CC BY
122
Вестник СПбГУ. Сер. 2, 2003, вып. 3 (№ 18)
Л. Г. Лечатнова
СПАРТАНСКИЙ ЭФОРАТ И РИМСКИЙ ТРИБУНАТ. ОПЫТ СОПОСТАВЛЕНИЯ
В современной антиковедческой литературе не раз предпринимались попытки установить различного рода соответствия между архаической Грецией и ранним Римом. Наличие подобных соответствий объясняется, как правило, или непосредственным влиянием греческого опыта, или типологическим сходством греческого и римского вариантов формирования полиса, параллелизмом их исторического развития.
Уже древние авторы отмечали принципиальное сходство спартанского и римского вариантов как государственного строя в целом, так и отдельных магистратур в частности. Такое сходство объясняется прежде всего тем, что оба гражданских общества — и спартанское и римское —в силу особых условий своего политического бытия очень рано стали проявлять тенденцию к консервации всех сторон своей жизни.
Что касается Спарты, то в контексте греческих полисных структур спартанское государственное устройство представлялось и древним теоретикам полиса, и последующим поколениям ученых-антиковедов по-своему уникальным. Эта уникальность и нетипичность, как правило, вполне справедливо объяснялась теми особыми условиями, в которых складывалась спартанская государственность. Здесь гражданское общество в силу поставленных перед ним задач должно было обладать высокой степенью солидарности и внутреннего согласия. Повышенная забота об устойчивости как всей политической системы в совокупности, так и ее отдельных элементов имела своим результатом исключительно осторожное отношение спартанского общества к любым нововведениям. Новые законы здесь всегда маскировались под забытые старые, так называемые отеческие установления, любые экономические и социальные распри старались решить мирным путем в рамках конституционного поля.
Древние авторы, как правило, высоко оценивали общества традиционно консервативные, обеспечивающие своим гражданам длительный гражданский мир. Так, по словам Аристотеля, «целью того государственного строя, который рассчитывает на долговечное существование, должно служить то, чтобы все части, составляющие государство, находили желательным сохранение существующих порядков» (II, 6, 15, 1270 b 20-23; здесь и ниже пер. С. А. Жебелева). Теоретики полиса полагали, что особую устойчивость и прочность государственной системе управления может придать смешение в ней нескольких «чистых» форм — демократии, аристократии и царской власти. Аристотель причислял Спарту к числу тех немногих государств, где нашло себе практическое воплощение учение о смешанной форме правления (Pol. II, 3, 10, 1265b).
В Греции более или менее близкого аналога политической системе Спарты не существовало, за исключением, может быть, дорийских общин Крита. Но уже Полибий, первый греческий историк, узнавший изнутри политическую структуру римского общества, обнаружил близкое сходство между Спартой и Римом. Применив первым для характеристики римской конституции учение о смешанной форме правления, Полибий рассматривал Спарту и Рим как примеры смешанного государственного устройства, где политическое равновесие обеспечивалось «счастливым» сочетанием трех простых
© Л. Г. Печатнова, 2003
форм: в Спарте монархический элемент представляли цари, аристократический — ге-русия и демократический — эфорат, в Риме — соответственно консулы, сенат и комиции вместе с народными трибунами (Ро1уЬ. VI, 10-18, особенно 10 и 12). На типологическую близость спартанских и римских политических учреждений указывал Цицерон. В частности, он одним из первых обратил внимание на сходство спартанского эфо-рата (ёфоро!.) и римского народного трибуната (ШЬиш р1еЫз). Были ли какие-нибудь серьезные основания у Цицерона для подобного рода аналогий? Как мы считаем, эти две магистратуры действительно были во многом сходны между собой. Это сходство можно проследить по нескольким линиям.
Прежде всего учреждение обеих должностей — это классические примеры конституционного решения сложнейших социально-политических проблем. Как не раз уже отмечалось в научной литературе3, спартанцы в отношении своих царей избрали необычный для греков путь. Они не сделали какой-либо попытки уничтожить царскую власть насильственным, т. е. революционным, путем2. Вместо этого для защиты своих прав они стали ежегодно избирать пять эфоров. Во всех отношениях эфоры выглядели как противовес царям. Для греческих государств периода архаики подобный конституционный способ разрешения социальных конфликтов был не частым явлением, однако он имел некоторое сходство с борьбой сословий в раннем Риме. Как и в Спарте, победа плебеев в Риме не привела к конституционному изменению формы правления, а только к участию плебеев во властных структурах.
