CC BY
154
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Аверинцев, С. Слово и книга / С. Аверкиев // Декоративное искусство СССР. - 1977. - №3.
2. Подробнее см.: Волков М.П. Греческий язык: слово и письменность как способы бытия мысли и предпосылки становления научного познания // Вестник УлГТУ. - 2002. - №2. -С. 4-13.
3. Майнхем, К. Проблема интеллигенции. Демократизация культуры. Ч. 1 / К. Манхейм. -М., 1993.
4. Розин, В. М. Философия техники. От еги-
петских пирамид до виртуальных реальностей / В. М. Розин. - М., 2001.
5. Тойнби, Дж. Постижение истории / А. Дж. Тойнби. - М., 1994.
Волков Михаил Павлович, доктор философских наук, профессор, декан гуманитарного факультета УлГТУ. Имеет монографии, учебные пособия и статьи в области методологии и социологии науки, теории образования.
УДК 101.1::316(470) Н. А. БАЛАКЛЕЕЦ
СПЕЦИФИКА РОССИЙСКОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ: РОССИЯ КАК ПРОСТРАНСТВО ПОТЕНЦИАЛЬНОГО
Рассматриваются особенности социального пространства России как важнейшего фактора конституирования российской идентичности. Потенциальность, гетерогенность, смысловая неполнота российского пространства выступают в качестве условия постоянного преобразования идентичности.
Ключевые слова: гетеротопия, идентичность, потенциальность, Россия, смыслообразование, социальное пространство, странничество, топос.
Дискуссии о социокультурной специфике России, об отношении её к Западу и Востоку, о её «особом пути», историческом потенциале и перспективах развития продолжаются около двух столетий, внося свой вклад в проблему российской самоидентификации и в то же время оставляя место для новых концептуальных поисков. Важное место в определении специфики российского бытия занимают пространственные факторы, организация, трансформация и онтологическая структура которых выступают в качестве определяющих условий конституирования идентичности России. В настоящей статье анализируется феномен социального пространства как один из важнейших факторов формирования российской идентичности.
Рефлексии об особом статусе пространства российского общества, осмыслению его онтологической специфики, социокультурных, религиозных характеристик посвящены работы многих отечественных философов [2, 7, 8, 9]. Предельно обобщая, можно утверждать, что русская фило-
© Балаклеец Н. А., 2014
софия на всём протяжении её развития представляла собой симбиоз западнического (квазиевропейского) и восточно-византийского дискурсов. Однако вопрос о социокультурном самоопределении России ставился преимущественно в контексте её отношения к западному социальному пространству как к референтному Другому.
Как это ни парадоксально, выделение и осмысление России в качестве автономного социокультурного мира с особой спецификой социального пространства было проведено не только в русле восточно-византийской традиции, но и в лоне западноевропейской концептуальной перспективы. Ключевую роль в определении специфики социального пространства России сыграло творчество П. Я. Чаадаева. В своём первом «Философическом письме» исследователь впервые в истории русской философии обратил внимание на приоритетную роль географического фактора в российской истории. Масштабное географическое пространство России трактуется Чаадаевым как эрзац культуры, а также своеобразный идентификационный маркер: растянувшись «от Берингова пролива до Одера» наша страна обращает на себя внимание, восполняя
тем самым недостаток культурных ценностей. Таким образом, Россия выпадает из всеобщего исторического процесса: «Одинокие в мире, мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли, мы не внесли в массу человеческих идей ни одной мысли, ни в чём не содействовали движению вперёд человеческого разума» [8, с. 17].
