CC BY
31
DOI: 10.23859/1994-0637-2019-2-89-11 УДК 81'42
Бужинская Дарья Сергеевна
Кандидат филологических наук, Магнитогорский государственный технический университет им. Г. И. Носова (Магнитогорск, Россия) E-mail: [email protected]
СПЕЦИФИЧЕСКАЯ ФУНКЦИЯ
ВОПРОСНО-ОТВЕТНЫХ ЕДИНСТВ
В СТРУКТУРЕ ХУДОЖЕСТВЕННОГО
ПОВЕСТВОВАНИЯ
(НА МАТЕРИАЛЕ РОМАНА
Л. ТОЛСТОГО «ВОЙНА И МИР»)
Аннотация. Автор рассматривает функциональный потенциал вопросно-ответных единств в пространстве повествовательной структуры художественного текста как поликодовой структуры. Системный анализ текстовых фрагментов с вопросно-ответными единствами выявил их использование в роли маркеров композиционного членения текста, в функции экспликатора авторской интенции и функции объективации психологической характеристики персонажей.
Ключевые слова: лингвистика текста, вопросно-ответные единства, поликодовая структура, композиция, интерпретация_
© EyiiniCK'iiii fl. C., 2019
Buzhinskaya Dar'ya Sergeevna
PhD in Philology Sciences, Nosov Magnitogorsk State Technical University (Magnitogorsk, Russia) E-mail: [email protected]
THE SPECIFIC FUNCTION OF QUESTION-ANSWER DIALOGICAL UNITIES IN THE STRUCTURE OF LITERARY TEXT (BASED ON L. TOLSTOY'S NOVEL "WAR AND PEACE")
Abstract. The author considers the functional potential of question-answer dialogical unities in the area of narrative structure as a polycode structure in the literary text. The system analysis of text fragments with question-answer dialogical unities shows their use in the role of markers in the compositional text division, the explicit function of author's intension and the objective function of psychological characters' features.
Keywords: text linguistics, question-answer dialogical unities, polycode structure, composition, interpretation_
Введение
Лингвистика текста на этапе формирования исследовательской парадигмы поставила перед собой амбициозную цель - описать условия «правильной» человеческой коммуникации [12]. Осознание истинного масштаба проблемы не заставило себя ждать: оставаясь в лоне лингвистики, новая наука должна была интегрировать всю совокупность знаний о природе социального взаимодействия, имя которому - коммуникация. Думается, что названный Т. М. Николаевой «дискуссионным» вопрос о границах науки о тексте [8] остается столь же далеким от решения, как и в 90-е гг. XX в., если не еще более далеким, учитывая наблюдаемое увеличение числа наук, объектом которых становится текст на естественном человеческом языке. При этом все они (психолингвистика, прагматика, культурология, риторика, стилистика, теория пресуппозиций, коммуникология и когнитивистика - перечень может быть продолжен), обращаясь к тексту, стремятся прежде всего вывести правила «логического развертывания содержания» и правила «прагматического характера», в совокупности составляющие «общий фонд знаний» автора и адресата и определяющие эффек-
116 Вестник Череповецкого государственного университета • 2019 • №2
тивность коммуникации [8, с. 267], т. е. гарантирующие возможность понимания сообщения.
Характерное для современного этапа развития теории текста представление об объекте было сформулировано еще Ю. М. Лотманом: «Функционально текст используется не как сообщение, а как код, когда он не прибавляет нам каких-либо сведений к уже имеющимся, а трансформирует смыслоосмысление порождающей тексты личности и переводит уже имеющиеся сообщения в новую систему значений» [10, с. 38]. Принципиальная поликодовость текста и определяет доминирование в исследованиях принципа интеграции. Причем следование этому принципу равно предполагается в изучении процессов и текстопорождения, и текстовосприятия: деятельность интерпретатора заключается в сопоставлении текстового знака как элемента кодовой системы уже известному знаку как элементу других кодов, которыми интерпретатор владеет. (В этом контексте правомерно обратиться к научному наследию А. А. Потебни, который рассматривал «понимание» как «происходящее от самого себя»: люди «затрагивают друг в друге то же звено цепи чувственных представлений и понятий, прикасаются к тому же клавишу своего духовного инструмента, вследствие чего в каждом восстают соответствующие, но не те же понятия» [14, с. 140-142]).