Таким образом, обе магистратуры возникли как результат компромисса между народными массами и правящей элитой. И для Рима и для Спарты этот компромисс оказался спасительным. Он дал возможность обоим обществам длительное время существовать без гражданских войн и тирании. Как полагал Цицерон, политический компромисс — единственный гарант длительного и спокойного существования общества и государства Кстати, этот свой постулат Цицерон иллюстрирует примером именно из спартанской истории: «Если в государстве нет равномерного распределения прав, обязанностей и полномочий с тем, чтобы достаточно власти было у магистратов, достаточно влияния у совета первенствующих людей и достаточно свободы у народа, то этот государственный строй не может сохраниться неизменным ... Ведь даже порядок, установленный Ликургом, не удержал греков в узде; ибо и в Спарте, в царствование Феопомпа, было назначено пятеро человек, которых греки называют эфорами ... (С1с. Бе геэр. II, 33, 57-58; здесь и ниже пер. В. О. Горенштейна).
Возникнув как результат компромисса между рядовыми гражданами и правящей элитой, обе магистратуры оказались сильнейшим сдерживающим фактором для всякого рода попыток аристократического реванша. Так появился постоянно действующий механизм по сдерживанию любых попыток политического экстремизма аристократии. Однако нужно помнить, что в олигархических полисах, каковыми были и Спартанская и Римская республики, любые магистратуры, даже такие на первый взгляд демократические3, как эфорат и народный трибунат, были органично вписаны в структуру правящего сословия и в этом смысле по самой своей природе не являлись революционными.
Принадлежа к разряду высших должностей в своих государствах, эти магистратуры выполняли важную социальную роль, ибо они прокламировались как выразители воли большинства. Обе магистратуры возникли в результате сословной борьбы и были знаком компромисса4 между аристократией и народом. Аристотель совершенно верно отметил эту важнейшую социальную роль эфората как «предохранительного клапана для демоса»5. По его словам, «этот правительственный орган придает устойчивость
государственному строю, потому что народ, имея доступ к высшей власти, остается спокойным...» (Arist. Pol. II, 6, 15, 1270 b 18-19).
Цицерон точно так же оценивал социальное значение народного трибуната, поскольку, как он считал, трибунат заключал в себе идею равенства плебса с нобилитетом. Цицерон полагал, что учреждение этой магистратуры было мудрым решением, поскольку благодаря ей «простые люди могли считать себя равными первенствующим, а в этом одном было спасение государства» (De leg. Ill, 10, 24; здесь и ниже пер. В. О. Горенштейна). Эта должность являлась важным средством защиты высших слоев общества уже в силу того, что, оставаясь необыкновенно популярной у народных масс, она внушала им иллюзию их участия в управлении государством. Таким образом, обе рассматриваемые магистратуры, будучи частью правящей структуры своих государств, выполняли в то же время значимую посредническую функцию. Носители этих должностей выступали в роли социальных посредников, самим фактом своего существования прокламирующих идею равенства сословий. Они были связующим звеном между правящей элитой и рядовыми гражданами. В Спарте эфорат противопоставлял себя царям и герусии и одновременно обеспечивал обратную связь этих высших правящих структур с гражданским большинством. Власть эфоров позволяла всем спартанским гражданам ощущать себя равными с родовой аристократией и царями, а трибунская власть заключала в себе идею равенства плебса с нобилитетом.
Эти магистратуры отчасти сходны и по социальному составу граждан, избираемых на эти должности, хотя в отличие от С^парты в Риме существовали для кандидатов в народные трибуны известные сословные ограничения. Что касается Спарты, то эфоры, согласно Аристотелю, избирались из всей массы граждан без каких-либо сословных или имущественных ограничений (éx тои S^uou zí, ócrcáv-rcov, Pol. II, 3, 10. 1265 b 39; II, 6, 14, 1270 b 8). По сведениям Аристотеля, способ избрания эфоров был настолько наивным, что приближался к жеребьевке, а отсутствие имущественного ценза приводило к тому, что эфорами могли стать первые встречные, любые случайные, люди (oviec oí tu/óvte<; éx tuxóvtcov eíai, Pol. II, 6, 16, 1270 b 29).
