CC BY
81
ИССЛЕДОВАНИЕ РОССИЙСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ
В. В. Кочетков*
СОВРЕМЕННЫЙ РОССИЙСКИЙ КОНСТИТУЦИОНАЛИЗМ: РЕЦЕПЦИЯ ПУБЛИЧНО-ПРАВОВЫХ ИНСТИТУТОВ ИЛИ ИМПЛЕМЕНТАЦИЯ ЦЕННОСТЕЙ?
Аннотация. Статья посвящена особенностям рецепции конституционных публично-правовых институтов в современной России. Автор показывает, что проблема заключается в том, что благодаря доминированию позитивистских ценностей правосознания в отечественной правовой науке заимствование конституционных институтов не ведет к реализации заявленной в Конституции 1993 года идеи о приоритете прав человека. Показывая внутреннюю антиномичность российского конституционализма, автор отмечает, что последовательная конституционализация современной российской власти возможна только в случае распространения ценностей конституционализма в правосознании граждан и элиты. Ключевые слова: конституционализм, правосознание, свобода, права человека, публично-правовой институт, рецепция, ценность.
DOI: 10.17803/1729-5920.2015.108.11.047-055
Современная российская государственность родилась в условиях общественного консенсуса по вопросу о необходимости рецепции конституционных публично-правовых институтов, таких как система разделения властей, президент, парламент, независимый суд, частная собственность и других. Считалось, что рецепция этих институтов сама по себе обеспечит как права и свободу граждан, так и динамичное и справедливое развитие экономики. Кульминации эта вера достигла с принятием Конституции 1993 года и последующей массовой приватизацией госсобственности. Однако уже к концу 90-х годов прошлого века стало очевидно, что Россия сильно
отклоняется от данных целей общественного развития, а события 2000-х только укрепили российскую общественность в ощущении, что все идет не так. Данное расхождение между целями общественного развития и полученными результатами было осмыслено в понятии «мнимый конституционализм»1, который можно определить как использование конституционных институтов в противоречащих конституционализму целях.
Для объяснения сложившейся ситуации было выдвинуто несколько концепций. Первая
1 См., например: Медушевский А. Н. Что такое мни-
мый конституционализм? // Социологические исследо-
вания. 1994. № 2. С. 71—86.
© Кочетков В. В., 2015
* Кочетков Владимир Валерьевич — кандидат философских наук, старший преподаватель кафедры государственного и муниципального управления Академии гражданской защиты МЧС (Россия) [vovov69 @таП.ш]
141435, Россия, Московская обл., г. Химки, мкр. Новогорск
обосновывала тезис о принципиальной несоизмеримости российской правовой культуры и западной, ссылаясь на исторические особенности развития Отечества. Так, В. П. Малахов по этому поводу пишет следующее: «Системообразующими идеями российской правовой культуры являются идеи правды, милости, служения и мучения. Они — смысловые узлы, непосредственно обусловленные доминированием в российской духовности религиозного и нравственного моментов. Системообразующими идеями западноевропейской правовой культуры являются идеи свободы, закона, гражданского общества и естественных прав человека. Они — смысловые узлы, непосредственно обусловленные доминированием в западноевропейской духовности политического и рационалистического моментов. На уровне системообразующих идей и логик взаимовлияние и сопоставимость культур минимальна и не связана с изменением качественных характеристик»2. Получается, что конституционные публично-правовые институты суть чужеродные образования в теле русской правовой культуры, поэтому они отторгаются и извращаются. Вопрос только в том, что является традиционным для России. Если это самодержавие и бесправие граждан (служение и мучение), то такая культура контрадикторна целям современного российского общества — свободе и справедливости. Кроме того, на практике такая несоизмеримость правовых культур ведет к изоляционизму и агрессии. Ведь для этой концепции очевидно, что политика западных стран, на словах ратующих за равноправное сотрудничество и партнерство с Россией и другими «вновь образованными демократиями», за скорейшее их «возвращение» в европейскую цивилизацию, на деле направлена на политическую и культурную ассимиляцию этих государств, выражающуюся «в лучшем случае в стратегии покровительства, вразумления или просто игнорирования России, а в худшем — давления, дискриминации и грубого политического, экономического и даже военного диктата»3.
