовать народная легенда о Ермаке, который «установил границу по всей Войсковой земле» следующим образом: «На границе... столбы и часовни поставил, по ту сторону часовни был написан двуглавый орел, а с нашей - висела Божья мать. В России жили по царским законам, а
на Дону - по Божьим, по совести. На Дону царя не было» [3, с. 73].
О.М. Морозова приводит текст второй половины XVIII в. (запись в приказном журнале канцелярии атамана Войска Донского 1768 г.), прекрасно иллюстрирующий позицию донской элиты в вопросе о статусе Дона. Это приказ переписать земли («старинные владе-лые нами войском донским угодей и урочищ»), которые входят в собственность Войска, для того, чтобы затем отправить их на утверждение императрице. В документе утверждается исконность права казаков на владение этой землей, которое, однако, должно быть подтверждено центральной властью [10, с. 105].
Весьма своеобразно впоследствии версии о заселении Дона и происхождении казаков будут видоизменены. Произойдет это после того, как былые вольности казачества канут в лету, а на смену «вольным братствам» придет обязательная царская служба. В качестве примера приведем предание о Ермаке, записанное в 1880-х гг. в станице Дурновской: «...когда взял Ермак город Казань, царь Иван Васильевич и спрашивает: “Чем тебя жаловать?” Ермак ответил царю: “Пожалуй меня, Государь, вольным Тихим Доном со всеми вершинами, и кто придет на Дон - не трогать”» [12]. Параллельно на Дону существовали и предания о вольном и самостоятельном овладении казаками Тихим Доном, но, по-видимому, новая версия колонизации Дона и обретения права на донские земли получала все более широкое распространение. Х. Попов отмечал, что предание о даровании казакам Дона царем ему приходилось слышать во многих донских станицах. Эта ситуация нашла отражение и в казачьих песнях [13, с. 45].
В условиях Дикого Поля создавались новые границы «своего» и «чужого» пространства, формировались новые образы «своих» и «чужих», позволявшие, в свою очередь, прочертить и границы самоидентификации. Рамки границы, отделяющие «своих» от «чужих» в это время широки и весьма специфичны: «свои» стали по преимуществу чужими (набеги на южнорусские земли с целью грабежа - обычная практика ранних казачьих сообществ), а «чужие» нередко становятся поставщиками неофитов (беглые на Дон шли и из Руси, и из мусульманского мира).
Одной из форм самоидентификации донских казаков со временем станет принадлежность к православию. Объяснявшие царю в 1671 г., что не могут принять царскую присягу по-христиански, потому что среди них «много нехристиан, большинство детей которых родилось от басурманок», донцы, согласно свидетельству А. Ригельмана, в XVIII в. принадлежность к православию признавали важнейшей чертой своей идентичности. Вместе с тем, признавая себя православными, казаки уже настаивают на особом происхождении: «считают себя природою не от Московских людей, и думают заподлинно только обрусевши, живучи при России, а не русскими людьми быть. И по такому их воображению никогда себя Московскими не имянуют, ниже любят, кто их Москалем назовет, и отвечают на то, что “Я де не Москаль, но Русской, и то по закону и вере Православной, а не по природе”» [17, с. 1].
К концу первой трети XIX в. завершится процесс превращения казачества в замкнутое военно-служилое сословие, что найдет отражение в «Положении об управлении Донского Войска», принятом в 1835 году. «Положение» окончательно утверждало звание войскового атамана за наследником престола, а наказному атаману (назначаемому царем) поручалось непосредственное управление Войском, для чего он наделялся правами военного губернатора и управляющего гражданской частью. «Положение» официально запрещало прием в казаки представителей других групп населения, провозгласив казачество «особым военным сословием». На этом период существования вольных сообществ на Дону закончился окончательно и бесповоротно. Вольница полностью была поглощена Российским государством. В течение этого же времени завершился процесс превращения Дикого Поля в Донскую землю.