В нашем случае основу интерпретации фрагментов текста романа Л. Толстого «Война и мир» составляет соотнесенный анализ элементов нескольких кодовых систем:
1) языкового кода (вопросно-ответные единства);
2) коммуникативного, или лингвопрагматического (тип коммуникативного взаимодействия);
3) собственно текстового (персонаж как языковая личность и как субъект внутритекстовой коммуникации [16], [17]).
Вопросно-ответное единство (диалогическое единство, интеракция) формально представляет собой объединение в линейной цепи двух и более микрофрагментов текста, соотносимых в пространстве изображаемого художником «возможного мира» с разными субъектами речи - персонажами [16]. Онтологически вопросно-ответное единство как конструктивный элемент текста восходит к речевому акту как элементу естественной коммуникации. Однако, будучи отнесенными к разным кодовым системам, они обнаруживают значимые отличия как на уровне референции (реальная действительность - «воображаемый мир»), так и на уровне субъектной отнесенности (речь идет об отмеченной в исследованиях Л. Н. Чурилиной двойной иллокуции - «говорящего» персонажа и стоящего за ним автора, и двойного же перлоку-тивного эффекта, оказываемого, с одной стороны, на внутри-текстового субъекта (персонаж-собеседник), с другой - на за-текстового (читатель-интерпретатор) [16], [17]).
Учитывая объективно сложную систему кодовых зависимостей, мы предполагаем, что исследование функциональной нагрузки вопросно-ответных единств в пространстве текста может стать основой его интерпретации. Важно, что общепризнанная «эпичность» толстовского повествования обусловила некоторое невнимание к внутренним и внешним монологам и диалогам его героев.
Вестник Череповецкого государственного университета • 2019 • №2
117
Основная часть
К числу специальных функций вопросно-ответных единств в тексте романа можно отнести их использование в роли маркеров композиционного членения [2]. Остановимся подробнее на рассмотрении неоднократно используемого Толстым в «Войне и мире» приема: вопрос одного из персонажей продуцирует не только ответ или умолчание другого действующего лица, но и членение текста; в этом случае автор в следующем за вопросно-ответным единством фрагменте акцентирует внимание на его смысловой значимости.
На этот специфический композиционный прием обратил внимание Б. М. Эйхенбаум, использовавший выражение «монтажный кадр» в ходе комментария «раздвижения» и «педалирования» Толстым языковой метафоры А. Тьера [18, с. 339-340]. Несколько замечаний о родстве методов изображения, используемых Л. Н. Толстым, и средств современного кино (родство кодов), в частности съемки «крупными планами», сделал П. П. Громов [5, с. 112, 166, 196]. Возможно, некоторые особенности работы Л. Н. Толстого с текстом определялись «духом времени»: новое восприятие требовало использования новаторских приемов, генетически связанных с другими видами творчества, другими системами кодирования информации. Кстати, именно «монтажный принцип» Ю. М. Лотман выделяет как черту культуры XX века, замечая хронологическое предшествование собственно монтажному приему в кино соответствующих построений в живописи и поэзии [11]. Пожалуй, в перечень предшественников правомерно внести и Л. Н. Толстого.
Возвращаясь к рассмотрению указанного нами толстовского приема, отметим -каждый раз своеобразной «входной дверью», указанием на перенесение фокуса внимания на новый объект оказывается вопросно-ответное единство. Примеры подобной композиционной модели организуют эпическое повествование «Войны и мира».
(1) Уже в начале романа читатель впервые сталкивается с использованием вопросно-ответных единств в функции маркеров композиционных границ текста. Характерным образцом такого членения текста служит основание для разделения глав V и VI (ч. 1, т. 1). Финальные фразы главы V таковы:
«- Ну, для чего вы идете на войну? - спросил Пьер.
- Для чего? Я не знаю. Так надо. Кроме того, я иду... - Он остановился. - Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь - не по мне!» [15, т. 4, с. 35].