В Риме народным трибуном мог стать только человек плебейского происхождения, выбранный плебеями из своей собственной среды6. Для патрициев доступ к этой должности был закрыт. Чтобы обойти закон и стать народным трибуном, некоторые представители патрицианских родов прибегали к единственной для них законной форме — к переходу в сословие плебеев (transitio ad plebem)7. Здесь стоит обратить внимание не только на сходство, но и на принципиальное различие этих двух магистратур. Так, если каждый спартанский гражданин имел право быть избранным в число эфоров, то народный трибунат был открыт только для плебеев. Это базовое различие объясняется прежде всего тем, что в Спарте, в отличие от Рима, гражданский коллектив, по крайней мере de jure, не делился на какие-либо сословные группы. Это отразилось даже в самоназвании спартиатов. Очень рано, уже, вероятно, в период архаики, спартиаты стали называть себя гомеями, т.е. равными (ojjoiol — прилагательное, означающее 'равные', 'подобные') (Xen. Lac. pol. 13,1 и 7; Arist. Pol. V, 6, 1, 1306 b 30). По крайней мере, в эпоху архаики сословие «равных» соответствовало и совпадало со всем гражданством.
Иногда высказываются мнения, что из-за способа комплектования этих магистратур и социального состава их членов эфоры в Спарте и народные трибуны в Риме были самым слабым звеном в политической системе своих государств и постоянно использовались «не по назначению». Эта точка зрения особенно характерна для тех исследователей, которые рассматривают соответственно эфорат и народный трибунат как государственно-правовые аномалии8. Эфоры в Спарте и народные трибуны в Риме,
по мнению этих ученых, лоббировали интересы самых разных политических партий, проявляя при этом подчас абсолютную беспринципность. Отчасти это верно. Известна, по крайней мере для периода поздней классики, высокая степень коррумпированности эфоров9, о которой говорит Аристотель. По его словам, «в состав правительства попадают зачастую люди совсем бедные, которых вследствие их необеспеченности легко можно подкупить» (Pol.II, 6, 14, 1270b 9-11). Поэтому, как думают некоторые исследователи, ни о какой постоянной корпоративной политике эфоров говорить вообще не приходится. Наоборот, «политика разных коллегий, — по словам А. Эндрюса, — могла быть противоположной, и отдельные коллегии могли относиться друг к другу отнюдь не дружески»10. Точно так же отзывается о народном трибунате М.Хэммонд. По его мнению, трибунат был годен для любой политической программы — он был инструментом и в руках демократических реформаторов вроде Гракхов, и в руках аристократических реакционеров наподобие Суллы, и в руках популярных демагогов типа Цезаря11. Но то, что в отдельные исторические моменты и эфоры, и народные трибуны подчас становились mancipia nobilium, вовсе не означает, что такова была их имманентная сущность.
Несмотря на то, что аристократия научилась использовать эти магистратуры в своих интересах, тем не менее они оставались в силу своей имманентно антиаристократической сущности препятствием для полного высвобождения правящей элиты от их влияния. Недовольство высших слоев общества постоянно проявлялось в попытках аристократического реванша, направленного или на уничтожение этих магистратур, или хотя бы на ограничение их полномочий. В Спарте борьба аристократии с эфоратом закончилась уничтожением этого института во 2-й половине III в. до н.э., в Риме при Сулле — существенным ограничением власти народных трибунов, когда на основании lex Cornelia de tribunicia potestate (80 г. до н. э.) они лишились почти всех своих властных полномочий и перестали быть полностью безответственными и безнаказанными (Vell. Pat. 2, 30: imago sine re). Хотя право на интерцессию за ними сохранилось, но теперь за «неуместное вмешательство» они могли быть подвергнуты штрафу. Цицерон, отнюдь не являвшийся сторонником экстремальных действий Суллы, за этот закон его, однако, похвалил. По словам Цицерона, Сулла «отнял у плебейских трибунов власть совершать беззакония, но оставил им власть оказывать помощь» (De leg. III, 9, 22).
