CC BY
156
УДК 159.95
Вестник СПбГУ. Сер. 16. 2014. Вып. 4
В. М. Аллахвердов
СОЗНАНИЕ, НАУЧЕНИЕ И КОНТРОЛЬ: ВПЕРЕД К ТЕОРИИ
(ДОКЛАД)1
Автор лекции призывает искать природу сознания в логике познания, утверждая, что психика и сознание — всего лишь инструменты познавательной деятельности. Результаты экспериментальных исследований последних лет приводят нас к выводу, что практически всё, что раньше считалось исключительной прерогативой сознания: принятие сложных решений, семантические преобразования, постановка целей, вынесение социальных оценок и моральных суждений и многое другое, — всё это сначала происходит неосознанно и лишь потом осознается. Что же в таком случае делает сознание? В лекции делается попытка объяснить необходимость возникновения субъективного переживания. Постулируется необходимость независимой проверки результатов познания. На примере многочисленных исследований демонстрируется эври-стичность высказанных предположений о структуре и функциях психики и сознания.
Ключевые слова: когнитивная психология, сознание, научение, логика познания.
Allakhverdov V. M.
CONSCIOUSNESS, LEARNING AND CONTROL: TOWARDS A THEORY
It is proclaimed that psyche and consciousness are just tools for cognitive activity. Author suggests looking for the nature of consciousness based on the logic of cognition. The necessity of independent verification of results of cognition is stated. It is shown that the presented hypotheses about the structure and functions of psyche and consciousness are heuristic for describing results of multiple researches.
Keywords: cognitive psychology, consciousness, learning, logic of cognition.
Сегодня я прочитаю непривычный доклад — не буду делать акцент на обнаруженных экспериментальных феноменах, а попробую представить логику, объясняющую деятельность психики и сознания. Задача сложна тем, что логические построения трудно воспринимаются на слух. К тому же в моих рассуждениях много зияющих дыр — это отнюдь не законченная теория. Да и говорить мне придется сразу о многом, что нарушает правило, которого докладчику обычно рекомендуют придерживаться. Наконец, отнюдь не все выдвигаемые мной положения надежно проверены в экспериментах, в некоторых случаях даже трудно представить, как их вообще можно проверить. Две причины оправдывают эту попытку в моих собственных глазах: 1) возраст, побуждающий подводить итоги, — всё-таки сорок пять лет я искал решение проблемы сознания; 2) всё, что я читал в литературе, вызывало у меня недоумение и непреходящее впечатление, что и вчерашние, и сегодняшние теоретические построения не просто неверны, а неверны принципиально, ибо опираются на заведомо ошибочные допущения. Впрочем, и мои построения, наверное, не многим лучше существующих. Допускаю, что я тоже сел не в тот поезд и еду не совсем туда, куда надо. Но всё же надеюсь, что сижу хотя бы туда лицом, к чему психологов неоднократно призывал мэтр отечественной психологии В. П. Зинченко. Иначе говоря, я предлагаю не готовую теорию сознания, а направление движения.
Аллахвердов Виктор Михайлович — доктор психологических наук, профессор, Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7/9; [email protected]
Allakhverdov Viktor M. — Doctor of Psychological Sciences, Professor, St. Petersburg State University, 7/9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation; [email protected]
1 Исследование выполнено при поддержке гранта РФФИ 14-06-00302а и НИР СПбГУ 8.38.287.2014.
Многие психологи сегодня пытаются убедить себя в том, что сознание — это эпифеномен, лишь сопровождающий некоторые протекающие в мозге информационные процессы. Мол, когда мы говорим о мозге, то говорим о нем в третьем лице, а когда о сознании — то в первом, но на самом деле это просто разные описания одного и того же. Такой подход очень странен. Ведь известные психологические законы в большинстве случаев не сводимы к законам физиологии, и далеко не все законы физиологии проявляются в сознании. Что же это за «одно и то же» такое, если оно описывается разными законами? Но главное: взгляд на сознание как на эпифеномен нарушает принятый в науке принцип простоты, который гласит: природа не создает лишних сущностей (как выразился И. Ньютон, природа ничего не делает напрасно). И такой подход привел науку к грандиозным свершениям. Почему же вдруг природе потребовалось создать именно сознание как нечто ненужное? При этом каждый из нас знает, что его сознание — самое ценное из всего, дарованного ему жизнью. Никто бы не захотел жить вечно, если бы вся эта вечная жизнь проходила в бессознательном состоянии. Именно благодаря сознанию возникает человеческая культура и человеческая история. Не может быть, чтобы сознание было просто бесполезным пустоцветом.