В позднем творчестве П. Я. Чаадаева так называемое «незападное» бытие России, понимаемое ранее как источник её исторических бед, начинает трактоваться как фактор её преимущества: «...У нас другое начало цивилизации... Нам незачем бежать за другими; нам следует откровенно оценить себя, понять, что мы такое, выйти из лжи и утвердиться в истине. Тогда мы пойдём вперёд, и пойдём скорее других, потому что пришли позднее их, потому что мы имеем весь их опыт и весь труд веков, предшествовавших нам» [7, с. 98]. Потенциальность российского пространства, выявленная Чаадаевым, становится впоследствии одним из лейтмотивов русской философии и культуры. Мысль о скрытом, нереализованном потенциале России была расценена Н. А. Бердяевым как последовательное выражение «русской мессианской идеи». К. Н. Леонтьев, в определённой степени основываясь на указанной мысли Чаадаева, считал даже необходимым «подтормозить Россию», чтобы она не повторяла ошибок далеко зашедшего по пути прогресса Запада. Впоследствии эта мысль преломляется в стремление, избежав повтора фаз общественного развития, пройденных западноевропейским социумом, «перепрыгнуть» сразу на более высокую ступень развития.
Российская повседневность, в отличие от западной, не предполагает перманентной интенции к трансформации мира и характеризуется неоформленностью публичного пространства на фоне доминирования сферы семейного. В русской культуре, основанной на признании онтологической неполноты индивидуального «я», под миром традиционно понималась форма выражения солидарности, коллективного «мы», а также соответствующий modus vivendi. Подчинение миру, смирение, выступает основой и рабской покорности русского народа, его «пассивной, рецептивной женственности» (Н. А. Бердяев) и его бунта, «бессмысленного и беспощадного» (А. С. Пушкин).
Встречаясь в своей повседневности с широким пространственным горизонтом, жители России находят необходимые и достаточные основания для своей жизнедеятельности в освоении и «присвоении» малого пространства. Социальное пространство россиян симбиотично: оно являет собой интерференцию конечного и бесконечного,
ограниченного и безграничного, локального и глобального пространств. В то же время именно идея Большого Пространства служит основным идентификационным маркером социального пространства России как в глазах самих россиян, так и в представлениях иностранцев о нашей стране.
В сравнении с европейцами, ещё с XVII-XVIII веков (когда географические карты приобрели современный вид) обладающими устойчивыми навыками ментальной работы с Большим Пространством и рационально-технологичного его использования, россиянам не свойственно осуществление сложных топологических процедур картирования и сегментирования реальности. Как следствие, в России складываются такие пространственные стратегемы, как своеобразная «мания пространства» (ценностью в сознании россиян наделяется территория как таковая, чистая протяжённость) и топологический эгоизм, связанный с опасением утратить любую, даже незначительную и неэффективно используемую часть территории.
Доминирующее отношение россиян к наличествующему социальному порядку можно определить как скольжение вдоль границ социального пространства, социальный бег. В обширном географическом и социальном пространстве имплицитно заложена масса возможностей выхода из проблемных ситуаций. Присутствие в сознании россиян феномена Большого Пространства, богатого ресурсами и возможностями, обусловило формирование «идеологии искусственного занижения запроса» (Д. Б. Орешкин) и modus^ vivendi, который можно обозначить как «отсроченное бытие» - отношение к топосу как к временному пристанищу и, в конечном счёте, доминирование экстенсивной стратегии освоения пространства. Бегство в пространство как одна из стратегий его освоения приобретало в истории нашей страны разнообразные формы: колонизация, массовые комсомольские стройки, освоение целины, вахтовая миграция и т. д. Но в то же время локальность, теснота и высокая плотность «малого» пространства рождает в нём значительную энергетическую активность и возникновение коротких социальных связей.
Природные особенности России во многом предрасполагают её жителей к странническому образу жизни: суровые климатические условия, не благоприятствующие земледелию, девальвируют ценность места, ибо оно не способно прирастать, но лишь воспроизводить себя. Российская земля не умножает, но поглощает собственные плоды, поэтому топологический прогресс (надстраивание новых технологий преобразования пространства над уже существующими) терпит в России крах.
