CC BY
106
УДК 82.091 НИЧИПОРОВ И.Б.
доктор филологических наук, профессор, кафедра истории новейшей русской литературы и современного литературного процесса, Московский государственный университет имени М.В.Ломоносова E-mail: il-boris@yandex.ru
UDC 82.091 MCHIPOROV I.B.
doctor of philological Sciences, Professor, Department of history of modern Russian literature and the modern literary process, Lomonosov Moscow State University
E-mail: il-boris@yandex.ru
СОВРЕМЕННОСТЬ И РЕВОЛЮЦИЯ В ПУБЛИЦИСТИКЕ А. БЛОКА MODERNITY AND THE REVOLUTION INA.BLOK'S ARTICLES
В статье предпринят комплексный анализ литературоведческой, культурфилософской и религиозной проблематики публицистики А. Блока. Главное внимание уделено категориям современности и революции - центральным в сознании Блока.
Ключевые слова: современность, революция, литература, культура, цивилизация, гуманизм, христианство.
The article presents the complex analysis of literary, cultural and philosophical and religious perspectives of A. Blok'sjournalism. The main attention is paid to the categories of modernity and revolution which are central inBlok'sconsciousness.
Keywords: modernity, revolution, literature, culture, civilization, humanity, Christianity.
В многожанровой публицистике и литературно-критической прозе А. Блока современность постигается как духовно-нравственная, религиозная, социокультурная проблема. Его публицистические выступления, обзорные и проблемные статьи, литературно-критические очерки, рецензии явили симбиоз аналитического и образного, мистического мышления и через приближение к различным художественным мирам выводили к прозрению импульсов и болезней современного общественного и культурного сознания. Подобное диагностирование, постепенно находившее воплощение и в блоковском поэтическом опыте, в его публицистике активизировалось именно в периоды революционных потрясений - в 1905 - 1908 гг., а затем в 1918 - 1920 гг., ибо уже первая революция «обнажила для Блока дисгармоничную, катастрофическую природу бытия» [1, с. 105].
В ранних работах Блока самопознание и познание современности складываются из мозаики частных литературно-критических характеристик. В статье «Безвременье» (1906) он вглядывается в рассказ Л. Андреева «Ангелочек», различая в нем мотивы «Мальчика у Христа на елке» Достоевского, проникается ритмами стихотворений А. Белого, где «пляшет Россия под звуки длинной и унылой песни о безбытно-сти, о протекающих мигах, о пробегающих полосатых верстах»1, прослеживает сгущение трагедийного ми-рочувствия в литературе XIX в.: «Гоголь и Лермонтов
1 Тексты статей А.Блока цитируются по: http://royallib.coni/ book/blok_aleksandr/tom_5_ocherki_stati_rechi.html ; http://royallib. com/book/blok_aleksaiidr/tom_6_poslednie_dni_imperatorskoy_vlasti_ stati.html
бессознательно и невоплощенно касаются крылами к вечной гармонии и летят прочь, горя, но не сгорая. Достоевский, как падучая звезда, пролетает в летучих туманах Гоголя и Лермонтова; он хочет преобразить несбыточное, превратить его в бытие, и за это венчается страданием». «Смерч, разразившийся в душе писателя» заставляет расслышать «ноту безумия», которая зарождается в литературе и вырывается из нее в эмпирическую реальность: «Это - нота, тянущаяся сквозь всю русскую литературу XIX века, ставшая к концу его только надорванней, пронзительней и потому — слышнее. В ней звучит безмерное отчаянье, потому что в ней причина розни писателей и публики, в ней выражает писатель свой страх за безумие себя и мира...» В гротескно-фантастических отсветах миров Гоголя, Достоевского, Андреева, Белого, Э. По вызревает интуиция лирического «мы» блоковских статей о том, что и «наша действительность проходит в красном свете. Дни все громче от криков, от машущих красных флагов; вечером город, задремавший на минуту, окровавлен зарей»; что революционная современность отмечена болезненной обнаженностью внутреннего существа человека, силящегося противостоять всевозможным маскам и профанациям: «Мы живем в эпоху распахнувшихся на площадь дверей, отпылавших очагов, потухших окон... Смерть зовет взглянуть на свои обнаженные язвы и хохочет промозгло, как будто вдали тревожно бьют в барабан... Зажженные со всех концов, мы кружимся в воздухе, как несчастные маски, застигнутые врасплох мстительным шутом у Эдгара По. Но мы, дети своего века, боремся с этим головокружением. Какая-то дьявольская живучесть помогает нам гореть и не сгорать».
