CC BY
37
УДК 070
Б01: 10.24411/2070-0695-2020-10219
М. Л. Шуб
Челябинский государственный институт культуры,
Челябинск
СПЕЦИФИКА МЕДИАРЕПРЕЗЕНТАЦИИ КУЛЬТУРНОЙ ПАМЯТИ (НА ПРИМЕРЕ ПРОЕКТА «БЕССМЕРТНЫЙ БАРАК»)
Ключевые положения исследования осуществлены в рамках программы грантов Президента Российской Федерации для государственного поддержки ведущих молодых российских ученых - докторов наук (Конкурс МД-2020), проект «Культура памяти индустриальных городов российской провинции: мемориальные стратегии региональной идентичности»
В статье анализируются основные уровни медийной репрезентации памяти о прошлом, рассматриваемого в формате коммеморативных практик - уровень первичного мемориального контента (репрезентагщя коммеморативной практики в пространстве официальных медийных ресурсов ее организаторов) и уровень реактивного контента (формальное и содержательное многообразие реакции аудитории на первичньт мемориальный контент). Автором статьи был осуществлен анализ обоих уровней на примере коммеморативного проекта «Бессмертный барак».
Ключевые слова: прошлое, память, культурная память, медиа, медиарепрезентации, «Бессмертный барак».
Современные формы сохранения культурной памяти становятся все более разноплановыми, во-первых, с точки зрения содержания («что помнить?»), во-вторых, с точки зрения поддержания мемориального текста в режиме коммеморативной активности («что сделать, чтобы не забыли?»), в-третьих, что представляется наиболее значимым с точки зрения обеспечения целевой ориентированности процесса сохранения памяти о прошлом («зачем помнить?»). Поиском ответов на данные вопросы более ста лет занимаются исследователи с самых разнообразных теоретико-методологических позиций: Я. Ассман [3] - дифференцируя различные типы надындивидуальной памяти (культурная и коммуникативная памяти), А. Ассман [2] - анализируя специфику мемориальной культуры в целом и причины ее актуальных трансформаций в частности («новое недовольство мемориальной культурой»), X. Арендт [1], П. Штомпка [9] - осмысляя феномен культурной травмы, вплетенной в ткань коллективных воспоминаний, П. Нора [5] - рассматривая материализованные формы мемориальной репрезентации («места памяти»), П. Хаттон [7] - выстраивая линии конвергенции и дивергенции между памятью и историей.
Однако в условиях актуального времени особую значимость обретает четвертый аспект функционирования культурной памяти - репрезентативный, связанный с обеспечением деятельно-событийного и медийного сопровождения процесса сохранения коллективных воспоминаний [2. С. 17]. Сегодня все многообразие коммеморативных практик (так в рамках данной статьи будут именоваться различные формы сохранения и трансляции знания о прошлом, имеющие институализированный, регламентированный, целенаправленный характер [10. С. 189]) неизбежно получает свою проекцию в медиасреде. Её осмысление может осуществляться (отдельно или совокупно) на двух содержательных уровнях:
1) уровне первичного мемориального контента - своего рода, изложенного повода коммеморативного акта (официальные сайты различных мемориальных проектов, формы их представленности в социальных сетях, информационном пространстве в целом, проясняющие смысл проектов, их цель, способы соучастия и пр.);
2) уровне реактивного контента - всего многообразия перцептивных откликов медийной аудитории на первичный мемориальный контент (комментарии, лайки, отдельные посты,
Znak: ргоЫетпое рок тесНаоЬгагоуапуа. 2020. № 2 (36)
публикации и пр.). Мы сознательно не обозначаем данный уровень контента как мемориальный, поскольку он таковым является далеко не всегда.
Оба содержательных уровня представляют большой исследовательский интерес.