Следующую главу открывает предложение: «В соседней комнате зашумело женское платье». Что явилось для автора поводом расчленить на главы единый временной и пространственный континуумы? Почему объединить в VI главе сцену семейного объяснения князя Андрея и маленькой княгини, диалоги Болконского и Пьера, сцену кутежа у Курагина можно, а последовательное течение беседы двух друзей необходимо прервать? Безусловно, случайной предложенную фрагментацию текста признать нельзя. Очень точно подобные ситуации характеризует замечание Ю. М. Лотмана, сделанное им по другому поводу: «...кажущаяся неоконченность или неначатость являются в художественном произведении особо маркированным конструктивным приемом» [11, с. 430].
Представляется, что здесь авторская интенция направлена на то, чтобы дать обширное дополнение, объяснение и комментарий к скупому ответу князя Андрея. Следующий за репликой-ответом персонажа фрагмент текста является собственно
118 Вестник Череповецкого государственного университета • 2019 • №2
авторской ее интерпретацией - объяснением «на конкретных примерах» того, какая именно у князя Андрея «эта жизнь» и почему она «не по мне».
В предложенном автором композиционном членении на главы перед читателем предстает «крупный план», спровоцированный вопросом. Несовпадение ценностей, норм и даже светских манер Болконского и княгини Лизы, их взаимное несчастье проявится в этой главе многовариантно. И самыми показательными в этом отношении для читателя оказываются именно вопросно-ответные единства. Например, первой фразой персонажа в VI главе становится вопрос княгини Лизы:
«- Отчего, я часто думаю, - заговорила она, как всегда, по-французски, поспешно и хлопотливо усаживаясь в кресло, - отчего Анет не вышла замуж? Как вы все глупы, messieurs, что вы на ней не женились» [15, т. 4, с. 35-36].
Трудно определить истинный жанр этого высказывания - ни вопрос, ни побуждение к действию. Ведь не сватает же княгиня Лиза двадцатилетнему Пьеру и собственному мужу сорокалетнюю Анну Павловну?! Просто продолжает светскую беседу (со свойственными ей концертностью и ритуальностью [6]), не учитывая факта смены коммуникативной ситуации. Поверхностность и формализованность этой фразы, включающей в себя одновременно и вопрос, и ответ, автор подчеркнул указанием на выбор субъектом речи французского языка. Для речевой характеристики этой героини двуязычие было бы авторским расточительством.
Заметим, что, вторгаясь в диалог друзей продолжением светского праздноречи-вогополилога, не допускающего личностных реплик, княгиня Лиза все-таки проявляет в своем вопросе внутреннюю омраченность неудачным супружеством: Болконскую заботит мысль о том, что объединяет людей в семью; готовность обвинять мужа тоже вполне проявлена - движение беседы предопределено. Все последующие вопросы и ответы княгини Лизы в этой главе (сменяя тон от капризно-игривого, которым она говорила с Ипполитом в гостиной Шерер, до откровенно-сердитых слез) помогут читателю ответить на вопрос, почему для Болконского «эта жизнь не по мне». Можно утверждать, что вся VI глава является развернутым ответом автора на вопрос Пьера, адресованный Болконскому.
Полагаем, что такого рода отношения между единицами композиционного членения романа могут служить иллюстрацией к утверждению М. М. Бахтина: «Все синтаксические словесные связи, чтобы стать композиционными и осуществлять форму в художественном объекте, должны быть проникнуты единством чувства связующей активности, направленной на ими же осуществляемое единство предметных и смысловых связей познавательного или эстетического характера, - единством чувства напряжения и формирующего охвата, обымания извне познавательно-этического содержания» [1, с. 84-85].
(2) Вопросно-ответное единство используется как основание для отбивки внутри VI главы, отделяющей сцену кутежа у Курагина:
«- Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить? - Честное слово!» <...>
«...Хорошо бы было поехать к Курагину», - подумал он... Он поехал к Курагину» [15, т. 4, с. 41-42].
Вестник Череповецкого государственного университета • 2019 • №2
119
(3) Глава XII [15, т. 4, с. 67-68] завершается вопросом Друбецких к Курагину о Пьере, находящемся в неопределенном положении в доме умирающего отца. Следующая за нею глава [15, т. 4, с. 68] открывается прямым авторским комментарием к характеру существования Пьера в Москве вообще и в отчем доме в частности, а в финальной части главы - фрагмент «знакомство Безухова с Друбецким» - через систему вопросов и ответов обнажатся важнейшие для понимания личности собеседников черты, и одновременно наметятся пути и причины светских «провалов» Пьера.
