CC BY
79СОВЕТСКИЕ ЕВРЕИ В ГОДЫ ВОЙНЫ И ХОЛОКОСТА (Сводный реферат)
1. Холокост на Восточном фронте: Местные преступники и реакция советского руководства.
The Holocaust in the East: Local perpetrators and Soviet responses / Ed. by M. David-Fox, P. Holquist, A.M. Martin. - Pittsburgh (Pa.): Univ. of Pittsburgh press, 2014. - XIV, 265 p.
2. Арад И. Они сражались за Родину: Евреи Советского Союза в Великой Отечественной войне / Пер. с иврита. - М.: Мосты культуры; Иерусалим: Гешарим, 2011. - 453 с.: ил.
3. Эпштейн Б. Минское гетто, 1941-1943: Еврейское сопротивление и советский интернационализм.
Epstein B. The Minsk ghetto, 1941-1943: Jewish resistance and Soviet internationalism. - Berkeley; Los Angeles; L.: Univ. of California press, 2008. - XVIII, 351 p.: ill.
Сборник «Холокост на Восточном фронте» (1) под редакцией Майкла Дэвид-Фокса (Джорджтаунский университет, Вашингтон), Питера Холквиста (Университет Пенсильвании) и Александра Мартина (Университет Нотр-Дам, Индиана, США) содержит глав -ным образом дополненные версии статей, публиковавшихся ранее в американском журнале «Критика» и посвященных участию местного населения в убийствах евреев в Польше, Бессарабии, Северной Буковине и на Украине, а также реакции советского руководства на эти события. Всего на территории Советского Союза нацистами было убито примерно 2 млн 600 тыс. евреев, из них 1 млн 600 тыс. погибли в западных областях, присоединенных к СССР в соответствии с пактом Молотова - Риббентропа. Авторы сборника рассматривают причины, побудившие часть местных жителей принять участие в уничтожении собственных соседей-
евреев, взаимодействие нацистских оккупационных войск и администрации с местным населением, особенности освещения нацистских преступлений в советской прессе и т.д.
Как отмечает М. Дэвид-Фокс в предисловии (1, с. УП-Х11), по-настоящему глубокое осмысление истории геноцида евреев на оккупированной территории Советского Союза началось лишь в 2000-е годы; в предшествующий период данная проблематика в западной историографии почти не рассматривалась, как из-за дефицита источников (он был восполнен лишь в 1990-е годы, после «архивной революции»), так и из-за того, что внимание исследователей долгое время концентрировалось прежде всего на межвоенном периоде как эпохе становления сталинского режима. Исследования последних лет не только позволили историкам получить более детальную картину событий, происходивших в Восточной Европе в 1939-1945 гг., но и привели к значительному переосмыслению истории Катастрофы европейского еврейства в целом.
Эту мысль продолжает во введении Джон-Пол Химка, канадский историк и переводчик украинского происхождения, работающий в настоящее время в Университете провинции Альберта. «Несколько событий произошло в новой историографии, - пишет он. -Одно из наиболее выдающихся состоит в том, что исследования Холокоста и исследования Восточной Европы наконец-то встретились в интеллектуальном отношении» (1, с. 1). В предшествующие годы уничтожение восточноевропейских евреев (прежде всего польских и советских) если и изучалось, то в основном специалистами по истории Холокоста (в западной литературе употребляется и еврейский термин ШоаП - «Катастрофа»), незнакомыми с восточноевропейскими языками и, соответственно, источниками и социокультурной историей региона, хотя из примерно 5 млн 400 тыс. евреев, погибших в годы Катастрофы, 4 млн были родом из Восточной Европы. Этот недостаток характерен даже для таких фундаментальных работ, как книги Р. Хилберга «Уничтожение европейских евреев» и К. Браунинга «Простые люди: 101-й резервный полицейский батальон и "окончательное решение" в Поль-
ше»1.