© Ничипоров И.Б. © Nichiporov I. В.
Индивидуальное переживание образов и идей текущей литературы преломляется у Блока в оптике ее «коллективного» прочтения, что побуждает ощутить сопричастность деятельности даже субъективно неблизких для поэта-символиста «знаниевцев», которые «работают над одной большой темой - русской революцией» («О реалистах», 1907); различить в образных построениях автора «Иуды Искариота», «Жизни Человека», «Царя Голода» «трепет нашего рокового времени... накануне "великого бунта"», страдание «тем же великим неверием, каким страдаем все мы», балансирование «на границе трагедии, которой ждем и по которой томимся все мы» («О реалистах», «О театре», 1908); с горечью признаться в том. что «Передонов - это каждый из пас2... в каждом из нас есть передоновщина, и уездное захолустье, окружающее и пожирающее Передонова, есть нас всех окружающая действительность, наш мир, в котором мы бродим, как бродит Передонов вдоль пыльных заборов и в море крапивы» («О реалистах»).
Панорамное видение порубежной эпохи передается Блоком на языке антиномий, через наложение апокалиптической перспективы - и упований на преображающую энергию обновленной «музыкальным» духом культуры («Та действительно великая, действительно мучительная, действительно переходная эпоха, в которую мы живем, лишает нас всех очарований, и на всех перекрестках подстерегает нас какая-то густая мгла, какое-то далекое багровое зарево событий, которых мы все страстно ждем, которых боимся, на которые надеемся» - «О театре»). Облик современности проецируется на закономерности эстетического развития, вследствие чего жанровые процессы в литературенача-ла века насыщаются антропологическим и историософским смыслом: «Запечатлеть современные сомнения, противоречия, шатание пьяных умов и брожение праздных сил способна только одна гибкая, лукавая, коварная лирика... Брызги этих лирических струек полетели всюду... Самый воздух напоен лирикой» («О драме», 1907).
Антропологический вектор в диагностировании язв современности сопрягается у Блока с рефлексией о поразившей «самых чутких детей нашего века» «болезни индивидуализма», отчуждения от бытия, о «приступах изнурительного смеха, который начинается с дьявольски-издевательской, провокаторской улыбки, кончается - буйством и кощунством» («Ирония», 1908). Индивидуалистический крен новейшей культуры чреват. по Блоку, «разрывом между Россией и интеллигенцией», гибельным самоощущением «на фоне зарева, на легком, кружевном аэроплане», лишь на короткое время оторвавшемся от «громыхающей и огнедышащей горы, по которой за тучами пепла ползут, освобождаясь, ручьи раскаленной лавы» («Стихия и культура», 1908). Однакоименно из недр личностного, обогащенного мистическим чувством опыта рождаются откровения о хрупкости впавшей в «сон и хмель» культуры «перед лицом разбушевавшейся стихии», о том, как незримым
2 Здесь и далее курсив в цитатах принадлежит А.Блоку.
образом «высверлены аккуратные трещины между человеком и природой, между отдельными людьми и, наконец, в каяедом человеке разлучены душа и тело, разум и воля»; как «в сердце нашем уже отклонилась стрелка сейсмографа... В сердцах людей последних поколений залегло неотступное чувство... болезни, тревоги, катастрофы, разрыва» («Стихия и культура»).