По мере вхождения казачьего сообщества в социально-политические и экономические структуры Российского государства изменялся и его культурный облик. Изменения касались и экономического уклада (переход к земледелию и скотоводству), и социальной, и семейной сфер (закрепление сословных характеристик, складывание традиционной патриархальной семьи). Превращение казаче-
ства в одно из сословий Российского государства способствовало быстрому формированию более гомогенной, чем ранее, культурной среды (единый язык, хозяйственный уклад, материальная и духовная культура). Рамки любого сословия (в отличие от этнической группы) всегда более жесткие, четко обрисованные; они определяются строгим набором прав, обязанностей и привилегий. Для периода второй половины XVIII - начала XX в. донское казачество может быть определено как этносословная группа. Этнич-ность казаков в это время развивается в жестких границах сословности. Этничность и сословность в этот период тесно переплетаются, а самосознание донских казаков фиксируется и выражается очень четко: «...то - казак..., а то - Расея»; «Казаки произошли от казаков»; «Я не русский, я - казак» и пр. Не так просто разобраться, отражена в этих формулах в большей степени сословная принадлежность казачества или же в них в первую очередь фиксируется особая этнич-ность. Однако включение проблемы самоидентификации казачества в период XVIII -начала XX в. в контекст общей социальноэкономической ситуации того времени позволяет сделать вывод, что именно сословный фактор выступает в качестве главного в процессе самоидентификации группы, стимулируя в то же время фактор этнический.
Осуществив грандиозный проект по переходу из группы маргиналов в особое привилегированное сословие, казачья элита уже не сможет довольствоваться версией о своем «низком» происхождении (от беглых бродяг). Начинается процесс поиска новой идентичности группы. Этот процесс сопровождался переосмыслением прошлого, удревлением своей истории, поиском древних и «благородных предков». Все набиравшее силу донское дворянство выдвигает одну за другой теории о происхождении донских казаков от «когорты невиданных в прошлом героев, имевших самое древнее и высокое происхождение» [9, с. 14]. В истоках казачества донские историки ищут какой-либо древний народ, отрекаясь от «неблагородных» социальных корней. По оценке современных исследователей, эти теории, как правило, не подкреплялись источниковой базой, имели ярко выраженную тен-
денциозную окраску. Так, автор первой истории Войска Донского А. Попов заявил о происхождении донцов от легендарных амазонок [12, с. 1-2; 12-14]. Полковник В.М. Пудавов также настаивал на раннем происхождении донского казачества (от азовских казаков, которые были потомками славян, несших службу у хазар еще в VIII-X вв.) [15, с. 61-78]. Но, пожалуй, в наибольшей степени поисками древних и благородных корней казаков увлекся Е.П. Савельев, связавший их происхождение с этруссками и троянцами, примешивая к ним и скифов, и сарматов, и хазар [18, с. 282-299].
Вторая половина XIX в. - время активного поиска «своих корней» представителями донской интеллигенции. В это время они извлекают из архивов и публикуют массу источников по истории и этнографии донского казачества. Эта активная деятельность отражала процесс поиска новой идентичности группы. Н.А. Мининков отмечал, что за этим стояло желание нового донского дворянства теснее слиться с дворянством российским [9, с. 13]. Может быть и так, а может быть, намерение сводилось не к тому, чтобы слиться, а к тому, чтобы сравняться по статусу, сохранив при этом свою специфичность. И тогда в качестве «древних предков» должны были появиться именно «благородные чужие»: этрусски, троянцы или скифы. Очевидно одно, переписывание казачьей истории, поиски «благородных» предков, определение себя в качестве отдельного народа - все это было инициировано казачьей элитой, работало на конструирование этничности донских казаков, мобилизовало группу на закрепление уже имеющихся прав и привилегий, а также на обретение новых.
