CC BY-NC-ND
72
Е.А. Долгова
СПОРЫ О МЕТОДЕ В РОССИЙСКОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКЕ В 1920-е ГОДЫ*
Статья посвящена проблеме выявления факторов и механизмов моделирования научной традиции. Обращаясь к определению науки как конкуренции идей (научных позиций и групп), автор анализирует понятие кризиса исторической науки, приходит к выводу о сосуществовании в проблемном поле 1920-х годов нескольких взаимоисключающих друг друга подходов.
Ключевые слова: гуманитарное знание, кризис позитивизма, теория и методология истории, марксизм.
В современном научном знании одним из наиболее перспективных подходов является изучение науки с точки зрения конкуренции идей (научных позиций и групп). Большое внимание при этом уделяется анализу факторов и механизма моделирования научной традиции, связанной преимущественно с набором авторитетных - классических - текстов и фигур1.
Одним из сюжетов, иллюстрирующих принцип моделирования научной традиции, представляется историографическая ситуация 1920-х годов. Этот период характеризуется параллельным развитием нескольких тенденций: влияния на российскую историческую науку общеевропейского кризиса позитивизма первой трети XX в.; трансформации кризисных тенденций в 1920-е годы; установления в качестве доминирующей теории исторического познания экономического материализма.
«Общим местом» историографии стало обозначение данного периода как «кризиса» исторической науки. При всем различии
© Долгова Е.А., 2013
* Статья подготовлена при поддержке РГНФ в рамках исследовательского проекта № 12-31-01232 а2.
его интерпретаций2 ученые сходятся в одном: кризис российской исторической науки поставил комплекс проблем, которые волновали всю европейскую историческую мысль; он стал проявлением наступавшего на рубеже Х1Х-ХХ вв., по определению Л. Февра, «великого кризиса человеческого духа». «Великая и драматическая теория относительности, потрясшая все здание науки», властно диктовала условие - «старые теории необходимо было заменить новыми»3.
По отношению к российской исторической науке понятие «кризис» впервые было использовано Р.Ю. Виппером, ведущим отечественным специалистом начала ХХ в. по истории античности. Так он назвал свой полемический сборник, увидевший свет в 1921 г.4 Как отмечает современный исследователь Г.П. Мягков, «трудно назвать иное историческое сочинение столь малого объема (37 стр.), изданное в удалении от столиц (Казань) далеко не массовым тиражом (3000 экз.), когда, казалось, более злободневными были глобальные вопросы власти, хлеба, мира, а не принципов научных изысканий, вокруг которого сразу же развернулся "бой за историю"5. В чем же была причина столь широкого интереса к работе?
Размышляя о своем опыте исследовательской и преподавательской работы, Р.Ю. Виппер выделял принципиальные вопросы эволюции основ исторического познания: о «нашей прежней исторической манере», путях ее «перемены», пытался уловить характер и причины резких поворотов в исторической науке. С точки зрения Р.Ю. Виппера, современная ему европейская и российская историческая наука оказались в кризисном состоянии из-за разразившихся в начале ХХ в. социальных катаклизмов: Первая мировая война и революция в России заставили усомниться в теории прогресса, до того «составлявшей чуть ли не главный догмат культуры XIX века»6. Другим симптомом кризиса согласно Р.Ю. Випперу стала переориентация исследовательских интересов научного сообщества, отказ от «тех научно-познавательных приемов, которые господствовали в период, лежащий позади нас, период "позитивизма"7». Бурные политические события современности, писал он, заставили ученых радикально изменить проблематику исследования: «Мы еще недавно спрашивали о состояниях, о жизни масс, о направлении интересов. Мы теперь хотим, прежде всего, знать события, роль личностей, сцепления идей»8. Наконец, актуальным стал и вопрос о роли познающего субъекта в процессе научного познания: ученые стремились «прежде всего дать себе отчет, определить, что мы сами
вносим в восприятие, в наблюдение фактов; с какими категориями приступаем мы к ним; какова во всем нашем знании о мире доля необходимых и неизбежных предрасположений нашей мысли»9. Таким образом, «кризис исторической науки» для Р.Ю. Виппера означал не упадок, а скорее отказ от прежнего понимания истории, попытку расширить поле исследований и выйти из теоретического тупика.