Поиски противовесов кризисному состоянию мира связывались Блоком не только с «преодолением отчуждения от национальной народной жизни» [1, с. 116], «поворотом к традициям русской демократической эстетики» [1, с. 117] и «критикой элитарной замкнутости современного искусства» [1, с. 117], но и с оживлением религиозного чувства. В «Литературных итогах 1907 года» он с досадой отозвался о религиозно-философских собраниях начала века, в немалой степени профанировавших, с его точки зрения, искание Бога, и «от противного» выразил собственное понимание желанного для себя богообщения: «Но ведь они говорят о Боге, о том, о чем можно только плакать одному, шептать вдвоем, а они занимаются этим при обилии электрического света; и это - тоже потеря стыда, потеря реальности; лучше бы никогда ничем не интересовались и никакими «религиозными сомнениями» не мучались, если не умеют молчать и так смертельно любят собор-но сплетничать о Боге». Не удовлетворяясь новейшими формами интеллектуального, богемного «богоискательства». Блок в статье «Поэзия заговоров и заклинаний» (1906) обращается к архаическим пластам религиозного опыта, усматривает в древних заговорах осуществление «религиозного союза» красоты и пользы, в определенном смысле - эстетики и этики. Поворот раздробленного современного сознания к цельному мировидению «древней души» может таить в себе не только преодоление тупиков индивидуалистического творчества, но и высшее оправдание искусства: «Раз красота совпадает с пользой в первобытном сознании, ясно, что это не наша красота и не наша польза. Наша красота робка и уединенна, наша польза жестка и груба. Наша индивидуальная поэзия - только слово, и, не спрашиваясь его советов, мы рядом, но не заодно с нею. делаем пресловутые полезные дела. Первобытная гармония согласует эти слова и дела; слова становятся действом. Сила, устрояющая их согласие, - творческая сила ритма».
Превозмогание символистского двоемирия, расщепленности эстетической и эмпирической сфер бытия не сводится Блока к перспективам развития искусства, но становится и духовно-нравственным целеполаганием'. «И, может быть, вся наша борьба есть борьба за цельность жижи, против двойственности эстетики. Это -как бы новое «разрушение эстетики». И в этой борьбе терзает нас новое, быть может, самое глубокое, противоречие: мука о красоте. Ведь жизнь - красота. Как бы, «разрушая» эстетику, сокрушая двойственность, не убить и красоту - жизнь, цельность, силу, могущество. Вихрь чувств, мыслей, движений вдохновения, страсти, бессилия, отчаянья: где добро и где зло?».
Религиозная долатанта в блоковской концепции
творчества обусловлена настоятельной потребностью приблизиться к постижению сверхличностных импульсов и ориентиров творческого процесса. В статье «Душа писателя» (1909) составляющие сокровенной жизни художника - «чувство пути», «подземный рост души», «внутренний «такт» писателя, его ритм» - обретают ценность именно в его прорыве за пределы индивидуального опыта, в жажде «услышать вздох всеобщей души», пребывать в «неустанном напряжении внутреннего слуха, прислушивании как бы к отдаленной музыке». В образном мире статьи «Три вопроса» (1908) звучание этой «отдаленной музыки» в большей степени персонифицировано и ассоциируется с «голосом долга», Божественным и одновременно «общественным» императивом, позволяющим не сбиться с пути в такие «переходные, ночные эпохи, как наша», ибо «в сознании долга, великой ответственности и связи с народом и обществом, которое произвело его, художник находит силу ритмически идти единственно необходимым путем. Это - самый опасный, самый узкий, но и самый прямой путь... Здесь только можно узнать, руководит ли художником долг — единственное проявление ритма души человеческой в наши безрадостные и трудные дни... Голос долга влечет к трагическому очищению. Может быть, на высотах будущей трагедии новая душа познает единство прекрасного и должного, красоты и пользы, так, как некогда душа познала это единство в широтах древней народной песни».