Первый, с одной стороны, удовлетворяет информационный запрос исследователя коммеморативных практик (история создания проекта, суть основной идеи и пр.), а с другой, позволяет зафиксировать конструируемую с ее помощью модель ожидаемых ментальных и поведенческих реакций группы (для чего был создан проект, что от него ждут организаторы, на какие формы коллаборации рассчитывают и пр.).
Второй же позволяет оценить реакцию аудитории на коммеморативный повод («затравка памяти», согласно выражению П. Нора [5]), формы ее проявления и причины формирования, уровень социального принятия такого повода, готовности к персональной коммеморативной активности (реальной и виртуальной) и пр.
Автором статьи был осуществлен анализ обоих контентных уровней медийной репрезентации памяти о прошлом на примере коммеморативного проекта «Бессмертный барак». Выбор проекта «Бессмертный барак» в качестве основы анализа был обусловлен, с одной стороны, его ярко выраженной коммеморативной направленностью, а с другой - характером самой коммеморативной идеи, связанной не с государственным заказом в сфере «политики памяти» и соответствующими инструментами ее реализации, а частной, «низовой» инициативой воплощения данной идеи [8. С. 134].
В качестве базы анализа выступили: для первого уровня (первичный мемориальный контент) - официальный сайт проекта «Бессмертный барак», для второго (реактивный контент) -первые 50 постов, выпадающие в поисковой интернет-системе при формировании инфозапроса «Бессмертный барак». Из них: 34 поста в ЖЖ (1луе_|оигпа1), посты на 12 независимых информационных интернет-порталах, публикации в интернет-версиях двух газет и одной радиостанции.
Анализ первичного мемориального контента осуществлялся по следующим категориям: 1) базовый смысловой посыл информационного сообщения; 2) его целевая и мотивационная установки; 3) целевая аудитория; 4) специфика эмоциональной окрашенности; 5) наличие апелляции к персональному опыту; 6) формы соучастия (реальные или гипотетические) в коммеморативной практике.
Итак, доминантным смысловым посылом проекта «Бессмертный барак», транслируемом на одноименном сайте, является написание «настоящей» (а не «номенклатурной») истории жертв советских репрессий, восстановление и сохранение памяти о каждой из них. П. Хаттон в работе «История как искусство памяти» такого рода «тотальное опубличивание» прошлого связывал с реализацией важнейшей функции культурной памяти - функции визуализации [7. С. 202]. В качестве мотивационной основы подобной деятельности называется обязанность персонификации обезличенного драматичного прошлого нашей страны («мы обязаны вспомнить о каждом!»).
Цель проекта фиксируется весьма конкретно («увековечивание памяти каждого невинно убитого и неправомерно осужденного; противодействие попыткам фальсификации истории и утаивания фактов ничем не обоснованной жестокости; отражение попыток возрождения идеологий сталинизма и коммунизма; создание единой полностью доступной базы данных по истории советской репрессивной системы»). Этого нельзя сказать о целевой аудитории, поскольку в одной части контента в качестве таковой обознается «любой», в другой - родственники жертв репрессий. Более того, не уточняются содержательные и временные рамки категории «репрессированный».
Эмоциональную окрашенность анализируемой информации, что, в общем-то, соответствует смыслу и содержанию проекта «Бессмертный барак», можно назвать негативно ориентированной или даже депрессивной, основанной на апелляции к тематике жертв, репрессий в прошлом и тотального доминирования зла в настоящем («мир сейчас переполнен злом, жаждой насилия, люди перестали бояться убийств»),
В качестве форм персональной активности проект предусматривает информационное (предоставление сведений об истории собственной или любой другой семьи, поиск тематического контента и пр.) и финансовое участие.
Анализ реактивного контента - разноформатной, разносмысловой и разноэмотивной реакции на содержание проекта «Бессмертный барак» - позволил прийти к следующим выводам.
В целом проект в медиасреде вызывает более чем полярную реакцию, которая в 60 % интернет-материалах может быть интерпретирована как критическая или даже резко негативная, а в 40 % -как позитивная и сочувственная.