Попробуем предположить, что сознание — особый механизм мозга, выполняющий какие-то специфические функции. Но какие? В результате экспериментальных исследований последних лет стало ясно, что практически всё, что раньше считалось исключительной прерогативой сознания: принятие сложных решений, семантические преобразования, постановка целей, социальные оценки, моральные суждения и многое другое, — всё это вроде бы сначала делается неосознанно и лишь потом осознается. Исследования убедительно подтверждают, что неосознанно человек принимает, хранит в памяти и перерабатывает гораздо больше информации, чем осознает. При этом неосознанные преобразования он осуществляет намного быстрее и точнее, чем осознанные. В частности, в исследованиях нашей группы были продемонстрированы уникальные возможности неосознаваемого: человек способен неосознанно различать сигналы в зоне сенсорного неразличения; считывать, не осознавая этого, текст, зашифрованный в автостереограммах; проводить семантическую обработку сигналов, предъявленных с такой скоростью, что он даже не подозревает, что ему вообще было что-то предъявлено; помнить информацию, о которой он если что и знает, так лишь то, что он ее забыл; реагировать на второе значение двойственного изображения, которое не осознает; почти мгновенно перемножать трехзначные числа или переводить даты в дни недели, искренне уверяя, что совершенно не умеет этого делать; неосознанно регистрировать собственные перцептивные, мнемические, грамматические, вычислительные ошибки, даже не догадываясь на сознательном уровне, что сделал ошибку, и т. д. Но если все это делается на неосознаваемом уровне, то зачем вообще нужна сознательная переработка информации? Что делает сознание и делает ли оно хоть что-нибудь?
Приведу экспериментальный результат, полученный мной еще в начале 1970-х годов и во многом определивший последующие размышления и исследования. Вначале напомню закон, открытый еще Германом Эббингаузом. Он обнаружил, что 6 бессмысленных слогов он сам запоминал с одного предъявления, для заучивания 12 слогов ему требовалось уже 16 предъявлений, а для 24 слогов — 44 предъявления. И сформулировал закон: число повторных предъявлений, необходимых для
заучивания ряда, растет гораздо быстрее, чем объем предъявленного ряда. Но почему это так? Мне не известно ни одной теоретической конструкции, объясняющей природу этого закона. Однако если вы обратите внимание на то, как протекает процесс заучивания, картина станет еще более загадочной. Ведь после каждого предъявления испытуемый обычно воспроизводит те же самые знаки, которые он уже до этого правильно воспроизвел, плюс-минус один-два знака. Не значит ли это, что для воспроизведения 6 впервые предъявленных слогов из 12 Эббингаузу требовалось одно предъявление, а для правильного заучивания 6 ранее не воспроизведенных знаков — уже 15 предъявлений? Если это так, то можно предположить: то, что однажды не было осознано, имеет тенденцию при повторении ситуации не осознаваться и в последующем.
Я предъявлял своим испытуемым ряды знаков, в 1,5-2 раза превосходящие объем их кратковременной памяти. Часть ранее не воспроизведенных знаков повторял в последующем ряду и сравнивал эффективность их воспроизведения с воспроизведением ранее не предъявлявшихся знаков. В самом первом моем исследовании музыкантам с абсолютным слухом предъявлялись негармонические сочетания из 6 звуков для запоминания. Оказалось: пропущенный (т. е. предъявленный и не воспроизведенный) звук при его предъявлении в следующем же ряду воспроизводится хуже, чем звук, который в предшествующем ряду не предъявлялся. И — что тем более странно — этот ранее пропущенный звук вдруг, когда его не предъявляли, чаще случайного воспроизводился в виде ошибки. Тенденция не осознавать ранее неосознанное наблюдалась мной и моими учениками при решении самых разнообразных задач — от сенсорных и моторных до вычислительных. Я назвал этот эффект последействием неосознанного негативного выбора. В последние пару десятилетий западные психологи стали получать сходные результаты в своих опытах, фиксируя, например, повторяемость ошибок.