И в то же время, осознавая себя «особым народом», казаки продолжают подчеркивать свою связь с Россией, версии дарован-ности казакам Дона русским царем за верную службу не только сохраняются, но и множатся. Так, П.С. Поляков в художественном произведении «Смерть Тихого Дона» приводил еще одну версию передачи Донской земли казакам русским царем, только в этой легенде фигурируют уже казачий генерал Платов и царь Александр I: «...за то, што побили вы, казаки донские, Наполивона-узунпантора,
царскую мою слову вам даю в том, што остается вся ваша земля донская за казаками на веки вечные. И мы, цари русские, будем вперед вам - казакам, первые заступники» [11, с. 70]. Параллельно на Дону складывался и образ «царских слуг» - казаков-воинов, отказывавшихся от получения царского жалованья и служивших ему верой и правдой безвозмездно, в благодарность за дарованный Тихий Дон [7, с. 33].
В процессе конструирования новой идентичности необходимым звеном вновь станет выстраивание оппозиции «мы - они», «свои -чужие». Наличие такой оппозиции (реальной или мнимой) работает на закрепление представлений о собственной культурной специфичности, способствует мобилизации группы, а также оправдывает усилия и амбиции лидеров в их борьбе за ресурсы. Образ прежних «чужих» - «иноверцев» и «инородцев» - жителей сопредельных с Доном государств - к этому времени потерял прежнюю актуальность (хотя и сохранял свою значимость) вместе со смещением границ и превращением Донской области во внутреннюю территорию страны. Поиски «чужих» на территории Российской империи не вписались бы в стратегию группы (или ее лидеров?), направленную на закрепление уже обретенного высокого социального статуса в рамках этой империи.
«Чужие» были найдены по соседству, а сама разделительная черта из внешней превратилась во внутреннюю. «Чужими» стали так называемые иногородние - выходцы из южнороссийских и украинских земель, поселившиеся на донских землях, но не вошедшие в казачье сословие (хохлы, мужики, русаки). Они не имели права на земельные наделы, были ограничены в правах по многим позициям социально-экономических отношений, но казачество воспринимало наплыв на Дон иногородних как посягательство на их привилегии. Страницы донской периодики второй половины XIX в. полны заметок, в которых ясно проступает образ нового врага: «Не дай Бог опять пошлются нам эти эпидемии, эпизоотии и разные Селивантичи (иногородние. - М. Р.), от которых житья нет нам, казакам, даже на своей, добытой кровью отцов, родной земле» [5]; «Хохлы-арендаторы - это язва, разъедающая последнее достояние казака - землю!» [19].
Впоследствии, в страшной мясорубке начала XX в., когда казачество не только потеряет все свои былые привилегии, но будет также подвергаться гонениям и репрессиям, казаки будут обвинять в своих бедах именно иногородних. Эти обвинения не соответствуют историческим реалиям, но суть не в этом, а в том, что казачество признало свое поражение перед лицом новой социальной силы -тех самых «чужих».
С падением Российской империи на Дону резко обострятся сепаратистские настроения, зазвучат призывы создать собственное Донское государство (проект атамана П.Н. Краснова в 1918 году). Причем, в этом процессе переплетутся и придут в неразрешимое противоречие два устремления: объединить все население Дона (и казаков, и иногородних) в единую группу, идентифицирующих себя в качестве граждан нового Донского государства и - сохранить за казачеством былые привилегии и преференции (то есть создать казачье, «сословное» государство). Восприятие казачеством территории области Войска Донского как исключительно «своей земли» и стремление сохранить здесь свой приоритет помешали выработке основ национального объединения.