Участие местного населения в массовых убийствах также систематически не изучалось, несмотря на многочисленные упо-
1 HilbergR. The destruction of the European Jews. - Chicago: Quadrangle Books, 1961. - X, 788 p.: ill.; Browning Ch. R. Ordinary men: Reserve Police Battalion 101 and the Final Solution in Poland. - N. Y.: HarperCollins, 1992. - XXII, 231 p.: ill.
минания о подобных эпизодах в мемуарах выживших евреев. Как отмечает Цви Гительман в заключительной статье, это во многом было связано с тем, что значительная часть таких мемуаров написана на идише или иврите и в результате оказалась недоступной для исследователей, поскольку феномен ШоаП традиционно рассматривается как раздел всемирной истории, а не иудаики. Такой подход имеет свои основания, но у него есть и оборотная сторона: специалистов, владеющих еврейскими языками, среди историков Катастрофы не так уж много (1, с. 186-187).
Особенность нынешнего этапа состоит в том, что историей антисемитизма и антиеврейского насилия в польско-советском приграничье заинтересовались специалисты по Восточной Европе. Началом этого поворота стала вызвавшая широкий резонанс книга Я.Т. Гросса «Соседи»1, посвященная участию местных поляков в расправе над еврейским населением деревни Едвабне (теперь город, после войны вновь перешел в состав Польши) в июле 1941 г. За этой работой последовали и другие исследования, также выполненные специалистами по Восточной Европе; некоторые из них представлены в реферируемом сборнике.
Дискуссии вокруг книги Гросса анализируются в статье М. Шор (Йельский университет) «Беседы с призраками» (1, с. 5-28). Автор показывает, что «Соседи» стали продолжением предшествующих исследований Гросса по истории Польши в период нацистской оккупации, в которых тема Холокоста не затрагивалась. С выводами Гросса в той или иной степени согласилась значительная часть польских историков. Расследование, проведенное впоследствии польским Институтом народной памяти, дало иные результаты в том, что касалось количества убитых и масштабов немецкого участия, но подтвердило основной тезис «Соседей» о ключевой роли местных поляков в истреблении евреев в Едвабне. Более того, расследование показало, что аналогичные события имели место и в других городах. В ходе споров о погроме в Едваб-не выявилась также его тесная взаимосвязь с политикой советской, а затем немецкой администрации на оккупированных польских территориях. Трагедия восточноевропейских евреев была таким образом вписана не только в региональный контекст, но и в историю тоталитаризма в целом.
1 Русский перевод: Гросс Я.Т. Соседи: История уничтожения еврейского местечка. - М.: Текст: Журн. «Дружба народов», 2002. - 155 с.
Вопрос о том, почему антисемитский характер политики нацистов замалчивался в СССР, рассматривает Х. Эшер в статье «Советский Союз, Холокост и Аушвиц» (1, с. 29-50). Наиболее подробно он разбирает аргументы таких авторов, как И. Арад (Израиль), И. Альтман (Россия) и К. Ингерфлом (Франция). Кроме того, в статье анализируются воспоминания генерала В.Я. Петренко, чья дивизия 27 января 1945 г. освободила Освенцим; описывается история подготовки Еврейским антифашистским комитетом «Чёрной книги» о преступлениях нацистов, запрещенной советским руководством к публикации. Особенности советской политики памяти анализирует также Тарик Сирил Амар (Колумбийский университет, Нью-Йорк) в статье «Дискурс о Холокосте в западных областях СССР как антиместе памяти» на примере материалов, посвященных немецкой оккупации Львова. Говорить о «замалчивании» истории Шоа в нашей стране, по его мнению, не совсем корректно: «В советском дискурсе, представлявшем собой сложную, динамичную, эффективную комбинацию высказанного и не высказанного, умалчивающих заявлений и заявляющих умолчаний, немецкий геноцид евреев не был белым пятном, отсутствием памяти. Напротив, он был антиместом, где память не подавлялась, а трансформировалась непрерывным чередованием сказанного и не сказанного» (1, с. 184).