Другая концепция рассматривает российский мнимый конституционализм как закономерный этап развития отечественной правовой системы в сторону подлинного конституционализма. На самом деле процесс рецепции конституционных институтов везде занимал длительное время и не носил линейный
характер. Такая неравномерность конституционного развития в мире и навела А. Н. Ме-душевского на мысль о существовании так называемых конституционных циклов, когда чередуются демократические и авторитарные фазы поступательного развития конституционных институтов4. Суть же, по нашему мнению, заключается не в смене в определенной последовательности политических форм или институтов, а в особенностях имплементации конституционных ценностей в ткань общественного бытия. Иначе говоря, распространение принципов конституционализма зависит прежде всего от способности властвующей и интеллектуальной элиты рационализировать базовые народные ценности в рамках этой парадигмы, а также от их желания честно следовать всей совокупности правил конституционного поведения. И этот процесс только по форме, может быть, похож на цикл, но, в сущности, это зигзагообразное движение, зависящее от конкретного соотношения социальных, политических и интеллектуальных сил в конкретной стране в определенный момент времени.
В современной российской правовой науке проблема рецепции конституционных публично-правовых институтов и ценностей также осмысливается в виде вопроса о взаимоотношении конституционализма и государственного (конституционного) права.
Например, В. Т. Кабышев и Т. М. Пряхина считают, что «в науке конституционного права под конституционализмом понимается прямое действие Конституции в конституционной регламентации государственного строя и политического режима, конституционное признание прав и свобод личности, правовой характер взаимоотношений гражданина и го-сударства»5. Но как возможно прямое действие Основного Закона, если нет консенсуса по поводу ценностей, в нем зафиксированных? Очевидно, что в этом случае прав будет тот, у кого больше правомочий.
Другой правовед, И. А. Кравец, в свою очередь, выделяет как наиболее важные следующие аспекты взаимосвязи конституционализма и конституционного права: идеологический, исторический, нормативный и социокультурный6. Идеологический аспект, по его
2 Малахов В. П. Природа, логика и содержание правосознания : дис. ... д-ра юрид. наук. М., 2001. С. 31—32.
3 Синюков В. Н. Российская правовая система: введение в общую теорию. Саратов : Полиграфист, 1994. С. 173.
4 Медушевский А. Н. Теория конституционных циклов. М. : Издательский дом ГУ ВШЭ, 2005. С. 455.
5 Кабышев В. Т., Пряхина Т. М. Теоретические проблемы российского конституционализма // Вестник Саратовской государственной академии права.1995. № 2. С.32.
6 Кравец И. А. Российский конституционализм: проблемы становления, развития и осуществления. СПб. : Изд-во Р. Асланова «Юридический центр-Пресс», 2005. С. 43—45.
мнению, способен выявить влияние идей конституционализма на становление, развитие и современное состояние российского конституционализма. Их этого неявно следует, что последний существенно отличается от некой идеальной модели конституционализма как такового. Однако ответа на вопрос, в чем же состоят эти отличия, у данного автора мы не найдем.
Исторический аспект раскрывает генезис конституционно-правовых актов, институтов и принципов, в ходе которого постепенно или революционно происходит смена типов и исторических форм российского конституционализма. У И. А. Кравца получается, что российский конституционализм несколько раз в ходе своего исторического развития изменял институты и принципы. Возникает вопрос, насколько тогда правомерно говорить о развитии одного и того же феномена, если в ходе такового меняются исходные принципы. Следовательно, или речь идет уже о разных феноменах, последовательно (мирно или насильственно) сменяющих друг друга, или неправильно выделяются квалифицирующие принципы конституционализма, если допускается их изменение без изменения существа самого феномена.
Нормативный аспект у И. А. Кравца формулирует идеал конституционного развития страны, тогда как позитивная нормативность конституционализма ограничивается установлением обязательных правил поведения в конституционном законодательстве. Поэтому свойство позитивистской нормативности конституционализм приобретает благодаря принципам и правилам, закрепленным в конституции и других правовых актах. Очевидно, что здесь речь идет о воздействии ценностей конституционного правосознания на юридическое оформление системы государственного управления в широком смысле этого понятия. И с этой точки зрения для избегания тавтологического использования понятия нормативности целесообразно различать систему ценностей конституционного правосознания (или просто конституционализм) и систему государственного права. Тогда становится понятно, что деонтология конституционализма связана с ценностями правосознания, а их позитивация есть процесс имплементации выражающих и закрепляющих их норм в систему государственного права.
