CC BY
29
К 180-летию со дня гибели А. С. Пушкина
УДК 83.3
М. В. Устратова
СПЕЦИФИКА ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЦЕЛОСТНОСТИ ПРОЗАИЧЕСКОГО ОТРЫВКА А. С. ПУШКИНА
Данная статья посвящена рассмотрению специфики внутренней самодостаточности, полноты и совершенства незавершенных сочинений Пушкина в контексте категории художественной целостности.
Ключевые слова: Пушкин, прозаический отрывок, художественная целостность.
Эстетическое чувство художественного совершенства, рождающееся в процессе апперцепции незавершенного прозаического сочинения Пушкина, в некоторой степени парадоксально, поскольку обнажает противоречие: самодостаточный отрывок. В связи с этим для ответа на закономерно возникающий вопрос — что делает незавершенное произведение, несмотря на его фрагментарность, полноценным — правомерно обратиться к категории художественной целостности.
Во-первых, целостность художественного текста творит непосредственно автор. С одной стороны, эндогенный стержень самодостаточности и полноты произведения наличествует на ментальном уровне в голове писателя, который «<...> не перестает мучиться цельностью, и ни на минуту не покидает его то щемяще-счастливое ощущение «всей картины», которое — как внутренняя мера или внутренний масштаб — руководит им на различных этапах творческого процесса» [5, с. 102]. Такой взгляд на творческую деятельность предполагает, что произведение с четко продуманной концепцией на этапе до материального воплощения на бумаге вынашивается автором как завершенное, замкнутое в себе целое. На указанную особенность «пропедевтической» жизни готового текста в мыслях поэта тонко указал О. Мандельштам: «Стихотворение живо внутренним образом, тем звучащим слепком формы, который предваряет написанное стихотворение. Ни одного слова еще нет, а стихотворение уже звучит. Это звучит внутренний образ, это его осязает слух поэта» [14, с. 65].
Примером того, как до фиксации на бумаге замысел существует в готовом виде в сознании писателя, может служить отрывок Пушкина «Участь моя решена. Я женюсь...» (12-13 мая 1830 года), который представляет собой размышление постфактум о произошедшем в жизни событии — помолвке с Натальей Гончаровой 6 мая 1830 года [21]. Авторская рефлексия в отрывке получает продуманное художественное оформление в виде автобиографических записей, предполагающих наррацию от первого лица. Кроме того, в произведении переплетаются детали, тождественные фактам биографии Пушкина, и детали, маскирующие личные черты поэта, что придает выводимым идеям универсальный характер.
С другой стороны, художественная целостность во многом зависит от «конструкторской» работы писателя, заключающейся в выстраивании произведения, приведении в гармонию всех его частей и элементов. Организованность и продуманность реализующей идею структуры, как одно из условий возникновения целост-
ности и красоты эстетического объекта, показательны, например, в отрывке «Несмотря на великие преимущества...» (1830 г.), посвященном не перестающей волновать Пушкина на протяжении всего творческого пути теме поэта и поэзии.
В данном произведении можно выделить три логические части: тезис, доказательство и вывод. В первой части посредством абстрактных рассуждений об участи поэтов, единственное преимущество которых заключается, как замечено с иронией, в праве «<...> ставить винительный вместо родительного падежа после частицы не и кой-каких еще, так называемых, стихотворческих вольностей <...>» [20, с. 391], нарратор приходит к выводу о том, что стихотворцы «<...> подвержены большим невыгодам и неприятностям. Зло самое горькое, самое нестерпимое для стихотворца есть его звание» [20, с. 391].
В условно вычленяемой второй части отрывка «Несмотря на великие преимущества...» на передний план выдвигается фигура поэта: «Мой приятель был самый простой и обыкновенный человек, хотя и стихотворец» [20, с. 410], присутствие которого решает задачу сближения повествования с реальностью посредством подтверждения умозаключений нарратора жизнью друга-стихотворца. На примере фактов его биографии рассказчик открывает противоречия, связанные с истинным искусством: если, с одной стороны, творческим процессом движет вдохновение: «Когда находила на него такая дрянь (так он называл вдохновение), то он запирался и писал в постеле с утра до позднего вечера, одевался наскоро, чтоб пообедать <...>, возвратившись опять ложился и писал до петухов» [20, с. 410], то, с другой — необходимость материальных благ: «Имея поминутно нужду в деньгах, приятель мой печатал свои сочинения» [20, с. 410].
Логически замыкают повествование слова автора о причинах, заставивших обратиться к некоторым событиям из жизни приятеля.