(4) Глава, представляющая ссору старших Ростовых из-за подвод, предназначенных для вывоза «детского состояния», но отданных раненым, завершается появлением Наташи:
«- Папа! О чем вы это?.. Отчего ж маменька не хочет?
- Тебе что за дело? - крикнул граф. - Наташа отошла к окну и задумалась.
- Папенька, Берг к нам приехал, - сказала она, глядя в окно» [15, т. 6, с. 323].
Глава закончилась, поставив перед Наташей один из первых в ее жизни серьезных вопросов - вопрос о выборе собственной системы координат, встроенной в ценности одновременно общечеловеческие и узкосемейные, патриотические и утилитарные. В следующей главе Наташа ответит не только себе, но и Пете, отцу, матери, и своим выбором объединит их не только в семье, но и с собственной дворней, с отступающей армией, с воюющей Россией.
Формально этот ответ облечен в вопрос: «Разве мы немцы какие-нибудь?» [15, т. 6, с. 326]. В данном вопросе-ответе проявятся сразу две интенции: во-первых, убеждение всех Ростовых в правоте старого графа и побуждение к соответствующему активному действию; во-вторых, отрицание философии и жизненной практики, олицетворяемой Бергом. Первое утвердится вторым. Толстой прямо указывает, как Наташа, слушая зятя, увлеченного своей карьерой в «российском воинстве» и одновременно приобретением этажерочки «по случаю» (почти мародерством), «не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого-то вопроса, смотрела на него» [15, т. 6, с. 325].
(5) Другим образцом использования вопросно-ответного единства при композиционном членении текста служит описание командировки князя Андрея в Брюнн. Глава VIII завершается почти возбужденно-радостным ответом гусарского полковника на вопрос: «А про потерю спросят? - Пустячок! - два гусара ранено, и один наповал...» [15, т. 4, 188]. Следующая глава представит поездку князя Андрея в Брюнн с донесением и изменение хода мыслей героя, в итоге воспринимающего выигранное сражение все более далеким - «пустячком». Очередная, Х-я, глава превратит сообщение Болконского после беседы с Билибиным в «совершенный пустяк».
Своего рода «противоположная» нагрузка - не расчленение, но связывание - возлагается автором на группу дистантно удаленных друг от друга вопросно-ответных единств, которые используются в функции специального средства когезии.
Так, глава XVII завершается восторженным изумлением Наташи на ее первом балу: «Как могут люди быть недовольны чем-то? Все должны быть счастливы» [15, т. 5, с. 214]. Следующая за ней глава представит новый взгляд князя Андрея на самого себя, спровоцированный открытием Государственного совета: «Разве это может сделать меня счастливее?» [15, т. 5, с. 215]. Затем Болконскому «стало удивительно, как он мог так долго заниматься такою праздной работой» [15, т. 5, с. 219]. А в главе
120 Вестник Череповецкого государственного университета • 2019 • №2
XIX герой нанес визит Ростовым и утвердился в новом мировосприятии: «...пока жив, надо жить и быть счастливым» [15, т. 5, с. 221].
К приведенному перечню показательных случаев композиционного членения текста посредством вопросно-ответных единств можно добавить обнаруженные П. П. Громовым «ответные» отношения еще трех глав «Войны и мира» [15, т. 5, с. 155-159]. Исследователем замечено, что, описывая эволюцию представлений князя Андрея о славе, чести и достоинстве от их тщеславного приоритета над всем до развенчания, Толстой делает «композиционную перебивку». Между Шенграбенским и Аустерлицким сражениями представлен ряд сцен мирной жизни: история женитьбы Пьера и несостоявшегося сватовства Анатоля к княжне Марье. При этом автор допускает «хронологический сбой», так как экспансии курагинского семейства датируются зимой 1805 г., а события Аустерлица - осенью. По мнению литературоведа, «...эти хронологические сдвиги определяются смысловыми задачами: женитьба Пьера и несостоявшаяся женитьба Анатоля даются как параллели к судьбе, к внутренней логике поведения князя Андрея. «Насилие» как жизненный принцип в частной жизни сопоставляется с попытками применять «насилие», искусственную подгонку жизни под заранее спланированные схемы в трагическом деле войны» [5, с. 156-157]. П. П. Громов высказывает предположение, что сдвиг в хронологии, запутывая представления читателя о течении времени, одновременно проясняет логику закономерности грядущих изменений, крушений в системе мировосприятия князя Андрея. Таким образом, следующие друг за другом несколько глав комментируют, взаимно поясняют друг друга, служат «ответом» на вопрос о содержательно-концептуальной информации.
