CC BY
69
<21-րդ ԴԱՐ», թիվ4(6), 2004թ.
Գ. Դերլուգյան
СОВРЕМЕННОЕ НАЦИОНАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВО И ОЧЕРЕДНАЯ КАПИТАЛИСТИЧЕСКАЯ ГЛОБАЛИЗАЦИЯ
Георгий Дерлугьян
Россия - типичное государство догоняющего развития, которое с немалым успехом на протяжении последних пяти столетий компенсировало недостаток капиталистической рациональности применением государственного принуждения и централизованной бюрократической координации. Однако во второй половине ХХ века эта модель была исчерпана, когда исчезло неприхотливое русское крестьянство и вместо него возникли новые классы образованных специалистов, потребовавших большего участия в управлении промышленными предприятиями, культурной сферой, и самим государством. Общесоветская демократизация провалилась из-за неожиданного распада самого государства. Что дальше — сползание в коррупцию и бедность Третьего мира, очередная военно-бюрократическая реформа, как при Петре и Сталине, или же нечто иное, задаваемое социал-демократической геокультурой объединенной Европы, пытающейся посредством углубления внутренней интеграции и расширения на восток освободиться от гегемонии США?
Соэволоция капитализма и националного государства
Проанализируем историческую траекторию Запада, чтобы выяснить, каким странным путем возникло социально-правовое государство из первоначально военно-рэкетирской организации и почему на Западе впервые в истории социальных систем был достигнут устойчивый технический прогресс. Здесь нам помогут новаторские работы И.Валлерстайна, Р.Коллинза, М.Манна, Ч.Тилли и П.Андерсона, образующие классический корпус Золотого века исторической макросоциологии 1970-90-ых гг. [1].
В Западной Европе во времена упорядоченной средневековой анархии сложились густые сети рыночных городов и денежные экономики, достигавшие многих сельских районов. В отличие от редкозаселенных и обширных империй (испанской, турецкой, российской, а также польско-литовской) в западной части Европы основной политической и организационной задачей королевской власти было договориться с бюргерами-горожанами о нормированном изъятии части их продукта. Договариваться приходилось потому, что автономные сословия (английские йомены, скандинавские хуторяне, зажиточные французские крестьяне), но все-таки более всего именно бюргерские города, обладали достаточными возможностями оказать серьезное сопротивление как самостоятельно, так и в союзе с аристократическими или церков-
133
Գ. Դերլուգյաե
21-րդ ԴԱՐ», թիվ4(6), 2004թ.
ными противниками короля. В то же время сельские и городские предприниматели были заинтересованы в нормализации центральной власти — все-таки лучше, когда в королевстве царит предсказуемый порядок и есть возможность оспорить произвол местного барона.
Так из союза централизаторской королевской власти и мелких собственников, заключавшегося в основном против баронов, сложились первые режимы правовых гарантий — абсолютистские монархии. Они создавались бессистемно, из множества местных конфликтов и прецедентов их разрешения, и поэтому они не отличались нормативной стройностью. Почти столетие буржуазных революций уйдет на политически запутанную и нередко кровавую борьбу за рациональное выпрямление писаного права и администрации западноевропейских государств.
Парадокс западной эволюции к современной демократии заключается в том, что европейское государство в историческом зародыше неотличимо от организованной преступности, точнее, упорядоченного рэкета. В фундаментальном исследовании исторических истоков власти и государственности Майкл Манн и Чарльз Тилли весьма убедительно показали, что феодализм и идущая от него современная государственность выросли из длительного исторического процесса, который развивался по логике рационализации и упорядочивания первичного элементарного грабежа [2].
Раннегосударственные формы господства есть по своей сути рэкет, т.е. дань, собираемая князьями и дружинниками — вымогательство в обмен на защиту от самих себя и от чужих рэкетирских организаций. Однако если такого рода элитно-военная власть собирается просуществовать дольше простого набега, то ей потребуется какое-то идеологическое освящение (одна из статусно-ранговых религий, созданных в древнем цивилизационном ареале Средиземноморья, будь то католичество, православие или ислам), какие-то арбитры в спорах (епископы, сегодня у нас возродившиеся в виде воров в законе) и престижный кодекс социально-сдерживающих понятий. В сумме получается феодализм.
Чего так сильно не хватало всем неомарксистским теориям объяснения развития капитализма, так это признания решающего значения войны и милитаризации [3]. В ходе огнестрельной революции XV-XVII веков на пространствах Европы побеждали новые централизованные государства, способные производить стандартизированное огнестрельное оружие в промышленных масштабах, содержать под ружьем значительную часть мужского населения, воспитать офицерскую прослойку, создать всепроникающую бюрократию, призванную финансировать новые армии. В результате долгосрочное структурное превосходство оказывается на стороне тех государственных организаций, которые сочетали геополитическое преиму-
134
<21-րդ ԴԱՐ», թիվ4(6), 2004թ.
Գ. Դերլուգյան
щество относительно крупной территории (постепенно микро-княжества поглощаются более масштабными военными экономиками абсолютистских монархий) и находили в пределах своей территории концентрированные денежные и ремесленно-промышленные ресурсы, т.е. раннекапиталистические города.