Тему продолжает статья Карела Беркхоффа (Нидерландский институт военной документации - Институт исследований войны, Холокоста и геноцида, Амстердам) «Тотальное уничтожение еврейского населения», посвященная отражению Холокоста в советской пропаганде времен войны. Вопреки распространенному (в том числе и среди профессиональных историков) представлению, тема геноцида евреев в СССР полностью не замалчивалась. В изданиях на идише публикации о судьбе евреев на оккупированных нацистами территориях появлялись довольно часто, в русскоязычной прессе в 1941-1942 гг. такие материалы публиковались гораздо реже и обычно на последней полосе, но также достаточно регулярно. Сообщения о массовых убийствах евреев передавались и по радио, хотя, опять-таки, чаще в конце новостных выпусков. Советские евреи из публикаций на русском языке почти исчезли в 19431945 гг., но в этот же период довольно часто публиковались материалы о судьбе евреев в оккупированных странах Европы. Таким образом, «если советские читатели и радиослушатели хотели узнать, у них была возможность найти сведения о кампании массовых убийств, целенаправленно осуществлявшейся в отношении
евреев» (1, с. 113; выделено в тексте. - Реф.). То, что эта тема в то же время не афишировалась, можно объяснить несколькими факторами, среди которых особенности большевистской идеологии, фактически нацеленной на постепенную ассимиляцию советских евреев; широкое распространение антисемитизма в самом Советском Союзе, в том числе и на высших этажах партийной иерархии; стремление пропагандистов представить гитлеровский режим источником угрозы для всего человечества, а не только для отдельных народов; наконец, опасения, что чрезмерный акцент на антисемитизме нацистов может сыграть на руку их собственной пропаганде, которая как раз и настаивала на том, что Германия борется с коммунистами и евреями, а ее противники ведут войну в интересах евреев. Последние два фактора присутствовали и в политике британского и американского правительств, которые так же были заинтересованы в максимальной демонизации нацизма как несущего угрозу всему миру и так же опасались роста антисемитских настроений в своих собственных странах.
Владимир Солонарь (Университет Центральной Флориды) в статье «Модели насилия» (1, с. 51-82) продолжает работу, начатую Я. Гроссом: он исследует роль и формы участия местного населения в массовых убийствах евреев в Бессарабии и Северной Буковине в первые недели румынской оккупации. В отличие от занятых немцами польских, белорусских и украинских земель, эти территории ранее были частью исторической Румынии, их захват рассматривался румынским правительством не как оккупация, а как освобождение, здесь формировалась румынская администрация (даже там, где стояли немецкие части), которая в своей деятельности стремилась опереться на местное молдавское население. Как следствие, геноцид евреев на этих территориях был возможен только с санкции румынских властей, которые, в свою очередь, вряд ли пошли бы на подобные меры, если бы не были уверены в лояльности местных жителей.
На практике, как показывает изучение довольно обширного массива источников (главным образом советских судебных дел второй половины 1940-х - первой половины 1950-х годов, а также материалов Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников и причиненного ими ущерба гражданам, колхозам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям СССР), собственно геноцид, т.е. систематические и целенаправленные убийства евреев, оказывался возможным только
в том случае, если он осуществлялся под прямым руководством румынской администрации (хотя и с участием местных жителей), либо если в конкретной деревне еще до войны существовало сильное националистическое подполье (румынское в Бессарабии или украинское - в Северной Буковине), разделявшее идеологию «очищения» своей земли от евреев и пользовавшееся поддержкой значительной части односельчан. В последнем случае массовые убийства начинались обычно еще до прихода румынских войск, которые, в свою очередь, нередко пытались их остановить. В тех местах, где описанные предпосылки отсутствовали, вспышки насилия против евреев обычно принимали традиционную форму погрома, включавшего грабежи, избиения и в отдельных случаях -убийства, но не нацеленного на систематическое истребление еврейского населения. Это подтверждает критикуемую Я. Гроссом точку зрения, согласно которой Холокост следует рассматривать как феномен Нового времени, с характерными для данной эпохи представлениями о нации, роли государства и т.д.
История Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников - тема, до сих пор почти совсем не изученная, - рассматривается в статье М.Ю. Сорокиной (Дом русского зарубежья имени Александра Солженицына) «Люди и процедуры: К истории расследования нацистских преступлений в СССР» (1, с. 118-141). Подробно описывая историю создания Комиссии и механизм ее работы, автор приходит к выводу, что результаты ее деятельности были весьма неоднозначными. По существу, Комиссия была создана прежде всего с пропагандистскими целями и задумывалась как орган, внешне похожий на общественные комиссии по расследованию военных преступлений, функционировавшие на Западе и во время Первой мировой войны в России. Исходя из этих же соображений подбирался и персональный состав Комиссии: в нее вошли десять человек, большинство из которых обладали определенным авторитетом в обществе и формально не были связаны с партийно-государственным руководством, но фактически полностью зависели от него (председатель - первый секретарь ВЦСПС Н.М. Шверник, члены Комиссии: член Политбюро, первый секретарь Ленинградской парторганизации А. А. Жданов, митрополит Киевский и Галицкий Николай (Ярушевич), летчица В.С. Гризодубова и шесть академиков - историк Е.В. Тарле, инженер Б.Е. Веденеев, хирург Н.Н. Бурденко, агроном и биолог Т. Д. Лысенко, писатель А. Н. Толстой, юрист И. П. Трайнин).
Структура местных комиссий была выстроена таким образом, что фактическим сбором информации занимались в основном местные органы госбезопасности. Сообщения Чрезвычайной государственной комиссии готовились к публикации в расчете на массового (прежде всего иностранного) читателя, отсюда эмоциональный, публицистический стиль, нередко в ущерб объективности и точности. Известны и случаи прямых фальсификаций; наибольшую известность получило сообщение специальной комиссии под председательством Бурденко по расследованию массового расстрела польских офицеров в Катыни, где вина за это преступление возлагалась на нацистов. Автор подчеркивает, что данные обстоятельства не отрицают сам факт нацистских военных преступлений на Восточном фронте, однако в том, что касается подробностей, материалы Чрезвычайной государственной комиссии следует признать крайне ненадежными.
Источниковедческая проблематика обсуждается и в статье Дианы Думитру (Государственный педагогический университет имени Иона Крянгэ, Кишинёв), посвященной документам советских судебных процессов над бывшими коллаборационистами как источнику по истории Холокоста (1, с. 142-157). Статья написана на материале 61 судебного дела, копии которых несколько лет назад были переданы правительством Молдовы Мемориальному музею Холокоста в Вашингтоне. Сравнивая эти документы с другими доступными источниками - прежде всего с материалами устной истории, - автор оценивает их репрезентативность достаточно высоко. В отличие от широко известных открытых политических процессов, довоенных и послевоенных, и «массовых операций» НКВД эпохи Большого террора, преследование коллаборационистов в Молдавской ССР было нацелено скорее на поиск настоящих преступников, чем на фабрикацию дел. Анализ документов показывает, что следствие, а затем и рассмотрение дела в суде осуществлялись, как правило, вполне профессионально, обвинение строилось не только и не столько на признаниях подследственного, сколько на показаниях свидетелей, следователи и судьи были настроены на то, чтобы всерьез разобраться в ситуации. В тех редких случаях, когда в материалах устной истории содержится информация по тем же селам, что и в следственных делах, данные этих источников не противоречат друг другу. В то же время следственные дела содержат ценные дополнительные сведения о местах массовых убийств, количестве жертв, участии румынских войск и местного населения в геноциде, мотивациях преступников.
