CC BY
567
Вестник Института экономики Российской академии наук
3/2019
Л.И. ЦЕДИЛИН
кандидат экономических наук, ведущий научный сотрудник ФГБУН Институт экономики РАН
СОВРЕМЕННАЯ МОДЕЛЬ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ КИТАЯ: ИДЕНТИФИКАЦИЯ И АНАЛИЗ1
В статье рассмотрены некоторые имплицитные характеристики социально-экономической модели современного Китая. Указаны причины популярности этой модели среди аналитиков, описаны общие тренды динамично развивающихся стран Юго-Восточной Азии и КНР. Рассмотрены позитивные и негативные результаты социально-экономического развития в соответствии с китайской моделью. Изложена авторская трактовка современной китайской модели социально-экономического развития. Ключевые слова: китайская модель, градуализм, социальное рыночное хозяйство, конвергенция, пенсионная система, восточноазиатская модель. JEL: F43, F62, O19, O57, P51, P57. DOI: 10.24411/2073-6487-2019-10036.
1. Притягательная сила «китайской модели»
В первой половине 1990-х годов в России отношение к китайскому опыту социально-экономических преобразований стало более позитивным, чем было в советский период, и наполнилось прагматичным содержанием. Многие исследователи, публицисты и политики предлагали заимствовать все полезное из опыта Китая, указывали на более «социальный» по сравнению с российской шоковой терапией характер китайских реформ. В опыте Китая выделяли в первую очередь градуализм, т. е. постепенность преобразований. Кроме того, развитие экономики Китая в последние десятилетия служило доказательством возможности и необходимости сохранения всего того позитивного, что было накоплено в период социалистического строительства. Он
1 Статья подготовлена в рамках темы государственного задания 168.1 «Структурная модернизация российской экономики в контексте формирования новой модели
развития».
представал воплощением намеченных в Советском Союзе, но так и не реализованных идей НЭПа, представлений о «рыночном социализме» и «третьем пути». В таком контексте китайская модель становилась одной из разновидностей «социального рыночного хозяйства».
Экономико-политическая стратегия Китая представляется эталонной моделью конвергенции разных, считавшихся несовместимыми типов хозяйствования. «Созданная в Китае с учетом нашего исторического опыта система институтов интегрального общества, сочетающая преимущества социалистического и капиталистического строя, убедительно демонстрирует свое превосходство над американской системой олигархического капитализма» [1].
Современный Китай представляется уже мировым технологическим лидером. «Дальнейшее развитие мировой экономики связано с формированием новых мирохозяйственного и технологического укладов, образцом развития которых является КНР» [2]. Ведущие российские специалисты-синологи к главным факторам китайских успехов относят «сохранение власти в руках компартии и китайский патриотизм». Считается, что успех преобразований обеспечило правительство, которое делало не то, «что советовал МВФ», а сохранило контроль над промышленными предприятиями, «реформировало их очень медленно» [3, с. 14].
2. Градуализм
Постепенность рыночных преобразований отличает «китайский путь» не только от российского опыта трансформации экономической системы, но и от реформ во всех других постсоциалистических странах, которым так и не удалось избежать «шоковой терапии». Разгосударствление в Китае протекает довольно медленно, причем частный сектор разрастается не столько за счет изменения характера собственности старых предприятий, сколько в результате создания новых частных. Централизованное планирование уходит со сцены также постепенно. Пятилетние планы сохраняют свое назначение, но уже не в качестве директивных, а в качестве индикативных, ориентирующих параметров. Подобный градуализм предопределен, как представляется, прежде всего особенностями политической системы. Во-первых, власти вынуждены сохранять хотя бы некоторые, имеющие скорее значение внешней оболочки элементы социализма в экономике. Во-вторых, при отсутствии оппозиции никакие альтернативные варианты развития, кроме тех, которые предлагает КПК, не рассматриваются и даже не появляются. При этом нельзя не отдать должное тому, что до сих пор китайский градуализм всегда предполагал последовательность и необратимость перемен, - случаев «попятного» движения пока не отмечалось.