Значимость обдуманной авторской работы по композиционному и концептуальному выстраиванию произведения звучит в словах А. И. Галича, который, обозначив текст термином «изящный организм», вывел специфику свойства его целостности: «<...> органическая целость отличает изящное от прочих предметов, которые или по единству в разнообразии или по соразмерности занимают только смысл, а не чувства и воображение, или красивою наружностью пустых и бездушных форм пленяют чувство и воображение, не говоря ничего уму и сердцу» [8, с. 216].
Так, «целостность», т. е. двуединство и душевной, и умственной апперцепции отрывка Пушкина «Участь моя решена. Я женюсь...» реализуется благодаря избранной поэтом форме дневниковой записи от первого лица, которая не только обеспечивает доверительную интонацию повествования, но и настраивает на сопереживание герою, тем самым апеллируя к чувствам читателя. Мировоззренческие умозаключения автора, обращения, риторические вопросы — все, активизирующие сознание реципиента приемы, — «пленяют» и воображение, и ум.
Другой подход к раскрытию сущности свойств целостного художественного произведения можно обнаружить в сформулированном В. Г. Белинским утверждении: «Если мысль поэтического произведения истинна в самой себе, ясна и определенна для поэта, если произведение верно концепировано и достаточно выношено в душе поэта, — то в нем не может быть ни уродливых частностей, ни слабых мест, ни темных и непонятных выражений, ни недостатка во внешней отделке. Произведение, в таком случае, органически целостно: в нем нет ничего ни излишнего, ни недостающего; оно округлено: его начало вводит читателя в его смысл; последнее
слово замыкает собою все его содержание, так что читатель вполне удовлетворен и не может спросить: "Что же дальше?"» [3, с. 17].
В качестве примера «округленности» произведения можно обратиться к первому пушкинскому опыту в прозе — отрывку «Надинька», созданному в 1819 году, когда после выхода из Лицея попав в водоворот светской суеты, Пушкин попытался воспроизвести «<...> картины жизни петербургской аристократической молодежи, испытать метод письма с натуры» [19, с. 20].
По окончании прочтения текст «Надинька» ощущается завершенным и предполагает, что «<...> ни прибавить, ни убавить, ни изменить ничего нельзя, не сделав хуже» [6, с. 14]. Очевидно, что, с одной стороны, сократить какие-либо элементы повествования невозможно, поскольку отрывок — это характерная пушкинская мало-объемность при смысловой насыщенности каждой детали. С другой стороны, дополнять текст, в котором в изображении светской молодежи «<...> Пушкин доходит до той естественной грани, когда написанное обретает относительную законченность» [19, с. 24], не представляется уместным, несмотря на то, что финал оборван: «Оба сели на дрожки и полетели по мертвым улицам Петербурга» [20, с. 401]. Скорее всего, многоточие открывает сюжетные горизонты текста (жизнь героев продолжается, вечер перетекает в утро) и горизонты умозаключений реципиента по поводу представшей перед ним небольшой, но стремительной и динамичной сцены карточной игры, которой оказывается достаточно для раскрытия нравов петербургской молодежи: «Все бросили карты, встали из-за стола, всякий, докуривая трубку, стал считать свой или чужой выигрыш; поспорили, согласились и разъехались» [20, с. 401].
Что касается упомянутой В. Г. Белинским ясности авторской мысли — стержневой, скрепляющей все элементы художественного произведения — то она четко прослеживается в отрывках «Мы проводили вечер на даче.» и «Повесть из римской жизни», замысел которых — раскрыть различие между нравами современного Пушкину общества и нравами древнего мира — осуществлен, поэтому, несмотря на пре-рванность повествования, аудитория, дочитав до конца, не восклицает: «Что дальше?». Так, А. А. Ахматова замечает об отрывке «Мы проводили вечер на даче.»: «Все, в сущности, сказано. Едва ли читатель вправе ждать описания любовных утех Минского и Вольской и самоубийства счастливца» [2, с. 199-200].
Вторым компонентом, участвующим в формировании эстетической целостности произведения, выступает сам текст, а точнее, имплицитно присущие ему свойства.
Говоря о литературном произведении как объекте искусства, демонстрирующем категорию связности и логичности, следует иметь в виду его стремление предстать перед читающей публикой во всей полноте. В связи с чем, М. М. Гиршман выдвигает положение об абсолютной гармонической целостности любого, в том числе и эстетического объекта, которая детерминируется отражением бытийных закономерностей: «<...> 1) о мире как едином, связном целом; 2) об абсолютном движении становления человека и мира, саморазвитии бытия как основном качестве этого целого; 3) о бесконечном многообразии его различных проявлений; 4) о всеобщей внутренней взаимосвязи этих различных явлений» [9, с. 52].