Этот эффект можно соотнести и с рядом классических психологических феноменов. Эдгар Рубин в 1915 г. установил закон последействия фигуры. В своем эксперименте он предъявлял испытуемым абстрактные фигуры, которые могли рассматриваться как черное на белом или, с таким же успехом, как белое на черном. Он обнаружил последействие: то, что однажды было принято за фигуру, имеет тенденцию и дальше выбираться в качестве фигуры. Однако выделение абстрактных черных фигур на белом фоне означает одновременно невыделение белых фигур на черном. Рубин, а за ним Коффка и другие гештальтисты увидели только последействие фигуры. Но нет ли здесь последействия фона? Может быть, то, что однажды не было принято за фигуру, имеет тенденцию и дальше не выбираться в качестве фигуры? Проверке этого утверждения отчасти было посвящено исследование М. Г. Филипповой из нашей группы. Она предъявляла на левой стороне экрана двойственное изображение — и испытуемый сообщал, что именно он видит. После чего на правой стороне экрана появлялись разные задачи: решение анаграмм, опознание замаскированных изображений и т. п. Как и следовало ожидать, задачи, ассоциативно связанные с осознанным значением двойственного изображения, решались быстрее задач, ассоциативно не связанных с предъявленным изображением. Но кроме того оказалось, что задачи, ассоциативно связанные со вторым — неосознанным — значением двойственного изображения, решались медленнее задач, никак не связанных с предъявленным изображением.
Итак: мы помним то, о чем осознанно ничего не помним, воспринимаем то, что не замечаем, упорно повторяем собственные ошибки и т. д. Даже последействие фигуры, т. е. влияние того, что уже было осознано, на последующее осознание, нашим сознанием не управляется. Да и логически понятно: причины попадания или непопадания чего-либо в сознание нами в принципе не могут осознаваться, в противном случае нам придется изначально осознавать то, что в сознание заведомо не попадает, а это невозможно. Что же тогда и зачем делает сознание?
Высшие проявления человеческого духа — творческие открытия в науке и искусстве — обычно происходят внезапно для создателя, как бы без участия его сознания. Он сам не только не понимает, откуда к нему пришла идея, но и чувствует свою личную непричастность к ней. Декарт, когда ему пришла идея аналитической геометрии, упал на колени и стал благодарить Господа. Ведь у него же только что не было этой идеи. Так откуда она взялась? Менее религиозные люди объясняют эту не-жданность возникшей идеи не менее загадочно: интуицией, внутренним чувством и пр. Все популярные методы развития творчества направлены как раз на то, чтобы притупить или отвлечь сознание (стандартные рекомендации: расслабьтесь, думайте о чем-нибудь другом, почувствуйте себя ребенком, делайте первое, что придет вам в голову, и т. п.). Таким образом, сознание — величайшее обретение человека — для высших достижений в творчестве вроде и не нужно, а может быть, даже вредно. Но ведь не только творческие идеи — любые мысли приходят к нам в голову, не испрашивая на то разрешения у сознания. Так зачем мы вообще осознаем, если всё, что мы осознаем, заранее известно без всякого осознания? И делает ли сознание хоть что-нибудь с этим осознаваемым?
На мой взгляд, именно ответ на последний вопрос является ключевым для построения теории сознания. Найденный ответ позволит иначе увидеть и проблему природы осознанности. Почему какие-то процессы в головном мозге вдруг приобретают качество субъективного переживания? Сегодня это называют проблемой квалиа, объявляют ее трудной проблемой для психологии, говорят о наличии здесь принципиального объяснительного разрыва. Действительно, если сознательный процесс описать в терминах системы переработки информации в мозге, то вроде бы незачем добавлять к нему некую «внутреннюю сознательную жизнь» для того, чтобы система работала. Но может быть, сознание всё-таки выполняет какую-то самостоятельную функцию? Теория сознания должна предложить ответ. Малопродуктивно прятать голову в песок и бояться искать ответы на вечные вопросы, ссылаясь на то, что мудрейшие из мудрых в течение столетий и даже тысячелетий их не нашли.