Обе магистратуры очень рано были оформлены как неприкосновенные в силу клятвенного постановления. Так сразу же после учреждения эфората между царями и эфорами была установлена ежемесячная клятва как знак компромисса между аристократическими и демократическими началами в государстве. По словам Ксенофонта, эфоры клялись от имени гражданской общины, цари — от своего собственного имени (Lac. pol. 15, 7). Подобные клятвы были не редкостью там, где сохранялась царская власть (например, у молоссов —Plut. Pyrrh. 5; ср. Arist. Pol. V, 9, 1, 1313 а), но вряд ли где-либо, кроме Спарты, они были ежемесячными.
В Риме согласно традиции закон о неприкосновенности народных трибунов был принят одновременно с учреждением этой магистратуры в 494 г. до н.э. (lex sacrata — Liv. II, 33, 2 — 3; 1П, 55, 10) и позже неоднократно подтверждался (Liv. Ш, 55, 6; IV, 6, 7). По-видимому, из декларативного в действующий этот закон превратился только в 449 г. до н.э., когда были введены суровые санкции за его нарушение («Всякий, кто причинит ущерб народным трибунам ... обрекается в жертву Юпитеру, а имущество его распродается в пользу храма Цереры, Либера и Либеры» (Liv. III, 55, 7, пер. Г.Ч.Гусейнова; см. также: Dion. Hal. VI, 89, 3)).
Эфоры и народные трибуны обладали особым качеством, отсутствующим у всех
прочих республиканских магистратов: они были неподотчетны другим должностным лицам, абсолютно независимы от них и практически безнаказанны (Arist. Pol. II, 6, 18, 1271 а). Вплоть до III в. до н. э. мы не знаем ни одного случая, чтобы эфор привлекался к суду за свою прошлую деятельность (Plut. Agis. 12), а отчет, который они давали post factum следующей за ними коллегии эфоров (Arist. Rhet. III, 18, 1419 а 31), по-видимому, носил формальный характер.
Такой же независимостью и неподотчетностью обладали и народные трибуны. По словам Цицерона, «ему (т. е. консулу. — Л. П.) должны подчиняться все остальные магистраты за исключением трибуна... Это прежде всего ограничило права консула, так как появился человек, на которого его власть не распространялась, и так как трибун мог оказать помощь другим людям — не только магистратам, но и частным лицам в случае их неповиновения консулу» (Cic. De leg. III, 7, 16).
Что касается организации и круга полномочий эфората и народного трибуната, то здесь также следует отметить ряд сходных черт12. Так, эфоры, по крайней мере в классический период, были председателями в спартанской апелле, они имели право и созывать народные собрания и вносить свои законопроекты (Thuc. I, 87, 1-2; Хеп. Hell. II, 2, 19; V, 2, 11; Plut. Agis, 8; 19). Точно так же и народные трибуны в Риме пользовались правом созывать трибутные комиции, председательствовать в них и вносить свои предложения (ius cum plebe agendi, Liv. II, 56). И те, и другие добились права заседать в высшем аристократическом органе своей страны: эфоры — в герусии (Her. V, 39-41; Хеп. Hell. III, 3, 8; Paus. III, 5, 2), а народные трибуны —в сенате (Liv. П1, 21, 52; IV, 2, 3, 6, 36, 43, 48, 50, 56; App. В. С. II, 29, 108-109; IV, 92). Однако полноправными членами этих высших аристократических советов и те, и другие стали далеко не сразу. Их власть развивалась и усиливалась в ходе сословной борьбы. Эфоры, скорее всего, вошли в состав герусии не ранее середины VI в. до н.э. в результате проведенной в это время реформы эфората, приписываемой древней традицией Хилону.13 Во всяком случае, к началу классического периода эфорат обладал уже всей полнотой исполнительной и контролирующей власти в государстве, а эфоры являлись членами герусии.
Народные трибуны также далеко не сразу стали членами сената. Первоначально им не позволялось даже присутствовать в сенате, и они должны были сидеть на скамейке перед входом (ante valvas- positis subselliis, Val. Max. II, 2, 7). Но уже ко времени Второй Пунической войны они не только стали членами сената, но и добились права созывать его. Совместная работа с сенатом удовлетворяла амбиции народных вождей и в конечном счете, служила консолидации всего римского общества.