В условиях принятия незаконченных сочинений Пушкина за эстетическую единицу возможна проекция выведенных ученым принципов.
Иллюстрацией к законам, обозначенным как «единство» мира и глубинная «взаимосвязь» явлений, может служить высказывание В. Г. Белинского: «Как ни дробите
жизнь, она всегда едина и цельна» [4, с. 285]. Отражение «цельности» жизни особенно характерно для фрагментарного повествования, которое в силу невозможности всесторонне изобразить континуальную действительность, фокусирует внимание на автономном элементе бытия, четко детерминируемом: например, отрывок Пушкина «Надинька» — это описание одного из вечеров светской молодежи; «Гости съезжались на дачу», «На углу маленькой площади», «Мы проводили вечер на даче.» — воссоздание сцен из жизни аристократии; отрывок «Часто думал я.» посвящен рождению ребенка; «Участь моя решена. Я женюсь.» — помолвке и т. д.
О сущности обособленного элемента бытия, в котором отражен весь мир, рассуждает В. Г. Белинский в статье «Взгляд на русскую литературу», делая оговорку о том, что положения его тезиса распространяются на «все роды художественных созданий»: «Повесть — распавшийся на части, на тысячи частей, роман; глава, вырванная из романа <.> Есть события, есть случаи, которых, так сказать, не хватило бы на драму, не стало бы на роман, но которые глубоки, которые в одном мгновении сосредоточивают столько жизни, сколько не изжить ее и в века <.> повесть перелетает с предмета на предмет, дробит жизнь по мелочи и вырывает листки из великой книги этой жизни. Соедините эти листки под один переплет, и какая обширная книга, какой огромный роман, какая многосложная поэма составилась бы из них! Как бы хорошо шло к этой книге заглавие: "Человек и жизнь"! Прекрасно было где-то сказано, что повесть есть краткий эпизод из бесконечной поэмы судеб человеческих!» [4, с. 246]. Многогранная метафора в связи с незаконченными сочинениями Пушкина может быть преобразована следующим образом: отдельное событие, эпизод действительности = прозаический отрывок как целостное произведение.
В подобном ракурсе выводимая в отрывке значимая единица действительности, извлеченная из непрерывного потока событий, которой «не хватило бы на повесть», с одной стороны, автономна и самодостаточна, а, с другой, — имеет глубинное сцепление с другими единицами.
Данную закономерность можно рассмотреть на примере отрывка «Гости съезжались на дачу.», в первой главе которого художественное отражение ситуации из жизни подчеркнуто фрагментарно. Формально перед читателем оказывается эпизод, выделенный из «бесконечной поэмы судеб человеческих» — Зинаида Вольская в кругу аристократов. Несмотря на то, что причинно-следственный контекст опущен, поскольку оборваны предшествующий и последующий кадры — где находилась и чем занималась героиня до приезда к княгине Д., и куда отправилась после, — повествование не утрачивает связи с другими обстоятельствами в судьбе женщины: например, затронуты факты биографии, связанные с детскими годами, с замужеством. В итоге, в фокусе внимания автора оказывается минимальная жизненная ситуация, достаточная для реализации его замысла.
Значимость изображения в произведении отдельного явления действительности подчеркивает А. Ф. Мерзляков в работе «Теория изящных искусств»: «Я приведу еще самое простое доказательство: приятно ли вам слушать в общественной беседе модного шарлатана, который от одной материи переходит к другой, ничего не кончивши; развалившись в креслах, он в одно время и в Петербурге, и в Китае, и в Японии? <...> Изъяснимся короче: два или многие предметы представить в драме — значит отнять или ослабить занимательность частную каждого из них» [15, с. 132].
Как можно заметить, Пушкин в незавершенных сочинениях соблюдает рекомендованное А. Ф. Мерзляковым правило, обеспечивающее художественному про-
изведению «порядок и стройность». Так, в отрывке «Мы проводили вечер на даче...» действие первой главы сосредоточено на аристократической беседе как отдельно взятой «материи» бытия, «занимательность» которой и попадает под перо. Пушкин не переходит от одной «материи» к другой, а, заканчивая описание нужного эпизода, обрывает финал, и другая «материя», переходящая на соседнее событийное звено жизненной цепи, остается незатронутой.
Возвращаясь к двум другим положениям М. М. Гиршмана, составляющим категорию целостности художественного текста, можно говорить о том, что в незавершенном прозаическом сочинении Пушкина законы о постоянном развитии бытия и о его бесконечном многообразии реализуются благодаря постановке финального многоточия и недосказанности, которые открывают перспективы читательских интерпретаций.