Вот еще одна до сих пор не разрешенная загадка. Принцип детерминизма предполагает, что любое событие в природе обусловлено какими-то причинами. Этот принцип лежит в основе любого научного исследования, ибо в противном случае невозможны разумные объяснения связей между явлениями, нельзя ни предсказывать события, ни управлять ими. Отсюда следует и позиция психологии как науки: любое действие человека детерминировано. Однако, с другой стороны, каждый из нас сам чувствует свое право выбирать то или иное поведение, думать о том, о чем ему хочется. И потому важнейшая нравственная максима всех времен и народов гласит: каждый должен быть готов нести ответственность за свои деяния. Тем самым предполагается, что человек, благодаря своему сознанию, обладает свободой воли, т. е. способен совершать ничем не вынужденные поступки. Однако в принципе
непонятно, как сознание может принять свободное решение! Ведь если нет никаких оснований для его принятия, тогда с чего оно вдруг это решение принимает? А если основания есть, тогда оно действует не свободно, а именно по этим основаниям. Иначе говоря, свободное действие не может быть детерминировано. Таким образом, получается, что любое действие человека детерминировано, а свободное действие ничем не детерминировано. Как избежать противоречия?
Большая группа психологов, вслед за русским физиологом И. М. Сеченовым, развивает мысль о том, что «свобода воли — самообман». Нет никакой свободы, нам только кажется, что мы свободны. В последние годы такой подход даже начинает получать экспериментальные подтверждения: оказывается, за несколько секунд до того, как человек осознанно принимает решение, можно, по крайней мере в простейших случаях, прогнозировать это решение по реакции мозга. Подобные эксперименты спровоцировали широкую и, на мой взгляд, заведомо бесплодную дискуссию: сознание — это раб мозга или всё-таки нет? Бесплодную потому, что логические проблемы никогда не решаются эмпирическим путем. Сегодня в докладах на конференции ссылались на экспериментальные данные, усугубляющие проблему. Оказывается, если испытуемый совершает выбор из двух альтернатив, а экспериментатор подталкивает его с помощью неосознаваемого прайминга к принятию только одной из них, то испытуемый субъективно переживает этот навязанный выбор как более свободный, чем в случае, когда такого навязывания нет. Неужели субъективное переживание свободы только сбивает нас с толку? Не могу с этим согласиться. Я полностью солидарен с замечательным лозунгом психологов-гуманистов: «Свобода, несмотря на детерминизм». Но ведь этот лозунг лишь обозначает проблему, но не разрешает ее.
Наконец, еще одна головоломка. В нашем сознании содержатся представления об окружающем нас мире и о нас самих. Как проверить, являются ли наши представления верными? Сличить в сознании наши представления о мире с реальностью невозможно, ибо в сознании содержатся только представления, а не сама реальность, и нельзя сличить то, что есть в сознании, с тем, чего в сознании нет. Ужас! Ведь если сличение невозможно, то нельзя оценить адекватность наших представлений. Лучшие умы предлагали разные пути выхода из этой ситуации, один экзотичнее другого. Но все попытки (от Беркли до позитивистов) вели в тупик. Подводя итог этим попыткам, великий У Джеймс заявил: вопрос о том, как познающий субъект может постигнуть какой-нибудь объект, «признан самой неразрешимой из философских головоломок».
Сформулируем проблему в самом общем виде. Для того, чтобы познавать, необходимо иметь инструменты познания. На результат познания влияет то, как эти инструменты работают. Таким образом, результат познания всегда зависит от познаваемого (от того, что познается) и от познающего (от способов познания). Реальность в чистом виде в процессе познания недоступна, поскольку на результат познания накладывает свой отпечаток способ познания. Как же должно быть организовано познание, чтобы минимизировать влияние познающего на получаемый результат? Основная моя идея состоит в том, что как раз для решения этой задачи и возникают психика и сознание. Таким образом, утверждается, что психика и сознание — всего лишь инструменты познавательной деятельности. А из этого уже следует, что объяснять природу сознания надо логикой познания без помощи физических, биологических, физиологических, социологических и каких-либо иных аргументов.