Наиболее яркими примерами первой части этой дуальной оппозиции могут служить призыв атамана А.М. Каледина к формированию объединенного правительства из казачьей и неказачьей групп населения в декабре
1917 г. и решение Большого войскового Круга
1918 г. об отмене сословных привилегий и разработке закона о гражданстве [14]. Однако, по оценкам современников, обе меры оказались малорезультативными. Политика же «сословного национализма» (по определению эмигрантского историка Н.Н. Головина) с опорой на казачество проводилась более последовательно. Политические лозунги атамана П.Н. Краснова типа «Дон для донцев» и «Казачий Круг - пусть казачьим он и останется» [8, с. 221-222] претворялись в организации чисто казачьих органов власти и управления на Дону, формируемых из казаков, а также должны были играть роль дополнительной мотивации в борьбе для рядового казачества. Прямым следствием борьбы двух тенденций стало появление законодательных докумен-
тов, в туманных и противоречивых формулировках которых одновременно упоминались «казаки и граждане Дона». Все это свидетельствовало о беспомощности правительства в решении проблемы объединения донского сообщества и выработке общих идентификационных признаков.
Итогом становится усиливающиеся противостояние казаков и крестьянско-иногород-ней группы населения. Подчиненное положение крестьян и иногородних провоцировало отказы с их стороны участвовать в антибольшевистской борьбе, служило стимулом перехода их политических симпатий на сторону большевиков. Донские власти в 1918 г. постоянно получали сведения о переходе крестьян к большевикам в районах, близких к боевым действиям. Казаки, в свою очередь, ходатайствовали о выселении сел-соседей, жители которых сотрудничали с большевиками, о наложении на крестьян контрибуции за произведенные якобы ими разрушения в казачьих станицах и хуторах [16].
В итоге иногородние и крестьяне действительно сыграли немалую роль в проигрыше казачьего антибольшевистского сопротивления. Недаром А.И. Микоян считал, что «...победа Советской власти преломилась в голове станичного населения как победа иногородних над казаками» [1, с. 97]. Все это -свидетельство того, что казачья элита начала XX в. не сумела в кризисных условиях перестроиться и выработать правильную стратегию поведения, запутавшись в определении «своих» и «чужих», в отличие от элиты XVII-XVIII вв., справлявшейся с этой задачей весьма успешно. По всей видимости, она и не могла справиться с этой задачей, так как проблема заключалась в двойственном статусе казаков (этническая группа - сословие) и соответствующей ему двойной самоидентификации (я - русский, но я - казак). Поскольку именно сословность составляла каркас казачьей этничности, обусловливая его культурную специфику, то острота противостояния двух сословий (казаков и «мужиков») с неизбежностью приобретала этнический окрас (то - «Русь вонючая», а «казаки произошли от казаков»). Более того, как только в пореформенной России появлялись все большие предпосылки для стирания сословных границ
(те же иногородние вызывали раздражение у казаков именно в силу успешности их экономической деятельности на Дону), с неизбежностью должно было происходить усиление этнической составляющей самоидентификации казаков. Это был способ сохранить свою специфичность если не в реальности, то хотя бы -в групповом самосознании. Но это был тупиковый путь, особенно если учесть, что в начале XX в. иногородние в области Войска Донского составляли половину от общего числа населения.
А казачество, будучи привилегированным сословием, становилось тем самым «пережитком», от которого стране нужно было избавляться в рамках новой модернизации. Исследователи с полным основанием говорят
о том, что уже со второй половины XIX в. в стране начался процесс «естественного расказачивания». Многие характеристики системы казачьего управления, службы, хозяйствования постепенно переходили в разряд анахронизмов. Новая модернизация требовала отмены сословности, условного держания земли и военной службы за нее, то есть всего того, что было основой социальной составляющей сути российского казачества. Умирала система, частью которой (после долгих усилий) стало казачество, но в таком случае на гибель было обречено и само казачество, по крайней мере, в том виде, в каком оно существовало как группа в XIX веке. Это была бы вполне «естественная смерть», предполагавшая отмирание сословности и дальнейшее развитие (или угасание) этничности, совершавшееся на фоне окончательного утверждения на Дону буржуазных политических и экономических институтов. Но бурные и страшные события начала XX в. направили развитие казачества в иное русло, ознаменовав начало очередного витка социокультурных трансформаций на Дону.