Носители первого типа реакции в качестве аргументов называют: 1) нежелание «ворошить» прошлое, тем более такое неоднозначное («... не надо открывать ящик Пандоры <.. .> принимать прошедшее, как есть, и ограничиться скорбью») («Бессмертный барак», https:// echo.msk.ru/blog/ samodurov/1763676-echo/, дата обращения: 5.09.2019); 2) сомнительность самой возможности исторической ревизии и установления справедливости, как с точки зрения отсутствия для этого объективных оснований (открытых архивных материалов), так и с точки зрения отсутствия нравственных прав на такого рода «проработку прошлого» («дело явно постыдное - спекулировать на трагических страницах нашей истории») (Записываемся в «Бессмертный барак», https:// burckina-faso.livejournal.com/1023920.html, дата обращения: 5.09.2019)); 3) явную либеральную ангажированность проекта, который представляет собой «прямую атаку именно на Советский период, а не сожаление по людям» (Записываемся в «Бессмертный барак», https://burckina-faso. livejournal.com/1023920.html, дата обращения: 6.09.2019); 4) уверенность в преувеличенности как масштаба репрессий, так и их незаконности.
Сторонники проекта апеллируют главным образом к отраженным на официальном сайте «Бессмертного барака» идеям: 1) сокрытие и советскими, и нынешними российскими властями истинных масштабов репрессий и количества их жертв; 2) несформированность единого архива или реестра жертв репрессий; 3) отсутствие в современной России достойного массового мемориального события, посвященного жертвам репрессий (День памяти жертв политический репрессий и акция «Соловецкий камень» признаются недостаточными); 4) необходимость формирования общенационального чувства скорби, вины и осуждения самой политики репрессий, проводимой советским государством и, прежде всего, Сталиным; 5) дезактуализация памяти о страшных страницах советской истории в целом и эпизодов, связанных с массовым террором, в частности.
Если противники проекта не хотят ворошить прошлое («Негатив нам ни к чему, мы хотим просто жить. Все забыто за последние годы. Все прощено.» («Бессмертный барак», https:// politota.d3.ru/bessmertnyi-barak-738168/?sorting=rating, дата обращения: 6.09.2019), то его сторонники, напротив, видят главный смысл своей деятельности в «возмездии за репрессии», а забвение воспринимают как форму коллективного предательства.
Очевидно, что аргументов достаточно как у одной, так и у другой стороны. Это, пожалуй, единственное (хотя и принципиально важное), что разъединяет противников и сторонников проекта. Если говорить о характере риторики, логике построения постов, их эмоциональной окрашенности - здесь, напротив, можно найти значительно больше общих позиций, чем специфики.
И в критических, и в сочувственных постах, статьях и комментариях к ним доминирует категоричность суждений, острая критичность к оппонентам, непримиримость по отношению к «чужой» и отсутствие даже интенции если не к компромиссной, то хотя бы просто взвешенной оценке проекта и его мотивационно-мотивационных оснований. Для усиления эмоционального эффекта сказанного (написанного) обеими сторонами чрезвычайно активно используются столь же безапелляционные, категоричные и предельно обобщающие слова-приговоры: «никто» («никто не помнит», «никто не знает», «никто не борется»), «все» («все репрессированные -невинные жертвы», «все врут», «все закрывают глаза»), «ничего» («ничего не говорят», «ничего не смыслят») - «Теперь всё забыто. Мы не хотим ничего помнить, ничего знать.» («Бессмертный барак», https://politota.d3.ru/bessmertnyi-barak-738168/?sorting=rating, дата обращения: 6.09.2019). Это вполне объяснимо и даже предсказуемо, поскольку memory-проблематика, по словам Я. Ассмана, «всегда сопряжена с крайними эмоциями и личностной конфронтацией» [3. С. 119].