Склонность к эстетизированному отвлеченно-безличному видению Божественного начала, ассоциирующегося в разных контекстах с «голосом долга», «древней душой», «отдаленной музыкой», решающим образом повлияла на блоковскую мистику революции, которая в его публицистике 1910-х гг. составит квинтэссенцию «потока мыслей и предчувствий» о России и современной цивилизации («Интеллигенция и революция», 1918).
Еще в 1910 г. мистическая трактовка социальных потрясений выражена Блоком в размышлениях о том, что революция «совершалась не только в этом, но и в иных мирах... Мы пережили безумие иных миров... То же произошло ведь и с народной душой» («О современном состоянии русского символизма»). В работах 1918 - 1920 гг. на фоне сквозных призывов к требуемому революцией напряжению нравственного и эстетического чувства, к тому, что «все мы в эту роковую минуту истории должны быть в постоянном стремлении и порыве» («Что надо запомнить об Аполлоне Григорьеве», 1918), к тому, чтобы «слушать ту музыку, которой гремит "разорванный ветром воздух"», чтобы проникнуться тем, как в приобщении к революционной стихии, что «сродни природе», «смертельная усталость сменяется животной бодростью» («Интеллигенция и революция»), - примечательна, хотя и исторически небесспорна постановка вопроса об общей ответственности Церкви, «интеллигенции и народа» за прошлую жизнь, в значительной степени произрастившую из себя нынешнее революционное варварство: «Почему дырявят древний
собор? - Потому, что сто лет здесь ожиревший поп, икая, брал взятки и торговал водкой. Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? - Потому, что там насиловали и пороли девок: не у того барина, так у со-седа.Почему валят столетние парки?- Потому, что сто лет под их развесистыми липами и кленами господа показывали свою власть: тыкали в нос нищему - мошной, а дураку - образованностью. Все так... Замалчивать этого нет возможности; а все. однако, замалчивают. Я не сомневаюсь ни в чьем личном благородстве, ни в чьей личной скорби; но ведь за прошлое - отвечаем мы? Мы - звенья единой цепи».
Симптоматичной для поколения творческой интеллигенции начала века стала попытка революционной «реинтерпретации» христианства, нашедшая выражение в статьях Блока 1918 - 1920 гг. Содрогание от того, как «дырявят древний собор», выводит к радикальному противопоставлению личности Христа, «установившего равенство людей» («Искусство и революция», 1918), и христианского учения, «которое потушило религиозный огонь и вошло в соглашение с лицемерной цивилизацией» и в значительной мере приблизило революцию, которая «разрушит многовековую ложь цивилизации» и «возвратит людям всю полноту свободного искусства». В «Исповеди язычника» (1918) великопостная зарисовка весны 1918 г. наполнена апокалиптическим переживанием того, что с крушением имперской цивилизации и «Церковь умерла, а храм стал продолжением улицы. Двери открыты, посредине лежит мертвый Христос. Вокруг толпятся и шепчутся богомолки в мужских и женских платьях». При этом революция знаменует, по Блоку, религиозный разворот, парадоксальным образом обостряет в нем самом притяжение к обезлюдевшей церкви и даже желание покаянного обновления: «И я тоже ходил когда-то в церковь. Правда, я выбирал время, когда церковь пуста, потому что обидно и оскорбительно присутствовать при звероголосовании нестриженых и озабоченных наживой людей. Но в пустой церкви мне удавалось иногда найти то, чего я напрасно искал в мире. Теперь нет больше и пустой церкви. Я очень давно не исповедался, а мне надо исповедаться. Одно из благодеяний революции заключается в том, что она пробуждает к жизни всего человека, если он идет к ней навстречу, она напрягает все его силы и открывает те пропасти сознания, которые были крепко закрыты».
