CC BY
134
О.А. Клинг (Москва)
СПОР О «ВЕЛИКОМ МЕЛАНХОЛИКЕ» И РОМАН АНДРЕЯ БЕЛОГО «ПЕТЕРБУРГ» (ПУШКИН - ГОГОЛЬ - БЕЛЫЙ)
Аннотация. Генетическую связь поэтики «Петербурга» с Пушкиным и Гоголем можно проследить на центральной для романа Белого теме - Петербурга. В этом контексте приобретает особый интерес уже почти двухсотлетний спор о «великом меланхолике» из пушкинского «Путешествия из Москвы в Петербург». Одни исследователи высказывают предположение, что под «великим меланхоликом» скрывается Гоголь, другие - убежденно отрицают эту версию. В.Э. Вацу-ро считал: «великим меланхоликом» Пушкин назвал самого себя. Трудно предположить, был ли знаком с этими спорами Белый, но, безусловно, он ощущал общность воззрения на тему «Петербург и Москва» Пушкина и Гоголя, а потому сознательно повторяет опыт обоих писателей. Не столь уж важен однозначный ответ на вопрос о том, кто скрывается за «великим меланхоликом». Продуктивнее выявить общность мировидения Пушкина и Гоголя, и в свою очередь, Пушкина и Гоголя с Белым. В связи с «Петербургом» нельзя забывать о влиянии Достоевского, который, как и Белый, с полным правом мог примерить на себя маску «великого меланхолика». «Петербург» Андрея Белого - уникальный гипертекст, энциклопедия петербургской жизни и ее моделирования в литературе.
Ключевые слова: Андрей Белый; роман «Петербург», Пушкин; Гоголь; «великий меланхолик»; Достоевский.
O. Kling (Moscow)
The Argument of "a great melancholiac" and Andrei Bely's Novel "Petersburg" (Pushkin - Gogol - Bely)
Abstract. The genetic link between the poetics of "Petersburg" and Pushkin and Gogol can be traced from the theme of St. Petersburg - the central theme of Bely's novel. In this context the 200 years old argument of "a great melancholiac", mentioned in Pushkin's "Journey from Moscow to St. Petersburg" becomes particularly interesting. Some researchers assume that this "great melancholiac" is Gogol, while others stoically deny this version. V.E. Vatsuro thought that Pushkin had called himself "a great melancholiac". It's hard to say whether Bely was familiar with this argument, but he was certain to feel solidarity with Pushkin and Gogol's views on the topic of "Petersburg and Moscow", and therefore he knowingly took after both writers. A definite answer to the question of "a great melancholiac" is not that important. It is much more productive to reveal the commonality between the mindsets of Pushkin and Gogol, and then of Pushkin, Gogol and Bely. Concerning "Petersburg" one should not forget about the influence of Dostoevsky, who had every right to try on the guise of "a great melancholiac". Andrei Bely's "Petersburg" is a unique hypertext, an encyclopedia of the life of St. Petersburg and its simulation in literature.
Key words: Andrei Bely; the novel "Petersburg"; Pushkin; Gogol; a great melancholiac; Dostoevsky.
Уже в так называемой «некрасовской» редакции романа Андрея Белого «Петербург» [связь текстологии с поэтикой прослежена автором данной статьи]1 значима роль автора - в ней много лирических отступлений (некоторые из них не вошли в последующие), они буквально «прошивают» второй по хронологии создания набросок романа. В восьмой главке автор надевает на себя маску напыщенно-наивного и ернического шута-сказителя и обращается к читателям: «Милостивые государыни, ваши превосходительства, высокородия, высокоблагородия, товарищи, граждане и все прочие, прочие, прочие, коих титулы я опускаю для краткости! Что есть Российская империя наша?» (442; здесь и далее ссылки на «Петербург» Белого даются с указанием страницы в круглых скобках)2. В этом фрагменте слышится отголосок автора «Шинели» с его имитацией спонтанной, разговорной интонации («В департаменте ... Но лучше не называть, в каком департаменте» (3, 125; здесь и далее ссылки на Собрание сочинений Н В. Гоголя даются в круглых скобках: первое число означает том, второе - страницы)3, «Невского проспекта» с его восторгом, переходящим в скепсис и уныние («Нет ничего лучше Невского проспекта ... Чем не блестит эта улица - красавица нашей столицы?» (3, 7); «О, не верьте этому Невскому проспекту!»; 3, 43). В размышлениях автора из «Петербурга» прорывается и что-то глубоко страдательное, напоминающее рассказчика «Записок сумасшедшего». Этот гоголевский слой лирического отступления легко ощутим, тем более затем Белый включает в размышления автора откровенную цитату из «Невского проспекта». «.Невский проспект есть проспект Петербургский» (442), - пишет Белый, переосмыслив гоголевское: «Невский проспект есть всеобщая коммуникация Петербурга» (3, 7). Однако вслед за гоголевским слоем здесь проявляется и пушкинский, прежде всего в сопоставлении Петербурга и Москвы. Более того, в лирическом отступлении о Петербурге подтверждается генетическая связь поэтики романа - и, шире, угла зрения на мир - Белого через призму Гоголя с Пушкиным. Интересно это проследить на центральной для романа Белого теме - Петербурга.
