CC BY
42
ЭПИСТЕМОЛОГИЯ & ФИЛОСОФИЯ НАУКИ • 2010 • Т. XXIV • № 2
С
ор эпистемологии
О. Е. СТОЛЯРОВА
Формирование новой дисциплины - это как раз тот случай, когда «контекст открытия» может рассказать не меньше, если не больше «контекста обоснования». В особенности, если речь идет о дисциплине, которая ставит своей задачей исследование смыслопо-рождающей роли познавательных контекстов. Социальная эпистемология, а именно о ней написана статья Е. А. Мамчур, возникла во второй половине XX в. на волне критики стандартной модели науки и научной рациональности и явила собой «антитему» классической эпистемологии. И хотя «классическая эпистемология» навряд ли может быть признана однородным направлением, ее критики постарались придать ей искомую однородность, выделив те ключевые положения, против которых они выступили, а именно 1) положение о том, что существует одно и только одно истинное знание («на самом деле» знание) и 2) о том, что существует один и только один метод его достижения (правильный метод). Социальные эпистемологи противопоставили этим двум принципам идею диахронического и синхронического методологического и содержательного плюрализма науки, показав (на мой взгляд, убедительно), что за выбором той или иной теории стоят комплексные социальные, технические, психологические, культурные, экономические и прочие связи и отношения, и их нелинейное развитие «вклинивается» между когнитивным субъектом и исследуемым объектом и влияет на познавательный (в том числе научный) результат.
С последним тезисом не вполне согласна Елена Аркадьевна, которая считает, что социальная эпистемология преувеличивает степень этого влияния. С точки зрения Елены Аркадьевны, влияние, для характеристики которого она прибегает к выражению обусловленность когнитивного социальным, заключается в том, чтобы вообще ни на что существенное не влиять: «конструктивным воздействие (социального на научное познание. - О. С.) будет тогда, когда в социаль-
У ?
У
го ■
А
г ■
(В
Н
ном находят свое отражение, оказываются "схваченными" особенности познаваемого объекта», его «образ и сущность». То есть позиция, изложенная Еленой Аркадьевной, воспроизводит корреспондентную теорию истины, только при этом на очную ставку с вневременной реальностью приглашается универсальный коллективный разум. Трудности такого подхода многократно вскрывались даже классической эпистемологией, ведь после Канта полагать, что воздействие («субъективного» на «объективное») состоит единственно в том, чтобы ни на что не воздействовать, уже не приходится.
Справедливости ради нужно сказать, что Елена Аркадьевна использует также выражение взаимная дополнительность (социального и когнитивного), с которой, несомненно, согласились бы и социальные эпистемологи, однако в ее интерпретации эта взаимная дополнительность больше похожа на существование в параллельных мирах: «если наука развивается рационально, - утверждает Елена Аркадьевна, - то социальные факторы действуют всегда наряду с когнитивными», осуществляя это загадочное воздействие без воздействия. Но стоит социальному вмешаться в когнитивное (Елена Аркадьевна называет такое вмешательство детерминированностью когнитивного социальным), оно уничтожает когнитивное наподобие того, как случайное уничтожает необходимое. Следовательно, нам не остается ничего другого, как объявить социальную эпистемологию нежизнеспособным гибридом: социальное измерение не просто избыточно, оно смертельно опасно для эпистемологии, так что «особых шансов на успех», заключает Елена Аркадьевна, у дисциплины нет.
Конечно, можно было бы обратить внимание Елены Аркадьевны на «реальную научную практику», которая, вообще говоря, не ограничивается классическим естествознанием. Реальность социально-гуманитарных наук, данная нам в ощущениях, свидетельствует о том, что невзирая на столь малые шансы на успех, социальная эпистемология и родственные ей Science Studies начинают играть все более заметную роль на академической сцене: соответствующие кафедры и программы открыты и продолжают открываться в ведущих универси-_ тетах мира, уверенно растет количество научных сообществ, исследующих социокультурные формы научного и технического знания. Чем это объяснить? Коллективным умопомрачением или все же наМ сущной социальной потребностью?
^ Однако аргумент «от реальности» в данном случае выглядит
ц слишком прямолинейно. К тому же на это можно возразить в духе Я фальсификационизма, что универсальная рациональность «на более длительном пробеге теорий» непременно отфильтрует заблуждение ^ (социальную эпистемологию) от знания (классической эпистемоло-I гии). Правда, такое возражение вызывает еще больше вопросов, потому что в духе того же фальсификационизма требует признать за заблуждением статус истинного знания в возможности.
СПОР ЭПИСТЕМОЛОГИИ
Но существует и другая проблема. Социальная эпистемология в принципе не может защитить себя теми же средствами, что и классическая эпистемология. Нетрудно заметить, что в оценке социальной эпистемологии Елена Аркадьевна исходит из идеала научности, который сложился в классическом естествознании. Руководствуясь этим идеалом, Елена Аркадьевна желает «допросить» новую дисциплину на предмет ее эмпирического и аналитического содержания, тогда как научная дисциплина с точки зрения допрашиваемой дисциплины (и с моей точки зрения) не может быть сведена ни к своему объекту, данному нам в ощущениях, ни к дедукции одних положений из других. Поэтому в ответ на требование «говорить правду» социальная эпистемология с готовностью достойного члена академического сообщества говорит свою правду, призывая уделить должное внимание «контексту открытия», а не только «контексту обоснования». Иными словами, она предлагает оценить преимущество одной из соперничающих теорий исходя из множества (увы!) нестабильных (увы!) факторов и не ограничиваться абстрактным рассмотрением теорий в отрыве от конкретных изменяющихся условий. Она показывает, что так называемые объективные критерии сравнения теорий имеют исторические корни и основаны на зауженной трактовке когнитивного, которое в определенный период времени было сведено к универсальным формально-логическим процедурам. Конечно, утверждая это, социальная эпистемология не может не подвергать риску свою собственную концепцию, но такова цена, которую приходится платить за расширение когнитивного - оно (расширение) одновременно ограничивает претензии тех, кто желает узурпировать знание, какие бы рациональные цели при этом ими ни постулировались.
Поэтому не стоит называть противостояние эпистемологий несоизмеримостью и соответственно не стоит давать рискам, которым подвергается когнитивное, оно же рациональное, негативную оценку. По-моему, налицо диалог двух «типов» эпистемологий, а отличительной чертой диалога следует считать то, что в нем понимание не тождественно единомыслию, в силу чего ход диалога не прерывается, хотя никогда не бывает полностью предсказуем.
То же, что социальные эпистемологи, как ставит им в укор Елена Аркадьевна, «все еще размышляют над тем, чем же должна заниматься социальная эпистемология и каков ее предмет», ни в коем случае не является недостатком дисциплины, но, напротив, ее несомненным достоинством, сродни которому и то, что - еще один упрек Елены Аркадьевны - «все работы социальных эпистемологов подвергаются критике» (как будто работы классических эпистемологов свободны от критики!). Именно ситуации противопоставления концепций (и даже намеренного «сгущения красок») создают напряжение, необходимое для роста знания, и с учетом этого обстоятельства следует признать, что полемика по поводу социальной эпистемологии имеет большое эвристическое значение.
У ?
У
го ■
л
г ■
(В
Н