Так в Западной Европе началась сложная историческая соэволюция национальной государственности и капитализма. Абсолютистское правовое государство и выросшая на его основе конституционная демократия исторически возникают именно как сумма правил и гарантий против собственного произвола, которые правящие военно-аристократические и, с XVI в., военнобюрократические элиты будут принуждены давать своим подданным в обмен на согласие регулярно платить налоги и служить в армии.
Капитализм, по простейшему определению, которое имеется в учебниках, есть деньги, вложенные в достижение еще больших денег. Извлечение прибыли — довольно старинное дело, известное, как минимум, еще финикийским купцам. Однако те же купцы хорошо знали, насколько их капиталы соблазнительны для тех, кто практиковал грабительские способы добычи богатства и славы, поэтому брались только за наиболее высокодоходные операции, прежде всего в торговле относительно компактными, но исключительно дорогими предметами роскоши под патронажем самых сильных в округе обладателей средств принуждения — фараонов или персидских царей.
Позднее крупнейшие купцы научились суживать деньги королям под обязательства будущих доходов казны от налогов или особо доходных сырьевых монополий. Но силы олигархов и короны все-таки оставались неравны, о чем свидетельствовало банкротство известнейшей транснациональной компании Европы XVI века — торгового дома Фуггеров из Аугсбурга, покусившихся приватизировать испанские рудники в Перу. Выдоив Фуггеров досуха, мадридский двор в 1557 г. прибегнул к суверенному дефолту, объявив саму идею банковского процента “богопротивной”. Оспорить мнение Их Католических Величеств, как известно, решились в тогда еще полностью испанских Нидерландских провинциях, до предела насыщенных раннекапиталистическими городами и радикальными протестантскими движениями.
Прорыв наступил в тот момент, когда значительная масса западноевропейских мелких и средних предпринимателей постепенно выторговала либо, подобно голландцам и англичанам XVII в., в затяжных восстаниях и войнах с католической Испанией обрела собственные буржуазные государства и достаточную защищенность. В результате ранние капиталисты настолько понизили свои коллективные издержки на безопасность и политический патронаж, что вскоре стали выгодны долгосрочные инвестиции в техническое пе-
135
Գ. Դերլուգյան
21-րդ ԴԱՐ», թիվ4(6), 2004թ.
реоснащение, и даже стала достаточно привлекательна низкая норма прибыли на массовых рынках железа и хлопковой ткани. В Западной Европе к XVIII в. промышленное производство и технические инновации впервые стали выгоднее караванной торговли предметами роскоши, ростовщичества и коррумпированного откупа королевских монополий.
Под давлением Наполеоновских войн конца XVIII - начала XIX ст. оформится удивительный, если разобраться, тип власти — государствам придется давать формальные гарантии, в сущности, против самих себя и создавать институты компенсации за последствия своих военно-мобилизационных усилий (например, пенсии вдовам и искалеченным войной ветеранам) в обмен на право изымать у подданных оговоренную часть их дохода и мужчин призывного возраста. По французскому примеру этот сдвиг в типе государственного управления будет оформлен объединяющей все бывшие сословия риторикой государственного патриотизма: появятся национальные гимны, флаги и могилы не королей и полководцев, но Неизвестного солдата.
Одновременно с этим в ходе Наполеоновских войн в Англии и Франции начнется предпринимательское применение технических новинок в массовом производстве, ориентированном преимущественно на военные нужды. Государственный спрос военного времени, впрочем, выступил здесь мощным катализатором. Промышленная же революция оказалась непредвиденным долгосрочным последствием создания рыночно-правовых гарантий в эпоху европейского абсолютизма.
Подведем некоторые итоги. В результате констелляции ряда конъюнктурных факторов в XVI веке возникает капиталистическая мироэкономика, но она первоначально действует внутри по сути своей еще постфеодального мира. На этой стадии капиталистические операции ограничены сферой королевских долгов, высокодоходной экспортно-импортной торговлей и весьма ограниченным производством (что аналитически похоже на постсоветский «политический капитализм»). Остальные сферы пока действуют по некапиталистическим логикам. Туда капитализм может вторгаться, изымать ресурсы, манипулировать условиями обмена (любимый пример И. Валлер-стайна: польское крепостничество или португальская полупиратская торговля в Индиях).
Капитализм в соединении с пушками и океанскими кораблями позволил европейским государствам ликвидировать всех своих конкурентов и в, первую очередь, массивные аграрные империи Азии, начиная с Индии и кончая Китаем и Персией. Прочие эволюционные потоки (аграрные империи, кочевые объединения, родоплеменные группы) оказались буквально съедены
136
21-րդ ԴԱՐ», թիվ4(6), 2004թ.
Գ. Դերլուգյան
этой крайне экспансивной сомутацией капитализма и военного государства (впрочем, прилагательное военное здесь для подчеркивания идеи, не более, — все государства до наступления XIX века были по сути и по главнейшей функции организациями для подготовки и ведения войн, как показал Тилли). Капитализм оказался глобальным уже к середине XVI века.