Тема Петербурга у Пушкина и Гоголя в разные годы становилась предметом исследования4. Этапной в изучении этой темы стала работа Н.Н. Петруниной5. Демифологизация взаимоотношений Пушкина и Гоголя, отказ от их лакировки характерны для работ последнего времени. Решающую роль в этом сыграли труды Ю.В. Манна6, см. также работы Г.А. Гришина7. В этом контексте приобретает особый интерес уже почти двухсотлетний спор о «великом меланхолике» из пушкинского «Путешествия из Москвы в Петербург» (1833-1835): «Кстати, я отыскал в моих бумагах любопытное сравнение между обеими столицами. Оно написано одним из моих приятелей, великим меланхоликом, имеющем иногда свои светлые минуты веселости» (здесь и далее ссылки на Собрание сочинений А.С. Пушкина даются в круглых скобках: первое число означает том, второе - страницы)8. Сопоставляя главку «Москва» из «Путешествия.» Пушкина с «Петербургскими записками 1836 года» Гоголя, одни исследователи высказывают предположение, что под «великим меланхоликом» скрывается Гоголь, другие - убежденно отрицают эту версию. Наконец В.Э. Вацуро пришел к выводу, что «великим меланхоликом» Пушкин назвал самого себя9. Оставим в стороне повод для спора и обратимся к его
сути. В точке зрения Вацуро для нас любопытны аргументы, позволяющие исследователю говорить со ссылкой на мемуары барона Е.Ф. Розена о Пушкине как о человеке, наклонном к «мрачной душевной грусти», и что в сороковые годы «в собственных глазах Гоголь превратился в «великого меланхолика» с «редкими минутами веселости». «Он воспроизводил схему характера Пушкина - ту самую, которую набросал когда-то Пушкин в неизвестных Гоголю черновиках главы "Москва" и которую повторял ... Розен в своем психологическом этюде», - делает вывод Вацуро, подчеркивая затем закономерность ориентации Гоголя на Пушкина и то, что «Гоголь мог даже непроизвольно построить свою личность по образцу личности Пушкина»10. Это положение позволяет скорректировать бытующее и поныне представление о гармоничности Пушкина и дисгармоничности Гоголя, которое приводит к однозначности сопоставления поэтик двух писателей.
Чрезвычайно важно суждение Вацуро, опирающегося на работы В.В. Гиппиуса о совпадении и судьбе главки «Москва» Пушкина и «Петербургских записок.» Гоголя:
«В обоих случаях мы находим один и тот же композиционный ход, с психологической характеристикой, перенесенной на воображаемого рассказчика. Пушкин, как допускал В.В. Гиппиус, "взял на себя" роль "меланхолика", предполагая под этой маской написать фрагмент, несколько отличающийся по своей тональности от других частей его статьи. По каким-то причинам работа задержалась или была отложена; тем временем такой же замысел возник у Гоголя. Было ли это результатом общения с Пушкиным или более или менее случайного совпадения, сказать сейчас трудно»11.
Трудно предположить, был ли знаком со спором о «великом меланхолике» Белый, но, безусловно, он ощущает общность воззрения на тему Петербург и Москва, общность видения мира, а потому сознательно повторяет одновременно и Пушкина и Гоголя:
Пушкин
«Упадок Москвы есть неминуемое следствие возвышения Петербурга. Две столицы не могут в равной степени процветать в одном и том же государстве, как два сердца не существуют в теле человеческом» (6, 185).
Гоголь
«А какая разница между ими (Москвой и Петербургом - О.К.) двумя! Она еще до сих пор русская борода, а он уже аккуратный немец. Как раскинулась, как расширилась старая Москва! Какая она нечесанная! Как сдвинулся, как вытянулся в струнку щеголь Петербург!» (6, 188).