Ощущение того, что «старый метод» устарел, что необходим поиск новых «методологических оснований», прослеживается не только в научной литературе, но и в источниках личного происхождения того времени. Так, М.В. Нечкина в своем дневнике от 6 ноября 1919 г. писала: «Вся трагедия нашей науки в том, что в ней масса противоположных мнений кажется одинаково возможной. В ней есть страшная возможность доказывать и утверждать противоположное. <...> Тоска по методу поднимается в душе. И главное - не по тому методу, который дается профессорами на практических занятиях, а по какому-то другому. Тот метод, который преподносят нам, дает возможность доказать противоположное. Я все это еще очень смутно осознаю, но знаю, что меня не удовлетворяет он, что мне хочется чего-то другого»10. Убежденность М.В. Неч-киной в том, что в «старых» контурах науки решение волнующих ее проблем невозможно, подчеркивают строки ее дневника: «Я глубоко убеждена, что уже ничего не смогу приобрести на университетских практических занятиях. Они уже не дают мне ничего, кроме растущего убеждения в шаткости их исторического метода и необходимости работать как-то иначе <...> они [профессора] не мучаются методом, он для них положительно и твердо установлен, для них непреложны именно те стороны, которые вызывают во мне больше всего сомнения»11. В университетской науке, по мнению талантливой, критически мыслящей студентки, больше не было жизни, в ней были только «каста, мертвечина и личные счеты»12.
Специфика «кризиса метода» в российской исторической науке заключалась в том, что под влиянием внутриполитических событий в 1920-е годы кризисные тенденции подверглись деформации, приобрели еще большую остроту. М.Н. Покровский писал: «Моя личная судьба ничем не отличается от судеб всех живых историков, которые все переменили вехи в том или другом направлении. <...> На прежних позициях после 1917 г. остались только безнадежные академические засушины. Красный поток размыл и обнажил такие геологические глубины, которые не снились даже и марксистам: одни испугались этих глубин и полезли на старый берег <...> дру-
гие увидели перед собой материк такой глубины и твердости, что самые "смелые" их мечтания вчерашнего дня показались им детским лепетом»13.
По словам историка Н.И. Кареева, революция изменила «внешние условия», в которых стала развиваться наука. Он отмечал два противоречивых процесса: с одной стороны, бурное развитие «социального знания», выразившееся в увеличении массы литературы, появлении многочисленных журналов, «кратких учебников и пособий хрестоматийного характера»; с другой - приобретение марксизмом положения «государственного учения»14. Важно отметить, что эти процессы до конца 1920-х годов оставались в подвижном, размытом и внутренне поляризованном состоянии15. Главным источником напряжения между ними в институциональной сфере было противостояние традиционных и «красных» институций16; в области марксизма - расхождение между научным методом и политической идеологией, революционным критицизмом и легитимацией существующего, большевистского, порядка17; среди самих ученых - идейные и поколенческие разногласия18.
Идейный плюрализм 1920-х годов иллюстрирует дневник М.В. Нечкиной в казанский период ее жизни. На страницах источника прослеживается некоторая «мешанина» идей: записи юного историка, будущего классика советской исторической науки, свидетельствуют о ее интересе к социологии, биологии, психологии (в частности, фрейдизму), физиологии19. При этом для самого автора дневника противоречий не возникало, и в ворохе тем для нее был важен именно поиск метода: по ее словам, «все разнообразные темы спаяны одной - человек. А надо всем этим видимым хаосом, даже над единой спайкой "человек" царит один вопрос: как познавать мир? Именно как интереснее всего, потому что отвечает на вопрос, возможно ли познание. Как всегда на первом месте метод: не что, а как?»20. Однако постепенно М.В. Нечкина сосредоточила свое внимание на теории экономического материализма как предлагающей наиболее однозначные ответы на поставленные вопросы21.
Интерес молодого, «ищущего метод» исследователя к теории экономического материализма и готовность принять ее основные принципы вполне объяснимы. Гораздо сложнее обстоит дело с научной позицией ученых, чья творческая судьба оказалась искусственно «разорвана» на два периода революцией 1917 г.
В письме к историку Н.И. Карееву от 1923 г. один из его адресатов писал: «Не печальтесь особенно по поводу Вашего временного изъятия из обращения, ведь это частью уже случилось, частью
случится со всеми историками-немарксистами»22. А уже в 1928 г. ученый-марксист Н.Н. Андреев отмечал на страницах периодического издания: «В наших вузах безраздельно господствует марксизм. <...> Представители немарксистского направления не имеют возможности ни двигать вперед общественную науку, ни преподавать ее нашему юношеству»23. Казалось, в подобных условиях наиболее предсказуемой поведенческой практикой для исследователей, обусловленной прежде всего политическим фактором, была переориентация на марксизм24. При этом важно было не только овладение методологическим инструментарием марксизма, но и в первую очередь политическая лояльность ученых: «Недостаточно признавать, что история есть борьба классов <...> марксист лишь тот, кто не только признает факт борьбы классов, но и приемлет социалистическую революцию как ее неизбежный результат» 25.
По сути, после 1917 г. марксизм уже не воспринимался вне идеологического контекста и к 1930-м годам утратил импульс конкурирующего научного учения, превратившись в обязательный для усвоения догматический набор методологических установок. Методологическому «разброду и шатаниям» в «буржуазной» исторической науке ученые-марксисты противопоставляли концептуально-теоретическую целостность советской науки, опирающейся на принципы марксистско-ленинского учения. Как писал в 1933 г. В. Волгин, «историк-марксист <...> важнейшей своей задачей должен считать противопоставление методологическому хаосу, идеалистическим установкам современной буржуазной историографии строгих методологических принципов исторического материализма и выяснение тех перспектив, которые открывает перед наукой применение марксо-ленинского метода»26.