Бессмысленность «порочного круга» накопительства в российских условиях формирует топологическую беспочвенность, безосновность русских странников. Привязанность к топосу, т. е. к конкретному месту социального пространства, возникает в силу его смыслопорож-дающей способности (так, топологическая бессмысленность может создаваться искусственно в условиях концлагеря, когда заключённого постоянно переводят с одной работы на другую, лишая удовлетворения от плодов своего труда, или заставляют ладонью грузить песок в машину). Топос в России не может служить источником смысла, поэтому не привязывает к себе. Топологическая «недостаточность» российского пространства проявляется в неумении россиян оформлять топологические «излишества». (Так, СССР может быть признан единственной империей, в которой колонии черпали ресурсы метрополии, а не наоборот. Российская империя также характеризовалась «обратным имперским градиентом», в соответствии с которым в привилегированном положении находилась именно периферия на фоне дискриминированного положения центра [10, с. 227]). На фоне иных культур, нуждающихся в пространстве для умножения топологических продуктов, Россия выделяется стратегией «присвоения» периферийного пространства для сбрасывания в него «избытков» топоса.
Феномен русского странничества и вырастает из потребности поиска смысла, т. е. общезначимой, безусловной, положительной ценности, которая, преображая унылое и безрадостное земное бытие, оправдывает его необходимость. Смысл сверхвременен, ибо его конституирова-ние предполагает синтез разделённых во времени моментов [4, с. 7-8], поэтому странничество выпадает из повседневного, рутинного времени, оно вневременно и никогда не со-временно. В то же время русское странничество пребывает в поиске метапространства, существование которого оправдывает бессмысленность и порочность земного бытия*.
Для детализации характеристики социального пространства России, на наш взгляд, уместно использовать концепт М. Фуко «гетеротопия», под которым понимается иное место, попадая в которое человек оказывается вырванным из привычных ему пространств: «В равной степени, возможно, в каждой культуре, в каждой цивилизации существуют реальные, подлинные места,
места, вписанные в конкретные общественные институты, но служащие своего рода «контрместоположениями», своего рода фактически реализованными утопиями, в которых ... все остальные реальные местоположения, какие можно найти в рамках культуры, сразу и представляются, и оспариваются, и переворачиваются: места, находящиеся за пределами всех остальных мест, хотя, несомненно, они фактически локализуемы» [6, с. 196].
На наш взгляд, Россия, обладающая неупорядоченным Большим Пространством, - это гете-ротопия не только для Других, но и для самой себя. Статусом гетеротопий в российском пространстве обладают не ассимилированные культурой просторы - поля, реки, степи - это и есть область русского странничества. Недостаток желания, воления, подмеченный многими мыслителями в качестве одной из характеристик российской ментальности**, является ускользанием от любого властного дискурса, от любой мировоззренческой перспективы, которая кажется россиянам слишком «узкой». Русское странничество - это бегство из топоса в гетеротопию. Границы в гетеротопическом Большом Пространстве России проводятся не столько как защита от врагов, а во многом для себя самих, чтобы избежать окончательного погружения социального пространства в аморфное состояние.
Смысловая недостаточность социального пространства России, с одной стороны, лишает нашу страну полноценного присутствия на современных геополитических «ментальных картах», оттесняя её на периферию глобализирующейся миро-системы (И. Валлерстайн). Вместе с тем смысловая неполнота в настоящем приводит к вынесению смыслообразования в социальном пространстве России в модус будущего. Россия потенциальна, и в этом одновременно и её сила, и её слабость. Бессмысленность сущего и вместе с тем простор для рождения смысла подвигают русских на поиски предельных оснований бытия и, в то же время, заставляют пренебрегать каждодневными «малыми делами». Поэтому социальное проектирование в России приобретает поистине вселенский масштаб, а мобилизация социальных сил осуществляется не ради решения повседневных насущных задач, но во имя метафизической идеи, во имя сверхцелей будущего. Для российского общества в целом всегда было характерно презрение настоящего,
* Поиск подобного метапространства - «праведной земли» - описан, к примеру, в пьесе М. Горького «На дне».
** «Умеем ли мы вообще хотеть? Да, у нас бывают мгновенные и непреодолимые желания, и в нас [всех] есть жажда жизни, есть Эрос, но мы не можем определить направление хотения» ([1, с. 113]).