Особенно близкими эти магистратуры были в области гражданского и уголовного права. Власть эфоров в Спарте и народных трибунов в Риме в той или иной форме распространялась не только на рядовых граждан, но и на всех высших «чиновников» (Arist. Pol. II, 6, 18, 1271а 6). Им принадлежало, например, право привлекать к суду даже высших магистратов (соответственно спартанских царей и римских консулов) и налагать на них штраф (Хеп. Lac. pol. 8, 3-4; Liv. II, 35, 2; IV, 26, 9-10; V, 9, 4; XXIX, 20, 11). По свидетельству Ксенофонта, эфорам была дана огромная власть: они «имеют право наказывать любого, кого только пожелают, и они обладают властью немедленно привести приговор в исполнение. Им дана также власть отстранять от должности еще до истечения срока их службы и даже заключать в тюрьму любых магистратов... Эфоры не позволяют должностным лицам, как это имеет место в других полисах, в течение их служебного года делать все, что те сочтут нужным, но, подобно тиранам или руководителям гимнасических состязаний, немедленно подвергают наказанию тех, кого уличат в противозаконии» (Lac. pol. 8, 3-4J пер. Л. Г. Печатновой).
То же самое относится и к народным трибунам, которые могли арестовывать и заключать в тюрьму (in vincula duci iubere) не только частных граждан, но и должностных лиц вплоть до консулов (Cic. De leg. Ill, 9, 20). Трибунская власть благодаря праву veto давала возможность контролировать деятельность любого магистрата (Liv. VI, 35, б). Пользуясь своей неответственностью и неприкосновенностью, плебейские трибуны широко использовали право протеста (ius intercedendi) против должностных лиц и даже против решений сената и предложений, вносимых в комиции. «Эта генетическая особенность трибуната — право запрещать и воспрепятствовать — ... превратила негативную власть трибунов в одну из ее „позитивных" функций, и трибунат оказался включенным в иерархию должностей — не против остальных магистратов, а над ними»14.
Обе должности в силу целого ряда присущих им изначально потенциальных возможностей проявили тенденцию к усиления своих властных функций, так что в Древности стало трюизмом сравнивать власть эфоров и народных трибунов с тиранической властью (Xen. Lac. pol. 8, 4: ecpopoi... TOootúxr¡v 8e ëxovxeç 8úvoq_nv... ¿остер oí xúpav-voL" Plat. Leg. IV, 5, 712 d: то yàp xûv ècpôpcov iSau^acnrôv ù>c, тираvvixôv êv aù тг) yéyove; Arist. Pol. II, 6, 14, 1270 b 13-14: ápyf¡\>... íaoiúpavvov). Как власть эфоров во многих отношениях была выше власти спартанских царей, так и власть народных трибунов в известных пределах была выше консульской. Как отмечает Ф. А. Михайловский, «в истории Рима именно носителей этой власти, какова бы ни была их политическая программа, чаще всего упрекали в стремлении к царской власти»15.
При отсутствии строго сформулированных писаных законов судебные полномочия как эфоров, так и трибунов имели тенденцию вырождаться в чисто полицейскую власть, основанную на произволе16. Это отметил еще Аристотель в отношении эфоров и Цицерон в отношении народных трибунов. По словам Аристотеля, «эфоры выносят решения по важнейшим судебным делам, между тем как сами они оказываются случайными людьми; поэтому было бы правильнее, если бы они выносили свои приговоры не по собственному усмотрению, но следуя букве закона» (Pol. II, б, 16, 1270 b 30-31). В том же духе отзывается о народных трибунах и Цицерон, утверждая что если первоначально народный трибунат был полезен как противовес власти консулов, сената и патрициев, то позднее трибуны показали себя безответственными демагогами, провоцирующими граждан на государственный переворот (De leg. Ill, 9, 20-22).