Белый
«Положение ее (Москвы - О.К.) крайне двусмысленно; не глухая ли она деревня? И есть ли в ней полтора миллиона жителей, как гласит наша перепись. Может быть, в ней едва насчитаешь тысяченку? Может быть, никакой Москвы нет, - и Москва - просто, так себе железнодорожная станция, мимо которой пролетает специальный
петербургский чиновник для специальной ревизии провинциального ведомства. Невский же проспект, полагаю я, есть немаловажный проспект в сем не русском, как я уже выразился, столичном граде, ибо прочие русские города представляют собой деревянную кучу домишек: и разительно от них от всех отличается Петербург» (443).
В «сириновской» редакции Белый сократит лирическое отступление о Москве и Петербурге, снимет он и еще одну явственную параллель Пушкин-Гоголь-Белый в связи с сопоставлением Петербурга и Москвы - это размышления о литераторах двух столиц. Поразительно совпадают страницы Пушкина и Гоголя, а Белый доводит иронию по поводу петербургских литераторов до гротеска:
Пушкин Гоголь Белый
«Литераторы петер-бург-ские по большей части не литераторы, но предприимчивые и смышленые литературные откупщики. Ученость, любовь к искусству и таланты неоспоримо на стороне Москвы. Московский журнализм убьет журнализм петербургский. Московская критика с честию отличается от петербургской. Шевырев, Киреевский, Погодин и другие написали несколько опытов, достойными стать наряду с лучшими статьями английских, между тем как петербургские журналы судят о литературе, как о музыке; о музыке, как о политической экономии, т.е.
«В Москве все журналы, как бы учены ни были, но всегда к концу книжки оканчиваются картинкою мод; петербургские редко прилагают картинки; если же приложат, то с непривычки взглянувший может перепугаться. Московские журналы говорят о Канте, Шеллинге и проч. и проч.; в петербургских журналах говорят о публике и благонамеренности... В Москве журналы идут наравне с веком, но опаздывают с книжками; в Петербурге журналы нейдут наравне с веком, но выходят аккуратно, в положенное время.
«В Петербурге обитает не одно начальство: в Петербурге живут все русские писатели, если только жребий не выбросил их за границу; в Петербурге проживают: Куприн, Мережковский, Андреев и Чириков; в Петербурге живут - Сологуб, Ремизов, Арцы-башев, - прочие, прочие, прочие, даже кажется, проживает Аверченко. А в Москве писателей нет» (443).
наобум и как-нибудь, иногда впопад и остроумно, но большей частию неосновательно и поверхност-
Философия немецкая, которая нашла в Москве, может быть, слишком много молодых последователей, кажется начинает уступать духу практическому. Тем не менее влияние ее было благотворно: она спасла нашу молодежь от холодного скептицизма французской философии.» (6, 185).
В этих трех отрывках ощутима общность стилистики, определяемая сходством точки зрения на мир и закрепленная за вымышленным образом автора. Безусловно, тремя процитированными текстами не исчерпывается близость Пушкина, Гоголя и Белого: в них лишь предельно обнажается то, что выявляется сравнительным анализом «петербургских повестей» Пушкина и Гоголя с «Петербургом» Белого. В данном случае более принципиально то, что мироощущение трех писателей (отраженное в образах автора) можно охарактеризовать с помощью самоопределения Пушкина -«великий меланхолик, имеющий иногда свои светлые минуты»12.
Правда, в лирическом отступлении Белого о Петербурге есть еще один слой - по словам А.А. Ахматовой в «Поэме без героя», «Достоевский и бесноватый»13, который, в свою очередь, связан, как известно, с Пушкиным и Гоголем. «Но, может быть, петербургский писатель - явление атмосферы?» (443) - задается вопросом автор «некрасовской» редакции «Петербурга». В нем очевидная для современников Белого связь с литературной полемикой модернистской Москвы и модернистского Петербурга конца 1900-х гг. и одновременно связь с Достоевским, в том числе с романом «Подросток». Миф об исчезновении Петербурга, восходящий к пророчеству царицы Авдотьи, который всплывает в сознании Долгорукова, будет центральным в «Петербурге» Белого, «Поэме без героя» Ахматовой, стихотворении «Петербург» Поликсены Соловьевой. Центральный он и в «некрасовском» отступлении о Петербурге. В осмыслении Петербурга Белый будет опираться на ключевые для Достоевского (вложенные в уста героя его «Подростка» Долгорукова) размышления о «петербургском периоде», «тумане», «финском болоте», о «бронзовом всаднике на жарко дышащем, загнанном коне» (9, 353; здесь и далее ссылки на Собрание сочинений Ф.М. Достоевского даются в круглых скобках: первое число означает том, второе - страницы) 14. Наконец, Белому близко определение,
В Москве литераторы проживаются, в Петербурге наживаются» (6, 189).
