CC BY
87
УДК 82.09
T.B. Казарина*
СОВРЕМЕННАЯ ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ПРОЗА В ПОИСКАХ НОВЫХ ИСТОЧНИКОВ ЧУДЕСНОГО
Статья посвящена рассмотрению вопроса о том, как современная фантастическая литература меняет свое отношение к необычному, в чем начинает искать источники чудесного. Материалом для наблюдений служит проза известного фантаста Марии Галиной.
Ключевые слова: чудо, фантастическое, научная фантастика, формульная литература.
При довольно слабой разработанности теории фантастического и, как следствие, разногласиях между исследователями практически по всем важным вопросам в одном все теоретики согласны — в том, что фантастическое производно от чудесного. Но, даже если считать это бесспорным, вряд ли стоит рассматривать фантастическое как итог тех изменений, которые переживает чудо: процесс преобразований чудесного продолжается и внутри фантастической литературы. Как именно — вопрос, требующий анализа огромного материала. В рамках этой статьи речь пойдет об одном из возможных путей — том, который особенно выразительно демонстрирует проза Марии Галиной. Эта писательница создала множество фантастических произведений и недавно вышла за границы фэндома: ее последний роман опубликован «Новым миром» — журналом, который традиционно пренебрегает формульной литературой. «Автохтоны» — вещь, тесно связанная со всем, что Галина писала раньше, но в ней фантастическое из приема изображения превращается в предмет осмысления. Опыт именно этого автора как раз и интересен тем, что фантастическое у Галиной проходит череду перерождений, так что на каждой новой стадии его связь с чудесным выглядит по-новому.
Надо отметить, что мутации чудесного начались еще задолго до появления фантастики как ветви литературы. Знаменитый историк Жак Ле Гофф считает, что «неурезанное» чудесное знакомо только языческой культуре: это то удивительное, что казалось беспричинным и принципиально необъяснимым — невиданные животные, невероятные метаморфозы (превращение людей в зверей и растения и т. д.). Чудесное неожиданно, не похоже на то, что человеку известно и что находится вокруг. Оно резко контрастируют с нормальным и привычным и создает для себя особое пространство. Не менее важно, что у латинского mirabilia («чудо») корень mir-, говорящий о визуальном восприятии, означающий «смотреть с удивлением». Чудо всегда визуально выразительно, зрелищно, шокирует своим видом [1].
При переходе от язычества к христианству чудесное было вытеснено чудотворным — тем, что нарушает каузальную связь знакомых нам явлений, но указывает на существование других — высших — законов, свидетельствует о наличии некой высшей причинности. Чудо в христианской культуре — момент встречи сакральной и профанной реальности, проблеск сакрального в профанном. Теперь чудо уже не беспричинно: оно обретает сакральный источник. По словам С. Аверинцева, «чудо в мировоззрении теизма — снятие всемогущей волей Бога-Творца положенных этой же волей законов природы», это знамение, «зримо выявляющее для человека стоящую за миром вещей власть Творца над творением» [2, с. 498—499].
* © Казарина Т.В., 2016
Казарина Татьяна Викторовна (kazarina_tv@bk.ru), кафедра русской и зарубежной литературы и связей с общественностью, Самарский университет, 443086, Российская Федерация, Московское шоссе, 34.
Если чудесное возбуждает в первую очередь чувства, то чудотворное — и разум тоже. Первое не допускает объяснений, оно существует нипочему. Второе заставляет догадываться о высшем смысле бытия, пересматривать свою картину мира.
По мнению Ле Гоффа, христианство нанесло страшный удар по стихии чудесного, когда объявило его источником высшую волю. Теперь у чудес появилась причина. В результате в христианских текстах, считает этот исследователь, чудеса — самое скучное и предсказуемое: они все на один лад.
Развитие научного мышления еще больше рационализировало чудесное: необъяснимое стало трактоваться как непознанное. Но ведь непознанное — это то, что предваряет, провоцирует и обещает открытия. Поэтому, как ни странно, такое отношение к чуду оказалось более милостивым, чем в религиозной системе воззрений: для ученого удивительное — отправная точка размышлений, интригующий вопрос, а не готовый ответ.