Наиболее успешный пример — Голландия, где, как показал Джованни Арриги, капитализм смог впервые овладеть государством изнутри [4]. Нидерланды были первым современным государством, которое сознательно создали капиталисты, по сути даже не вполне государство, а скорее купеческое акционерное общество по финансированию и организации собственной обороны, а затем (в Ост-Индиях) и нападения на сильнейшую державу своего времени — мировую империю испанских Габсбургов. Пример военного успеха крохотной, но очень богатой и рационально организованной Голландии (к Вестфальскому миру 1648 г. у Франции был флот в одну тысячу кораблей, а у голландцев — 17 тысяч) имел громадное воздействие на абсолютистские государства, которые начали (и, что интересно, оказались способны) перенимать голландские новшества.
Весь XVIII век идет перенимание новшеств капиталистической организации мануфактурного производства, армии и флота и даже пересаживание капитализма по всей Европе. Но уже начала работать логика миросистемных структур, прежде всего — осевого разделения труда и, соответственно, деления экономико-географических зон на технически передовой центр и аграрную периферию. В итоге кому-то удается делать капитализм лучше других (тем, кто имеет выход на Атлантику, развитые города, церковную и светскую бюрократию, более автономное крестьянство и потенциально больше предпринимателей из нарождающегося «среднего класса»).
Спустя несколько десятилетий промышленная революция, в свою очередь, создаст такой военный потенциал, что не использовать его в расширении мировых рынков и установлении колониального господства будет противно логике капитализма. Британцы станут пионерами эпохи индустриально-военных завоеваний в Азии и Африке.
Глобализация времен Pax Britannica и Belle Bpoque
До первой половине XIX века легитимирующим дискурсом власти служила традиция и религия. Напротив, у капитализма со времен Американской и Французской революции идеология секуляризируется и обращается в будущее: главное оправдание капитализма по сей день есть обещание экономического и технического прогресса, политической формой которого яв-
137
Գ. Դերլուգյաե
21-րդ ԴԱՐ», թիվ4(6), 2004թ.
ляется либеральный, элитарно-технократический реформизм. Это формула изначально английского и, после 1945г., американского варианта идеологической гегемонии, хорошо сочетающейся с благоприятным «островным» геополитическим положением этих государств. В последнем факторе нет никакой мистики, речь идет о крайне удачном сочетании природной защищенности Великобритании и США от вражеских вторжений, расположения на магистральных подступах к наиболее выгодным атлантическим рынкам ми-роэкономики плюс возможности долгое время опираться на флот двойного (торгового и военного) назначения, что было нормой в эпоху океанских парусников.
С окончательной победы над Францией при Ватерлоо в 1815г. до возникновения единой Германии и мирового экономического кризиса в 1870-е годы Британия практически в одиночку определяла положение на мировых рынках и мировую политику. Это была очень стабильная и потому мирная конфигурация, прерывавшаяся лишь дважды — на романтические революции 1848 г. и на Крымскую экспедицию, когда потребовалось поставить на место николаевскую Россию, на основании былой победы над Бонапартом все еще считавшую себя гарантом абсолютистского порядка в Европе.
С 1870-х годов Британия была вынуждена разделить институциональное обеспечение мирохозяйства (а оно в те годы действительно становилось подлинно мировым) с клубом европейских великих держав, в котором роль мирового финансового регулятора и посредника играла семейная олигархия Ротшильдов. Это была по-своему изящная и изощреннейшая властная конфигурация. Экономические кризисы к 1896г. были преодолены с установлением системы государственного регулирования и горизонтальных картелей в Европе и банковско-трестовой вертикальной интеграции в Америке. Наука и техника чуть не ежедневно преподносили удивительные сюрпризы, которые очень скоро превращались в новейшие высокоприбыльные сектора производства — океанский пароход, телеграф и телефон, электричество, хинин и аспирин, автомобиль, кинематограф, бездымный порох и динамит. Европейское рабочее движение, некогда грозившее коммунистическим призраком, стало парламентски признанным партнером правящих элит — фактически, к концу XIX столетия. Колониализм в Азии и Африке и индустриальноаграрное освоение американских и австралийских территорий создали мощные компенсационные клапаны для оттока избыточных товаров, капиталов, населения, а также военных, притомившихся в мирной Европе, где уже почти столетие занимались одними парадами.
На 1913 год господство европейского капитализма абсолютно неоспо-
138
<21-րդ ԴԱՐ», թիվ4(6), 2004թ.
Գ. Դերլուգյան
римо. Европе удалось преодолеть свой внутренний кризис, вызванный разрушением старых патримониальных учреждений (от церкви и феодальной монархии до патриархальной крестьянской семьи — всего, что так оплакивали консерваторы и что так беспокоило Дюркгейма с его идеями аномии). К концу «длинного XIX столетия» капиталистическое развитие стабилизировалось, установился некий новый ancient regime на основе интеграции пролетариата («опасных классов») в национальные государства, а национализм и социализм из оппозиционных политических программ революций 1848 г. стали основным элементом нового патерналистско-бюрократического консенсуса. Этот период был поистине Belle Epoque, настолько близко (а скорее и куда более) отвечающий сегодняшним завышенным представлениям о глобализации, что становится не по себе, если вспоминать, чем эта эпоха окончилась в 1914 г.[5].