его разрыв с будущим, надежда на его самопроизвольный исход: «русские люди вообще имели привычку жить мечтами о будущем; и раньше им казалось, что будничная, суровая и тусклая жизнь сегодняшнего дня есть, собственно, случайное недоразумение, временная задержка в наступлении истинной жизни» [5, с. 13]. Квинтэссенцией неподлинности, неполноты настоящего может служить и поныне актуальный вопрос: «Когда же наступит настоящий день?»
Потенциальность, смысловую незавершённость российской идентичности не следует признавать исключительно свидетельством её неполноценности на горизонте будущего смыслообра-зования. Потенциальность есть само российское бытие как отсутствие возможности завершённости, успокоения, отсутствие конечного вектора социальной динамики. Наличие в социальном пространстве России «регионов потенциальности» - неупорядоченной области, которая содержит в себе все возможные состояния социальной структуры, и является условием рождения в российском обществе новых смыслов и ценностей.
Российское пространство потенциального -это утопическое пространство в двояком смысле. Во-первых, отталкиваясь от буквального смысла термина «утопия» («отсутствующее место»), можно считать утопическими воображаемые пространства, возникающие в результате социального проектирования. Всякая утопия начинается с «большого взрыва» социального пространства. К. Мангейм, подчёркивая это, даёт определение утопии как «трансцендентной по отношению к реальности ориентации, которая, преобразуясь в действие, взрывает существующий порядок» [9, с. 15]. Во-вторых, утопия - это не просто «отсутствующее», но ещё и «благословенное» место (от греч. ей - благо) - та «праведная земля» - источник абсолютного смысла, на поиски которой и ориентированы русские скитальцы1.
Однако чрезмерно масштабные анклавы потенциального в российском пространстве - области, характеризующиеся смысловой незаполненностью, - напротив, могут вызвать энтропийный эффект, привести к кризису смыслооб-разования: для того чтобы в социальном пространстве произошёл синтез нового смысла, необходима пассионарная энергия для реализации возможностей модуса потенциальности.
1 Представление о российском пространстве как «благословенной земле» прекрасно выражено в строках Ф.И. Тютчева: «Удручённый ношей крестной // Всю тебя, земля родная // В рабском виде Царь небесный // Исходил, благословляя».
Таким образом, на основе проведённого выше анализа можно сделать вывод, что социальное пространство России является неоднородным, многомерным по своей структуре. С одной стороны, русская земля таит в своих недрах колоссальный запас нерастраченной силы, творческой энергии, остающейся пока непроявленной. С другой стороны, потенциальность российского пространства демонстрирует его неорганизованность, неоформленность, и, как следствие, непредсказуемость, что затрудняет однозначное определение идентичности России. В отечественной истории немало примеров, когда российская идентичность, казалось бы, наконец, преодолевала свою хаотичность и обретала прочность и устойчивость: масштабные в историческом плане периоды господства единого дискурса власти (золотоордынский период, романовская империя, СССР). Однако в самом социальном пространстве России заложены феномены, препятствующие окончательной кристаллизации социальной структуры и выступающие в качестве источника перманентного преобразования российской идентичности. В этом смысле Россия является, говоря словами Ж. Деррида, «антисубстанцией» - «тем, что сопротивляется любой философеме, доводя её до крайнего исступления, будучи не-тождеством, не-сущностью, несубстанцией, и тем самым навлекая на неё неисчислимые бедствия, сокрытые в глубинах этой субстанции и в её бездонности» [3, с. 83]. Антисубстанциальность российского бытия выражается в его ускользании от ассимиляции со стороны как западного, так и восточного дискурсов и противостоянии им в качестве их иного. Антисубстанция является изначальной неидентичностью, находящейся в постоянном движении, переходе от одного к другому. Но этот «переход и гибель» (Ф. Ницше), ускользающий от определения, и есть условие рождения всех будущих идентичностей. Это и есть «нулевая идентичность» России, дающая ей исторический шанс в современную эпоху.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Вышеславцев, Б. П. Русский национальный характер / Б.П. Вышеславцев // Вопросы философии. - 1995. - №6. - С. 112-121.