Фантастическая литература использовала все эти возможности одновременно — известный язычеству эстетический эффект чудесного, присущую научному познанию готовность рационально истолковать то, что повергает в изумление, и свойственное христианству понимание чуда как сакрального феномена.
Несовпадение этих контекстов создавало волнующую многозначность, не случайно Цветан Тодоров считал основой фантастики некий неустойчивый компромисс между чудесным и объяснимым.
Мария Галина начала печатать фантастические произведения в постсоветскую, перестроечную, эпоху, но ее первые романы, выходившие еще под псевдонимом Максим Голицын («Время побежденных», «Гладиаторы ночи», «Все источники бездны», «Глядящие из темноты. Хроники Леонарда Калганова, этнографа» и «Я познаю мир: Сокровища Земли») построены по «советской» схеме. А для советской научной фантастики был обычен сюжет единоборства между человеком и тем, с чем он сталкивался за пределами обжитого мира. «Злые» чудеса из неосвоенных пространств меркли перед лицом такого чуда, как наш современник. Сакрализации здесь подверглась сила знания и воплощающий ее человек. Чудеса творили не посланники Господа, а посланцы передового человечества.
Подобным же образом герои «ранней» Галиной успешно противостоят всевозможным космическим напастям. Жанр, обозначенный на обложке ее первых книг, — «боевая фантастика». Но отличительная черта протагонистов Галиной в том, что все они, сражаясь с неведомым, не столько атакуют, сколько обороняются. Они то и дело сталкиваются с неожиданными и необъяснимыми явлениями, но чудесное в этих романах всегда истолковывается как чуждое и опасное. А справиться с ним позволяют не столько благоприобретенные возможности — научные знания, новейшие технологии, — сколько природные данные героев — быстрота реакции, сообразительность и т. д. Испытанию чудесным подвергается не человек как посланец современной цивилизации, а человек как природное существо, человек обыкновенный.
Это у Марии Галиной сохранится и позже: ее персонажи будут вступать в любые схватки с голыми руками, они будут вооружены только способностью думать.
Первое фантастическое произведение, которое Галина подписала собственным именем, — «Покрывало для Аваддона» (2002) — история о том, как две девушки, нанявшись убирать кладбище, случайно разворошили камни на могиле человека, обладавшего оккультными знаниями, и в результате пробудили силы вечного зла. Укрощать зло пришлось им же.
В этой повести Галина находит тему, которую будет разрабатывать в большом числе текстов — в «Малой Глуше», «Медведках» и др. Во всех этих произведениях невероятные события вторгаются в тусклую обыденность, чаще всего затрапезную позднесовет-скую. Героическая миссия выпадает на долю людей негероического склада, повествование лишено победного пафоса, и мировые катаклизмы, поворотные моменты в судьбе человечества приобретают вид рутинных событий, бытовых происшествий.
В «Покрывале для Аваддона» яркие краски еще сохраняются: зло обнаруживает себя весьма картинно и умудряется наделать немало шуму, причем в людных местах — срывает спектакль в театре, взрывает музей, разносит в щепки Привоз.
Но все это преподнесено в ироническом ключе: зло обставляет свое появление пошлыми театральными эффектами (его агенты появляются в развевающихся плащах, передвигаются с нечеловеческой скоростью и т. д.), у темных сил есть водевильные дублеры — бандиты Али-Баба и Зяма, — они тоже претендуют на власть над мирозданием. В результате зло скорее экстравагантно, чем могущественно. Мир чудес оказывается похож на реквизитную старого, выжившего из ума фокусника: оборудование поизносилось, пышные одеяния травлены молью. И со всех сторон напирают молодые и наглые конкуренты дряхлого маэстро.
А ключевая роль в решении проблемы передана «среднему» человеку, без особых дарований, — как раз потому, что в «битве гигантов», столкновении самых могущественных сил бытия, его участие не принимается во внимание. Вселенские механизмы не предусматривают «защиты от дурака», и его вмешательство определяет исход сражения Добра и Зла.