Специфику вариативности толкований можно проследить на примере отрывка «Часто думал я.», незавершенность формы которого создает впечатление краткой записи на бумаге суждения о положении членов семьи во время беременности жены, по поводу чего Г. П. Макогоненко замечает: «<...> этот отрывок в десять строк производит законченное впечатление, наподобие поздних пушкинских стихотворений, также кончающихся многоточием, в которых «незавершенность» является признаком их структуры» [13, с. 114].
Поскольку в произведении выводится описание не истории конкретной семьи: «Часто думал я об этом ужасном семейственном романе: воображал беременность молодой жены, ее ужасное положение и спокойное, доверчивое ожидание мужа» [20, с. 397], что подчеркивается высшей степенью обобщения — отсутствием индивидуализирующих имен действующих лиц: герои обозначены «муж», «жена» — то ситуация, на первый взгляд, как отражение универсальных законов семейной жизни, кажется типичной. Однако финальная сцена отрывка: «Он слышит первые крики новорожденного; в упоении восторга бросается к своему младенцу... и остается неподвижен...» [20, с. 414] наводит читателя на раздумья касательно причин странной «неподвижности» мужа: новоявленный отец замер от переполняющих его счастливых чувств или же это противоположная настораживающая «неподвижность».
Если принять во внимание наблюдения исследователей, устанавливающих связь отрывка «Часто думал я.» с романом «Арап Петра Великого» — Б. Л. Мод-залевский в описании рукописей Пушкина предлагает рассматривать текст «Часто думал я.» как черновик «Арапа Петра Великого» [16, с. 11]; Ю. Г. Оксман — как предисловие к роману [18] — то в обнаруживающемся контексте «черного ребенка» оцепенение отца будет свидетельством недоумения и ужаса.
Считать отрывок, написанный около 1833 года, частью романа, работу над рукописью которого Пушкин оставил в 30-е годы, не предоставляется возможным. Кроме того, о несоответствии аспектов содержания и стиля изложения двух произведений справедливо замечание Н. В. Измайлова: отрывок «Часто думал я.» «<...> вряд ли можно включить <.> в роман о царском арапе. Он носит чисто личный, лирический оттенок размышления, а не повествования («часто думал я, воображал» и т. д.). Таких размышлений нет в романе, который ведется строго эпически» [17, с. 154].
Однако весьма знаменательно, что некоторая сюжетная связь текстов явственно проступает. В дневнике А. Н. Вульфа находим запись, касающуюся «Арапа Петра Великого»: «Показал он мне только что написанные первые две главы романа в прозе <.> Главная завязка этого романа будет, — как Пушкин говорит, — неверность
жены сего арапа, которая родила ему белого ребенка и за то была посажена в монастырь» [7, с. 325]. Эта же тема «неродного», «не своего» ребенка звучит в одном из автобиографических набросков, во время создания которых Пушкин много думал о судьбе прадеда: «В семейственной жизни прадед мой Ганнибал так же был несчастлив, как и прадед мой Пушкин. Первая жена его, красавица, родом гречанка, родила ему белую дочь» [20, с. 313]. Вполне вероятно, что частная жизнь Ганнибала послужила поводом к размышлениям Пушкина о моральных принципах современного общества, которые оформились в заметку «Часто думал я...».
Резюмируя принципы соответствия перечисленных М. М. Гиршманом закономерностей бытия эстетического объекта и незавершенного сочинения Пушкина, правомерно говорить об эстетической целостности прозаического отрывка, результат апперцепции которого приводит реципиента к чувствованию красоты.
Таким образом, не претендуя на исчерпывающее теоретическое рассмотрение категории целостности художественного произведения в ее контексте, мы обратились к незавершенным прозаическим сочинениям Пушкина с целью выяснения специфики их внутренней самодостаточности и полноты.
Прежде всего, следует отметить неустойчивость и субъективность возникновения у реципиента незавершенного пушкинского сочинения чувства эстетической гармонии. Индивидуальность восприятия показательна, например, в связи с «Романом в письмах», который издатели собрания сочинений Пушкина, помещая в раздел «Романы и повести» наряду с «Повестями Белкина» и «Капитанской дочкой», идентифицируют как целостное самостоятельное художественное произведение; а критики и литературоведы «Роман в письмах» с едва намеченным сюжетом и оборванным финалом маркируют как вступительную часть прозаического повествования. Так, в живописи эскиз может быть рассмотрен двусторонне: как набросок, подготовительная работа и как самостоятельное произведение, обладающее художественными достоинствами.