данное Долгоруким самому методу своих умопостроений и видений -«Фантазия (здесь и далее курсив мой. - О.К.), наконец, поэзия, а стало быть вздор» (9, 353). Мотив мозговой игры во многом вырастает из Достоевского. (Предшественниками Достоевского в этом «методе» были Пушкин и Гоголь). У Достоевского Аркадий Долгорукий задается одним уж совершенно бессмысленным вопросом: «Вот все они кидаются и мечутся, а почем знать, может быть, все это чей-нибудь сон, и ни одного человека здесь нет настоящего, истинного, ни одного поступка действительного? Кто-нибудь вдруг проснется, кому это все грезится, - и все вдруг исчезнет» (9, 353). У Белого «бессмысленный вопрос» (9, 353) Достоевского перерастает в мотив «праздной мозговой игры» (443), а «теневое сознание» (25) станет методом изображения действительности. В «некрасовской» редакции Белый так завершает лирическое отступление о Петербурге: «Но, может быть, петербургский писатель - явление атмосферы? Тогда все, что вы здесь услышите, и все, что вы здесь увидите, одна только праздная мозговая игра» (443). В «сириновской» редакции Белый убирает столь явно выраженную аналогию с Достоевским, сделав упор на легенде о призрачности Петербурга. Так логически завершается линия Пушкин - Гоголь - Достоевский - Белый. Это завершение проявляется в том, что Белый, как и его великие предшественники, видит не только призрачность, но и устрашающую реальность Петербурга: «Как бы то ни было, Петербург не только нам кажется, но и оказывается на картах: в виде двух друг в друге сидящих кружков с черной точкой в центре; и из этой вот математической точки, не имеющей измерения, заявляет он о том, что он есть» (10).
Впоследствии Белый охарактеризовал мироощущение и поэтику зрелого Гоголя. В «Мастерстве Гоголя» он несколько раз повторяет свою концепцию гоголевского развития - от гротеска жизнеутверждающего и веселого смеха «Вечеров на хуторе близ Диканьки» до гротеска трагического и ужаса перед жизнью. Но наиболее емко Белый охарактеризовал путь писателя в связи с изображением Петербурга у Гоголя: «Но морок, гипербола - самостны в изображении Петербурга, определяя показ быта. отсюда у Гоголя ненатуральность гротеска, в рассказах, изображающих Петербург». Затем точное ощущение того, что можно назвать гротесковой доминантой в произведениях Гоголя: «.не смех, не юмор и не ирония: оскал, бред, дичь - тенденция стиля»15.
Характеризуя гротеск Гоголя, Белый прибегает к образу кентавра, к которому наряду с орнаментом, арабесками возводится появление понятия гротеска:
«.смех Гоголя - и не юмор Диккенса, и не ирония Свифта: в нем "черт" "Вечеров" стал "чертой", за которой - и сумасшедший Поприщин, и маниак, пошляк Ковалев; оба опасней черта, реально гнездясь в сознании Гоголя; точно на пути из Диканьки в столицу переродился в чиновника "чорт"; в "НПР" у него еще задняя часть - чиновничья; в петербургских повестях он - он стал чиновником с головы
до ног; богомаз Вакула - художником Чертковым (Черт-ков - в другой редакции); перерожденный в чиновника "чорт" побеждает и чорта и художника»16.
И, наконец, вывод Белого о видении мира Гоголем, который невольно ассоциируется с видением мира самим Белым: «Петербург разбил Гоголя; и он уцепился за иронию, как за средство самозащиты; доминирует уже не смех, страх... самый смех здесь - выражение ужаса, напоминающего ужас колдуна из "СМ"; вскрылись впервые здесь корни гоголевского смеха, который и в "Веч" неблагодушен весьма»17.
Это «выражение ужаса» - в основе мироощущения Белого эпохи «Петербурга». Отсюда гротесковость, которая проявляется на всех уровнях и во всей текстовой системе «Петербурга». Подробно гротеск «Петербурга» исследован чешским ученым Мирославом Дроздой. Он справедливо писал, что «"Петербург" . не является просто изображением гротескных фигур и человеческих судеб. Гротеск пронизывает всю структуру произведения, его смех охватывает и мир автора»18. Хочется уточнить только, что гротеск в первую очередь и проявляется в мире автора - степень присутствия и способы проявления автора в тексте во многом обусловливают наличие гротеска в произведении.