Эта опора на обычаи и прецеденты, а не на писаные законы прослеживается во всей деятельности эфоров, начиная еще с эфора-реформатора середины VI в. до н. э. Хилона. С его именем, возможно, связано издание трех так называемых малых ретр, первая из которых гласила, что писаные законы не нужны (Plut. Lyc. 13; Ages. 26). По мнению Г. Вузольта, недостаток письменных законов был только полезен тайным решениям эфоров17. То же самое можно сказать и про римское правящее сословие (включая народных трибунов), власть которого основывалась не столько на законах, сколько на существовавшей практике. Рим, как и Спарта, не имел писаной конституции. Она слагалась из различных правоохранительных норм, принятых в разное время. В такой ситуации велика была роль неписаных правил и практики18.
Схожи между собой и те ограничения, которые были наложены на власть эфоров в Спарте и народных трибунов в Риме. Так, известным ограничением власти эфоров и народных трибунов была необходимость согласия всей коллегии для принятия того или иного решения. Об этом демократическом принципе подчинения меньшинства большинству свидетельствует Ксенофонт в отношении эфоров. По его словам, «у лакедемонян, если кто-нибудь из эфоров не подчинится безусловно постановлению большинства и станет выказывать дерзостное неуважение к власти и противиться ее решениям,
он, разумеется, будет подвергнут эфорами и народным собранием тягчайшему наказанию» (Hell. II, 3, 34; пер. С.Я.Лурье; ср. II, 4, 29). В Риме к этому добавлялось еще право любого трибуна налагать veto на решение всей коллегии (Liv. II, 44, 3: unum ad-versus omnes satis esse; 56, 4). Цицерон, отнюдь не являющийся поклонником народных трибунов, с похвалой отзывается об этом праве: «И в самом деле, найдется ли столь обезумевшая коллегия, чтобы в ней ни один из десяти членов не был в здравом уме... » (De leg. III, 10, 24).
В значительной мере власть эфоров и трибунов была ограничена также запрещением кому бы то ни было вторично занимать эти должности (Xen. Hell. II, 3, 34; Plut. Agis, 16). Это была обычная для любого античного полиса превентивная мера, упреждающая саму возможность непомерного усиление какой-либо важной правительственной структуры. Известным ограничением можно считать и исключительно гражданский характер этих должностей, существующих, однако, внутри милитаризованных общин. Правда, и эфоры, и народные трибуны иногда посылались к войску, но исключительно в качество наблюдателей за поведением главнокомандующего и высших офицеров (Liv. XXIX, 20, 9). Основная деятельность эфоров и трибунов протекала в пределах города (Liv. Ш, 20; App. B.C. П, 31). Так за границами Спарты в действующей армии могло находиться не более двух эфоров (Her. IX, 76; Xen. Lac. pol. 13, 5; Hell. II, 4, 36). Остальные не имели права покидать город, обеспечивая тем самым непрерывность работы коллегии19. Точно так же обстояло дело и с народными трибунами, tribunicia potestas распространялась только в пределах померия. Тот, кто искал защиты у трибунов, мог в любое время дня и ночи к ним обращаться (appellare). Поэтому плебейские трибуны не имели права отлучаться из Рима и дом их должен был оставаться открытым даже ночью (Gell. П1, 2, 11; XIII, 12, 9; Macr. Sat. I, 3, 8; Dion. Hal. VIII, 87, 6).
Конечно, полностью идентифицировать эфорат с народным трибунатом нельзя. Эфоры в Спарте обладали несравненно большей властью, чем народные трибуны в Риме. Эта вполне развитая должность далеко ушла от первоначального органа надзора. Эфоры не только наблюдали, но они также судили и управляли. Эфорат в Спарте господствовал над всеми ведомствами. Недаром у многих древних авторов (например, у Фукидида и Ксенофонта) эфорат идентифицируется с правительством (xà xéXr])20 Спарты, настолько эта магистратура заслоняла собою все остальные органы власти. Спарта была поистине «государством эфоров», как метко назвал ее В. Эренберг21. В Риме подобные властные полномочия имели совокупно несколько высших магистратов—консулы, цензоры и народные трибуны.