* * *
Ицхак Арад (Израиль) в книге «Они сражались за Родину» (2) дает целостную картину участия советских евреев в Отечественной войне, описывает судьбы и опыт евреев, воевавших в рядах Красной армии и работавших в военной промышленности, историю еврейского подполья и партизанских отрядов и т.д. Отдельная, последняя, глава книги посвящена популярным советским военным песням, созданным поэтами и композиторами - евреями. Ге -нерал-майор запаса И. Арад родился в 1926 г. в Литве, подростком участвовал в партизанском движении, после окончания войны репатриировался в Палестину, сражался в Войне за независимость Израиля, до 1972 г. служил в израильских танковых войсках, в 1972-1993 гг. был директором института «Яд ва-Шем» в Иерусалиме, преподавал в Тель-Авивском университете, автор многочисленных публикаций по истории Шоа. В своей книге он попытался показать вклад евреев в победу Советского Союза над Германией, «вывести из тени историческую правду», которая долгие годы замалчивалась в СССР (2, с. 11). Монография основана на многочисленных документальных свидетельствах, автор использует также газетные публикации времен войны, литературные источники. Следует отметить, что ряд архивов в России и бывших советских республиках, на которые ссылается Арад, к настоящему времени прекратили свое существование, их документы переданы в другие архивы. Ссылки на материалы таких архивов в книге даются по состоянию на время работы с ними автора.
Евреи призывались в русскую армию с 1827 г., но подвергались дискриминации, которая прекратилась лишь после революции. Этим объяснялась их высокая лояльность по отношению к советскому режиму. В 1929 г. евреи составляли 2,1% военнослужащих Красной армии, 4,4% командиров и 10,3% политработников; их доля в населении СССР в это время не превышала 1,7%. В годы Отечественной войны в армию были мобилизованы 34 млн 467 тыс. человек, в том числе, по подсчетам автора, примерно 490-520 тыс. евреев. Они служили во всех видах вооруженных сил и родах войск, на всех фронтах, на всех уровнях армейской иерархии. Евреями были 305 советских генералов. Еврейский антифашистский комитет выступал с инициативой о создании национальных еврейских частей, но в Кремле эта идея поддержки не встретила. Тем не менее доля
евреев была довольно высокой в 201-й и 308-й Латышских и 16-й Литовской стрелковых дивизиях (в отдельные периоды до трети личного состава в латышских дивизиях и до половины в литовской), которые формировались уже во время войны в значительной степени из беженцев. Есть свидетельства того, что евреи, служившие в этих соединениях, общались между собой на идише и соблюдали традиции, хотя в масштабах Красной армии в целом «это было скорее исключением» (2, с. 39). Около 150 евреев стали героями Советского Союза.
История не обходится без иронии. Генералу С. М. Кривошеину выпало в сентябре 1939 г. принимать город Брест и Брестскую крепость от немцев и организовать совместный парад с немецкими частями генерала Г. Гудериана. «Пожалуй, - пишет автор, - в истории Второй мировой войны этот случай, когда генерал-немец пожимал руку генералу-еврею и они вели дружественную беседу на общем военном параде, был уникальным» (2, с. 59). В 1941 г. Кри-вошеин командовал 25-м механизированным корпусом и вел тяжелые бои с войсками Гудериана под Москвой. Подполковник Л. Винокур 31 января 1943 г. принимал капитуляцию фельдмаршала фон Пау-люса и его штаба в Сталинграде. Паулюс по привычке приветствовал его словом «Хайль!»...
В боях на фронте, по подсчетам автора, было убито около 120 тыс. евреев. Еще 80-85 тыс. человек попали в плен, из них 7580 тыс. погибли; выжили примерно 4500 военнопленных-евреев, главным образом те, кто попал в плен к финнам, а не к немцам. Распространенный в годы войны стереотип о том, что евреев якобы «не видно на передовой», не имел, таким образом, ничего общего с действительностью. Автор отмечает, однако, что его возникновению могло способствовать значительное число ассимилированных евреев, а также тех, кто скрывал свое еврейское происхождение на случай, если не удастся избежать плена.
Проявления антисемитизма в Красной армии не были редкостью, особенно в наступательный период войны, - вплоть до преступлений на почве неприязни к евреям. Автор связывает это с призывом в армию в 1944 г. большого числа людей с недавно освобожденных территорий, а также с тем, что антисемитами были Сталин и А. С. Щербаков - один из ближайших сподвижников диктатора, возглавлявший с 1941 г. Совинформбюро и с 1942 г. Глав -ное политическое управление Красной армии. Тем не менее на практике результаты дискриминации были весьма ограниченными: так, процент генералов-евреев (2,2%) превышал долю евреев в со-
ставе населения СССР (1,78% к началу войны). «Вероятно, - заключает И. Арад, - это объясняется высоким процентом евреев среди командного состава еще в довоенный период и тем, что обстановка "солдатского братства" на фронте не давала антисемитизму проникнуть на все уровни командования» (2, с. 165). Замалчивание боевых заслуг военнослужащих-евреев было обусловлено не только, а возможно, и не столько антисемитизмом, сколько опасениями сыграть на руку германской пропаганде.