Убедительным примером последовательного и необратимого градуализма может служить история внешнеэкономического «открытия» КНР [4, с. 106-109]. Процесс либерализации внешней торговли в Китае, как известно, был запущен в 1978 г., когда началась и хозяйственная реформа, и растянулся, если иметь в виду полный демонтаж государственной монополии на внешнюю торговлю и на валютные операции, по меньшей мере на 15 лет. Некоторые элементы прежней системы, например, государственная монополия на торговлю зерном, сохранялись вплоть до последнего времени. Однако уже первые шаги на этом пути были, несомненно, весьма решительными и радикальными. В 1979 г. началась децентрализация управления внешней торговлей: правом создания внешнеторговых организаций помимо Министерства внешней торговли были наделены также отраслевые министерства и правительства провинций. В результате число этих организаций возросло в 100 раз (!) - с 12 единиц в 1978 г. до 1200 в 1984 г. Также в 1979 г. был принят закон о смешанных предприятиях, а в 1980 г. появились первые особые экономические зоны. Следующий важный шаг в направлении институционального оформления новой системы был сделан в 1984 г., когда был принят пакет реформаторских законов, существенно расширивших права хозяйственных единиц во внешнеэкономической сфере. Отдельным крупным предприятиям было разрешено заключать внешнеторговые сделки от собственного имени, внешнеторговые организации были постепенно переведены на самоокупаемость (система «самоответственности»), значительные изменения в сторону смягчения претерпела система планирования -резко сократилось число директивных показателей, предприятиям было разрешено оставлять себе часть валютной выручки. В 1985 г. вступило в силу новое таможенное регулирование, и тарифы постепенно стали главным регулятором импортных потоков.
В валютной сфере длительное время действовала система «две колеи», предусматривавшая параллельное существование двух валютных курсов - внутреннего и официального. Лишь с 1.01.1994 курс юаня стал единым и устанавливается с учетом рыночной оценки.
Таким образом, в Китае процесс «ухода» от протекционизма советского образца и формирования институтов открытой (относительно) экономики растянулся на многие годы. Успехи страны на мировых рынках стали, казалось бы, убедительным аргументом в пользу градуализма при проведении реформ, в том числе в сфере организации и осуществления внешнеэкономических связей. Однако этот опыт в Европе и на постсоветском пространстве оказался, по существу, невостребованным. Лишь Вьетнам, где, как и в Китае, компартия сохранила свои позиции «направляющей и руководящей силы», пошел по схожему пути.
В Китае реформы во внешнеэкономическом секторе, как известно, начались на десятилетие раньше, чем в остальном социалистическом мире. Тогда СЭВ еще демонстрировал преимущества социалистической экономической интеграции - независимость от колебаний мировой конъюнктуры, планомерность и сотрудничество против стихии рынка и конкуренции. Китай же начиная с 1960-х годов не пользовался благами международного социалистического разделения труда, во всяком случае в сопоставимых со странами СЭВ масштабах. В его внешнеторговом обороте неуклонно росла доля индустриально развитых стран: в 1980 г. она уже составила 73%, а в 1986 г. - 80%. Возможно, именно постоянная конфронтация с жесткими реалиями мировых рынков, необходимость более полного учета сравнительных издержек при определении эффективности внешнеэкономических связей предопределили намного более ранний старт преобразований в Китае. На постсоветском пространстве, равно как и в странах ЦВЕ, уже не было ресурса времени для реформирования прежней системы, а главное -отсутствовали политические предпосылки для ее сохранения, даже в модифицированном виде. В сложившейся ситуации в этих странах вряд ли возможен был иной вариант трансформации, помимо резкой смены общественного и хозяйственного порядка со всеми неминуемыми последствиями.
3. «Социальная» или «социалистическая»?
Успехи Китая в борьбе с бедностью не отрицаются никем. С тех пор как в экономике возобладал рыночный прагматизм, страна совершила действительно «большой скачок» - с самого дна «военного коммунизма» до уровня среднеразвитой азиатской страны. Но можно ли теперь говорить о «социальном характере» китайской экономики? На последнем, XIX съезде КПК поставлена цель долгосрочного развития: в течение первого периода (2020-2035 гг.) полностью завершить построение «общества среднего достатка», а на втором этапе (2035-2050 гг.) превратить его в «общество всеобщей зажиточности» [5]. Предпосылки для достижения этой цели можно обнаружить, рассматривая такую важную составляющую социальной политики, как пенсионное обеспечение.