* *
*
Учреждение эфората и народного трибуната, изначально противопоставленных всем остальным магистратурам, на значительный исторический период избавило соответственно Спарту и Рим от гражданских смут и потрясений. Введение этих магистратур позволило избежать социального взрыва с последующим установлением тирании, или диктатуры, явления, характерного для большинства античных полисов. По словам Цицерона, задачей плебейских трибунов было сдерживание консульского империя, а задачей эфоров — сдерживание царского произвола (Cic. De resp. II, 33, 57-58; cp: Liv. III, 9, 2-5). Без тирании эфората и народного трибуната невозможно было бы создать систему общественных институтов, куда, по крайней мере формально, были бы включены все граждане поголовно.
В заключение следует отметить, что анализ имеющихся сходных черт, сближающих коллегию эфоров в Спарте с институтом римских народных трибунов, дает возможность более предметно судить как об общих путях развития архаической Греции и раннего Рима, так и о специфических чертах, присущих каждому из этих обществ.
1 См., напр.: Jones A. H. M. Sparta. Oxford, 1967. P. 28 f.; Arnheim M. T. W. Aristocracy in Greek Society. New York, 1977. P. 93.
2 В отличие от Спарты царская власть в Риме была уничтожена, но на место царей пришли два консула, которые обладали поистине царской властью. Подобно спартанским царям они пользовались неограниченным военным авторитетом, а у себя дома являлись лидерами сената, аристократического совета старейшин.
3 Из-за эфората не только древние авторы иногда отзывались о Спарте как о демократическом государстве (Isoer. Panath. XII, 178; Arist. Pol. II, 6, 14, 1270b 17), но и некоторые современные исследователи продолжают рассматривать Спарту как демократический полис. Отчасти представление о Спарте как демократическом государстве берет свое начало от одного высказывания Аристотеля. Говоря о спартанском эфорате как магистратуре, «близкой к тирании» (Pol. II, 6, 14, 1270 b 13-15; см. также: Xen. Lac. pol. 8, 4; Plat. Leg. IX, 712 d), он тем не менее замечает, что эта магистратура превращала Спарту из аристократического государства в демократическое (5т)цохрат(с. êÇ àpraToxpa-tiaç auveßaivev—доел, «демократия из аристократии случалась»—Pol. II, 6, 14, 1270 b 16—17). Эти слова Аристотеля можно понять в том смысле, что вместе с усилением эфората аристократическое правление в Спарте приобретало некоторые демократические черты. Дополнением к данному замечанию Аристотеля может служить одно место у Плутарха в его биографии Ликурга. Вот как Плутарх характеризует имманентную сущность эфората: «Создание должности эфоров послужило не ослаблению, но упрочению государства: оно лишь на первый взгляд казалось уступкой народу, на самом же деле — усилило аристократию» (Plut. Lyc. 29, 11; пер. С. П. Маркиша). Плутарх, таким образом, вслед за Аристотелем оценивал эфорат как институт только кажущийся демократическим, а в действительности укрепивший существующий строй путем придания устойчивости правящей аристократической корпорации. На самом деле, эфорат, подобно народному трибунату, возник именно на демократической основе, если о таковой вообще можно говорить в отношении Спарты. Представление об эфорате как демократическом элементе в конституции Спарты характерно для большинства исследователей (см., напр.: Szanto. Ephoroi// RE. Bd. V. 1905. Sp.2861f.), но отсюда вовсе не следует, что Спарта была демократическим полисом. Как остроумно заметил А. Эндрюс, «описывать внутренние основы спартанского государства как демократические — сознательный парадокс» (Andrewes A. The Government of classical Sparta // Ancient Society and Institutions. Studies presented to V. Ehrenberg. Oxford, 1966. P. 16).
4 Т. Моммзен называет этот компромисс «плохим», поскольку, по его мнению, учреждение народного трибуната с предоставлением ему права veto в политическом отношении было бесполезной паллиативной мерой, которая только затянула социальную неурядицу (Моммзен Т. История Рима. T.I. СПб, 1994. С. 228).
5 Jeffery L. H. Archaic Greece. The City-States c. 700-500 В. C. New York, 1978. P. 118 f.
6 Народные трибуны избирались сначала в concilia plebis (Liv. VI, 41, 5), а с 471 г. до н. э. — в comitia tributa.