Почему, например, на деятельность психики и сознания наложены те или иные регистрируемые в опыте ограничения? Ранние когнитивисты провозгласили, что информация обрабатывается человеком поэтапно, но на каждый этап наложены определенные структурные ограничения (генетические, физиологические). В попытках установить эти ограничения данный тезис, как правило, экспериментально опровергался самими когнитивистами: выяснялось, что человек на каждом этапе перерабатывает больше информации, чем позволяют предположительно наложенные на этот этап ограничения. Однако это опровержение, как ни странно, обычно не рассматривалось как опровержение — чаще всего данный этап произвольно разбивался еще на несколько этапов с разными ограничениями уже на каждом из них. Природа ограничений становилась всё более туманной. Вот типичное рассуждение современных когнитивистов: почему существуют ограничения на объем кратковременной памяти? — А потому, мол, что информация, одновременно перерабатываемая в структурах кратковременной памяти, должна находиться в фокусе внимания. Почему это должно быть именно так, разумеется, не обсуждается, но суть ответа не в этом. Вот победный, объясняющий всё пассаж: «А внимание, как мы знаем, имеет ограничения». Аналогичным образом те, кто в свою очередь пытаются объяснить ограниченность объема внимания, могут сослаться на всем известный объем кратковременной памяти. Нойманн прямо выражает эту идею уже в виде афоризма: «Ресурсы ограничены, потому что они ограничены».
Конечно, подобные высказывания не могут считаться объясняющими. В рамках провозглашенного нами подхода нельзя утверждать, что ограничения определены тем, что так устроен мозг; или что эти ограничения таковы потому, что способствуют выживанию; или потому, что помогают эффективно решать социально значимые задачи. Вопрос должен быть переформулирован так: какова логика познания, которая приводит к этим ограничениям?
Приглядимся к процессу познания. Уже самое простейшее познающее устройство должно по каким-то заданным алгоритмам обрабатывать и продуцировать информацию, строить гипотезы и проверять эти гипотезы в опыте. Математики формально доказывают, что оптимальных алгоритмов познания даже для ряда частных задач не существует, а это значит, что результаты познания всегда зависят от используемых алгоритмов и изначально вводимых допущений. Философы со своей стороны утверждают, что абсолютная истина недостижима. Как говаривал Карл Поппер, ученые — не носители истины, а ее искатели. Даже проверка гипотез никогда не бывает решающей. Любая гипотеза подтверждается или опровергается лишь с некоторой точностью. Ведь в одну и ту же экспериментальную ситуацию можно войти дважды лишь с некоторой точностью — во второй раз хоть что-нибудь в этой ситуации наверняка изменится. Потому нет и не может быть критериев, позволяющих надежно и однозначно принять или отвергнуть гипотезу. Как быть?
В науке сложились три способа проверки знаний: проверка всей совокупности знаний на внутреннюю согласованность (непротиворечивость); независимая проверка знаний, сопоставляющая результаты познания, полученные принципиально разными, независимыми друг от друга способами; проверка на интерсубъективность, когда знание, полученное одним человеком, сообщается другим людям, которые могут проверить это знание в своей деятельности. Только если та же самая научная теория получена и подтверждена на основе другой информации, других
алгоритмов и других способов проверки, если теория внутренне согласована и не содержит явных противоречий, если она принята и проверена другими учеными, — только тогда мы можем быть уверены, что какая-то часть этой теории является достоверным знанием.
Наука — высшая форма познания. Кажется разумным предположить, что человек как познающая система должен использовать эти же способы проверки. Идея независимой проверяемости должна быть реализована в любой познающей системе — значит, в ней одновременно должно происходить огромное количество параллельных познавательных процессов, т. е. должны существовать принципиально разные, не связанные между собой пути познания реальности. Каждый такой путь, опираясь на свою специфическую информацию, свой способ генерации гипотез, свою собственную проверку этих гипотез, приводит к построению своих моделей реальности. Если эти модели хотя бы частично совпадают, то почти невероятно, чтобы это было следствием одинаковых познавательных ошибок — ведь к этим моделям привели абсолютно разные пути познания, а потому есть надежда, что полученное совпадение предопределено самой реальностью и свидетельствует об истине.