Важный вклад евреи внесли также в работу оборонной промышленности. Этому способствовал их высокий уровень образования, тем более что после революции были сняты действовавшие ранее ограничения для евреев при поступлении в высшие учебные заведения. В начале 1930-х годов доля евреев от общего числа советских студентов колебалась в диапазоне 12-15%. В годы войны евреи работали на заводах, руководили предприятиями и отраслями, участвовали в разработке новых систем вооружения и военной техники. Евреями были: нарком путей сообщения Л.М. Каганович; нарком военной промышленности (позже нарком боеприпасов) Б. Л. Ванников (под его руководством производство боеприпасов увеличилось в два раза в 1942 г. и еще в три раза - в 1943-м); «танковый король» генерал-майор И.М. Зальцман (в 1942-1943 гг. нарком танковой промышленности, в дальнейшем с 1943 по 1949 г. возглавлявший челябинский «Танкоград»); авиаконструкторы С.А. Лавочкин и М.И. Гуревич и многие другие. Немало евреев было и среди рабочих. В послевоенные годы многих евреев, занимавших высокие посты в годы войны, исключили из партии и понизили в должности или уволили на пенсию; в советской историографии вклад евреев в развертывание военного производства замалчивался вплоть до начала перестройки.
К началу Второй мировой войны на территории СССР в границах 1939 г. проживало около 3 млн евреев, в том числе 2 млн 100 тыс. - в областях, которые в годы войны были оккупированы немцами и их союзниками. Примерно 1 млн 150 тыс. из них были мобилизованы в Красную армию, эвакуированы или успели бежать до прихода оккупантов. Остались в основном женщины, дети и старики. Национальные еврейские организации за два десятилетия советской власти были практически полностью уничтожены. Как следствие, никакого еврейского подполья к востоку от старой границы не возникло.
Иная ситуация сложилась в западных областях, присоединенных к Советскому Союзу в 1939-1941 гг. Здесь проживали до
2 млн 150 тыс. евреев, уровень их национального самосознания был выше, чем в других частях СССР, еврейские организации продолжали действовать. Мобилизация в РККА почти не затронула еврейское население этих областей, но часть евреев были высланы в восточные регионы Союза еще до начала войны (в основном беженцы из Польши и лица, заподозренные в неблагонадежности) или сумели бежать на восток до прихода германских войск. Под властью оккупантов остались 1 млн 700 тыс. евреев, их половозрастной состав был более или менее однородным. Городское подполье на советской территории, по оценкам автора, было слабее, чем в Западной Европе, но особенностью Восточного фронта стало сильное партизанское движение. Это способствовало возникновению еврейского подполья в Западной Украине, Западной Белоруссии и Прибалтике и повлияло на характер его деятельности, основными целями которой стали уход в леса и участие в партизанской борьбе.