Это отчетливо проявилось в творчестве Пушкина. В 1830 г. Пушкин пережил очередной кризис. «Я уезжаю в Нижний, не зная, что меня ожидает в будущем. ... не прав был я, на мгновение поверив, что счастье создано для меня» (9, 371), - пишет он в августе Н.Н. Гончаровой. Повод для таких мыслей конкретный: ссора с родителями невесты и откладывание свадьбы, а может быть, и расторжение помолвки. В связи с этими событиями Пушкин восклицает в письме к В.Ф. Вяземской: «Ах, что за проклятая штука счастье!» (9, 371). Наконец, в письме к П.А. Плетневу от 31 августа 1830 г. Пушкин высказывается о своем душевном состоянии более пространно: «Милый мой, расскажу тебе все, что у меня на душе: грустно, тоска, тоска. Жизнь жениха тридцатилетнего хуже 30 лет жизни игрока» (9, 311). Сравнение с игроком не случайно: жизнь игрока подвержена самым неожиданным превратностям судьбы, в ней - резкие переходы от одного состояния к другому; мир теряет законченность и прочность, наконец, рушится, чтобы завтра, может быть, заново восстать или окончательно разрушиться. «.словом, если я и несчастлив, по крайней мере не счастлив» (9, 311), - делает вывод Пушкин. Затем он размышляет о творчестве и снова возвращается к раздумьям о своем зыбком мироощущении, которому не способствует даже осень: «Осень подходит. Это любимое мое время - здоровье мое необыкновенно крепнет - пора моих литературных трудов настает - а я должен хлопотать о приданном да о свадьбе, которую сыграем Бог весть когда. Все это не очень утешно. Еду в деревню, бог весть, буду ли там иметь время заниматься и душевное спокойствие (курсив мой. - О.К.), без которого ничего не произведешь, кроме эпиграмм на Каченовского» (9, 311). Размышления Пушкина выходят за предмет своего разочарования, но гоголевские - надрывные - нотки сменяются, хотя и по-
прежнему печальным, но более уравновешенным мироощущением. В его основе осознание закономерности такого хода бытия: «Так-то, душа моя. От добра добра не ищут. Черт меня догадал бредить о счастии, как будто я для него создан. Должно было мне довольствоваться независимостью, которой обязан я был богу и тебе. Грустно, душа моя.» (9, 312).
В скором времени конкретный повод для расстройства устраняется, вспышка грусти проходит, но остается след ее. Любопытно письмо Пушкина к Плетневу от 9 сентября: «Я писал тебе премеланхолическое письмо. да ведь меланхолией тебя не удивишь, ты сам на этом собаку съел. Теперь мрачные мысли мои порассеились.» (9, 313). Эти слова можно прочесть по-разному: Плетнева не удивить меланхолией потому, что он сам склонен к ней; а может быть, потому, что Пушкин - «великий меланхолик, имеющий иногда свои минуты веселости» (6, 186), - не раз делился с Плетневым своими мрачными мыслями и что «меланхолия» - обычное состояние обоих друзей. По крайней мере, Пушкин, сообщая Плетневу о том, что его «мрачные . мысли порассеились», употребляет глагол «рассеивать» и с приставкой «по», которая явно не обозначает законченности, исчерпанности действия.
Итак, после кризиса августа 1830 г. мироощущение Пушкина двойственно: с одной стороны, жалоба на несбыточность счастья, но явное стремление к нему, с другой - понимание невозможности счастья как закономерности человеческого существования («От добра добра не ищут. Черт меня догадал бредить о счастье»; 9, 312). Оттого свою жизнь Пушкин считает хуже жизни игрока. Такое видение мира явственно отразилось в «Повестях Белкина». Герои повестей - от Марьи Гавриловны («Метель») до Андриана Прохорова («Гробовщик») - устремлены к поискам счастья, игра судьбы вмешивается в их жизнь. Подмена жениха, трагическая тайна бракосочетания и ее комедийное разрешение («Метель), переодевания, узнавание («Барышня-крестьянка»), наконец, приход мертвецов к гробовщику, - все эти переходы из одного состояния в противоположное, фантастика определяют гротесковый мир пушкинских «Повестей Белкина». Однако, как заметил в связи с этим в 1924 г. В.С. Узин, трагическое в повестях неожиданно переключается в план мелодрамы, идиллии: «... внешний ход событий в них незаметно для читателя подводит к мирному и спокойному разрешению событию». Потому Узин как бы «не доверяет» такому способу разрешения конфликтов: «Сложные узлы развязываются как будто просто и нелукаво. Но в самом процессе рассказывания заложены элементы противоположные. Не кажется ли нам, при внимательном рассмотрении сложного узора повестей Белкина, что финальные аккорды в них не являются единственно возможными, что предположительны и другие исходы?»19.