Важным представляется выделение И. А. Кравцом социокультурного аспекта, который прослеживает связь конституционализма с правовой культурой определенных клас-
сов и всего общества в целом. Без понимания особенностей правосознания властвующей элиты, интеллектуалов, других социальных слоев невозможно выработать эффективную стратегию имплементации архетипов конституционного правосознания в ткань общественного бытия7.
Автор настоящей работы полагает, что необходимо четко различать конституционализм как форму правосознания и конституционализм как систему позитивного права. Первый влияет на второй, который для простоты мы и называем государственным правом. Суть этого влияния сводится к тому, что ценности конституционного правосознания задают критерий оценки действующего государственного права. И с этой точки зрения без им-плементации принципов и ценностей конституционного правосознания в виде норм, составляющих публично-правовые институты, простая их рецепция превращается в способ легитимации властвующей элиты, которая может осуществлять свое господство в весьма далеких от идеалов конституционализма формах. Иначе говоря, рецепция публично-правовых институтов в строгом смысле этого слова есть процесс рационализации базовых ценностей народного правосознания в категориях и через призму ценностей заимствуемой формы правосознания. Для того чтобы быть успешной, рецепция институтов должна следовать за этой рационализацией, а не предшествовать ей. В противном случае есть риск того, что новые рецептированные институты будут ассимилированы старыми до-(анти) конституционными формами правосознания.
Подобная ситуация, по нашему мнению, сложилась и в России после принятия в 1993 году Конституции, которая на первый взгляд соответствует самым жестким критериям либеральности и демократичности. Однако, как считает В. В. Лапаева, «специфика нынешнего исторического момента заключается в том, что официальная правовая доктрина, получившая закрепление в Конституции РФ, оказалась гуманистичнее все еще доминирующего в российской юриспруденции (как в теории, так и на практике) легистского правопо-нимания, доставшегося ей в наследство от советского периода»8. Представляется, что применение ценностных моделей советского
7 Рассмотрение взаимосвязи конституционализма с определенными социальными слоями посвящена наша монография: Кочетков В. В. Российская элита и модернизация политической системы. М. : Инфра-М, 2013.
8 Лапаева В. В. Типы правопонимания: правовая
теория и практика. М. : Российская академия правосудия,
2012. С. 13.
легизма, при заимствовании конституционализма и его публично-правовых институтов серьезно искажает аксиологическое содержание данной парадигмы. Это и приводит, по меткому замечанию академика О. Е. Ку-тафина, к «мнимому конституционализму»9 вместо свободы и демократии, на верность которым присягают российская власть и правоведы. Продемонстрируем это на примере анализа официального юридического понимания категории «свобода» — важнейшей ценности конституционного правосознания.
На первый взгляд, как будто наши сомнения безосновательны. В. Д. Зорькин пишет: «В определенном смысле Конституция 1993 года есть выражение основных юридических ценностей, таких как права и свободы человека; верховенство права, справедливость и равенство; демократическое, федеративное, правовое и социальное государство; разделение властей; парламентаризм; правовая экономика»10. Эти ценности, по его мнению, образуют определенную иерархию, при которой высшей конституционной ценностью является норма о правах и свободах человека. Речь идет в первую очередь (но не только) о ст. 2 Конституции РФ, согласно которой «человек, его права и свободы являются высшей ценностью», о ч. 2 ст. 17, где установлено, что «основные права и свободы человека неотчуждаемы и принадлежат каждому от рождения», и о ч. 2 ст. 18, закрепляющей положение о том, что эти права и свободы «являются непосредственно действующими».
Что же такое права и свободы человека с точки зрения российского конституционализма? Прежде всего, это способ правового ограничения власти. Иными словами, ограничение государственного вторжения в сферу частной и публичной автономии личности осуществляется посредством признаваемых за каждым человеком неотъемлемых прав и свобод, которые не могут быть нарушены или произвольно ограничены. Как пишет в этой связи Б. С. Эбзеев, «именно благодаря этим правам — экономическим, социальным
9 «Говоря о современном российском конституционализме, нельзя не заметить, что он носит в значительной мере характер мнимого конституционализма, поскольку отличается неустойчивостью, возможностью обращения вспять, очевидной вероятностью перехода конституционных по происхождению и политической терминологии феноменов в свою противоположность — авторитаризм» (см.: Кутафин О. Е. Российский конституционализм. М. : Норма, 2008. С. 7).
10 Зорькин В. Д. Конституция новой России: к 15-летию принятия // Комментарий к Конституции Российской Федерации / под ред. В. Д. Зорькина, Л. В. Лазарева. М. : Эксмо, 2009. С. 27—29.