Имплицитно целостным отрывок существует еще на этапе до воплощения на бумаге в сознании Пушкина. Эта завершенная полная «картина» — итог аналитического авторского осмысления действительности — предполагает четкое композиционное и концептуальное выстраивание прозаического отрывка, подбора конкретному материалу подходящей для него формы (заметка, дневниковая запись, очерк), что соответствует положению: «Максимальная организованность текста и есть первое необходимое условие возникновения художественной целостности» [10, с. 13].
Соглашаясь с мыслью А. Кобрина: «Пушкинские фрагменты предполагают целое, но сами являются маленькими кусочками, где это «целое» уже полностью и окончательно явлено» [11], можно говорить о том, что отрывок Пушкина, являясь «кусочком», в котором изображен отдельный эпизод действительности, в то же время сосредоточивает в себе всю сущность законов бытия. Отрывок исчерпан, в нем нет избыточных или недостающих элементов — все в гармонии, поэтому несмотря на внешнюю фрагментарность повествования, благодаря внутренней красоте, согласованности и невыразимому звучанию текста, создается впечатление его целостности.
Литература
1. Абрамовских Е. В. Типологические особенности креативной рецепции незаконченных произведений А. С. Пушкина [Электронный ресурс]: URL: http://cyberleninka.ru/article/n/tipologicheskie-osobennosti-kreativnoy-retseptsii-nezakonchennyh-proizvedeniy-a-s-pushkina
2. Ахматова А. А. О Пушкине. М.: Книга, 1989.
3. Белинский В. Г. О русской повести и повестях г. Гоголя («Арабески» и «Миргород») // Белинский В. Г. Полное собрание сочинений: в 12 т. Т. 1. М.: АН СССР, 1953.
4. Белинский В. Г. Взгляд на русскую литературу 1847 года // Белинский В. Г. Полное собрание сочинений: в 12 т. Т. 10. М.: АН СССР, 1953.
5. Вайман С. Т. Бальзаковский парадокс. М.: Советский писатель, 1981.
6. Введение в литературоведение / Под ред. Л. В. Чернец. М.: Высшая школа; Академия, 2006.
7. Вульф А. Н. Из «Дневника» // Пушкин в воспоминаниях современников. СПб.: Академический проект, 1998.
8. Галич А. И. Опыт науки изящного // Русские эстетические трактаты первой трети 19 века: в 2 т. Т. 2. М.: Искусство, 1974.
9. Гиршман М. М. Литературное произведение: теория и практика анализа. М.: Высшая школа, 1991.
10. Есаулов И. А. К разграничению понятий «целостности» и «завершенности» // Литературное произведение и литературный процесс в аспекте исторической поэтики: Межвузовский сборник научных трудов. Кемерово, 1988. С. 17.
11. Кобрин К. Рассуждение о фрагменте // Гипотезы об истории. М., 2002. С. 51-63 [Электронный ресурс]: URL: http://ec-dejavu.ru/f/Fragment.html
12. Литературные манифесты западноевропейских романтиков / Под ред. А. С. Дмитриева. М.: Изд-во МГУ, 1980.
13. Макогоненко Г. П. Творчество А. С. Пушкина в 1830-е годы. Л.: Художественная литература, 1982.
14. Мандельштам О. Э. Разговор о Данте. М.: Искусство, 1967.
15. Мерзляков А. Ф. Теория изящных искусств // Русские эстетические трактаты первой трети 19 века: в 2 т. Т. 1. М.: Искусство, 1974.
16. Модзалевский Б. Л. Описание рукописей Пушкина, находящихся в музее А. О. Онегина в Париже // Пушкин и его современники. Вып. XII. СПб.: Типография Императорской Академии наук, 1909.
17. Неизданный Пушкин. СПб.: Атеней, 1922.
18. Оксман Ю. Г. Декабристы. СПб., 1926.
19. Петрунина Н. Н. Проза А. С. Пушкина. Л.: Наука, 1987.
20. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 16 т. Т. VIII. Повести и романы. Путешествия. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1948.
21. Фейнберг И. Л. Читая тетради Пушкина. М.: Советский писатель, 1985.
Об авторе
Устратова Мария Викторовна — аспирант кафедры литературы Псковского
государственного университета; ПсковГУ, Россия.
E-mail: [email protected]
M. V. Ustratova
THE SPECIFICITY OF THE ARTISTIC INTEGRITY OF A PROSE PUSHKIN'S
FRAGMENT
This article is devoted to the specifics of internal self-sufficiency, completeness and
perfection of Pushkin's prose in the context of the category of artistic integrity.
Key words: Pushkin, prose fragment, art integrity.
About the author
Ustratova Maria Victorovnа — Post-graduate student of Chair of Literature, Pskov
State University, Russia.E-mail: [email protected]