Бисмарк, родоначальник государственностиХХвека
В Европе кошмарные социальные последствия капиталистического технического прогресса были преодолены двумя взаимодополняющими стратегиями: 1) государство было переориентировано с чисто военных и фискальных задач на проведение активной социальной политики. Так появились невиданные в истории министерства здравоохранения, образования, социального обеспечения, а также полиции; 2) пролетариат, тогда без обиняков называемый les classes dangereaux – “опасные классы” – был допущен к участию в политике и уравнен в правах.
Социалистические идеи при этом оказались интегрированы в практику нового либерального государства, и прежде всего, в кайзеровской Германии (идея Каутского о сверхимпериализме). Альтернативная британской идеологическая программа была связана с фигурой Бисмарка и борьбой за создание Германии в среднеевропейской тесноте.
Прусский путь предполагает использование военно-бюрократической машины в целях компенсации рыночной недостаточности за счет импортозамещения, госзаказов, поощрения технического образования, пожизненного найма и прочих мер рационально-патерналистской регламентации хозяйственных и социальных процессов. Естественно, подобная меркантилистская практика возможна только в пределах прочного национального государства и при наличии достаточно эффективной бюрократии.
Нельзя сказать, что один путь норма, а другой — патология. Это разные стратегии индустриализации, определяющиеся конкретными историческими обстоятельствами. Привилегированный англо-американский вари-
139
Գ. Դերլուգյան
21-րդ ԴԱՐ», թիվ4(6), 2004թ.
ант, движимый частнокапиталистическим предпринимательством, и прусский путь индустриализации посредством госкапиталистической мобилизации со временем скрестились и, распространившись по всему миру, обернулись множеством гибридов и мутаций одной и той же бюрократически-патерналистской модели «интеграции пролетариата» и построения социального государства. Таких вариаций много, они очень взаимообусловлены в реальной истории, и категории неизбежно размыты. Только сейчас у нас появляется возможность трезво и аналитически судить, а что, собственно, было общего у фашизма, коммунизма, социал-демократии и лейборизма, американского «New Deal», христианского социализма и христианской демократии, турецкого национализма, аргентинского популизма и т.д.
В период глобальной «тридцатилетней» войны за британское мировое имперское наследство 1914-1945 гг., всем государствам, даже британскому и американскому, пришлось прибегнуть к национальному меркантилизму, создать в той или иной степени военно-промышленные комплексы и со-циально-регулирующие механизмы бюрократического патернализма. В те тягостные и жуткие три десятилетия выживание государств оказалось напрямую связано с их способностью вести массовую войну индустриальными методами, иными словами, быстро поставить на поток производство металлоемких боевых машин и обеспечить патриотический призыв на военную и тыловую службу максимально большой части трудоспособного населения, включая женщин, в связи с чем у всех сторон возникают аппараты массовой пропаганды, государственной бдительности, массового технического обучения, военно-патриотических видов спорта и подросткового моделизма, а также всеобщего медицинского и социального обеспечения.
Среди моделей социального бюрократическо-патерналистского государства, возникших в межвоенный период (и особенно после мирового кризиса 1929 г.), одной из наиболее успешных вариаций оказался сталинизм, сплавившей воедино три основные властно-организационные достижения своего времени: вертикально интегрированный трест, военно-мобилизационное государство и массовую партию. Советскую модель вполне справедливо рассматривать в контексте других вариантов осуществления госкапиталистической мобилизации пролетариата и полупролетариата в полупериферийных государствах миросистемы, которые пытались адаптироваться к условиям межвоенного хаоса и острой геополитической конкуренции 1920-40-ых гг., а именно – социал-популистскими режимами Италии, Испании, Турции, Аргентины, Мексики, Бразилии и т.д.
Такими парадоксальными и причудливыми путями в течение столетия, с 1848 по 1945гг., в ядре и, отчасти, полупериферии современной капи-
140
<21-րդ ԴԱՐ», թիվ4(6), 2004թ.
Գ. Դերլուգյան
талистической миросистемы была реализована социалистическая программа-минимум [6].
Фордизм, классический американизм
После 1945г. наступил новый долгий период хозяйственного процветания, обеспечиваемого геополитической стабильностью под эгидой к тому времени уже неоспоримой американской гегемонии (в которой для СССР был найден статус почетного ритуального противника в рамках политики сдерживания или мирного сосуществования). Господствующим образцом становится существенно продвинутая американцами модификация британского пути, известная как фордизм.
Формула фордизма — крупные государственные инвестиции в сопутствующую инфраструктуру (федеральная шоссейная сеть), внутрикорпоративное экономическое планирование и массовость: массовое производство с массовым потреблением производимых товаров, стимулируемые массовой культурой, массовой занятостью, массовым образованием и массовым соцобеспечением. В сущности, это бисмарковский государственный социализм (Staatssocialismus), точнее, бюрократический патернализм, соединенный с американским частнокапиталистическим размахом.
Заметьте, что громадные государственные и корпоративные бюрократии, созданные в период войн и депрессии, нигде, включая поверженные Германию и Японию, не вернулись к состоянию до 1914 г. Напротив, новообретенная мощь современного национального государства была повернута на решение социально-экономических задач мирного времени.