Конкурентным преимуществом Китая на мировых рынках, как известно, были и пока остаются более низкие, чем у конкурентов, издержки, связанные с оплатой труда. Именно это преимущество позволяет дешевле производить массовую продукцию. Но это означает, в частности, что китайские компании вряд ли могут себе позволить «утяжеление» таких издержек и предоставление значимых социальных выплат основной массе работников.
С начала реформ и до середины 90-х годов, в период, когда страна демонстрировала самые высокие рекордные темпы роста ВВП, частный сектор Китая вообще не производил пенсионные отчисления. Соответственно, и пенсия работникам частных предприятий не выплачивалась. С 1997 г., по решению Госсовета, была принята новая система пенсионного обеспечения: работник отчисляет в пенсионный фонд 8% от оклада, а работодатель вносит проценты от общего объема заработной платы всех своих работников - как правило, это около 20%.
О величине пенсии в современном Китае со всей определенностью судить сложно. В некоторых статьях, посвященных китайской социальной системе, правда, без ссылок на источники, указывается, что средняя пенсия по стране составляет 2 150 юаней (21 200 руб.), а в крупных городах, в Пекине и Шанхае, она почти вдвое больше - 3 950 юаней (38 950 руб.). Средняя зарплата при этом достигла 950(!) долл. [6]. В других источниках сообщается, что из 231 млн граждан старше 60 лет пенсионные выплаты получают только 153 млн человек. Это св зано со специфическим делением населения Китая, согласно прописке, на горожан и аграриев. Сельские жители не могут на законных основания работать в городах и, соответственно, оформлять трудовые договоры. Они получают зарплату в конвертах. На предприятиях, использующих их труд, ведут черную бухгалтерию и работники не имеют возможности получения социальной страховки. При этом указывается, что в сельской местности проживает не менее 40% населения Китая. Сельские жители, которые до 2000 г. совсем не получали пенсии, теперь, если у них оформлен трудовой договор, имеют право на меньшие по сравнению с горожанами выплаты - до 10% от среднемесячного дохода по провинции (горожане до - до 20%) [7]. По всей вероятности, средняя пенсия на селе в Китае близка к уровню минимальной - около 130 юаней (1 240 российских руб.). Дифференциация в социальном обеспечении и в оплате труда, помимо прочего, очевидно, способствует поддержанию на определенном уровне резервов дешевой рабочей силы, необходимых для обеспечения глобальной конкурентоспособности китайских предприятий.
Упомянутая выше средняя зарплата в Китае, практически вдвое превышающая аналогичный показатель по России, вызывает не меньшие сомнения, чем величина средней китайской пенсии. Во всяком случае, по списку МВФ, равно как и по списку Всемирного банка, Россия в 2017 г. стояла выше Китая на десять позиций по ВВП на душу населения и превосходила показатель Китая в 1,25 раза [8].
Следует, видимо, принимать во внимание, что средние показатели уровня доходов населения Китая, как и в России, недостаточно репрезентативны, чтобы давать достоверное представление о реальном
уровне жизни большей части населения. Имущественное расслоение в КНР не меньше, чем в РФ, и по показателям неравенства (например, по величине коэффициента Джини) страны в соответствующих таблицах занимают соседние места [9]. В то же время «средние показатели» активно используются в пропаганде для демонстрации успехов «китайской модели социализма». Таким образом, приверженность ценностям социализма в Китае, во-первых, не очевидна, а во-вторых, на наш взгляд, отсутствуют доказательства того, что именно ей КНР обязана своими экономическими успехами.
К какому же социально-экономическому типу можно было бы отнести «китайскую модель»? И хотя вряд ли следует оспаривать ее своеобразие, неправомерно было бы говорить и о ее уникальности. Как китайские компании в борьбе за рыночные позиции активно использовали технологические заимствования различного рода, так и китайская модель основывается на использовании самых разнообразных элементов. Это не догматичная, а скорее эклектичная, гибридная, а главное, прагматичная модель. В ней при желании можно найти проявления крайностей. Это, с одной стороны, элементы директивного планирования, сохранения социалистической собственности на средства производства (например, производство алкоголя), элементы принудительного труда вплоть до ненормированного рабочего дня и мизерной оплаты трудового вклада, как при «манчестерском» капитализме. Но, с другой стороны, существуют определенные характерные признаки, позволяющие во-первых, отнести «китайскую модель» к особому типу, а, во-вторых, выявить те ее особенности, которые обусловили впечатляющие экономические достижения.