За годы советской власти была полностью уничтожена социальная (сословная) составляющая казачьей идентичности. Этническая составляющая уничтожена не была, но сильно трансформировалась. Символом казачьей идентичности советского времени стал расхожий афоризм: «Дед был казак, отец -сын казачий, а я - хвост собачий». О том, что специфика казачьей культуры сохранялась
до конца XX в., свидетельствуют материалы фольклорных, диалектологических и этнографических экспедиций (донской говор, фольклор, отдельные элементы материальной и духовной культуры). Но верно и то, что набор объективных признаков резко сокращался, а культурная грань между казаками и неказаками становилась все менее различимой.
Новый период в процессе поиска идентичности казачества начался после распада Советского Союза и начала движения за возрождение казачества. Ломка прежней политической и экономической систем сопровождалась утратой многих групповых и индивидуальных идентичностей, сложившихся в условиях социалистического строя, а значит -начинался процесс поиска новых. В условиях нового кризиса казачество, по сути, стало возрождать прежние алгоритмы организации казачьих сообществ: в движение активно вливались не только потомки казаков, но и представители самых разных этнических и социальных групп. И многие внешние наблюдатели раннего казачьего движения воспринимали его как исключительно социальное. Оно было открыто для представителей разных этносов и этнических групп. Для вступления «в казаки» совсем в стиле ранних казачьих сообществ было достаточно проявить наличие некоего «казачьего духа», высказать готовность встать в строй. Требования лидеров казачьего движения сводились к возврату к таким культурным и организационным формам, которые уже давно отброшены историей (общинное землевладение, атаманское правление, суд стариков, войсковые структуры и пр.), а главное - связаны именно с сословной составляющей культурной модели прежнего казачества. И презентацию своего группового интереса «неоказаки» осуществляли (и продолжают осуществлять) с использованием таких «мужских» форм и приемов, как парады, военная форма, воинские знаки отличия и пр., что не способствует активному участию в этой презентации женщин-ка-зачек и не дает веских оснований называть это движение собственно этническим.
Вместе с тем сами участники движения вполне осознавали себя борцами за возрождение казачьей этничности. Не случайно уже в ранний период движения было сформулиро-
вано требование реабилитации казачества как ранее репрессированного народа. В настоящее время идет мощный процесс конструирования казачьей этничности с использованием широких возможностей научно-популярной и художественной литературы, периодики и телевидения. Создаются «этногенетические исторические мифы», в которых вновь обосновывается древнее происхождение «казачьего народа», выделяются периоды обретения родины, расцвета собственной государственности («золотой век»), борьбы с завоевателями или врагами веры, потеря прежнего статуса; обосновываются тезисы о наличии у казаков собственной веры, национального боевого искусства; раздаются призывы вернуть утраченный суверенитет «Казакии» и пр.
Однако идентификация себя в качестве отдельного и очень древнего народа не мешает лидерам современного казачьего движения отстаивать и прежние свои сословные привилегии. Параллельно с этническими конструктами в текстах и речах казачьей элиты звучит мысль о том, что казаки - это «наиболее активная часть русского народа». Алгоритм процесса до боли знаком: с одной стороны, обоснование своей особой этничности, с другой - притязания на особые преференции, достойные статуса «слуг Отечества». Еще недавно приветствовавшие включение казаков в список репрессированных народов, теперь отдельные лидеры движения не желают ставить «казачий народ» на одну доску с также репрессированными народами кавказскими. Они очень четко от них отмежевываются и предлагают уже иную тактику движения, цель которой - сыграть на «кавказском факторе». Так, автор статьи в журнале «Казаки» (Орган организации «Центральное казачье войско») разъясняет собратьям необходимость бороться за статус «особого сословия русского народа»: «...формулирование задачи достижения особых прав казаками, как особого народа, есть задача неосуществимая. Ни одному народу в стране никаких особых прав не будет даровано уже потому, что это противоречит Конституции... Иное дело - выделение особого слоя населения страны, который несет определенную службу и имеет за это определенные льготы» [21, с. 24].