и культурным, а также гражданским и политическим — государственная власть не только ограничивается по сферам своего проявления и способам воздействия, но и становится подзаконной. Наличие у индивида гарантированных прав и свобод превращает его в "равноправного партнера" государства, способного предъявлять к последнему правовые притязания, обоснованность которых устанавливает суд, и тем самым способствует утверждению законности в деятельности государства»11.
Из такого понимания ясно видно, для чего нужны права человека как юридическая конструкция, как некое средство, но не очевидно, в чем их ценность. То есть при такой конструкции остается неясным, для чего человеку становиться равным государству? Может, потому, что власть и государство являются некой фундаментальной угрозой желанию человека быть свободным? И почему требуется именно правовой путь для достижения этой цели? Да и вообще: насколько возможно равенство человека и государства? С точки зрения официального российского конституционализма ответ на эти вопросы может быть таким: права человека эксплицируют идею права как такового и идею свободы как таковой. Например, В. Д. Зорькин в этой связи отмечает, что «слова liberal, "свобода", "право" обозначают однопоряд-ковые явления, поскольку право есть норма, мера свободы»12. Даже если оставить в стороне вопрос о том, может ли одно равнопо-рядковое явление быть мерой для другого однопорядкового с ним феномена13, остается неясным, как такое понимание соотношения свободы и права может быть конкретизировано, особенно если принять во внимание другой важнейший юридический постулат, который в изложении того же автора гласит: «Суть права — компромисс интересов на каждом данном этапе, Конституция есть его высшее юридическое выражение»14. И здесь на помощь приходит догматический метод: «В государственной жизни при осуществлении власти не должно быть ничего сверхправового, надправового. Именно на этой основе осуществляется соединение силы с правом (власть права и право власти). Власть на-
11 Комментарий к Конституции Российской Федерации / под ред. В. Д. Зорькина, Л. В. Лазарева. М. : Эксмо, 2009. С. 50.
12 Зорькин В. Д. Указ. соч. С. 21.
13 С точки зрения логики мера как таковая предполагает измерение одного чем-то другим, более высокого порядка абстракции, т.е. измерение возможно на основе определения через родовидовое отличие.
14 Зорькин В. Д. Указ. соч. С. 21.
столько легитимна, насколько она опирается на право. По своей сущности она является выражением права в его действии»15. Получается, что любая власть в принципе легитимна, потому что она является правовой по своей сущности. Нужно только эту сущность обнаружить и прояснить, для чего, собственно, и требуются юристы в государстве российском. А компромисс интересов в этой связи есть не что иное, как интерсубъективная общность интересов властвующей элиты, а не единство интересов граждан и государства, поскольку всем известно, что отдельные граждане не являются субъектами политики в нашей стране, хоть и обладают по Конституции 1993 года обширными правами человека и гражданина.
А что же такое право в этой связи? Для официального российского конституционализма право, по сути дела, есть некое тождество некоторых однопорядковых феноменов. В. Д. Зорькин дает следующее определение: «Право как норма свободы по своей природе есть справедливость, или юридическое равенство»16. Право, конечно же, не существует в природе как таковое. Оно находит свое выражение в законе, точнее говоря — оформляется в законе. Но, как замечал в этой связи В. С. Нерсесянц, «ценность закона (позитивного права) и государства... состоит в их правовом значении и смысле. Цели права как должного в отношении закона (позитивного права) и государства должны быть правовыми. Правовой закон и правовое государство — это, следовательно, абсолютно правовые цели-ценности и постоянное долженствование-требование для реального закона (позитивного права) и государства»17. При этом верховенство права не тождественно верховенству закона, так как при злоупотреблениях власти в форму закона может облекаться и произвол, хотя остается неясно, как это вообще возможно при правовой-то сущности власти. Границей же, четко отделяющей закон как право от закона как злоупотребления власти, является, согласно канонам официального российского конституционализма, мера соблюдения прав и свобод человека. Но и здесь необходимо соблюдать осторожность. Ведь право как норма свободы не означает, что свобода индивида абсолютна. В этой связи Б. С. Эбзеев поясняет: «Конституция не дает оснований обходить
15 Зорькин В. Д. Указ. соч. С. 22.
16 Зорькин В. Д. Указ. соч. С. 28.