В «Покрывале для Аваддона» у фантастического более чем авторитетный источник — религиозная метафизика, и все же чудесное в этой повести дискредитируется: оно уступает обыденному в жизненной силе.
Галина и позже будет связывать чудо и зло, но уже не позволит чудесам быть хоть сколько-нибудь эффектными и понизит их статус: источником зла станет человек. В повести «СЭС-2» (2009) работники крохотной портовой санэпидемстанции побеждают самого вендиго, духа-людоеда. Но чудесное в этом произведении дискредитируется, и самыми разными способами. Во-первых, появление чудовища истолковано «рационально»: духов создает воображение людей, но они, безусловно, существуют и имеют ментальную природу. Иррациональное подается как объяснимое. Во-вторых, сражения с вендиго происходят «за сценой». Мало того, что чудесное не вполне чудесно, оно еще и лишено облика: мы знаем о нем с чьих-то слов, из рассказов персонажей. В-третьих, события происходят в атмосфере самой лютой нетерпимости к чему бы то ни было необычному, и чудесное старается никому не попадаться на глаза.
Галина приурочивает фантастические события к совершенно конкретному моменту советской истории — датирует их 1979 годом. В одном из своих интервью она объясняла: «Это был самый душный год. Все время ждали какой-то катастрофы, беды, так что, когда беды одна за другой начали наваливаться на страну, как ни странно, многие испытали психологическое облегчение. А ждали не пойми чего — третьей мировой, ядерной зимы, катастрофы... В школах на уроках гражданской обороны учили, как вести себя при ядерном поражении, на стенах учреждений висели плакаты с этапами ядерного взрыва, стрелочки, указывающие, как и куда эвакуироваться. Катастрофическое сознание проявлялось и в том, что вдруг начался массовый психоз "тарелочников": люди видели инопланетян, разговаривали с ними... Я хотела просто воскресить ту атмосферу. Без всякой кровавой гэбни, отважных диссидентов, даже без отказников и "отъезжантов". Заурядную, обычную» [3].
В этой повести давящий ужас ситуации связан с тем, что катастрофическое «витает в воздухе», но настойчиво вытесняется обществом из сознания. Санэпидемстанция создана специально для борьбы с «вирусами второго порядка» (так в отчетных документах именуют зловредных духов — ментальную нечисть, попадающую в порт с грузами из Африки и Латинской Америки), но деятельность работников СЭС замалчивается, ведется полулегально, — начальство ничего не хочет о ней знать («антинаучный бред!», «развели тут средневековье!»). Все, с чем имеют дело работники СЭС, противоречит догматам примитивного материализма, поэтому героическим одиночкам никто в их работе не помогает, и даже несомненные подвиги не приносят им никакой славы. Общая жизнь приобрела рутинно-бюрократическую окраску, и все неординарное сразу проваливается в ее подсознание.
От произведения к произведению чудеса у Галиной тускнеют, героическое десак-рализуется, чудесное и чудотворное в равной степени утрачивают исключительность. Удивительное сливается с жизненным фоном, приобретает вид обыкновения, а то, что прежде было именно фоном — нейтральной «подкладкой» основного действия — выходит на авансцену. Сюжетообразующими становятся флуктуации кол-
лективной жизни, массового мышления. В «СЭС-2» большинство персонажей игнорирует чудеса потому, что полностью поглощено решением бытовых проблем, ставших почти неразрешимыми и отодвинувших все прочее на второй план.
Но чудесное, даже такое непрезентабельное, не перестает быть чудесным, пока не утрачивает референцию, опору в реальности — иначе оно превращается в выдумку. Перейдя этот, последний рубеж, Галина вышла за пределы фантастики.
Роман «Автохтоны» (2015) был хорошо встречен читателями и критикой, иногда о нем даже писали как главном событии литературного года. Из него напрочь исчезли шутливость и инфантильный тон, которые, по словам Льва Данилкина, придавали прежним галинским произведениям сходство со сценариями «Ералаша». В данном случае перед нами отнюдь не примитивный текст.