Подспудно вновь вырисовываются очертания образа новых «чужих». Так, некоторые исследователи-казаковеды озвучивают идею превращения казачьих территорий в буферную зону, которая отделит «мирную» православную Центральную Россию от «воинственного» мусульманского Северного Кавказа. Лидеры казачьего движения предлагают использовать казачьи дружины для борьбы с таким «злом», как миграция (имеется в виду в первую очередь миграция населения с территории Северного Кавказа).
Блуждание лидеров казачьего движения между двумя ипостасями казачества (народ -сословие) во многом стимулировалось федеральными органами. Непонимание противоречивой сути казачества, а возможно и стремление использовать новое движение в политических целях привели к тому, что проблемы этнической группы стали решаться властями административными мерами. Федеральные и местные власти поощряют возрождение в местах традиционного проживания казачества тех организационных, культурных и административных форм, которые связаны с сословной составляющей прежнего казачества, закрепляя за казаками (а вернее, за теми, кто вступил в казачье общество) новые привилегии и заводя движение в тупик.
Особый интерес в связи с этим представляет такое искусственное образование, как казачье общество (КО), вокруг которого оказалась сфокусированной вся государственная политика в отношении казачества. КО и казаки - члены КО фактически объявлены единственными носителями признаков и характеристик казачества. Согласно Федеральному закону «О государственной службе российского казачества» 2005 г., КО - это добровольное объединение граждан Российской Федерации в форме некоммерческой организации, образованное в соответствии с федеральным законодательством, внесенное в государственный реестр казачьих обществ в Российской Федерации, члены которого в установленном порядке приняли на себя обязательства по несению государственной и иной службы. Пунктом выше в законе дано такое (совершенно парадоксальное) определение российского казачества - это граждане РФ, являющиеся членами казачьих обществ.
Таким образом, пытаясь размыть казачью этничность, федеральные власти конструируют новую казачью общность, исходя из принципов если не сословности, то во всяком случае - корпоративности. КО трактуются не как этнические образования, а как особая корпорация, взявшая на себя обязательства по несению государственной службы.
Путаясь в определении казаков то в качестве отдельного народа, то в качестве сословия, лидеры движения в печати и в публичных выступлениях чаще настаивают на первом тезисе, а в практической деятельности стремятся реализовать второй. Некоторые полагают, что борьба за статус народа с последующим восстановлением автономии области Войска Донского - это стратегическая цель, а использование возможностей «особой корпорации», открывающихся противоречивой, а зачастую и просто неадекватной деятельностью законодателей - тактика на пути достижения этой цели.
В доказательство реальности существования «казачьего народа» приводятся данные многочисленных соцопросов, проводимых в последнее время в казачьих регионах. Для определения самоидентификации современных казаков респондентам обычно предлагается выбрать один из нескольких вариантов утверждений: казаки - это отдельный народ (этнос); казаки - это субэтнос; казаки - это сословие. Совершенно очевидно, что при таких формулировках результаты опросов дают поголовное большинство голосов за утверждение «казаки - это народ».
В 2007 г. мы проводили этносоциологи-ческий опрос в казачьих поселениях Серафи-мовичского района Волгоградской области, предложив нашим респондентам самим сформулировать ответ на вопрос «Кто такие казаки?». Всего было опрошено 200 человек, 158 из них считают себя казаками. Ответы этих 158 респондентов на наш вопрос распределились следующим образом по выделенным нами блокам: казаки - отдельный народ (вольный, беглый народ) - 5,7 %; казачество - это сословие, его этнографическая специфика была обусловлена сословной принадлежностью - 48 %; казаки - этническая группа в составе русского народа - 13,3 %; казаки - это люди, живущие на Дону (региональная иден-
тичность) - 7,6 %; казак - это социальная, гражданская позиция - 1 %; казаков больше нет - 1 %; затруднились ответить - 15,8 %.