закон со ссылкой на право, поскольку это привело бы к размыванию конституционных функций и лишило бы Основной Закон рационализирующего и стабилизирующего действия, предусмотренного Конституцией»18. Этот вывод касается и всей системы федерального законодательства. И для чего тогда нашему официальному конституционализму требуются такие рафинированные дифференциации права и закона, если даже правосудие, согласно ч. 1 ст. 120 Конституции РФ, должно вершиться не на основе права (свободы, справедливости, равенства), а исходя из текстов Основного и других законов. А ведь самая главная опасность, на наш взгляд, состоит в другом: если допустить возможность ссылаться на абстрактные принципы права и на конституционные ценности при обсуждении российских законов, то власть российского государства может просто потерять свою легитимность даже под напором каких-нибудь «демагогов-правозащитников».
Зачем же тогда российский официальный конституционализм взращивает идеологему естественных прав человек» и даже закрепляет ее в ст. 2 Конституции? Скорее всего для того, чтобы доказать «правовую» сущность государства российского, ибо, как мы помним, согласно его легистским принципам, любая власть как таковая является по природе своей правовой, следовательно, с принятием Конституции в 1993 года в России появилось правовое государство. При этом В. Д. Зорькин об исторических условиях принятия Основного Закона пишет следующее: «Народ, недовольный отсутствием какой-либо политической свободы и не имеющий опыта соединения права и свободы, первые же шаги на пути свободы принял как приглашение к вседозволенности. Всегда нечеткая в русской культуре грань между свободой и анархией. обнажила главный риск — риск потери государства и исторического бытия вместе с ним19. Выдающееся значение принятия Конституции 1993 г. состояло в том, что она закрепила прочность государственных конструкций и одновременно сохранила прост-
17 Политико-правовые ценности : История и современ-
ность / под ред. В. С. Нерсесянца. М. : Эдиториал УРСС,
2000. С. 11.
18 Комментарий к Конституции Российской Федерации. С. 53.
19 Любое проявление гражданами спонтанности официальный российский конституционализм воспринимает как покушение на прочность государственной власти. На самом деле насилие, сопровождавшее принятие Конституции РФ в 1993 году, свидетельствовало только о непринятии россиянами суперпрезидентских полномочий Б. Н. Ельцина, которые затем и были закреплены в Основном Законе, а вовсе не о вековом неумении нашего народа соединять право и свободу. Именно исполнительная власть тогда использовала силу и тем самым попрала и право, и свободу.
ранство для свободы внутри этих прочных конструкций»20. Вот тебе и примат прав человека после тотального советского государственного принуждения! Обоснование легитимности конкретного государственного устройства в виде рецептированных конституционных институтов — вот чем на самом деле озабочен российский конституционализм. А для не умеющих и не понимающих, как надо соединять право и свободу, граждан есть старое проверенное средство — авторитаризм, который в трактовке российского официального конституционализма не только допустим, но даже и закономерен. По словам В. Д. Зорькина, «авторитаризм как элемент практики осуществления политической власти обусловливается особенностями переходного периода от неправового прошлого к новой демократии»21.
На основании вышеизложенного представляется возможным сформулировать некоторые принципиальные ограничения российского мнимого конституционализма, которые находят свое выражение в антиномичности его трактовки категории «свобода» и не дают реализовать потенциал публично-правовых институтов, закрепленных в Основном Законе 1993 года.
Первое ограничение можно определить как антиномию российской социальности. С одной стороны, свобода человека вообще полагается высшей конституционной ценностью, которая должна определять правотворчество и правоприменение в нашем государстве. С другой же стороны, постулируется вековая неспособность реальных российских граждан разумно и ответственно пользоваться свободой, то есть с точки зрения российского официального конституционализма они не могут вести правовую жизнь без попечения со стороны властей. Этому взгляду очень способствует теория о несоизмеримости правовых культур. Получается, что в casus Rossica невозможна в принципе реализация свободы, а Конституция РФ 1993 года является всего лишь декларацией о намерениях — непонятно, правда, для кого, — а не документом прямого действия. Очевидно, что именно поэтому у нас принято так много законов, в которых уточняются, умаляются и ограничиваются провозглашенные права и свободы22.
20 Зорькин В. Д. Указ. соч. С.19.
21 Зорькин В. Д. Указ. соч. С. 23.
22 Например, федеральные законы о митингах и собраниях, о референдуме, о политических партиях, об общественных организациях и многие другие существенно ограничивают конституционные права российских граждан, оставляя их практическую реализацию на усмотрение исполнительных органов власти.