2. Гильмутдинова, Н. А. Новые методологические подходы к созданию образа социокультурного пространства / Н. А. Гильмутдинова // Актуальные проблемы социальной философии. Тезисы Х1-й Ежегодной научно-практической конференции Кафедры философии РАН, 2-3 февраля 1998. - М., 1998. - С. 198-199.
3. Деррида, Ж. Дессиминация / Ж. Деррида. -Екатеринбург : У-Фактория, 2007. - 608 с.
4. Трубецкой, Е. Н. Смысл жизни / Е. Н. Трубецкой. - М. : Республика, 1994. - 432 с.
5. Франк, С. Л. Смысл жизни / С. Л. Франк. -Брюссель: Жизнь с Богом, 1992. - 132 с.
6. Фуко, М. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью. В 3 ч. Ч. 3. / М. Фуко. - М. : Праксис, 2006.
- 320 с.
7. Чаадаев, П.Я. Полное собрание сочинений и избранные письма. В 2 т. Т. 2. / П.Я. Чаадаев.
- М. : Наука, 1991. - 672 с.
8. Чаадаев, П. Я. Философические письма / П.Я. Чаадаев. - М. : АСТ, 2006. - 254 с.
9. Штепа, В. В. Штопия / ВВ. Штепа. - Екатеринбург: Ультра. Культура, 2004. - 384 с.
10. Эткинд, А. Внутренняя колонизация. Имперский опыт России / А. Эткинд. - М. : Новое литературное обозрение, 2013. - 448 с.
Балаклеец Наталья Александровна, кандидат философских наук, старший преподаватель кафедры «Философия» УлГТУ.
УДК 821. 161. 10 Е. В. КОРОЧКИНА
ОЦЕНКА Н. В. ГОГОЛЯ В КРИТИЧЕСКИХ СТАТЬЯХ Д. С. МЕРЕЖКОВСКОГО
Излагается взгляд Д. С. Мережковского на жизнь и творчество Н. В. Гоголя, представленный в его работах разных лет; определяется роль писателя в восприятии Гоголя в начале XX века и историко-культурное значение его критических работ.
Ключевые слова: творчество Н. В. Гоголя, Д. С. Мережковский - критик, исследование, религиозно-философские воззрения.
Среди исследователей русской литературы разного времени имя Н. В. Гоголя вызывало немало дискуссий. В начале XX века он привлекал внимание тех авторов, которые так или иначе были связаны с символизмом (В. Брюсов «Испепелённый», Д. Мережковский «Гоголь и чёрт»). Особого внимания заслуживает взгляд Д. С. Мережковского на место Гоголя в русской культуре.
Мережковский принадлежит к тем деятелям литературы, творчество которых вызывает немало споров и разнообразных суждений. Однако некоторые сферы его деятельности продолжают вызывать заслуженный интерес. Такой сферой является литературная критика писателя-символиста. И это не случайно. «Философский жанр в русской прозе основывается на заветах национальной духовно-культурной жизни», -очень точно подмечает А. А. Дырдин [1]. По мнению многих исследователей, Мережковский как критик по сей день не потерял своей
© Корочкина Е. В., 2014
актуальности [2]. Многие его статьи, посвящён-ные вопросам литературы, остаются классическими образцами и сегодня. Мережковский один из первых представителей Серебряного века, который дал новый толчок развитию критики, поднял её на новый уровень, придал ей глубину, указал новые пути в смысле подхода к изучению внутреннего мира поэтов и писателей. Статьи, вошедшие в сборник «Вечные спутники», работы, посвящённые творчеству Толстого и Достоевского, «Гоголь и чёрт» и ряд других критических работ Мережковского по заслугам могут быть названы значимыми книгами в истории русской критики.
Уже в программной работе «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы» Мережковский выделяет имена важнейших, с его точки зрения, писателей: «Во втором поколении русских питателей чувство беспомощного одиночества не только не уменьшается, а скорее возрастает... Может быть, раз в сорок лет сходятся два, три русских писателя, но не пред лицом всего народа, а где-то в уголку,