Как показал анализ материалов опроса, в групповой самоидентификации донских казаков в той или иной мере нашли отражение образы и формы идентичности всех предшествующих периодов развития группы (казаки-маргиналы: «волки», «убийцы», «бродячие собаки»; служилые; земледельцы-хлеборобы; казак - это «настоящий русский человек, но вольный» и пр.). Интерпретируя же данные нашего опроса, можно отметить следующее. Во-первых, провозглашаемая лидерами казачьего движения идея особого «казачьего народа» не находит поддержки в основной массе казачества (тех, кто не состоит ни в общественных, ни в реестровых казачьих обществах). Большинство наших респондентов осознает себя частью этнической группы (обладающей специфическими культурными чертами) в рамках русского народа. Во-вторых, большая часть наших респондентов вполне осознает, что культурная специфика казачества сформировалась в рамках сословности, а потому ее специфичность во многом осталась в прошлом. В-третьих, у современных донских казаков присутствует сложносоставная самоидентификация, в которой социально-экономические факторы, наряду с этническим элементом, играют достаточно большую роль. На наш взгляд, учет этого обстоятельства даст возможность шире использовать потенциал современного казачьего движения именно как социального, обладающего широкими возможностями в области солидаризации русскоязычного населения Юга России.
Но прежде чем пытаться прогнозировать, что ждет в дальнейшем группу с преобладанием именно таких самооценок, нужно определиться, готово ли современное казачество (и все российское сообщество) к возврату к прежнему сословному строю? Если нет, то перспективы развития этнической группы донских казаков двояки. Отказавшись от борьбы за сословные привилегии, казаки могут утратить свою культурную самобытность, так как именно сословность на протяжении долгого времени была костяком, основой их культурной специфичности. Но есть и другая возможность: продолжать сохранять и преумно-
жать свои культурные традиции вне рамок сословности. Собственно, опыт последнего 90-летия существования казаков, сохранивших свои традиции вне сословности, показал, что это вполне возможно. Многие инициативы на местах подтверждают возможность такой перспективы (создание сети краеведческих и этнографических музеев, культурно-просветительских организаций, песенных фольклорных коллективов, системы «мест памяти», способствующих формированию образа «родной земли», забота местных властей и самих жителей о чистоте и благоустройстве своих поселений, благоустройство родников и колодцев, возрождение православных традиций и пр.).
Если же мы не исключаем возможности возрождения казачества именно как этнососло-вия, то тогда вполне оправданной предстает и политика лидеров движения, и федеральных властей (оперирующих именно к представителям реестрового казачества, поддержавшего идею государственной службы), их попытки выделить из всей массы казаков особую группу, организовать их по войсковому принципу, облачить в особую казачью форму, наделить особыми полномочиями. Хорошо, если за этими мерами стоит желание консолидировать с помощью казачества русскоязычное население страны обширных территорий, на которых в настоящее время проживают потомки казаков. Но если эти меры приведут лишь к созданию особой военизированной корпорации, то тогда стоит задуматься над вопросом, каким целям она призвана будет служить в демократическом государстве в условиях очередного кризиса.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Работа выполнена в рамках подпрограммы фундаментальных исследований «Проблемы социально-экономического и этнополитического развития южного макрорегиона» Программы фундаментальных исследований Президиума РАН «Фундаментальные проблемы пространственного развития Российской Федерации: междисциплинарный синтез».
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Венков, А. В. Донское казачество в гражданской войне (1918-1920 гг.) / А. В. Венков. - Ростов н/Д : Изд-во Рост. гос. ун-та, 1992. - 126 с.
2. Воинские повести Древней Руси. - М. ; Л. : Изд-во АН СССР в Ленинграде, 1949. - 495 с.