Подводя итоги, следует отметить, что 1920-е годы - это время конкуренции плюралистического и монистического подходов в методологии исторической науки. В силу причин политического характера альтернативные марксизму направления исторической мысли фактически не получили шанса на развитие. Важной вехой борьбы стала критика работ «старой профессуры» с позиций догматизированного марксизма, направленная на дискредитацию альтернативных марксизму течений в глазах молодого поколения исследователей. Итогом борьбы представляется искусственное «моделирование метода» посредством вытеснения из интеллектуального поля разнообразных течений обществоведческой мысли, заклейменных с помощью искусственно сформированного концепта «идеализм».
Примечания
1 См., например: Классика и классики в социальном и гуманитарном знании / Отв. ред. И.М. Савельева, А.В. Полетаев. М., 2009.
2 См.: Нечухрин А.Н. Смена парадигм в русской историографии всеобщей истории (90-е гг. XIX в. - 1917 г.). Гродно, 1992. Рукопись депонирована в ИНИОН РАН за № 47748 от 22.02.1993. С. 5-34; Дорошенко НМ. Философия и методология истории в России (конец XIX - начало XX века). СПб., 1997; Рамаза-нов С.П. Кризис в российской историографии начала XX века: В 2 ч. Волгоград, 1999-2000.
^ Февр Л. Бои за историю. М., 1991. С. 32, 34.
4 Подробнее см.: Мягков Г.П. Наставница в роли ученицы: теоретические исследования Р.Ю. Виппера в координатах науки и идеологии // Рубеж: альманах социальных исследований. 1994. № 5. С. 59-68.
5 Там же. С. 59.
6 Виппер Р.Ю. Кризис исторической науки. Казань, 1921. С. 15, 17, 29.
7 Виппер Р.Ю. Несколько замечаний о теории исторического познания // Виппер Р.Ю. Две интеллигенции и другие очерки: сборник статей и другие лекции: 1900-1912. М., 1912. С. 26.
8 Виппер Р.Ю. Кризис исторической науки. С. 13.
9 Там же. С. 27.
10 Дневник М.В. Нечкиной: Казанский университет, 1917-1924 гг. Казань, 2003. С. 41-42.
11 Там же. С. 43.
12 Там же. С. 60.
13 Под знаменем марксизма. 1924. № 10-11. С. 211.
14 Кареев Н.И. Основы русской социологии. СПб., 1996. С. 287.
15 См.: Дмитриев А.Н. «Академический марксизм» 1920-1930-х годов: западный контекст и советские обстоятельства // НЛО. 2007. № 88. URL: http://www.nIobooks.ru/rus/magazines/nIo/196/722/724 (Дата обращения: 04.12.2012).
16 См.: David-Fox M. Revolution of the Mind: Higher Learning among the Bolsheviks, 1918-1929. Ithaca, 1997.
17 См.: Marcuse H. Soviet Marxism. N.Y., 1958; Gouldner A.W. The Two Marxisms. N.Y., 1980.
18 См.: Сидорова Л.А. Смена поколений историков и инновационные процессы в отечественной исторической науке // Связь веков: исследования по источниковедению истории России до 1917 г.: памяти профессора А.А. Преображенского: сб. ст. М., 2007. С. 428-442; Она же. Межличностные коммуникации трех поколений советских историков // Отечественная история. 2008. № 2. С. 129-137.
19 См.: Бикташева А.Н. «Мой дневник. это большей частью дневник моих переживаний, моего внутреннего мира»: из личных дневников академика М.В. Нечкиной // Дневник М.В. Нечкиной... С. 13-14.
20 Дневник М.В. Нечкиной... С. 81.
21 Там же. С. 82.
22 НИОР РГБ. Ф. 119. К. 10. Д. 126-127. Л. 3.
23 Андреев Н. Методологические проблемы истории // Записки научного общества марксистов. 1928. № 2 (10). С. 71.
24 По мнению А.Н. Дмитриева, предложившего концепцию «академического марксизма», дело далеко не всегда было только в показной лояльности и желании спокойно продолжать свои исследования, подверстав их под принципы марксистского мировоззрения, - как и молодому поколению, ученым «старой школы» марксизм зачастую виделся как наиболее перспективный подход, выход из методологического кризиса. См.: Дмитриев А.Н. Указ. соч.
25 Буржуазные историки Запада в СССР (Тарле, Петрушевский, Кареев, Бузескул и др.): [Доклад Н. Лукина] // Историк-марксист. 1931. № 21. С. 49.
26 Волгин В. Методологическая дискуссия на Варшавском конгрессе // Борьба классов. 1933. № 10. С. 24.