Для идентификации китайской модели важно понять ее соотношение с моделью социального рыночного хозяйства (СРХ). Последняя, как известно, была теоретически разработана и претворена в жизнь в послевоенной Германии. Формула «социальное рыночное хозяйство» может наполняться различным содержанием [10, с. 16], но для идентификации самой модели СРХ решающее значение имеет мнение германских ученых.
Так, Ральф Вробель, профессор Университета прикладных наук Цвиккау, специалист по политико-экономическим моделям, считает, что Китай не только теснит Запад на рынках, но практикуемая им модель вытесняет западные либеральные рыночные идеи. По мнению профессора, КНР была и остается «социалистической и развивающейся страной» [11], а в предлагаемой им классификации моделей Китаю отводится отдельное место. Что же касается социального рыночного хозяйства, то эта модель, как считают немецкие эксперты, по-прежнему конкурентоспособна и притягательна. Так, из числа пяти первых стран -лидеров по конкурентоспособности три (ФРГ, Швеция,
Нидерланды) имеют координируемую рыночную экономику, представляющую собой основу модели СРХ.
Предлагаемое немецким экспертом определение «социалистическая» применительно к китайской модели все же вызывает скепсис, который со временем только увеличивается. Что касается экономической политики, то на практике (не в риторике) Китай все дальше отходит от так называемого реального социализма, который, наряду с СССР, претворяли и другие страны СЭВ. Период советского НЭПа также блекнет по масштабности, а главное, по последовательности происходящих в Китае трансформационных процессов. НЭП, как известно, даже его теоретиками представлялся как «временная передышка», во время которой «командные высоты», т. е. важнейшие отрасли и предприятия должны оставаться в руках социалистического государства. В Китае государство, пусть постепенно, но зато неотвратимо, сдает свои позиции в экономике.
В 80-х годах государство однозначно доминировало в китайской экономике - на его долю приходилось почти 4/5 промышленного производства. В настоящее время на госсектор приходится уже не более 40%. Причем снижение доли госсектора происходит не вследствие сокращения его поддержки (госпредприятиям, несмотря на их слабую конкурентоспособность, по-прежнему легче получать кредиты), а за счет роста числа частных компаний и расширения масштабов частного производства. Лишь в последние годы, когда темпы развития Китая стали спадать, доля госпредприятий несколько возросла [12]. Кстати, в России с образованием госкомпаний наблюдается обратная картина: по данным ФАС, вклад государства и госкомпаний в ВВП вырос за десять лет вдвое - с 35% в 2005 г. до 70% в 2015 г. [13]. Таким образом, китайская модель, судя по вышеприведенной динамике, становится, во-первых, все менее «социалистической». А во-вторых, сохранение госсектора в китайской экономике вряд ли может считаться залогом экономического успеха и фактором экономической динамики. А иначе почему при опережающем увеличении удельного веса государства в экономике темпы роста в России на порядок ниже, чем в Китае?
4. Восточноазиатский капитализм?
Некоторые авторы в России и за рубежом указывают на приверженность конфуцианству в культуре и традициях как на фактор, определяющий специфику развития Китая, в том числе и на современном этапе. «Возможно, именно иерархичность китайской модели управления во многом способствовала китайскому «экономическому чуду», поскольку дисциплинированность рабочей силы, готовность китайцев безропотно сносить лишения и исполнять приказы стали факторами, которые обе-
спечили политическую стабильность и высокую производственную дисциплину» [14]. Такая оценка «вклада» конфуцианства в успех китайской модели представляется довольно убедительной. Однако было бы ошибкой объяснять успехи современного Китая только влиянием конфуцианства. Конфуцианство предполагает в первую очередь следование установленному своду правил и традиций. В этом смысле данное учение консервативно и ориентировано на поиск и использование в основном внутренних источников развития. Современная китайская экономика -это, конечно же, не архетип. Здесь речь идет скорее о социально-экономической модели, более динамичной и несопоставимо более открытой по сравнению с прежней системой, где также присутствовали элементы конфуцианства. Судя по целому ряду признаков, главная причина успешного развития Китая на протяжении последних десятилетий заключается все-таки в отказе от догм и в прагматичном заимствовании «всего и вся» - от образцов продукции и промышленных технологий до стратегий и методов экономической политики.