Не буду углубляться здесь в описание идущих одновременно параллельных познавательных процессов. Важно принять, что эти процессы протекают автоматически, без какого-либо участия психики и сознания, а потому вполне могут быть описаны как работа физиологического автомата. На уровне этой же автоматики разворачивается и интерсубъективная проверка: человек автоматически сопоставляет созданные им познавательные конструкции с реакцией других людей. То, что это происходит автоматически, демонстрируют имитационные рефлексы. Младенец нескольких минут жизни при взгляде на отца, показывающего ему язык, сам начинает высовывать язык. Но ведь считается, что младенец еще не способен выделять и осознавать предметы, а значит, и лица. Это подчеркивает, что какие-то элементы восприятия социальной ситуации генетически обусловлены и являются результатом автоматической переработки информации. Согласно предлагаемой позиции, другие люди нам нужны в первую очередь для проверки наших гипотез о мире и о себе. Возникновение же социальных ритуалов, совместной деятельности, сложных социальных отношений и языка является неизбежным логическим следствием проверочной деятельности.
Включенность другого человека в ситуацию решения когнитивной задачи автоматически изменяет весь ход когнитивных процессов. В социальной психологии известно много элегантных феноменов, которые это доказывают. Приведу в качестве примера наше исследование, имеющее, на мой взгляд, важное методическое значение. Испытуемые решали когнитивные задачи и получали обратную связь о правильности своих действий в двух вариантах: от компьютера и от экспериментатора (на самом деле экспериментатор просто считывал данные со своего ноутбука, т. е. никакой реальной разницы не было). Было обнаружено, что участие экспериментатора существенно влияет на такие статистически вычисляемые параметры решения задач, которые испытуемый вообще не осознает и не способен произвольно регулировать.
Идея независимой проверяемости ведет нас к новым головоломкам. Пусть на базовом автоматическом уровне существует множество параллельных схем познания. На этом уровне обрабатывается вся поступающая информация, производятся все необходимые вычисления, формируются все возможные гипотезы, совершаются
все действия. И для всего этого не требуются ни психика, ни сознание. Однако параллельных схем много. Как сопоставить результаты их работы? Ведь они представлены на разных языках. На основании чего, например, можно признать одинаковыми сенсорные и моторные образы? Как обеспечить правильный перевод с одного языка на другой? Возникает необходимость в следующем уровне, на котором как раз и будут сопоставляться между собой результаты, полученные в параллельных схемах базового уровня. Эмпирически задача такого перевода означает, например, нахождение совпадающих регулярностей в двух языковых сообщениях с последующим отождествлением этих регулярностей, а затем и проверкой правильности сделанного отождествления.
Допустим, удалось отождествить результаты, полученные в каких-то параллельных схемах. Это значит, что исходные параллельные схемы хорошо сработали. Им надо об этом как-то сообщить — ведь ради этого и была создана система независимой проверки. И вот тут-то и возникает головоломка. Дело в том, что сообщать им об этом нельзя. Потому что тем самым фиксируется перевод с языка одной схемы на язык другой. А как только правила перевода с языка одной схемы на язык другой будут зафиксированы, эти схемы сразу перестанут быть независимыми. Как выкрутиться? Как сообщить и не сообщать одновременно?
Вот вариант выхода из этого противоречия. Сигнал обратной связи, который поступает на базовый уровень, носит качественный характер и не привязан к конкретным схемам. Это как бы сообщение всему базовому уровню о том, что он в целом хорошо или плохо работает. Получение такого сигнала на базовом уровне не позволяет определить, о каком именно соответствии идет речь, а потому не вступает в конфликт с независимостью проверки. Этот качественный сигнал почему-то субъективно переживается, т. е. является эмоциональным сигналом. Отмечу, что этот сигнал не является специфичным ни для какой конкретной задачи — он просто сообщает о соответствии/несоответствии неких неосознанных результатов.
Экспериментально доказать высказанное утверждение в общем виде вряд ли возможно. Однако мы проводим исследования, в которых пытаемся показать, что нахождение решения одной задачи (появление сигнала «задача решена») может ускорять решение другой задачи, никак не связанной с первой. Так, по ходу упомянутого ранее исследования М. Г. Филипповой предъявленное на левой половине экрана двойственное изображение медленно изменялось в сторону того значения, которое испытуемый ранее не осознавал. И когда он наконец обнаруживал это второе значение (а значит, появлялся сигнал «задача решена»), одновременно ускорялось время решения всех задач, предъявленных на правой половине экрана, — как ассоциативно связанных с обоими значениями, так и совсем с ними не связанных. В эксперименте Ольги Науменко испытуемому на 40 или 310 мс демонстрировалось правильное или ошибочное простое арифметическое действие, а затем на 2 с предъявлялась основная задача — правильный или ошибочный результат перемножения двух трехзначных чисел. Предъявление верного арифметического равенства в качестве прайма уменьшало время принятия решения о правильности перемножения трехзначных чисел, т. е. сигнал «задача решена», отнесенный к предъявлению прайма, как бы переносился на другую задачу.