И, надо признать, успехи были потрясающие. Тогда, напомню, в очередной раз заговорили о новейшей эпохе конвергенции, научно-технического прогресса, выхода человечества в космос (на самом деле перенесения сверхдержавной статусной конкуренции в менее опасную область) и скорого превращения бедных и богатых в средние слои (социальная структура, соответственно, должна была напоминать луковицу — большое круглое тело с малюсенькими хвостиками бедности внизу и богатства вверху).
Современная глобализация: уникальная или очередная?
Функции государства, как мы видим, уже третье столетие продолжают неуклонно смещаться с традиционных, т.е. чисто военных задач в сторону все более изощренной социально-экономической регуляции и правового обеспечения, что наглядно иллюстрируется долгосрочной исторической ди-
141
Գ. Դերլուգյաե
21-րդ ԴԱՐ», թիվ4(6), 2004թ.
намикой состава правительственных учреждений и бюджетных ассигнований западных государств.
Но это не простая и далеко не прямолинейная эволюция (эволюция вообще не бывает однолинейной). В последние годы мы наблюдали очередные циклические колебания в капиталистическом мирохозяйстве, которые, однако, отнюдь не следует возводить в какую-то принципиально новую стадию «глобализации» во избежание вероятных конфузов (сколько их уже было и кто сейчас, например, помнит ультраимпериализм К. Каутского?).
Глобализация, с точки зрения миросистемных циклов накопления Дж. Арриги, есть всего лишь очередная фаза высвобождения космополитичного и подвижного финансового капитала [7]. Как и в прежние времена, фаза фи-нансизации возникла в качестве реакции на постепенное исчерпание и организационное окостенение устаревающего режима накопления — в данном случае, массово-фордистских промышленных секторов как Запада, так и Советского блока, восходящих к меркантилистко-мобилизационному периоду 1910-х — 1940-х годов.
Возникший в этот период “фордистский” режим накопления, основывающийся на массовом производстве и массовом потреблении (и, соответственно, на массовой культуре), безраздельно господствовал вплоть до 1970-ых. Существенной институциональной предпосылкой его бесперебойного функционирования являлось мощное государственно-бюрократическое регулирование, обеспечивающее стимуляцию массового спроса посредством роста благосостояния, создания мощного ВПК и развития «народного хозяйства» (этот термин вообще получил распространение именно в 1930-е годы) с сопутствующими инструментами кейнсианского регулирования. Наступление неолиберальной программы “глобализации” и экспансии “свободного рынка” в 1990-е вместе с одновременным крушением СССР явились симптомами одного и того же кризиса фордистской модели развития и, по сути, началом дезинтеграции социального рабочего государства «всеобщего благоденствия», созданного в 1930-70-ых.
Теоретически всякая фаза финансализации должна привести к созданию новых рынков, переразмещению производственных баз и определению новых ведущих секторов производства на основе каких-то передовых технологий. Отчасти это свершилось, и, тем не менее, глобализация до сих пор скорее напоминает успешную рекламную компанию, выдавшую очень большие авансы роли МВФ, Восточно-азиатской индустриализации, в какой-то момент и российским реформам и особенно — компьютерной технике и биотехнологиям. Ни один из авансов, строго говоря, пока не оправдан.
Политически программа глобализации опирается на восстановленное
142
<21-րդ ԴԱՐ», թիվ4(6), 2004թ.
Գ. Դերլուգյան
после кризиса 1970-ых монопольного положения США в мировой геополитике и геокультуре. Однако это положение далеко не столь прочно и уж наверняка не дотягивает до исключительных преимуществ, какими США пользовались в 1940-50-е годы, в период формирования предыдущего миросис-темного порядка. Вероятно, это будет означать формирование некого международного «демократического консорциума» ведущих государств, что собственно и происходит на различных великосветских международных саммитах и раутах. Это дело не столь отдаленного будущего, хотя надо трезво признать, что декларации западных лидеров пока опережают реальную слаженность и эффективность их действий. На них действует слишком много противоречивых давлений, одно из которых и ведет к постепенному выкрис-таллизовыванию глобальной социал-демократической культуры европейского типа. Это очень небоевая, негероическая, на первый взгляд, даже невнятная политическая культура, действующая на уровне стандартов экономического поведения, судебных решений, бюрократических приличий и официальных недомолвок не меньше, чем в публичных декларациях.
Очевидно, что только таким способом сегодня можно избегать разрушительных конфликтов в мире, где большая половина населения пока выпадает из мирового производства и потребления, притом благодаря современным телекоммуникациям неизбежно наблюдает уровни потребления на Западе, где в ответ на капиталистическую глобализацию возникают всевозможные местные фундаменталистские реакции как на религиозной, так и на светски националистической почве.