Не меньшую значимость в процессе интерпретации авторского замысла имеют вопросно-ответные единства, используемые в функции средств объективации авторской характеристики персонажа как субъекта изображаемой коммуникации.
На рауте у А. П. Шерерв первые появляющийся на страницах романа Пьер представляется и хозяйке, и обществу (и, как следствие, читателю) двойным вопросом, загадкой [15, т. 4, с. 15]. И от него ждут, и он сам ждет чего-то неведомого: общество от Пьера - со страхом; Пьер от общества - с радостным волнением. Эти взаимные «вопросы ожидания», почти не проявленные вербально, содержательно определяют саму атмосферу вечера у Анны Павловны и одновременно структурно организуют II - VI главы (1 ч. 1 т.). Характерно, что собственно вопросительных синтаксических структур в этих главах немного, но именно они демонстрируют читателю характер светской беседы и «светскую бестактность» юного Пьера, нарушение им принятых коммуникативных норм.
В главе II Пьер обстоятельно отвечает на вопрос А. П. Шерер, заданный лишь с тем, «чтобы сказать что-нибудь и вновь обратиться к своим занятиям» [15, т. 4, с. 16]. Характер психологического несовпадения механизма светского общения и логики душевных движений Пьера определен грамматически - несовпадением формального вопроса и реально-информативного эмоционально значимого ответа. Последующая глава III становится развернутой иллюстрацией к этому заявленному несовпадению: беседы - светскую и оживленно-естественную - как взаимоисключающие типы общения Толстой покажет в этой главе крупнее и подробнее.
Вестник Череповецкого государственного университета • 2019 • №2
121
Последовательно читателю представлены два вопроса, обращенные к аббату: Пьером - о европейском равновесии и Анной Павловной - о климате:
«Действительно, Пьеру удалось завязать с аббатом разговор о политическом равновесии... Оба слишком оживленно и естественно слушали и говорили, и это не понравилось Анне Павловне...
- Как же вы найдете такое равновесие? - начал было Пьер; но в это время подошла Анна Павловна и, строго взглянув на Пьера, спросила, как он переносит здешний климат. Лицо итальянца вдруг изменилось и приняло оскорбительно притворное, сладкое выражение...
- Я так очарован прелестями ума и образования общества, в особенности женского, в которое я имел счастье быть принят, что не успел еще подумать о климате, -сказал он» [15, т. 4, с. 20-21].
Принуждением к смене проблемного вопроса, заданного Пьером, на этикетную формулу Анна Павловна демонстративно требует от собеседников изменения самой манеры общения: оно должно быть не менее формальным и не более оживленно-естественным, чем это принято в светском салоне. Показателен и ответ итальянца на предложенный "этикетный" вопрос. Очевидно, что автор вовсе не случайно предварил ответную реплику описанием невербальных средств коммуникации - мимических движений и интонационного рисунка речи. Это невербальное сопровождение озвученной фразы маркирует смену типа общения.
Еще более показательны вопросно-ответные единства, используемые в презентации коммуникативной манеры князя Андрея Болконского; каждая из мгновенно сменяющихся вопросно-ответных пар представляет различные типы общения:
(1) «- Vousenroles pour la querre? mon prince? (Вы собираетесь на войну, князь?) -сказала Анна Павловна.
- Le qeneral Koutouzoff, - сказал Болконский, ударяя на последнем слоге zoff, как француз, - a bien voulu de moi pour aide-de-camp... (Генералу Кутузову угодно меня себе в адъютанты)
-Et Lize? Votre femme? (А Лиза, ваша жена?)
(2) - Она поедет в деревню.
- Как вам не грех лишать нас вашей прелестной жены?
(3) - Andre, - сказала его жена, обращаясь к мужу тем же кокетливым тоном, каким она обращалась и к посторонним, - какую историю нам рассказал виконт о m-lle Жорж и Бонапарте!