7 Так, например, патриций Публий Клавдий (Клодий) Пульхр, из политических соображений добивавшийся трибуната, должен был для этого путем усыновления перейти из патрицианского рода в плебейский. Цицерон оспаривает законность усыновления Публия Клодия, которое было совершено в 59 г. до н.э. при содействии Цезаря и Помпея (De dorn. 34 sqq., 41; Att. II, 9, 1 (36); De leg. III, 9, 21).
8 Так, например, В. Эренберг считал эфорат единичным явлением, хотя, по его мнению, именно учреждение эфората сделало спартанскую конституцию полисной, а самое Спарту — полисом (Ehrenberg V. Sparta// RE. 2. Reihe. Bd III. Hbbd 6. 1929. Sp. 1382). В том же духе высказывается и М.Хэммонд в отношении народных трибунов; трибунат — это конституционная аномалия, с начала и до конца остающаяся экстраординарной магистратурой (Hammond M. The Augustan Principate in Theory and Practice during the Julio-Claudian Period. New York, 1968. P. 80).
9 О фактах взяточничества в среде эфоров см.: Коррупция в Спарте // Печатнова JI. Г. История Спарты. Период архаики и классики. СПб, 2001. С. 474-496.
10 Andrewes A. The Government of classical Sparta. P. 8.
11 Hammond M. The Augustan Principate . .. P. 80.
12 He углубляясь в проблему количественного состава обеих магистратур, укажем только на сходную динамику роста их численности. Так, число народных трибунов возросло от 2 при первой сецессии плебеев в 494 г. (Liv. II, 33, 2) до 4 в 471 г. (Diod. XI, 68, 7) и 5 в 457 г. (Liv. III, 30, 5). Начиная с 449 г. до н.э. (Liv. III, 54, 11) и на протяжении всего исторического периода число трибунов равнялось 10
(Der Kleine Pauly. Bd V. München, 1975. Sp. 948). Число эфоров, как правило, связывают с территориальным делением на 5 спартанских деревень, или об (Busolt G., Swoboda H. Griechische Staatskunde. 3. Aufl. H. II. München, 1926. S. 683; Oliva P. Sparta and her social problems. Prague, 1971. P. 127, N 1). Так, по мнению Г. Хаксли, когда эта должность была учреждена, каждый эфор должен был заведовать одной обой (Huxley G.L. Early Sparta. London, 1962. P. 39). Но это деление не является первоначальным, оно сменило деление на 3 дорийские филы. Поэтому те, кто считают эфорат исконно дорийским институтом, полагают, что первоначально коллегия эфоров могла состоять из 2 или 3 членов (Szanto. Ephoroi. Sp. 2862; Arnheim M. T. W. Aristocracy in Greek society. P. 94-96).
13 Об эфоре Хилоне и его реформах см.: Печатнова Л. Г. История Спарты. С. 64-71.
14 Лобрано Дж. Защита общественной и индивидуальной свободы: разделение властей и трибунат// Древнее право. 1996. N1. С. 61. Резюме.
15 Михайловский Ф. А. Трибунская власть в политической системе принципата (несколько точек зрения) // Античная гражданская община. Межвуз. сб. научных трудов. М., 1984. С. 101.
16 Моммзен Т. История Рима. T. I. С. 225.
17 Busolt G., Swoboda H. Griechische Staatskunde. S. 685.
18 Римские историки постоянно озвучивали это недовольство римского плебса произвольными решениями сената и консулов. Так, например, Тит Ливий рассказывает, что в 463 г. до н. э. народный трибун Гай Терентилий Гарса «предлагал принять закон... согласно которому консулы пользовались бы лишь теми правами, какими наделит их народ, и не считали бы законом собственные прихоти и произвол» (Liv. III, 9; пер. Г.Ч.Гусейнова).
19 MacDowell D. M. Spartan Law. Edinburgh, 1986. P. 131 f.
20 Это слово имеет, однако, более общее значение и заключает в себе органы власти, имеющие государственное значение. Эфоры относились к та тёлг], но не были идентичны им (Busolt G., Swoboda H. Griechische Staatskunde. S. 687).
21 Ehrenberg V. From Solon to Socrates. London, 1967. P. 40.
Статья поступила в редакцию 16 апреля 2003 г.