В «Автохтонах» некто прибывает в некий город. Никакой конкретики. Мы далеко не сразу определяем даже то, что «некто» молод, а город расположен где-то в Крыму. Ореол загадочности и атмосфера недоговоренности возникают с самого начала повествования и сохраняются до конца. Но очевидно, что изображенный городок живет туризмом, он должен себя продавать, поэтому каждую подробность городской жизни его жители усердно мифологизируют — с любым домом и закоулком связывают какую-нибудь душераздирающую историю. Обычная прогулка по городу — путешествие не среди домов, а среди мифов. Вам нужен конкретный адрес? Вам скажут: «Тут все близко. Налево, за угол, в первую подворотню. Там вывеска есть, сразу увидите. Это в том доме, где невеста-мертвец. Или нет, где доктор-отравитель. Точно, где доктор-отравитель» [4, с. 78]. И сейчас же расскажут соответствующую легенду.
Пикантность в том, что этот мифологический репертуар должен быть очень подвижен. В городе нет достопримечательностей такого масштаба, чтобы они могли кормить население из года в год. Поэтому надо «вертеться», постоянно менять легенду. Большой театр проживет за счет нескольких хитов сезона, маленький должен что-то придумывать каждый вечер. И город превращается в безостановочно работающий генератор фальшивых чудес.
Главный герой приезжает сюда с серьезной целью. Говорит, что собирает материал о деятельности одной авангардной группы 20-х гг. Ему никто не верит, просто в силу местной специфики: здесь никто не говорит правды и от других ее не ждет. Но в данном случае подозрительность оправдана: на самом деле герой намерен выяснить обстоятельства смерти отца. Тот когда-то уехал сюда в командировку, а потом прислал предсмертную записку. Что заставило его покончить с собой, кто подтолкнул, неизвестно. Так что роман начинается как детектив — с попытки раскрыть тайну смерти. Герой, как настоящий следователь, готов подозревать каждого. Он быстро понимает, что доверять здесь нельзя никому и ничему, ориентируется не на то, что ему говорят, а на то, что скрывают или о чем случайно проговариваются. Но все тщетно: за слоями вымысла обнаруживаются другие слои вымысла. Вычислить тех, кто вынудил человека к самоубийству, невозможно не из-за отсутствия подозреваемых, а из-за обилия версий — как правдоподобных, так и самых невероятных. По словам местных жителей, в городе плетут интриги масоны, с партизанских времен действуют подпольщики и эсэсовцы, орудуют бесчисленные банды, строят козни инопланетяне, бесчинствует коварная нечисть — вампиры, тритоны, поджигательницы-саламандры, сильфы и под. Попробуй тут восстановить реальную картину чьей-то смерти! В хорошем детективе следователь выбирает между несколькими версиями и какие-то оказываются ошибочными. Здесь герою подсказывают бесконечное множество ответов, и ложными оказываются все.
Городу необходимы чудеса, а герою — факты, причем такие, которые помогут уничтожить разрыв в семейной преемственности и зияние в собственной жизни. Выручает случай: герой находит черновик отцовского прощального письма. Предсмертные записки не пишутся с черновиками, и значит, в этом случае смерть была «подделкой», имитацией. Остальное выяснить нетрудно: отец просто бросил свою прежнюю семью, живет в этом же городе (герой с ним даже встречается и разговаривает). Дело сделано, загадка разгадана, герой может уезжать.
Произошло невероятное — отец оказался жив! Как и положено чуду, это событие, которого никто не ожидал, но оно не имеет никакой волшебной подоплеки и — не выпытает восторга: герой окончательно потерял отца — узнал, что тот отрекся от сына и предал семью. Какие-то сведения об отцовской смерти быши бы приобретением, а такое «возвращение из мертвый» воспринимается как утрата.