Второе ограничение проявляется в антиномии равенства человека и государства. Согласно догмам российского мнимого конституционализма, обеспечение примата свободы человека как высшей конституционной ценности возможно через правовое ограничение государственной власти. Тем самым власть наделяется независимым от граждан бытием. Она становится равной, а значит, и равнозначной индивиду, а не производным от учредительной (договорной) свободы человека и гражданина феноменом. Хотя, конечно же, в реальности это равенство невозможно. Ведь даже по юридическим канонам правоотношения равных сторон регулируются диспозитивным методом на основе свободного волеизъявления (договора), а отношения неравных субъектов — императивным методом. А ведь именно последний метод и является основным для административного права, которое регулирует сферу публичной автономии человека. Очевидно, что равенство человека и государства является фикцией российского официального конституционализма, и, по сути дела, она свободу индивида сводит к частной автономии, поскольку равнозначные субъекты, исходя из принципа равенства сторон, не могут вмешиваться в дела друг друга. Но если эту фикцию рассматривать во взаимосвязи с антиномией российской социальности, то и объем дискреции индивида в пределах частной автономии будет полностью зависеть от усмотрения властей.
Третье ограничение российского мнимого конституционализма выражается в антиномии отождествления. Для него право, свобода, справедливость и равенство являются явлениями одного порядка, и содержание этих понятий, в сущности, совпадает. Представляется, что это отождествление только усугубляет фикцию правового ограничения власти в конкретных российских условиях и позволяет редуцировать свободу к равенству, а справедливость — к праву, оформленному в законе. Такая нехитрая логическая конструкция позволяет подменить свободу, понимаемую в широком смысле как частная и публичная автономия социального субъекта, перечнем его некоторых прав и отдельных свобод, которые к тому же могут произвольно ограничиваться государством как правовым институтом, по своей природе возвышающимся над отождествленными феноменами. А если еще учесть и антиномию российской социальности, то получится, что любые равные ограничения свободы принципиально недееспособных граж-
дан, не склонных в силу особых исторических условий России к рациональному (послушному) поведению, со стороны государства будут правовыми.
Таким образом, очевидно, что антиномии российского официального конституционализма не позволяют реализовать заявленный Конституцией РФ принцип приоритета прав и свобод человека в законотворчестве и правоприменении. Представляется, что для того, чтобы рецепция публично-правовых институтов сопровождалась имплементацией конституционных ценностей в ткань государственной жизни, необходимо аксиологическое переосмысление конституционализма, различение его ценностей и институтов. В данной работе под конституционализмом понимается некая теоретическая парадигма правосознания, решающая задачу по разработке определенных принципов справедливого устройства общественной жизни, которые позволяют обеспечить реализацию частной и публичной автономии для всех социальных субъектов. Также можно сказать, что она есть определенный способ рационализации правовых чувств (базовых ценностей) народа. Для него категории «свободы», «справедливости» и «человеческого достоинства» являются взаимосвязанными фундаментальными ценностями. Необходимо подчеркнуть, что конституция как политико-философский документ высшей юридической силы без конституционализма как определенной формы правосознания превращается, как правило, в фиговый листок правящего меньшинства, доминирующего над большинством.
Конституционное правосознание вступает в свои права, когда на повестку общественной жизни выносится конституционный вопрос, который можно определить как когнитивный диссонанс между рационально выраженными ценностями свободы, справедливости и человеческого достоинства и отсутствием реальных условий для их реализации. Конституционный вопрос увязывает отсутствие возможностей для реализации права на частную и публичную автономию с особенностями наличных властных институтов и тем самым подрывает легитимность существующего политического и правового порядка. В зависимости от способов решения конституционного вопроса, от уровня рационализации и имплементации ценностей конституционализма в государственном праве и политической практике можно выделить подлинный и мнимый конституционализм, а также его различные нацио-
нальные формы. Иными словами, различая подлинный и мнимый конституционализм, мы рассматриваем вопрос об имплемента-ции основных ценностей конституционного правосознания (свобода, справедливость, достоинство, народный суверенитет, др.) в систему государственного права конкретной страны. Говоря о той или иной национальной форме конституционализма, мы анализируем процесс рецепции конституционных публично-правовых институтов в конкретной системе государственного права и особенности рационализации ценности конституционного правосознания в правовой доктрине.