Итак, логика познания ведет нас от базового уровня автоматической переработки информации к новому уровню, где принимается решение об отождествлении
результатов работы различных параллельных схем нижележащего уровня. Условно, чтобы сохранить хоть какую-то привязку к интуиции, назову этот уровень психическим, хотя правильнее, наверное, было бы дать ему какое-нибудь иное абстрактное название. Впрочем, любой термин должен определяться не сам по себе, как, к сожалению, часто делается в психологии, а его вхождением в теорию. Итак, на этом новом уровне происходит отождествление заведомо нетождественного, осуществляется проверка правильности сделанного отождествления, порождается субъективно переживаемый сигнал об успехе/неуспехе, передаваемый на нижний уровень в целом. Однако ведь и сама правильность отождествления нуждается в независимой проверке.
Для такой независимой проверки необходим еще один уровень — можно назвать его уровнем сознания. На этот уровень поступают все сделанные отождествления (а поскольку они уже были признаны правильными, постольку автоматически сопровождаются маркером субъективного переживания, осознанностью) для их проверки на внутреннюю согласованность (непротиворечивость). И снова тонкость. Любое отождествление нетождественного — это завершенный продукт познания. Он одновременно предполагает неразличение различимого в рамках каких-то границ. Но граница может быть определена как граница только тогда, когда известно, что находится по обе ее стороны. Например, для того, чтобы осознать границу сенсорного различения, надо воспринимать стимулы как в зоне осознанного различения, так и в зоне осознанного неразличения. Как показывают исследования нашей группы, это и происходит. Регистрируемый в опыте сенсорный порог определяется не ограничениями нашей сенсорной способности различать, а представляет собой устанавливаемое психикой ограничение возможности отождествления и, тем самым, возможности осознания различимого. В частности, в исследованиях Валерии Карпинской было показано, что порог различения изменяется не только в зависимости от реального изменения физической величины стимулов, но и в зависимости от иллюзорного изменения этой величины. Так, согласно психофизическим законам, при сравнении двух шаров по весу сенсорный порог будет тем больше, чем больше вес сравниваемых шаров. Если же мы с помощью иллюзии Шарпантье увеличим не реальный, а только кажущийся вес шара, то одновременно мы увеличим и сенсорный порог. Но кажимость — это то, что дано исключительно нашему сознанию. Сознание накладывает гораздо более жесткие ограничения на наши сенсорные способности, чем физиология. Регистрируемые в опыте ограничения на скорость и объемы переработки информации определены чаще всего не физиологией, а законами работы сознания.
Как работает уровень сознания? Если результаты предшествующей познавательной деятельности приходят в противоречие друг с другом, то сознание включает мощные защитные механизмы. Оно, среди прочего, может дать команду психике изменить границы осознанного или разбить весь мир на отдельные куски, внутри каждого из которых нет противоречий. Сознание ведет себя так, как будто пытается угадать правила игры, по которым «играет» природа, а затем организует деятельность по проверке своих догадок и зачастую — подгонке реальности к ним. Угадывая, сознание исходит из того, что природа действует по заранее заданным правилам, т. е. что в мире всё регулярно и взаимосвязано, всё наполнено смыслами. Сознание строит абстрактные и идеализированные объекты, а такие объекты никогда
не могут быть построены в результате эмпирического наблюдения. Оно, разумеется, менее полно и точно описывает то, что известно на других уровнях познания. Но именно поэтому сознание, как хороший теоретик, способно узнать о мире то, что находится за пределами непосредственной наблюдаемости.