После этого городское неостановимое мифотворчество уже не выплядит зловещим: оно сбивало героя с пути, но, возможно, и к лучшему — мешало сделать неприятное открытие. И вообще со временем становится ясно, что этот городок не так уж плох: в нем много провинциальной безвкусицы, зато никто не испытывает одиночества. Жизнь в мифе — даже искусственно синтезированном — это общая жизнь. Здесь каждому находится место в какой-нибудь сочиненной истории. Он в ней может быть оболган и оклеветан, но, во всяком случае, не забыт. Он укоренен в иллюзорном, но красочном, завораживающем пространстве, где отдельное существование приобретает смысл.
И когда герой уезжает, это воспринимается как роковой шаг — прыжок в одиночество.
На мой взгляд, все сказанное свидетельствует о том, что современная фантастика может находиться с чудесным в сложных отношениях — не только на него опираться, но и ограничивать его полномочия, лишая чудо то одних, то других его примет — сакральных истоков, эстетической выразительности, визуальной эффектности, способности резко контрастировать с привыганой жизненной обстановкой. В прозе Галиной чудесное принижается, чтобы в результате вышграло обыгчное. По ее логике, чудо — то, что нарушает ход нормальной жизни, поэтому оно всегда разрушительно. Угроза не исходит только от одомашненного чуда — от намеренного вымысла.
И Галина в таком отношении к чудесному совсем не одинока: вся советская фантастика твердила о том, как мир чудес любого масштаба покоряется власти простых советских людей. Неожиданное, сакральное, ошеломительное не исчезало — оно как бы «перераспределялось», становясь атрибутом рядового человека. Но, когда герой перестает репрезентировать могущество стоящей за ним цивилизации, фантастика становится иронической (как в «Покрыгвале Аваддона» или «СЭС-2») или перестает быть фантастикой. Чудесное бышо неотразимо эффектным, пока существовало само по себе; потускнело — уже тогда, когда стало атрибутом Бога; позже, в рамках фантастической литературы постепенно теряло свой ореол, превратившись в характеристику человека и его деяний и, наконец, окончательно выродилось в фикцию, человеческую выдумку, но это уже за пределами фантастики.
Библиографический список
1. Ле Гофф Жак. Чудесное на средневековом Западе. URL: http://ec-dejavu.ru/p/ Publ_Goff_Chudo.html.
2. Аверинцев С.С. Чудо // Сергей Аверинцев. София-логос. Словарь. К.: ДУХ/ЛИТЕРА, 2006.
3. Галина Мария. Чудовища из Малой Глуши. URL: http://www.rg.ru/2009/11/13/galina.html.
4. Галина М. Автохтоны // Новый мир. 1915. № 3.
References
1. Jacques Le Goff. Chudesnoe na srednevekovom Zapade [L'Etrange et le Merveilleux dans l'Islam medieval]. Retrieved from: http://ec-dejavu.ru/p/Publ_Goff_Chudo.html [in Russian].
2. Averintsev S.S. Chudo [Miracle] in Sergey Averintsev. Sofiia-logos. Slovar' [Sofia-logos. Dictionary]. K.: DUKh/LITERA, 2006 [in Russian].
3. Galina Maria. Chudovishcha iz Maloi Glushi [Monsters of Minor Wilderness]. Retrieved from: http://www.rg.ru/2009/11/13/galina.html [in Russian].
4. Galina M. Avtokhtony [Autochtons]. Novy Mir [New world], 1915, no. 3 [in Russian].
T.V. Kazarina*
MODERN FANTASTIC PROSE IN SEARCH OF NEW SOURCES
OF WONDERFUL
The article is devoted to the consideration of the question of how contemporary fantastic literature changes its attitude towards the unusual, in what begins to look for sources of a wonderful. The prose of a famous fantast Mary Galina is the source of consideration.
Key words: miracle, fantastic, science fiction, formulaic literature.
Статья поступила в редакцию 21/III/2016.
The article received 21/III/2016.
* Kazarina Tatjana Viktorovna (kazarina_tv@bk.ru), Department of Russian and Foreign Literature and Public Relations, Samara University, 34, Moskovskoye shosse, Samara, 443086, Russian Federation.