Представляется, что на основе такого аксиологического (ценностного) понимания конституционализма можно преодолеть вышеуказанные антиномии российского мнимого конституционализма. Так, антиномия российской социальности снимается как иррелевант-ная проблеме построения свободного в конституционном смысле общества. Ссылки на вековую неспособность российских граждан к бытию в свободе означают не что иное, как приписывание им массовой юридической не-дееспобности и обосновывают, по сути дела, необходимость сильного государственного принуждения, несмотря на то что существует конституционный приоритет прав и свобод граждан. А это, как мы показали, сужает пространство свободы как таковой за счет расширения сферы дискреции государственной власти. С точки зрения аксиологического конституционализма якобы массовая неспособность российских граждан к бытию в свободе в рамках российских законов свидетельствует об отсутствии свободы вообще и о несправедливости существующей системы власти, которая дискриминирует сферу частной и публичной автономии. Поскольку любая власть есть всего лишь монополизация функции управления, постольку вина наших сограждан лишь в том, что они не борются за ограничение этой монополии, а живут в плену иллюзии равноценности государственной власти и человека, которая поддерживается видимостью наличия конституционных по форме институтов23.
Этой ситуации способствует и второе ограничение российского юридического разума, которое мы описали как антиномию равенства гражданина и государства. Суть этой антиномии с точки зрения аксиологического
23 В данном случае уместно говорить не о вине народа в целом, а о безответственности и своекорыстии российской элиты и интеллигенции, так как именно они в силу общественного разделения труда управляют и полагают цели, рационализируют и распространяют ценности.
конституционализма заключается в придании государственной власти независимого (и, следовательно, равноценного) от граждан бытия через якобы правовое ее ограничение. Равенство власти и гражданина как красивый правовой принцип на самом деле умаляет свободу такого социального субъекта, как народ. Как известно, народ — это совокупность граждан, сплоченная на определенной территории интерсубъективно признаваемыми ценностями правосознания (в случае конституционного правосознания — нормами свободы и справедливости), — обладает своим достоинством, которое объективируется и теоретически осмысливается как суверенитет. Следовательно, государственная власть становится подзаконной (и правовой) не потому, что она равна отдельному гражданину, а потому, что она производна от учредительной власти совокупности граждан, от суверенитета народа. Теоретическое положение о договорном (учредительном) происхождении конституционного государства лишает самостоятельной ценности такое понятие, как государственный интерес, которое становится оправданным лишь в случае равнозначности гражданина и власти.
Третья антиномия российского мнимого конституционализма, суть которой состоит в отождествлении права, свободы и справедливости с равенством, является его принципиальной догмой. Очевидно, что любое отождествление создает возможность подмены одного феномена другой сущностью, которая хотя и является элементом тождества, тем не менее остается другим явлением со своей собственной логикой развития. Из-за этого российский конституционализм лишается ясных ценностных критериев разграничения права, свободы, справедливости и равенства. Более того, это отождествление он доводит до абсурда, когда государство у него становится по природе правовым явлением, а равенство в ограничении свобод граждан — квинтэссенцией российского права. Таким образом, любая критика существующей, оформленной в закон воли власти становится заведомо несправедливой и неправовой. А самое главное — такое отождествление подрывает основы правосудия, то есть процедуры соотнесения нормативного акта или деяния с нормами права, то есть
свободы и справедливости. Также при такой аксиологии у закона есть презумпция выражения норм права на том основании, что в нем оформлено веление власти, прошедшее определенную процедуру издания, даже если оно попирает свободу. Представляется, что именно поэтому в нашей стране иски против произвола органов государственной власти практически не удовлетворяются и нашим гражданам приходится надеяться только на справедливые решения международных судов, над которыми не довлеют рассмотренные нами антиномии.
Таким образом, современный российский конституционализм и государственное право попали в ловушку мнимости (имитации) им-плементации в ткань общественного бытия конституционных ценностей и институтов. Точнее говоря, рецепция конституционализма свелась к использованию конституционных по форме институтов при игнорировании ценностного содержания данной парадигмы. Когда в СССР началась перестройка и все вдруг заговорили о необходимости прямо заимствовать западный правовой и политический опыт, С. Коэн предупреждал, что невозможно «занять» демократию в другой стране. К элементам демократии он относил политическую культуру, правовую культуру, правосознание, «правление закона» и суд. «Ни один из элементов демократии нельзя "импортировать". Нельзя поехать за рубеж и "купить", например, правосознание: оно может быть продуктом только вашего собственного сознания и развития»24. К сожалению, прошло почти 30 лет, но мы так и не приблизились к идеалу конституционной демократии, а скорее наоборот — все больше возвращаемся и по форме, и по содержанию в СССР. Представляется, что выход из сложившейся ситуации возможен только на пути рационализации базовых ценностей русского народа в категориях конституционного правосознания и смены властвующей и интеллектуальной элиты страны25.