И действительно, Пушкин видит мир трагически разорванно и разорванным, но он еще не решается окончательно утвердиться в таком взгляде. Поэтому он и передает в финале разрешение конфликта повестей в сторону идиллии Белкину. Соотношение биографического автора и Бел-
кина всесторонне прослежено С.Г. Бочаровым. Примечательно, что исследователь признается в том, что современное литературоведение не может уловить грань между «пушкинским» и «белкинским» в повестях20. Однако один из таких водоразделов - в способе развязки сюжетов. Пушкин себя сдерживает, он полупроявлен, и оттого гротеск, доминирующий в стиле отдельных частей «Повестей Белкина», нисходит до «полугротеска» в целом. Кстати, в словаре Пушкина «полугротеск» дается в не противоречащем такому пониманию контексте: «полугротеск песен, ироических и любовных, поэм, сатирических и простодушных, мистериев, полудухов-ных»21. Пушкин вышел к осознанию, что закон бытия - недостижимость и иллюзорность счастья, но он не хочет подчиниться этому закону. В этом ему помогает Белкин. Так степень проявленности в тексте автора диктует степень проявленности гротеска. Но проблема гротеска - точнее полугротеска - связана с еще одним обстоятельством. С тем, что в пушкинской прозе автор занимает меньшее место, чем в «Евгении Онегине», поэмах, вообще в поэтических произведениях. В связи с этим, как отмечал С.Г. Бочаров, Белкин не только «формально назван» автором «Повестей.», «но создан расплывчатый образ белкинского лица, объединяющего собою мир говорящих простых рассказчиков и композиционно завершающее это первое пушкинское законченное произведение в прозе. Значение этого лица. для пушкинской прозы в целом можно. сопоставить со значением всеохватывающего и всеобъединяющего первого авторского лица, "я" в романе в стихах. На фоне романа в стихах (законченного в те дни, когда писались повести Белкина) прозу Пушкина характеризует тот факт, что объединяющее лицо этой первой его законченной прозы - лицо не пушкинское, а белкинское, "чужое" или "получужое": это словно сама олицетворенная проза»22.
Это «получужое» лицо, организующее художественный мир повестей, предопределило их «полугротеск». В «Маленьких трагедиях» пушкинское «я» главенствует, оно обнажено, поэтому поэт так старательно скрывает свое лицо мистификацией перевода. Но в них трагическое видение Пушкина получило полное выражение: рушится мир и проваливается в бездну Дон Гуан, увлекаемый Командором. Характерна ремарка в конце «Пира во время чумы»: «Председатель остается, погруженный в глубокую задумчивость». Новое видение мира («глубокая задумчивость»; 4, 337) приобретенное Пушкиным к 1830 г., в полной мере отразилось в драматических сценах: в них господствует гротесковая доминанта.
Это новое пушкинское видение по-особому вырисовывается в свете споров о «великом меланхолике». Не столь уж важен однозначный ответ на вопрос о том, кто скрывается за «великим меланхоликом». Продуктивнее обозначить общность мировидения у Пушкина и Гоголя, и в свою очередь, Пушкина и Гоголя с Белым. Как было показано выше, в связи «Петербургом» нельзя забывать о влиянии Достоевского, который, как и Белый, с полным правом мог примерить на себя маску «великого меланхолика». «Петербург» Андрея Белого - уникальный гипертекст, энциклопедия пе-
тербургской жизни и ее моделирования в литературе. В этом гипертексте отразилось многое.
Возвращаясь к спорам о «великом меланхолике» и упоминая В.Э. Ва-цуро, современный литературовед И.Н. Сухих пишет: «.чаще определение "веселый меланхолик" применяли к Гоголю. Уезжая за границу, где он проведет в общей сложности двенадцать лет из оставшихся ему шестнадцати, Гоголь еще не знал, насколько точна пушкинская формулировка: жизнь превратит его из веселого меланхолика в великого меланхолика»23. Но нельзя ли и в связи с Пушкиным накануне гибели и в связи с Белым незадолго до смерти говорить об их превращении из веселого меланхолика в великого меланхолика?
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Клинг О.А. «Петербург»: один роман или два? (Трансформация поэтики «Петербурга» Андрея Белого в ходе работы над редакциями романа) // Вопросы литературы. 1993. № 4. С. 45-71.
2 Белый А. Петербург. Л., 1981. (Литературные памятники). С. 442.
3 Гоголь Н.В. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 3. М., 1966. С. 135.
4 Макогоненко Г.П. «Медный всадник» и «Записки сумасшедшего». (Из истории творческих отношений Гоголя и Пушкина) // Вопросы литературы. 1979. № 6. С. 124-163.
5 Петрунина Н.Н. Две «петербургские повести» Пушкина // Пушкин. Исследования и материалы. Т. X. Л., 1982. С. 147-167.