Однако если бы пришлось выявлять победителя в этой битве критики и обвинений, выиграли бы сторонники «Бессмертного барака», демонизирующие и лишающие каких бы то ни было позитивных оттенков не только прошлое, но и настоящее, видящие собственную миссию в установлении исторической справедливости, «наведении порядка в амбарах исторической
памяти» и «суде над виновным» («Бессмертный барак», https: //russ5.livejoumal.com/ 346844. html, дата обращения: 7.09.2019) .
Примечательно, что в качестве последних выступают не только инициаторы и исполнители механизма репрессий, но и современники, не желающие чтить память о жертвах и осуждать их палачей: «Это борьба людей против одичалых, размножение которых стало следствием интенсивной деградации постсоветского пространства. Одичалые - очень удачный термин, поскольку он отражает ту степень деградации социумов постсовка, где негативный отбор за несколько десятков лет 20-го столетия выдвинул на первый план всякие социальные отбросы, что повлекло за собой коллапс социальных отношений» («Бессмертный барак», https://politota. d3.ru/bessmertnyi-barak-738168/?sorting=rating, дата обращения: 6.09.2019).
Правда, стоит отметить, что автор названия проекта, библеист и писатель А. Десницикий, в одном из своих интервью относительно самой идеи «барака» выразился значительно более деликатно: «К сожалению, тут все гораздо менее очевидно, чем в шествии с портретами ветеранов и героев войны, но, тем не менее, это тоже часть нашей истории» («Бессмертный барак», https:// www.svoboda.org/a/27018297.html, дата обращения: 6.09.2019).
Интернет-коммуникация и сторонников, и противников проекта выстраивается в рамках практически идентичной логики: от поиска ответа на конкретный вопрос «стоит ли восстанавливать имена репрессированных и реабилитировать их» к критике/защите прошлого, настоящего и будущего России, критике/защите россиян, критике/защите интеллигенции, которая, как известно, всегда и во всем виновата, критике/защите Сталина, Ельцина, Путина, либералов, историков и даже защите/критике идей Платона о гражданской ответственности личности.
Весь интернет-контент по «обе стороны баррикад» аргументирован и подтвержден - он насыщен документами, фактами, данными, цифрами, мнениями архивистов, историков, очевидцев, скринами и скриншотами, выписками, вырезками, фотографиями. Правда, факты, мнения и архивные данные иногда лишь просто расходятся (особенно в вопросе о количестве репрессированных), а иногда конструируют две полярные истории: «Как известно, во всех исторических дискуссиях используются самые достоверные факты и самые веские доказательства - только у всех и всегда разные» [4. С. 119].
Еще одним «примиряющим» непримиримых оппонентов моментом является их предельно личное переживание предмета дискуссии, которая, кажется, ведется не столько вокруг мемориального проекта, сколько вокруг их личной биографии. Любая исходная позиция апеллирует к семейному опыту ее автора - историям репрессий родных и их жизни после (если таковая имела место). И «чем драматичнее личная история, тем сильнее мучается ее носитель фантомными (или реальными) болями» [6. С. 134].
Общее впечатление от медиадискуссий вокруг проекта «Бессмертный барак», на мой взгляд, довольно точно и емко выразил автор комментария к одному из тематических постов: «У одних -одни слова, у других - другие. У всех свои аргументы и документы в подтверждение. И каждому хочется верить в ту версию, которая ему слаще (ну или горше - смотря какой вкус). Разобраться (не доверяя тем, кто тебе милее, а именно разобраться самому) - может быть и можно, но даже если так, то требует дофига времени и упорства» («Бессмертный барак», https://politota.d3.ru/ bessmertnyi-barak-738168/?sorting=rating, дата обращения: 6.09.2019).