Князь Андрей зажмурился и отвернулся. Пьер, со времени входа князя Андрея в гостиную не спускавший с него радостных, дружелюбных глаз, подошел к нему и взял его за руку. Князь Андрей, не оглядываясь, сморщил лицо в гримасу, выражавшую досаду на того, кто трогает его за руку, но, увидав улыбающееся лицо Пьера, улыбнулся неожиданно-доброю и приятною улыбкой.
(4) - Вот как!.. И ты в большом свете! - сказал он Пьеру.
- Я знал, что вы будете, - отвечал Пьер. - Я приеду к вам ужинать, - прибавил он тихо... Можно?
- Нет, нельзя, - сказал князь Андрей смеясь, пожатием руки давая знать Пьеру, что этого не нужно спрашивать» [15, т. 4, с. 21-22].
122 Вестник Череповецкого государственного университета • 2019 • №2
Первый тип общения представлен в рамках обмена вопросно-ответными репликами князя Андрея и хозяйки: в этом коротком светском, ни к чему не обязывающем подчеркнуто вежливом диалоге проявляется и высокий уровень владения коммуникативным навыком, и одновременно отсутствие у Болконского потребности в таком общении. Он легко входит в разговор, подхватывая и даже развивая предложенный стиль: уж если говорить по-французски, то «как француз», уж если делиться личными планами, то отстраненно, демонстрируя собственную значительность и востребованность на избранном поприще. Но так же легко герой прокладывает в диалоге демаркационную линию - вторую ответную реплику он неожиданно дает по-русски (2). Внешне поддерживая «этикетный» разговор, князь Андрей одновременно демонстрирует партнеру по коммуникации нежелание обсуждать семейные дела и свою готовность не играть «по правилам», не соответствовать формальным ожиданиям общества.
В изображении коммуникативного взаимодействия персонажей автором используется система «увеличительных стекол» - реплики-ответы не только укрупненно показывают следующий объект авторского внимания и собственно разговора, но и одновременно предваряют представление другого типа общения. Так, русскоязычный ответ князя обнаруживает «болевую точку» разговора. Следующий за ним вопрос А. П. Шерер фокусирует ее внимание на проблеме треугольника «Болконский -Лиза - светское общество». Отсутствие реакции князя Андрея на обращенную к нему реплику-вопрос не только свидетельствует об умении героя выйти из разговора так же легко, как и войти в него или изменить его направление, но и подготавливает внешнего адресата (читателя) к пониманию следующего вопросно-ответного хода -«диалога» князя Андрея с женой (3). Ответной реакцией Болконского будет лишь невербальная демонстрация - «зажмурился и отвернулся» - второй тип общения (фактически отказ от него).
Этот не-ответ не только в свою очередь характеризует персонажа, но и, расширяя смысловой потенциал, вводит читателя в третий диалог - Болконского с Пьером (4). Вопросно-ответное единство «Можно? - Нет, нельзя» представляет читателю принципиально иной тип межличностного взаимодействия - счастье абсолютного понимания без учета способа формального выражения мысли, поскольку отрицательный ответ на вопрос относится скорее к ироничному обыгрыванию принятых правил светской беседы.
Таким образом, система вопросно-ответных единств в границах одного текстового фрагмента (изображенная коммуникативная ситуация - беседа) представляет четыре типа коммуникативного взаимодействия, вступающих между собой в антагонистические отношения. Этот прием «столкновения антагонистов» Толстой неоднократно использует на страницах романа.
Отметим, что градация типов коммуникативного взаимодействия - от абсолютно формального (лишенного смысла) до абсолютного понимания (без опоры на форму) - в рассмотренном фрагменте текста только намечена. Вопросно-ответные единства первых страниц романа задают для внешнего адресата (читателя, интерпретатора) некую программу «психологического рисунка» героев: каждая из приведенных реплик самого князя Андрея и обращенных к нему могла бы стать основой для диагно-
Вестник Череповецкого государственного университета • 2019 • №2
123
стирования характера межсубъектных отношений и дальнейшего движение их судеб.
Выводы
Использование в анализе вопросно-ответных единств в тексте романа «Война и мир» метода соотнесения кодовых систем позволил выявить набор специальных функций.
В результате наделения функцией «маркер композиционного членения» вопросно-ответное единство становится средством экспликации авторской интенции, инструментом психологической характеристики персонажей как субъектов внутритекстовой коммуникации и, как следствие, своеобразным ключом для интерпретации текстового смысла.