24 Коэн С. Перестройка — это путешествие в поисках нового // Коммунист. 1989. № 7. С. 23—24.
25 Возможный вариант такой рационализации был предложен нами в статье: Кочетков В. В. К вопросу о национальной русской идее: философско-правовой подход // Государство и право. 2013. № 4. С. 13—19.
Библиография:
1. Кабышев В. Т., Пряхина Т. М. Теоретические проблемы российского конституционализма // Вестник Саратовской государственной академии права. — 1995. — № 2.
2. Комментарий к Конституции Российской Федерации / под ред. В. Д. Зорькина, Л. В. Лазарева. — М. : Эксмо, 2009.
3. Кочетков В. В. Российская элита и модернизация политической системы. — М. : Инфра-М, 2013.
4. Коэн С. Перестройка — это путешествие в поисках нового // Коммунист. — 1989. — № 7.
5. Кравец И. А. Российский конституционализм: проблемы становления, развития и осуществления. — СПб.: Изд-во Р. Асланова «Юрид. центр-Пресс», 2005.
6. Кутафин О. Е. Российский конституционализм. — М. : Норма, 2008.
7. Лапаева В. В. Типы правопонимания: правовая теория и практика. — М. : Российская академия правосудия, 2012.
8. Медушевский А. Н. Теория конституционных циклов. — М. : Издат. дом ГУ ВШЭ, 2005.
9. Политико-правовые ценности : История и современность / под ред. В. С. Нерсесянца. — М., 2000.
10. Синюков В. Н. Российская правовая система: введение в общую теорию. — Саратов, 1994.
Материал поступил в редакцию 25 января 2015 г.
CONTEMPORARY RUSSIAN CONSTITUTIONALISM: RECEPTION OF PUBLIC LAW INSTITUTIONS OR IMPLEMENTATION OF VALUES?
Kochetkov Vladimir Valeryevich — Doctor of Philosophy, Senior Lecturer of the Department of State and Municipal Government of The Civil Defense Academy of the ECM of Russia [vovov69@mail.ru]
141435, Russia, Moscow oblast, Khimki, Novogorsk mikroraion
Review. The article is devoted to the particularities of reception of constitutional public law institutions in contemporary Russia. The author states that the problem is that due to positivists values in legal consciousness in Russian legal science borrowing constitutional institutions dominated, but it does not lead to securing the idea of the priority of human rights claimed in the Constitution of 1993. Demonstrating the internal antinomy of Russian constitutionalism, the author believes that consecutive constitutionalization of the contemporary Russian authorities is possible if constitutionalism values are spread in legal consciousness of citizens and elite.
Keywords: constitutionalism, legal consciousness, freedom, human rights, public law institution, reception, value.
Bibliography:
1. Kabishev, V.T., Pryakhina, T.M. Theoretical problems of Russian constitutionalism // Vestnik Saratovskoy gosudarstvennoy akademii prava — 1995. — N. 2.
2. Commentary on the Constitution of the Russian Federation. Edited by Zorkin, V.D., Lazarev, L.V. — M.: Eksmo, — 2009.
3. Kochetkov, V.V. Russian elite and modernization of the political system. M.: INFRA-M, — 2013.
4. Kohen, S. Perestroyka means a trip in search of new // Kommunist. — 1989. — N. 7.
5. Kravets, I.A. Russian Constitutionalism: problems of formation, development and existence. SPb.: Izd-vo R.Aslanova «Yurid. tsentr "Press"», — 2005.
6. Kutafin, O.V. Russian Constitutionalism. M.: Norma, — 2008.
7. Lapaeva V.V. Types of legal consciousness: legal theory and practice. M.: Rossiyskaya Akademia Pravi-sudia, — 2012.
8. Medushevskiy, A.N. Theory of constitutional cycles. M.: Izdatelskiy dom GU VShE, — 2005.
9. Political and legal values : history and modern era/ Edited by Nersesyants, V.S. M., — 2000.
10. Sinukov, V.N. Russian legal system: an introduction to the general theory. Saratov, — 1994.