И, действительно, интернет-полемика вокруг проекта «Бессмертный барак» фиксирует четкую и едва ли преодолимую в ближайшее время линию социального раскола. Казалось бы, конструктивная идея создания архива памяти жертв репрессий обернулась на практике поводом для мощного и запредельно агрессивного противостояния, которое невероятно быстро вышло за пределы самой идеи и превратилось в идеологическую бойню, в борьбу «Барака» и «Полка», либералов и коммунистов, родственников репрессированных и тех, «кому повезло». И едва ли можно полностью согласиться с Ю. Самодуровым, который причину такой полемичности видит в противоречии между драматичностью, трагичностью проекта «Бессмертный барак» и запросом общества на позитив и радость («Бессмертный барак», https:// echo.msk.ru/blog/ samodurov/1763676-echo/, дата обращения: 5.09.2019).
Общий вывод, который можно сделать по итогам проведенного исследования, пожалуй, заключается в двойственности медиа-, а точнее интернет-репрезентации культурной памяти
в целом и отдельных коммеморативных практик. С одной стороны, попадая в пространство Интернета и водоворот открытых и публичных дискуссий, прошлое становится более «живым», доступным, понятным, освоенным, из узкопрофессионального исторического предмета изучения превращается в предмет обсуждения «простых людей». С другой стороны, широкая риторика относительно прошлого, особенно относительно наиболее полемичных, драматичных его страниц, способствует социальной поляризации, во многом нивелирующей созидательный потенциал культурной памяти.
Список литературы
1. Арендт Х. Между прошлым и будущим. Восемь упражнений в политической мысли. Москва: Издательство Института Гайдара, 2014. 416 с.
2. Ассман А. Трансформации нового режима времени // Новое литературное обозрение. 2012. № 116. С. 16-31.
3. Ассман Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность высоких культурах древности. Москва: Языки славянской культуры, 2004. 368 с.
4. Лоуэнталь Д. Прошлое - чужая страна. Санкт-Петербург: Владимир Даль, 2004. 624 с.
5. Нора П. Всемирное торжество памяти // Неприкосновенный запас. 2005. № 2-3 (40-41). URL: http://magazines.russ.ru/nz/2005/2/nora22.html (дата обращения: 22.09.2019).
6. Нора П. Франция-память. СПб.: Издательство Санкт-Петербургский университет, 1999. 333 с.
7. Хаттон П. История как искусство памяти. СПб. : Издательство «Владимир Даль», 2004. 362 с.
8. Штоп-Рутковска К. Киберпамять, или о чём мы (не) помним в сети. Анализ локальной памяти: Белосток и Люблин // СОЦис. 2015. № 4. С. 130-139.
9. Штомпка П. Социальное изменение как травма // СОЦис. 2001. № 1. С. 6-17.
10. Шуб М. Л. Культурная память: сущностные особенности и социокультурные практики бытования: монография. Челябинск: ЧГИК, 2018. 303 с.
SPECIFICITY OF MEDIA REPRESENTATION OF CULTURAL MEMORY (ON THE EXAMPLE OF THE PROJECT "IMMORTAL BARRACK»)
Shub M. L., Chelyabinsk state Institute of culture, Chelyabinsk, shubka_83@mail.ru
The article analyzes the main levels of media representations of the memory of the past, the reporting format commemorative practices - the primary memorial of the content (representation of the commemorative practices in the space of official media resources of its organizers) and the level of reactive content (formal and substantial diversity of the audience's reaction to the primary memorial of the content). The author of the article analyzed both levels on the example of the commemorative project "Immortal barrack", the purpose of which is to perpetuate the named memory of the victims ofpolitical repression. The analysis ofthe primary memorial ofthe content was based on the project's official website, "the Immortal barrack" in the following categories: basic semantic message information message; his task and motivational attitudes; the target audience; the specificity of emotions; the availability of appeals to personal experience; forms of participation (real or hypothetical) in commemorative practice. Basis of the study of the reactive content were 34 posts in Livejournal, 12 posts of the independent news portals, publishing in the online versions of two Newspapers and one radio station. Analysis of the public response to the project "Immortal barracks" allowed to draw the following conclusion. The entire Internet audience is clearly divided into opponents and supporters of the project, putting forward a number of arguments in favor of their own position. Thus, despite the differences in the perception of the essence of the project "Immortal barracks", both sides are similar, if not identical way broadcast their opinions: aggressively, peremptorily, often unproven and very emotionally-based appeals to personal (family) experience and a variety of "iron" arguments (documents, opinions of historians, etc.).