Если исходить из этой версии причин китайского успеха, то можно сделать следующие выводы. Во-первых, китайская модель не столь уникальна, как представляется на первый взгляд, и китайский опыт можно и должно использовать другим странам на стадии догоняющего развития. Во-вторых, эта модель может считаться своеобразной разновидностью восточноазиатской модели, предопределившей успех так называемых «тигров» или «драконов» - Южной Кореи, Тайваня, Гонконга и Сингапура.
Указанные страны, в свою очередь, ориентировались на опыт догоняющего развития Японии, которая первой проложила этот путь [15, с. 74-86]. Помимо широко используемой, особенно на начальном этапе, практики заимствования западных технологий и японского опыта современный Китай роднит с ними целый ряд существенных «видовых признаков».
1. И Китай, и «тигры» изначально ориентированы в своем «догоняющем» развитии на внешние рынки. Казалось бы, Китай с его почти двухмиллиардным населением может в большей степени полагаться на внутренний спрос, однако последний лишь частично восполнит ущерб, возникающий в случае потери позиций на международных рынках. Ведь ВВП КНР уступает совокупному ВВП четырех стран -Японии, Германии, Великобритании и Франции - по абсолютной величине этого показателя, хотя в пять раз превосходит эти страны по численности населения. Покупательная способность внутреннего рынка вдвое меньше, например, покупательной способности рынка ЕС, а доминирование на внешних рынках имеет для Китая не меньшее значение, чем, например, для Южной Кореи. Можно ожидать, что Китай приложит все возможные усилия для сохранения своих пози-
ций на международных рынках. Риторика о возможности переориентации на внутренний рынок предназначена скорее для дезориентации геополитических конкурентов и маскировки истинных целей.
2. Китай и «тигры» весьма взвешенно подходили к импорту технологий. Руководство в этих странах было скептически настроено в отношении бесконтрольного поступления прямых иностранных инвестиций. Китай, например, действительно «открыл двери» лишь для входа в особые зоны. Это «открытие» распространялось в первую очередь на «зарубежных» китайцев - хуацяо.
3. Китай и «тигры» подвержены влиянию восточноазиатского образа жизни и мышления («конфуцианства»). Однако это более явно проявляется на ментальном и социальном уровнях. Вряд ли можно отрицать, что через отношение к труду как к долгу, это влияние сказывается в целом на макроэкономических показателях. Работников во всех этих странах отличает замечательное трудолюбие, самоотдача в работе, возможно, не типичная для иных регионов мира, а также готовность трудиться больше, чем это предполагает вознаграждение. Как представляется, в Китае этот фактор все еще имеет резервы для использования.
4. Во всех этих странах первоначальный рост базировался на экстенсивных факторах: на широкомасштабном импорте капитала, мобилизации сельского населения и повышении квоты накопления. И если, например, в Южной Корее такого рода факторы исчерпаны или близки к исчерпанию, то Китаю еще предстоит столкнуться с проблемами перехода к интенсивному росту.
5. В Китае, как в свое время в Японии и Южной Корее, сильная ориентация на экономический рост в значительной мере основывается на стремлении нации догнать развитые страны. Но, как показывает опыт и Японии, и Южной Кореи, эта воля слабеет по мере приближения к цели.
Представляется, что перечисленные сходства характеристик развития не носят поверхностного характера, и современный Китай все больше приближается по своим «родовым» признакам к указанной группе стран. Если сходства больше, чем различий, то логично будет предположить, что динамика развития Китая может повторить динамику, аналогичную Южной Корее или Тайваню. Так, в 70-80-х годах темпы прироста ВВП этих двух стран существенно превосходили темпы развития Японии. По объему производства ВВП на душу населения эти страны (Республика Корея и Тайвань, с одной стороны, и Япония, с другой) стремительно сближались. Сейчас, однако, мы можем констатировать, что догнать Японию по этому показателю обеим этим странам так и не удалось: душевое производство ВВП Кореи в 1,3, а Тайваня -в 1,6 раза меньше, чем в Японии [16]. Соответственно, можно предположить, что примерно такой же разрыв ориентировочно через два деся-
тилетия будет отделять Китай от Южной Кореи и Тайваня (в настоящее время КНР производит ВВП на душу населения в 2,8 раза меньше, чем в Южной Корее и в 2,3 раза меньше, чем в Тайване).