«Всемирная революция» 1968года и ее последствия
Однако далеко не все в глобализации можно объяснить с позиций шумпетеровского цикла обновления капиталистической экономики. В комплексе явлений, относимых к глобализации, проявились и долгосрочные эволюционные сдвиги в политической и социальной структуре позднего капитализма. Впервые эти сдвиги были обозначены молодежными протестами 1968-73 годов, в период студенческих волнений, антивоенных демонстраций, расовых беспорядков, политических убийств, импичмента Никсона, нефтяного эмбарго, левого и правого терроризма, взрыва рок-музыки и моды на потрепанные джинсы. Вне всякого сомнения, события и последствия тех лет прямо затронули и Советский блок. В Польше, Чехословакии и Прибалтике весна 1968г. стала репетицией осени 1989г.
В хаосе конца шестидесятых проявился мощный антиавторитарный протест на базовом культурном уровне, который поставил под сомнение сам
143
Գ. Դերլուգյաե
21-րդ ԴԱՐ», թիվ4(6), 2004թ.
принцип патерналистской бюрократии. Это была первая попытка революции не по Марксу, а, скорее, по Максу Веберу. Впервые за почти три столетия модернизации наблюдался перелом в дотоле неуклонной тенденции к формалистической рациональности и бюрократической регламентации всех сфер современной жизни, от политики и корпоративного бизнеса до сексуального поведения. Протест 1968г. выглядел анархическим, несогласованным, нередко политически наивным как раз потому, что власть предлагалось не захватывать, а ставить под сомнение.
За несколькими исключениями, протестующие студенты, гражданские активисты и борцы за права меньшинств — находились ли они на капиталистическом Западе, социалистическом Востоке или националистическом Юге — стремились отнюдь не к приобретению власти. Скорее, все они стремились к разоблачению лицемерия как власти государства, так и любой Власти вообще. Главной мишенью был, конечно, бюрократический патернализм, олицетворенный установившимися иерархиями: государства, партии, корпорации, университета, традиционной семьи. Это было восстание против фигуры Босса и Начальника, застегнутого на все пуговицы делового костюма или форменного мундира. Бюрократическая власть перестала внушать трепет и вызывать автоматическое послушание.
Последствия 1968г. обернулись фактической победой новых, универ-ситетски-образованных средних слоев над патерналистской бюрократией в ключевой точке современной социальной регуляции — формировании общественного вкуса и запросов. Было достигнуто существенное расширение допускаемых проявлений индивидуальности. Чтобы не вдаваться в социологические подробности, прибегну к метафоре — главным итогом было закрепление общественного иммунитета к авторитаризму любого рода: политического, экономического, культурного. Хорошим индикатором может являться, например то, что практически повсеместно рассеялась романтическая аура, окружавшая, например, военного «человека в форме».
За всплеском протестов и кризисом последовала неоконсервативная реакция Тэтчер и Рейгана, которая способствовала высвобождению предпринимательской энергии капитализма и значительному облегчению перетока капиталов между секторами и между государствами. С этого и начинается текущая глобализация. Следом, вполне логично, пришло молодое поколение политиков либерально социал-демократического толка, вроде Клинтона, Блэра, Шредера и даже ставших прагматиками радикалов, вроде Йошки Фишера. Благосостояние было восстановлено, западные экономики довольно быстро очистились от склеротических бюрократических барьеров, настал че-
144
<21-րդ ԴԱՐ», թիվ4(6), 2004թ.
Գ. Դերլուգյան
ред новой фазы институционального закрепления.
Подведем итоги: где мы находимся, и что нас ждет в будущем?
Таким образом, процесс широкомасштабной и всемирной экспансии капиталистического свободного рынка, получивший наименование «глобализации», в действительности является одной из повторяющихся циклических тенденций в истории капитализма. По сути, мы подходим к концу одного экономико-технологического цикла (и режима накопления) и вступаем в начало другого: в 1970-е годы патерналистско-бюрократическая “фордистская” модель вошла в широкомасштабный кризис, началом которого стала «всемирная революция» 1968 года, а «последней каплей» — революции 1989 года.
Крах советской системы в конце 1980-ых был всего лишь одним из элементов этого кризиса, и именно он ознаменовал начало очередной капиталистической глобализации. Другим, не менее важным его элементом, стала американская дерегуляция мирового рынка 1990-ых гг., последствия которой и получили, собственно, наименование «глобализации». В этом смысле данная трансформация сравнима с коллапсом европейского Ancient Regime в конце XVIII — первой половине XIX века.
Действительно ключевой вопрос «глобализации» заключается в интеграции новых «опасных классов» Юга в мировую капиталистическую систему. Население этой зоны утратило или на глазах утрачивает патриархальный деревенский уклад, переходя в разряд городских маргиналов, но при этом слабо подвергается воздействию новых цивилизующих, социально-сдержи-вающих механизмов. Мы опять в ситуации, напоминающей до-фордистский капитализм XIX столетия, только теперь в глобальном масштабе. Мировая «глобальная деревня» XXI столетия уж очень напоминает Лондон и Манчестер 1830-ых. Что делать с этой большей частью человечества, которые, как тараканы, просачивающиеся со своей грязью, болезнями, наркотиками, эпидемиями, преступностью и варварскими вкусами в привилегированный «Прекрасный новый мир» ядра миросистемы? Отгораживаться от них новой Китайской стеной? Сажать в тюрьму миллионами, как чернокожих люмпенов в Америке? Посылать к ним миссионеров из всяких НГО? Бомбить их? Это тупик, или, по словам Арриги, кризис 1970-ых, который все-таки так и не получил положительного разрешения.