Нельзя не согласиться с И. А. Потаповым в том, что: «Приемы композиционного построения «Войны и мира» у Толстого играют необычайно активную роль в выяснении отдельных тем и духовного облика героев. Так, чередование глав, логика их следования определяется не только хронологией исторического события, но и философскими соображениями автора, занимающими его этическими и нравственными проблемами... В результате композиция «Войны и мира» имеет свой бессловесный язык, подсказывающий авторское решение сложных вопросов, могущих вызвать затруднение читателя» [13, с. 272]. Разделяя точку зрения исследователя, подчеркнем, что анализ вопросно-ответных единств в лексико-синтаксической структуре текста «Войны и мира» дает основания для развития этого суждения в сторону конкретизации в аспекте формально-содержательных отношений.
К многочисленным известным литературоведению методам и средствам толстовского изображения диалектики души, диалектики поступка и диалектики авторского отношения следует добавить и лингвокогнитивный анализ элементов языкового кода, трансформирующихся под влиянием контекста, в том числе и контекста изображаемой коммуникативной ситуации.
Литература
1. Бахтин М. М. Литературно-критические статьи. М.: Художественная литература, 1986. 543 с.
2. Бужинская Д. С. «Стихия вопрошания» в романе Л. Н. Толстого «Война и мир»: дис. ... канд. филол. наук. Магнитогорск: [б. и.], 2004. 203 с.
3. Власкин А. П. Художественная избыточность воображения в творческой практике Ф. М. Достоевского // Актуальные проблемы современной науки, техники, образования. Магнитогорск. 2013. № 71. С. 322-325.
4. Гальперин И. Р. Текст как объект лингвистического исследования. М.: Наука, 1981. 140 с.
5. Громов П. П. О стиле Льва Толстого: Диалектика души в «Войне и мире». Л.: Художественная литература, 1977. 488 с.
6. Дементьев В. В. Непрямая коммуникация и ее жанры. Саратов: Саратовский государственный университет им. Н. Г. Чернышевского, 2000. 245 с.
7. Золотова Г. А. Коммуникативные аспекты русского синтаксиса. М.: Наука, 1982. 368 с.
8. Лингвистический энциклопедический словарь / гл. ред. В. Н. Ярцева. М.: Советская энциклопедия, 1990. 5987 с.
124 Вестник Череповецкого государственного университета • 2019 • №2
9. Лосева Л. М. Как строится текст. М.: Просвещение, 1980. 94 с.
10. Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. М.: Языки русской культуры. 1996. 464 с.
11. Лотман Ю. М. Семиосфера. Культура и взрыв. Внутри мыслящих миров. Статьи. Исследования. Заметки. СПб.: Искусство, 2000. 705 с.
12. Новое в зарубежной лингвистике. Лингвистика текста. М.: Прогресс. Вып. 8. 1978. 479 с.
13. Потапов И. А. Роман Л. Н. Толстого «Война и мир». М.: Просвещение, 1970. 302 с.
14. Потебня А. А. Эстетика и поэтика. М.: Искусство, 1976. 614 с.
15. Толстой Л. Н. Война и мир // Собр. соч. в 22 т. М.: Художественная литература, 1981. Т. 4-7.
16. Чурилина Л. Н. Лексическая структура художественного текста: принципы антропоцентрического исследования. СПб.: РГПУ им. А. И. Герцена, 2002. 283 с.
17. Чурилина Л. Н. «Языковая личность» в художественном тексте. М.: ФЛИНТА - НАУКА, 2011. 240 с.
18. Эйхенбаум Б. М. Лев Толстой: 60-е годы. Л.; М.: Государственное издательство художественной литературы, 1931. Кн. 2. 424 с.
References
1. Bakhtin M. M. Literaturno-kriticheskie stat'i [Literary-critical articles]. Moscow: Khudozhestvennaia literatura, 1986. 543 p.
2. Buzhinskaia D. S. "Stikhiia voproshaniia" v romane L. N. Tolstogo "Voina i mir" [Power of questioning in the novel "War and peace" by L. N. Tolstoy: PhD. thesis in philol. sci.]. Magnitogorsk, 2004. 203 p.