6 МаннЮ.В. Поэтика Гоголя. 2-е изд., доп. М., 1988; МаннЮ.В. Гоголь. Труды и дни: 1809-1845. М., 2004.
7 Гришин Г.А. Попытка знакомства Гоголя с Пушкиным в 1829 году: между анекдотом и историческим фактом // Филологические этюды. Сб. науч. ст. молодых ученых. Вып. 8. Ч. 1-11. Саратов, 2005. С. 132-136; Гришин Г.А. Образ Пушкина в эпистолярном наследии Н.В. Гоголя // Известия Саратовского университета. Новая серия. 2005. Т. 5. Вып. 4. (Филология. Журналистика). С. 112-117; Гришин Г.А. Гоголь во взаимоотношениях с адресатом «Письма к одному литератору» // Филологические этюды. Сб. науч. ст. молодых ученых. Вып. 8. Ч. 1-11. Саратов, 2005. С. 118-124.
8 ПушкинА.С. Собрание сочинений: в 10 т. Т. 6. М., 1981. С. 186.
9 Вацуро В.Э. «Великий меланхолик» в «Путешествии из Москвы в Санкт-Петербург» // Временник Пушкинской комиссии. 1974. Л., 1977. С. 62
10 Вацуро В.Э. «Великий меланхолик» в «Путешествии из Москвы в Санкт-Петербург» // Временник Пушкинской комиссии. 1974. Л., 1977. С. 62-63.
11 Вацуро В.Э. «Великий меланхолик» в «Путешествии из Москвы в Санкт-Петербург» // Временник Пушкинской комиссии. 1974. Л., 1977. С. 50.
12 Пушкин А.С. Собрание сочинений: в 10 т. Т. 6. М., 1981. С. 186.
13 Ахматова А. Стихотворения и поэмы. Л., 1977. (Библиотека поэта. Большая серия). С. 367.
14Достоевский Ф.М. Собрание сочинений: в 12 т. Т. 9. М., 1982. С. 353.
15 Белый Андрей. Мастерство Гоголя. М.;Л., 1934. С. 186.
16 Белый Андрей. Мастерство Гоголя. М.;Л., 1934. С. 186.
17 Белый Андрей. Мастерство Гоголя. М.;Л., 1934. С. 186.
18 Дрозда М. Петербургский гротеск Андрея Белого // Umjetnost rijeci. 1981. Vol. XXV. С. 133.
19 Узин В.С. О повестях Белкина. Из комментария читателя. Пб., 1924. С. 15.
20 Бочаров. С.Г. Поэтика Пушкина. Очерки. М., 1974. С. 143.
21 Новые материалы к словарю А.С. Пушкина / под. ред. В.В. Виноградова. М., 1982. С. 170.
22 Бочаров. С.Г. Поэтика Пушкина. Очерки. М., 1974. С. 144.
23 Сухих И.Н. Классное чтение: от горухщи до Гоголя. Николай Васильевич Гоголь (1809-1852) // Нева. 2012. № 12. С. 134.
References (Articles from Scientific Journals)
1. Kling O.A. "Peterburg": odin roman ili dva? (Transformatsiya poetiki "Peter-burga" Andreya Belogo v khode raboty nad redaktsiyami romana) ["Petersburg": One Novel or Two? (The Transformation of Poetics of Andrei Bely's "Petersburg" During His Work on the Redactions of the Novel)]. Voprosy literatury, 1993, no. 4, pp. 45-71. (In Russian).
2. Makogonenko G.P. "Mednyy vsadnik" i "Zapiski sumasshedshego". (Iz isto-rii tvorcheskikh otnosheniy Gogolya i Pushkina) ["Bronze horseman" and "Diary of a Madman" (From the History of Artistic Connections between Gogol and Pushkin)]. Voprosy literatury, 1979, no. 6, pp. 124-163. (In Russian).
3. Grishin G.A. Obraz Pushkina v epistolyarnom nasledii N.V. Gogolya [The Image of Pushkin in N.V. Gogol's Epistolary Legacy]. Izvestiya Saratovskogo universiteta. Novaya seriya, 2005, vol. 5, issue 4, series: Filologiya. Zhurnalistika [Philology. Journalism], part 4, pp. 112-117 (In Russian);
4. Drozda M. Peterburgskiy grotesk Andreya Belogo [Andrei Bely's Petersburg Grotesque]. Umjetnost rijeci, 1981, vol. 25, p. 133. (In Russian).