Но и сознание должно независимо проверять свои построения. Для этого оно пытается научиться управлять исходным базовым уровнем познания. И здесь я, наконец, подойду к теме научения. Я убежден, что еще до начала научения организм должен «уметь» решать поставленную задачу. Если не умеет — то никогда и не научится. Как никто из присутствующих, сколько бы он ни пытался, никогда не научится прыгать из этой аудитории на Луну. Научается не организм. Научается психика — находить регулярности и отождествлять нетождественное. Научается сознание — так управлять организмом, чтобы тот решал поставленную сознанием задачу, а не делал что-нибудь иное. В исследовании Надежды Ивановой испытуемые решали сенсомоторную задачу: на экране компьютера им предъявлялась движущаяся цель, в которую они должны были попадать с помощью нажатия клавиш компьютера. Испытуемые сначала довольно часто отклонялись от цели, а потом постепенно улучшали свои результаты. Как уже говорилось, человек имеет тенденцию чаще случайного повторять свои ошибки. И в данном случае испытуемые повторяли подряд свои отклонения от цели, но — что важно — уже в начале обучения они повторяли свои ошибки с точностью, превосходящей точность, достигаемую ими после 3 тыс. проб в конце научения. Организм изначально умеет очень точно действовать, но он не всегда правильно понимает, чего от него хочет сознание. Не организм учится, а сознание учится так управлять организмом, чтобы тот попадал в цель.
При этом автоматически (т. е. неосознанно) осуществляется контроль: та ли задача решается? Этот контроль необходим, если параллельно решается много задач. Проявления этого контроля особенно заметны, когда какую-либо из автоматически решаемых задач требуется не осознавать. Задание «Не думайте об обезьяне» логически невыполнимо именно потому, что поскольку контролируется его выполнение, постольку одновременно нарушается требование инструкции. Как мы показываем, именно это приводит к ошибкам интерференции, а не борьба за какие-то неведомые ограниченные ресурсы.
Да и о какой борьбе за ограниченные ресурсы может идти речь, если усложнение задания может облегчать решение задач. Мнемонические приемы, во всяком случае, работают по принципу усложнения запоминаемого материала. Например, испытуемому предъявляются слова для запоминания, а он размещает соответствующие этим словам объекты в пространстве. В итоге он помнит не только сами слова, но и каждый объект вместе с местом, куда он его поместил. Пусть испытуемому предъявляется слово «кошка», а он в воображении представляет себе статуэтку кошечки и кладет ее, скажем, на подоконник. При воспроизведении он должен вспомнить, куда именно он что-то положил, что конкретно лежит на подоконнике и, наконец, каким словом это было обозначено (не «кот», не «кошечка», не «животное», не «статуэтка», а именно «кошка»). Эффект облегчения заучивания при усложнении материала, подлежащего запоминанию, был нами продемонстрирован в различных экспериментах.
То же самое происходит и при научении. Рассмотрю конкретный пример. Пусть испытуемому на экране предъявляются пары однозначных чисел: при предъявлении первой пары он должен оба числа сложить, при предъявлении второй — вычесть из
правой цифры левую, следующую пару опять сложить, потом вычесть и т. д. Если испытуемый делает это сотню раз подряд, то оказывается, что он научается делать это всё быстрее и быстрее. Пусть теперь он будет выполнять более сложное чередование: первые две пары складывает, затем в трех парах подряд вычитает и т. д. Как показала Надежда Морошкина, при таком усложнении научение происходит только быстрее.
Попробую завершить свое выступление, хотя многое осталось за его пределами. Не уверен, что даже то, о чем я успел хоть немного сказать, было достаточно понятным. Я не излагал здесь теорию, а пытался лишь показать путь, по которому, на мой взгляд, можно идти, чтобы построить теорию. Я призывал искать логическое решение самых сложных проблем и не прятаться при этом за спину нейрофизиологов, которые якобы способны всё объяснить.
Психика и сознание в предложенной мной конструкции — необходимые инструменты познавательной деятельности. Они нужны, чтобы обеспечивать независимую проверку автоматически получаемых познавательных результатов. И потому нет ничего удивительного, что какие-то решения подготовлены организмом раньше, чем осознаются самим человеком. Но именно сознание определяет, какое из многих решений будет претворено в жизнь. Сознание управляет нашей познавательной деятельностью. Благодаря сознанию мы живем в упорядоченном мире, строим идеальные объекты, создаем представления о том, что находится за пределами непосредственной наблюдаемости. И все вместе созидаем не только окружающий нас мир, но и мир будущего, в котором, надеюсь, всем нам хотелось бы жить.
Статья поступила в редакцию 20 июня 2014 г.