Аналитически проблема подобна травматическому переходу западноевропейского простонародья в городские трущобы, но, в отличие от XIX века, большинство жителей новых трущоб Юга превращаются даже не в наемный пролетариат, а в люмпенов. Отчасти задачи социальной организации (общинное
145
Գ. Դերլուգյաե
21-րդ ԴԱՐ», թիվ4(6), 2004թ.
и индивидуальное самосознание, благотворительность, моральные нормы) берет на себя религиозно-фундаменталистское возрождение, наблюдаемое и в исламе, и в латиноамериканском христианстве, и в африканском культовом синкретизме, и в индуизме. Однако даже в куда менее секуляризованном мире эпохи Реформации, в крайне хаотичном XVI в. религиозные движения были лишь компонентом формулы, в конечном итоге приведшей Европу к современному порядку. Двумя другими компонентами были растущие рыночные экономики и государства. Однако дискредитированные и глубоко коррумпированные квази-государства Третьего мира, перманентно пребывающие в кровавом хаосе гражданских войн «войны всех против всех», едва ли способны выполнять со-циально-организующую роль в будущем.
Что остается? Похоже, на пока малоудачном примере Косово, Ирака, Сьерра-Леоне, Сомали и других стран мы наблюдаем рождение принципиально новых международных полицейских и социально-ориентированных перераспределительных механизмов поддержания глобального «порядка и стабильности», нечто вроде социал-демократического неоколониализма, хотя, конечно, для его обозначения когда-нибудь будет изобретено другое слово.
Альтернативой социал-демократическому варианту институционализации глобального миропорядка выступает многосторонняя конфронтация по известному хантингтоновскому сценарию столкновения цивилизаций. Тут уж никак нельзя поручиться, что в отличие от оптимистичного и сдержанного советско-американского соревнования, глобальная война цивилизационных блоков не перерастет в настоящий геноцид.
Источники и литература
1. См. масштабные синтезирующие итоги в: Wallerstein I. The Modern World-System, Vol. I-III, San-Diego, Academic Press, 1974-1989; Collins R., Macrohistory: Essays in Sociology of the Long Run, Stanford, CA, Stanford University Press, 1999; Mann M., The Sources of Social Power, Vol. I-II, Cambridge, Cambridge University Press, 1986-1993; Tilly C, Coercion, Capital, and European States, AD 1990 -1992, Oxford, Blackwell, 1992; Anderson P., Lineages of the Absolutist State, London, New Left Books, 1974.
2. Ставшая классической статья Чарльза Тилли так и озаглавлена: “Становление войны и государства как организованная преступность”. См.: Tilly Charles, “War Making and State Making as Organized Crime,” // Peter Evans, Dietrich Ruesch-meyer, Theda Skocpol (eds.) Bringing the State Back In, Cambridge, Cambridge University Press, 1985, pp. 169-191.
146
<21-րդ ԴԱՐ», թիվ4(6), 2004թ.
Գ. Դերլուգյան
3. Кроме работ Ч. Тилли, военный аспект специально анализируется в работах У. Макнила, напр.: McNeill W, The Pursuit of Power: Technology, Armed Force, and Society Since A.D. 1000, Chicago, University of Chicago Press, 1982.
4. См, например: Arrighi G, The Long Twentieth Century: Money, Power, and the Making of Our Times, London, Verso, 1994, pp. 127-158.
5. См. блестящий анализ у М.Манна и Дж.Арриги: Mann M., The Sources of Social Power, Vol. II, Cambridge, Cambridge University Press, 1993, pp. 740-779; Arrighi G., The Long Twentieth Century: Money, Power, and the Making of Our Times, London, Verso, 1994, pp. 159-238; общая панорама «длинного XIX столетия» филигранно выписана у Эрика Хобсбаума в его знаменитой трилогии: Хобсбаум Э, Век революции. Европа 1789-1848, Ростов-на-Дону, Феникс, 1999; Хобсбаум Э, Век капитала. 1848-1875, Ростов-на-Дону, Феникс, 1999; Хобсбаум Э., Век Империи. 1875-1914, Ростов-на-Дону, Феникс, 1999.
6. Более подробно см.: Derluguian Georgi, “The Capitalist World-System and Socialism.” // Alexander J. Motyl (ed.) Encyclopedia of Nationalism, Vol. 1, Fundamental Issues, New York, Academic Press, 2001, pp. 55-80.
7. Giovanni Arrighi, “Globalization and Historical Macrosociology” // Janet L. Lughod (ed.) Sociology for the Twenty-First Century, Chicago, University of Chicago Press, 1999, pp. 117-133.
Сентябрь, 2004г.