5. Sukhikh I.N. Klassnoe chtenie: ot gorukhshchi do Gogolya. Nikolay Vasil'evich Gogol' (1809-1852) [School Reading. From Gorukhscha to Gogol. Nikolai Vasilievich Gogol (1809-1852)]. Neva, 2012, no. 12, p. 134. (In Russian).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
6. Petrunina N.N. Dve "peterburgskie povesti" Pushkina [Pushkin's Two "Petersburg Stories"]. Pushkin. Issledovaniya i materialy [Pushkin. Research and Records]. Leningrad, 1982, vol. 10, pp. 147-167. (In Russian).
7. Grishin G.A. Grishin G.A. Popytka znakomstva Gogolya s Pushkinym v 1829 godu: mezhdu anekdotom i istoricheskim faktom [An Attempt on Acquaintance of Gogol and Pushkin in 1829: Between an Anecdote and the Historical Fact]. Filologicheskie etyudy. Sbornik nauchnykh statey molodykh uchenykh [Philological Sketches. A Collection of Young Scientists' Research Papers], vol. 8, parts 1-11. Saratov, 2005, pp. 132136 (In Russian);
8. Grishin G.A. Gogol' vo vzaimootnosheniyakh s adresatom "Pis'ma k odnomu literatoru" [Gogol's Relationship with the Adressee of "Letters to a Litterateur"]. Filologicheskie etyudy. Sbornik nauchnykh statey molodykh uchenykh [Philological Sketches. A Collection of Young Scientists' Research Papers], vol. 8, parts 1-11. Saratov, 2005, pp. 118-124. (In Russian).
9. Vatsuro V.E. "Velikiy melankholik" v "Puteshestvii iz Moskvy v Sankt-Peter-
burg" ["A Great Melancholiac" in "Journey from Moscow to St. Petersburg"]. Vremen-nikPushkinskoy komissii. 1974 [Chronicles of Pushkin's Committee. 1974]. Leningrad, 1977, p. 62. (In Russian).
10. Vatsuro V.E. "Velikiy melankholik" v "Puteshestvii iz Moskvy v Sankt-Peter-burg" ["A Great Melancholiac" in "Journey from Moscow to St. Petersburg"]. Vremen-nikPushkinskoy komissii. 1974 [Chronicles of Pushkin's Committee. 1974]. Leningrad, 1977, pp. 62-63. (In Russian).
11. Vatsuro V.E. "Velikiy melankholik" v "Puteshestvii iz Moskvy v Sankt-Peter-burg" ["A Great Melancholiac" in "Journey from Moscow to St. Petersburg"]. Vremen-nikPushkinskoy komissii. 1974 [Chronicles of Pushkin's Committee. 1974]. Leningrad, 1977, p. 50. (In Russian).
(Monographs)
12. Mann Yu.V. Poetika Gogolya [Gogol's Poetics.]. Second edition. Moscow, 1988. (In Russian).
13. Mann Yu.V Gogol'. Trudy i dni: 1809-1845 [Gogol. Work and Life: 18091845]. Moscow, 2004. (In Russian).
14. Belyy A. Masterstvo Gogolya [Gogol's Mastery]. Moscow; Leningrad, 1934, p. 186. (In Russian).
15. Belyy A. Masterstvo Gogolya [Gogol's Mastery]. Moscow; Leningrad, 1934, p. 186. (In Russian).
16. Belyy A. Masterstvo Gogolya [Gogol's Mastery]. Moscow; Leningrad, 1934, p. 186. (In Russian).
17. Uzin VS. Opovestyakh Belkina. Iz kommentariya chitatelya [About "The Bel-kin Tales". From a Reader's Commentary]. Petersburg, 1924, p. 15. (In Russian).
18. Bocharov S.G. PoetikaPushkina. Ocherki [Pushkin's Poetics. Sketches]. Moscow, 1974, p. 143. (In Russian).
19. Vinogradov V.V. (ed.) Novye materialy k slovaryu A.S. Pushkina [New Records for the A.S. Pushkin's Dictionary]. Moscow, 1982, p. 170. (In Russian).
20. Bocharov S.G. Poetika Pushkina. Ocherki [Pushkin's Poetics. Sketches]. Moscow, 1974, p. 144. (In Russian).
Олег Алексеевич Клинг - доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой теории литературы филологического факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова.
Научные интересы: теория литературы, русская литература, символизм и постсимволизм, платиновый век, три волны авангарда в русской поэзии, история литературоведения.
E-mail: okling@yandex.ru
Oleg Kling - Doctor of Philology, Professor, head of the Theory of Literature Department, Philological Faculty, Lomonosov Moscow State University.
Research interests: theory of literature, Russian literature, symbolism and postsym-bolysm, the platinum age, three waves of avant-garde in Russian poetry, history of literary studies.
E-mail: okling@yandex.ru