As a result, we can say that the analysis of the media representation of cultural memory in modern Russia allows us to record the deepest split of society, passing through the interpretation of the common recent Past, and the absence of any consensus on this issue.
Key words: past, memory, cultural memory, media, media representations, "Immortal Barack".
References
1. Arendt, H. (2014). Mezhdu proshlym i budushchim. Vosem' uprazhnenij v politicheskoj mvsli [Between the past and the future. Eight Exercises in Political Thought]. Moscow, Gaidar Institute Publishing House, (in Russ.).
2. Assman, A (2012). Transformacii novogo rezhima vremeni [Transformation of the new mode of time]. Novoe literaturnoe obozrenie [New literary review], 116, pp. 16-31. (in Russ.).
3. Assman, Ya. (2004). Kulturnaya pamvat': Pis'mo, pamvat' o proshlom i politicheskaya identichnost' vysokih kul'turah drevnosti [Cultural memory: Writing, memory of the past and political identity of the high cultures of antiquity]. Moscow, Languages of Slavic culture, (in Russ.).
4. Louchntal'. D. (2004). Proshloe - chuzhava strana [The Past is a Foreign Country], St. Petersburg, Publishing «Vladimir Dal», (in Russ.).
5. Nora, P. (2005). Vsemirnoe torzhestvo pamyati [World the triumph of memory]. Neprikosnovennyj zapas [Emergency ration], 2-3 (40-41), available at: http://magazines.mss.ru/nz/2005/2/nora22.html, accessed: 22.09.2019. (in Russ.).
6. Nora, P. (1999). Franciya - pamvat' [France-Memory], St. Petersburg, St. Petersburg University press, (in Russ.).
7. Khatton, P. (2004). Istoriva как iskusstvo pamyati [History as an Art of Memory]. St. Petersburg, Publishing «Vladimir Dal», (in Russ.).
8. Shtop-Rutkovska, K. (2015). Kibcrpamyat'. ili o chem my (ne) pomnim v seti. Analiz lokal'noi pamyati: Belostok i Lyublin [Cybermemory or what we (don't) remember in network. Analysis of local memory: Bialystok and Lublin], Sotsiologicheskie issledovaniya [Sociological researches], 4, pp. 130— 139. (in Russ.).
9. Shtompka, P. (2001). Social'noc izmenenie как travma [Social change like trauma]. Sotsiologicheskie issledovaniya [Sociological researches], 1, pp. 6-17. (in Russ.).
10. Shub, M. L. (2018). Kul 'turnavapamvat': sushchnostnye osobennosti i sociokul 'turnyepraktiki bytovaniya [Cultural memory: essential features and socio-cultural practices of existence]. Chelyabinsk: Chelyabinsk state Institute of culture, (in Russ.).
Шуб Мария Львовна - доктор культурологии, доцент, заведующая кафедрой культурологии и социологии Челябинского государственного института культуры.
shubka_8 3 @mail .ru
БИБЛИОГРАФИЧЕСКОЕ ОПИСАНИЕ СТАТЬИ
Шуб М. Л. Специфика медиа-репрезентации культурной памяти (на примере проекта «Бессмертный барак») // Знак: проблемное поле медиаобразования. 2020. № 2 (36). С. 181-186. DOI: 10.24411/2070-0695-2020-10219.
Shub М. L. Specificity of media representation of cultural memory (on the example of the project «Immortal barrack») // Znak: problemnoe pole mediaobrazovanija. 2020. № 2 (36), pp. 181-186. DOI: 10.24411/2070-0695-2020-10219.