3. Ермак легендарный / запись текстов и сост. Т. И. Тумилевич. - Ростов н/Д, 1987.
4. Железнов, И. И. Картины казацкой жизни / И. И. Железнов. - СПб. : Тип. М. М. Стасюлевича, 1910. - 123 с.
5. Житель. Из хуторских нравов // Казачий вестник. - 1885. - N° 95.
6. Зайцов, А. 1918 г. Очерки по истории русской гражданской войны / А. Зайцов. - [Б. м.], 1934. -250 с.
7. Кательников, Е. Исторические сведения о Верхнекурмоярской станице / Е. Кательников. -Волгоград : Изд-во ВГАПК РО, 2008. - 63 с.
8. Краснов, П. Н. Всевеликое Войско Донское / П. Н. Краснов // Архив русской революции. - М. : Терра : Политиздат, 1991. - С. 190-321.
9. Мининков, Н. А. Донское казачество на заре своей истории / Н. А. Мининков. - Ростов н/Д : Изд-во РГУ 1992. - 168 с.
10. Морозова, О. М. О самоидентификации казачьего населения Дона (XVIII - 1920 г.) / О. М. Морозова // Казачество России: прошлое и настоящее. - Ростов-н/Д : Изд-во ЮНЦ РАН, 2008. - С. 105-120.
11. Поляков, П. С. Смерть Тихого Дона / П. С. Поляков. - Ростов н/Д : Некоммерч. фонд «Казачье зарубежье», 2006. - 718 с.
12. Попов, А. История о Донском Войске / А. Попов. - Харьков : Тип. Университета, 1814. - Ч. 1. - 170 с.
13. Попов, Х. Предания старины / Х. Попов // Казачий вестник. - 1884. - №9 68.
14. Постановления Большого Войскового Круга Войска Донского третьего созыва. 2-13 декабря 1917 г. - [Б. м.], 1917. - 15 с.
15. Пудавав, В. М. История Войска Донского и старобытность начал казачества / В. М. Пудавов. -Новочеркасск : Изд-во ОВДСК, 1890. - 340 с.
16. РГВА. - Ф. 39456. - Оп. 1. - Д. 50. - Л. 25, 26, 28; Д. 19. - Л. 25.
17. Ригельман, А. История, или повествование о донских казаках, отколь и когда они начало свое имеют, и в какое время и из каких людей на Дону поселились, какия их были дела и чем прославились и пр. / А. Ри-гельман // Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских. - 1846. - №9 3. - 160 с.
18. Савельев, Е. П. Средняя история казачества. / Е. П. Савельев. - Новочеркасск : Тип. «Донской Печатник», 1916. - Ч. 2. - 299 с.
19. Станица Казанская // Донские областные ведомости. - 1882. - №9 92.
20. Эварницкий, Д. Запорожье в остатках старины и преданиях народа / Д. Эварницкий. - СПб. : Тип. И. Н. Скороходова, 1888. - Ч. II. - 150 с.
21. Ястребов, Я. Казачество России в XXI веке. Защита Отечества или «кружок по интересам»? / Я. Ястребов // Казаки. - 2006. - №9 4-5. - С. 20-26.
MEANS AND MODES OF THE DON COSSAKS SELF-IDENTIFICATION
M.A. Ryblova, O. V. Rvacheva
This article is devoted to the analysis of means, forms and ways of Don Cossacks’ selfidentification from the moment of their communities’ creation at the Don up to the present time. The authors reveal factors that caused changes of the Don Cossacks’ self-identification forms at the different periods of this group development. They also make an evaluation of the ways these constructs worked in frequently and sharply changing crisis situations, whether they were successful in performing an adaptation function, and contribute (or not) to the crisis overcoming.
Key words: means andforms of self-identification; Construction of Cossacks ’ identity; religious, social class and ethnic identities.