ԺԱՄԱՆԱԿԱԿԻՑ ԱԶԳԱՅԻՆ ՊԵՏՈՒԹՅՈՒՆԸ ԵՎ ՀԵՐԹԱԿԱՆ ԿԱՊԻՏԱԼԻՍՏԱԿԱՆ ԳԼՈԲԱԼԻԶԱՑԻԱՆ
Գևորգի Դերւուգյան
Ամփոփագիր
Ռուսական տերության հին պատմամշակութային կարծրատիպերը հաղթահարելու համար անհրաժեշտ է նրա պատմական հետագիծը համադրել Նոր Ժամանակի տարբեր պետություններում իրականացվող պատմական հնարավորությունների ամբողջության հետ: Աշխարհահամակարգային վերլուծության հեռանկարում Ռուսաստանն իր կենտրոնացված ղեկավարությամբ, ռազմականացված մրցավազքային զարգացման պետության միանգամայն հաջող օրինակ է: Մակրո-սոցիոլոգներ Չարլզ Թիլիի, Մա]քլ Մանի, Ջովանի Առիգայի եւ Իմանուիլ Վալերս-թա]նի տեսությունները տալիս են իշխանության այն տեսակի տրամաբանորեն հանգուցային եւ միանգամայն մատերիալիստական բացատրությունը, որը պատմականորեն առաջացավ Հյուսիսային Եվրասիայի տարածքում և ինքնակործանվեց 1991թ.: Իր պատմության ընթացքում Ռուսաստանը երեք անգամ յուրովի աշխարհա-ռազմավարական և մշակութային-գաղափարախոսական հավասարության է հա-
147
Գ. Դերլուգյաե
21-րդ ԴԱՐ», թիվ4(6), 2004թ.
սել աշխարհահամակարգի միջուկը հանդիսացող կապիտալիստական պետությունների հետ. Իվան «Ահեղի» օրոք, երբ Մոսկովյան թագավորությունն ունեցավ հզոր հրազենային բանակ, հաղթեց քոչվոր ժողովուրդներին և ծավալվեց Մեծ տափաստանում, Պ]ոտր և Եկատերինա «Մեծերի» օրոք, որոնք կայսրությունը լրացրին ռազմածովային նավատորմի հզորությամբ և ազնվականական բացարձակ (աբսոլյուտ) կառավարման ապարատով, և, վերջապես, խորհրդային ժամանակներում, երբ մարքսիստական գաղափարախոսության և բիսմարկյան պետական պլանավորման միակցմամբ ստեղծվեց իսկապես գերտերության ռազմարդյունաբերական բազա հանրակրթության համապատասխան մակարդակով և պետական պաշտոնյաների համընդհանուր պրոլետարացմամբ: Մրցավազքային զարգացման հիմնա-խնդիրներն առաջացան հենց ԽՍՀՄ հաջողությունից: Նախ 1945թ. հետո Մոսկվան ստիպված էր կառավարել բազմազգ մի կայսրություն, որի թափը Վիետնամից մինչև Կուբա, գերազանցում էր ցարերի ձեռքբերումները: Երկրորդ գյուղացիական բազայի սպառմամբ ձեռք բերվեց էքստենսիվ ժողովրդագրական աճ, երբ նոր նվաճումներն այլևս չէին կարող ձեռք բերվել մարդկային ջանքերի և կյանքերի գնով: Երրորդ 1968թ. երիտասարդական հուզումների ժամանակաշրջանում կրթված մասնագետների նոր զանգվածային դասը մարտահրավեր նետեց իշխող բյուրոկրատիային, որին վերջինս պատասխանել չկարողացավ, սակայն չկարողացավ նաև դիմել զանգվածային բռնաճնշումների զգուշանալով սեփական իշխանության և անձնական անվտանգության համար: Արդյունքում խորհրդային ղեկավարությունը Գորբաչովի օրոք ձեռնարկեց համարձակ, բայց վատ մտածված քաղաքական բարեփոխումների ծրագիր, որոնք ակնկալվող վերահսկելի ժողովրդավարաց-ման փոխարեն փլուզեցին հենց պետական ապարատը և կործանեցին նրա երբեմնի կենտրոնացվածությունը համապատասխանաբար գոյացնելով նորանկախ պետություններ և հակամարտություններ նրանց միջև:
Հետխորհրդային տարածքում արդեն տասնամյակից ավելի շարունակվող քաոսն ու տնտեսական անկումը խոչընդոտ դարձան շուկայական գլոբալացման տարբերակի համար, որ ստեղծում է Միացյալ Նահանգները: Ներկայումս երկու այլընտրանք է դիտարկվում: Ամերիկյան իսթեբլիշմենթի մի մասը հույս ունի ԱՄՆ զինուժի առավել ակտիվ գործադրման համընդհանուր ֆինանսական պարտքի լծակի զուգակցմամբ: Սակայն կայսերական հնազանդեցման գիծը առաջ է բերում բուռն դիմակայություն, որն սպառնում է խարխլել հենց ԱՄՆ գլոբալ դիրքերը: Ուստի, առավել հավանական է գլոբալ մակարդակ փոխադրել սոցիալ-դեմոկրատա-կան կարգավորման և մարդու իրավունքների աշխարհամշակույթի մեխանիզմները, որոնք ձևավորվել են Արևմտյան Եվրոպայում: Բայց կբավականացնի , արդյոք, փողը, համապատասխանաբար և քաղաքական կամքը առավել փափուկ այս գծի իրականացման համար:
148