3. Vlaskin A. P. Khudozhestvennaia izbytochnost' voobrazheniia v tvorcheskoi praktike F. M. Dostoevskogo [Literary redundancy of imagination in F. M. Dostoevsky's creative work experience]. Aktual'nye problemy sovremennoi nauki, tekhniki, obrazovaniia [Topical problems of modern science, technology, education], 2013, no. 71, pp. 322-325.
4. Gal'perin I. R. Tekst kak ob"ekt lingvisticheskogo issledovaniia [Text as an object of linguistic research]. Moscow: Nauka, 1981. 140 p.
5. Gromov P. P. O stile L'va Tolstogo: Dialektika dushi v "Voine i mire" [About L. Tolstoy's style: Dialectic of soul in "War and peace"]. Leningrad: Khudozhestvennaia literatura, 1977. 484 p.
6. Dement'ev V. V. Nepriamaia kommunikatsiia i ee zhanry [Indirect communication and its genres]. Saratov:Saratovskii gosudarstvennyi universitet im. N. G. Chernyshevskogo, 2000. 245 p.
7. Zolotova G. A. Kommunikativnye aspekty russkogo sintaksisa [Communicative aspects of the theory of syntax in the Russian language]. Moscow: Nauka , 1976. 317 p.
8. Lingvisticheskii entsiklopedicheskii slovar' [Linguistic encyclopedic dictionary]. Moscow: Sovetskaia entsiklopediia, 1990. 5987 р.
9. Loseva L. M. Kakstroitsia tekst [How the text is organised]. Moscow: Prosveshchenie, 1980. 94 p.
10. Lotman Iu. M. Vnutri mysliashchikh mirov [Inside the thinking worlds]. Moscow: Iazyki russkoi kul'tury, 1996. 464 p.
11. Lotman Iu. M. Semiosfera. Kul'tura i vzryv. Vnutri mysliashchikh mirov. Stat'i. Issledovaniia. Zametki [Semiosphere. Culture and explosion. Inside the thinking worlds. Articles. Researches. Notes]. St Petersburg: Iskusstvo, 2000. 705 p.
12. Novoe v zarubezhnoi lingvistike. Vol. 8: Lingvistika teksta [New in foreign linguistics. Vol 8: Text linguistics]. Moscow: Progress, 1978. 479 р.
13. Potapov I. A. Roman L. N. Tolstogo "Voina i mi" [L. N. Tolstoy's novel "War and peace"]. Moscow: Prosveshchenie, 1970. 302 p.
14. Potebnia A. A. Estetika ipoetika [Aesthetics and poetics]. Moscow: Iskusstvo, 1976. 614 p.
Вестник Череповецкого государственного университета • 2019 • №2
125
15. Tolstoi L. N. Voina i mir. Sobranie sochinenii v 22-h tomah [War and peace. Collected works issued in 22 volumes]. Moscow: Khudozhestvennaia literatura, 1981, vol. 4-7.
16. Churilina L. N. Leksicheskaia struktura khudozhestvennogo teksta: printsipy antropotsentricheskogo issledovaniia [Lexical structure of the literary text: principles of the anthro-pocentric research]. St Petersburg: RGPU im. A. I. Gertsena, 2002. 283 p.
17. Churilina L. N. "Iazykovaia lichnost" v khudozhestvennom tekste ["Language personality" in the literary text]. Moscow: FLINTA - NAUKA, 2011. 240 p.
18. Eikhenbaum B. M. Lev Tolstoi: 60-ye gody [L. Tolstoy the sixties]. Leningrad, Moscow: Gosudarstvennoe izdatel'stvo khudozhestvennoi literatury, 1931. 424 p.
Для цитирования: Бужинская Д. С. Специфическая функция вопросно-ответных единств в структуре художественного повествования (на материале романа Л. Толстого «Война и мир») // Вестник Череповецкого государственного университета. 2019. № 2 (89). С. 116-126. DOI: 10.23859/1994-0637-2019-2-89-11
For citation: Buzhinskaya D. S. The cpecific function of question-fnswer dialogical unities in the structure of literary text (based L. Tolstoy's novel "War and Peace"). Bulletin of the Cherepovets State University, 2019, no. 2 (89), pp. 116-126. DOI: 10.23859/1994-0637-2019-2-89-11
126 Вестник Череповецкого государственного университета • 2G19 • №2