Приведенные выше аргументы позволяют заключить, что «китайская модель» вряд ли может считаться по своим характеристикам «социалистической». Более того, на наш взгляд, она не является и симбиозом противоположных моделей хозяйствования, т. е. результатом конвергенции социалистического и капиталистического начал. По типу социально-экономического (не политического!) развития КНР следовало бы идентифицировать как восточноазиатскую модель со всеми соответствующими выводами относительно ее перспективности и ограничений.
ЛИТЕРАТУРА
1. Глазьев С. Как России использовать китайское экономическое чудо. Доклад Избор-скому клубу. 19.08.2015. glazev.ru/articles/6-jekonomika/54804-kak-rossii-ispol-zovat-kita-skoe-jekonomicheskoe-chudo.
2. Глазьев С. 12 шагов для экономического развития России. www.gazeta.ru/ business/2017/03/27/10595417.shtml.
3. Интервью руководителя Центра изучения Юго-Восточной Азии, Австралии и Океании Института востоковедения РАН Дмитрия Мосякова. «Чайна за семью печатями» // Аргументы и факты. 2019. № 5.
4. Цедилин Л. И. Протекционизм в российской экономической политике: институциональный исторический опыт. М.: ИЭ РАН, 2013.
5. XIX съезд КПК. ru.wikipedia.org/wiki/XIX_съезд_КПК.
6. Сколько пенсии получают в Китае? Ты не поверишь!zen.yandex.ru/media/monthly_ budget/skolko-pensii-poluchaiut-v-kitae-ty-ne-poverish-5c20efcfe2cf3a00aa35e127?fro m=feed/.
7. Пенсии не для всех, или Как поддерживают население в Китае. www.rline.tv/ svobodnyj-korrespondent/socialnaya-zashchita-v-kitae/.
8. Список стран по ВВП (номинал) на душу населения. ru.wikipedia.org/wiki/.
9. Список стран по показателям неравенства доходов. ru.wikipedia.org/wiki.
10. Социальное рыночное хозяйство. Основоположники и классики. М.: Весь мир, 2017.
11. Wrobel R.M. China - erwachender Drache. www.professor-wrobel.de/home/china/.
12. Госсектор Китая остается главной угрозой экономики. www.vestifinance.ru/ articles/88742.
13. Госкомпании контролируют три четверти экономики // Ведомости. 29.09.2016.
14. Конфуцианство в современном Китае. elib.bsu.by/bitstream/123456789/39179/1/Кон-фуцианство%20в%20современном%20Китае^£
15. Паша В. Догоняющие экономики Японии и Южной Кореи и роль промышленной политики /Пер. с немецкого // Politekonom. 1996. № 4.
16. ВВП на душу населения стран мира 2018. fincan.ru/articles/51_vvp-na-dushu-naselenija-stran-mira-2018/.
ABOUT THE AUTHOR
Tsedilin Leonid Ivanovich - Leading Scientific Associate of the Federal State Budgetary Institution of Science - the Institute of Economics of the Russian Academy of Sciences (the RAS) Moscow, Russia. [email protected]
MODERN MODEL OF SOCIAL AND ECONOMIC DEVELOPMENT OF CHINA: IDENTIFICATION AND ANALYSIS
The article discusses some implicit characteristics of the socio-economic model of modern China. The reasons for the popularity of this model among analysts are indicated, general trends of dynamically developing countries of Southeast Asia and the PRC are described. The positive and negative results of socio-economic development in accordance with the Chinese model are considered. The author's interpretation of the modern Chinese model of socio-economic development is presented.
Keywords: Chinese model, gradualism, social market economy, convergence, pension system, East Asian model.
JEL: F43, F62, O19, O57, P51, P57.