Публицистические выступления Блока революционных лет наполнены уверениями в том, что в наступившую эпоху «смысл человеческой жизни заключается в беспокойстве и тревоге» («Искусство и революция»), что «та цивилизация, та государственность, та религия умерли» («Что сейчас делать?..», 1918), а перед «лицом мирового переворота», обусловившего «глубину изменения в мире социальном, в мире духовном и в мире физическом» («Владимир Соловьев и наши дни», 1920), индивидуальное, творческое и общественное сознание обретает религиозное оправдание. В статье «Каталина» (1918) складывается миф о Каталине как римском «большевике», стихийном «революционере»
в тронутой распадом империи, который «поднял знамя вооруженного восстания в Риме за 60 лет до рождения Иисуса Христа». В блоковской концепции роковое для языческого Рима революционное «сеяние ветра» набирало силу в судьбе Катилины и стало необратимым после пришествия Христа - «вестника нового мира»: «Когда родился Христос, перестало биться сердце Рима. Организм монархии был так громаден, что потребовались века для того, чтобы все члены этого тела перестали судорожно двигаться; на периферии почти никто не знал о том, что совершилось в центре. Знали об этом только люди в катакомбах». Сопряженное с личностью Христа дыхание иного Царства, переживание обреченности всякого земного могущества, неминуемого распада самой мощной человеческой империи вызывает у Блока творческое прозрение того, «весь крестный путь русской духовной жизни проходит сквозь наше сердце, горит в нашей крови» («О списке русских авторов». 1919), что в«поэтическом ощущении мира нет разрыва между личным и общим; чем более чуток поэт, тем неразрывнее ощущает он «свое» и «не свое»; поэтому, в эпохи бурь и тревог, нежнейшие и интимнейшие стремления души поэта также преисполняются бурей и тревогой» («Каталина»).
Революционные интенции в мировой истории и современности связываются Блоком то с противопоставленным обезличивающей цивилизации торжеством личностного начала - во Христе. Каталине, рождающемся «человеке-артисте», то с апологией безликих
«варварских масс», которые крепнут «в вихре революций духовных, политических, социальных, имеющих космические соответствия», выступают «бессознательными хранителями культуры» («Крушение гуманизма», 1919)и своим стремительным выдвижением на арену истории свидетельствуют о том, что «во всем мире прозвучал колокол антигуманизма... мир омывается, сбрасывая с себя одежды гуманистической цивилизации» («Гейне в России», 1919). И все же в итоговой речи «О назначении поэта» (1921) трагедийное звучание темы творческой личности, чья «тайная свобода» уничтожается, чьи «покой и волю тоже отнимают», заключает в себе пророчество о судьбе всей культуры: «Слабел Пушкин - слабела с ним вместе и культура его поры... Пушкин умер... С ним умирала его культура».
Создававшиеся на протяжении полутора десятилетий публицистические работы А.Блока явились актом творческого, социокультурного, религиозного самосознания художника рубежа столетий и вместили объемный диапазон духовной жизни предреволюционной и революционной поры. Проницательная и многоаспектная диагностика современности соединилась у Блока с комплексом литературно-критических наблюдений.с построением мифа о противоборстве культуры и цивилизации, о революции и музыкальных шумах «в голосах варварских масс» и вместе с тем с возрастающим интересом к личности Христа, поиском религиозных оснований личностного бытия и исторического процесса.
Библиографический список
1. Магомедова Д.М. Александр Влок // Русская литература рубежа веков ( 1890-е - начало 1920-х годов). Книга 2. ИМЛИ РАН. М., Наследие, 2001. С.89 - 143.
References
1. Magortiedova VAl. Alexander Blok // Russian literature of the turn of the centuries ( 1890s - beginning of 1920s). Book 2. IMLI RUSSIAN ACADEMY OF SCIENCES. M., And Heritage, 2001. Pp. 89 - 143.