Подпольные группы имелись во многих гетто, однако сколько-нибудь подробная информация сохранилась лишь по тем гетто, которые просуществовали достаточно долго. В Минском гетто подпольем руководили коммунисты, в других крупных гетто (Вильнюсском, Каунасском и др.) подпольные группы формировались совместно коммунистами и представителями различных молодежных сионистских движений. Поскольку массовое уничтожение евреев началось именно на оккупированной советской территории, еврейское подполье возникло здесь раньше, чем в Польше. Тем не менее подпольщикам редко удавалось получить поддержку значительной части населения гетто, поскольку большинство узников зависели от своих семей, подпольную деятельность считали бесперспективной и рассчитывали, что лояльность по отношению к оккупантам дает более надежные шансы дожить до конца войны. Аналогичной позиции часто придерживались и юденраты (органы еврейского самоуправления в гетто, создававшиеся немцами), хотя в Минске и Каунасе, а также во многих малых гетто юденраты, напротив, тесно сотрудничали с подпольем. Стратегия подпольщиков в таких условиях была направлена либо на переправку как можно большего числа евреев в леса, как в Минском или Каунасском гетто, либо на подготовку восстания в день ликвидации гетто, когда такое восстание окажется последней возможностью выжить. Во многих местах, например в Вильнюсе, неверная информация о сроках ликвидации гетто привела к тому, что поднять восстание вовремя так и не удалось. В малых гетто подпольные организации строились не
на идеологических началах, а на личном знакомстве между участниками; их тактика сводилась обычно к поджогу гетто (строения в большинстве малых гетто были деревянными) и массовому побегу в создавшейся неразберихе.
Особую страницу истории еврейского сопротивления составляет история подпольных групп в рабочих бригадах (главным образом из узников гетто и военнопленных, не только евреев), использовавшихся нацистами при проведении в 1943-1944 гг. секретной «Операции 1005» по уничтожению следов массовых убийств на советской территории. Рабочие таких бригад содержались под особенно бдительным надзором, но и мотивация к побегу была достаточно высокой, поскольку по окончании работ всех их ожидала неминуемая смерть. До нас дошли сведения о нескольких побегах, хотя из их участников уцелеть удалось лишь единицам.
Евреи участвовали и в деятельности нееврейского подполья на оккупированной территории, а также в концлагерях и лагерях смерти. Так, инженер И. П. Казинец, сумевший скрыть свое еврейское происхождение, стал первым руководителем «резервного горкома ВКП (б)» в Минске - главной подпольной организации города. Пленный лейтенант Красной армии А.А. Печерский возглавил восстание 14 октября 1943 г. в Собиборе - самое знаменитое из лагерных восстаний; спастись удалось более чем сотне узников, некоторые из них впоследствии присоединились к партизанам. Автор приводит и другие примеры.
Наиболее сильное партизанское движение во время войны сформировалось в Белоруссии, где имелись обширные лесные массивы, а население в большинстве своем достаточно лояльно относилось к советскому режиму. Партизанское движение на Украине было гораздо слабее: здесь были сильны позиции националистов и действовали формирования ОУН-УПА, лесов было меньше, чем в Белоруссии, плотность населения - выше, дорожная сеть также была более густой. В Прибалтике советских партизан почти не было. Это повлияло и на масштабы участия евреев в партизанском движении: основная часть евреев-партизан действовала в Белоруссии, хотя небольшое количество имелось и на Украине. В отдельных партизанских отрядах создавались даже национальные еврейские подразделения, хотя эта практика и не поощрялась советским руководством. Причиной тому, по мнению автора, был не антисемитизм, а общая установка на то, что все народы Советского Союза должны сражаться вместе, а структура партизанских отрядов
должна строиться по территориально-административному, а не по национальному принципу.
Проявления антисемитизма, впрочем, не были редкостью даже в Белоруссии, не говоря уже об Украине. В сохранившихся источниках упоминаются отказы партизанских командиров принимать евреев в свои отряды, грабежи и убийства евреев партизанами, дискриминация еврейских бойцов в партизанских отрядах и т. д. Наиболее часто этим грешили так называемые «дикие» партизанские формирования, существовавшие до того, как был создан Центральный штаб партизанского движения, но и организованные партизанские соединения не были свободны от антисемитизма.
Характерной чертой еврейского партизанского движения стали многочисленные семейные лагеря, предназначенные для укрытия небоеспособных евреев - женщин, детей и стариков. Наиболее крупные из них были созданы Т.Д. Бельским (командир знаменитого партизанского отряда братьев Бельских) и Ш.Н. Зориным в Налибокской пуще. К моменту освобождения Белоруссии советскими войсками в них укрывалось 1000-1200 и 558 человек соответственно. Лагерь Бельского представлял собой настоящее партизанское местечко с собственной школой и даже кладбищем. Семейные лагеря несли особенно тяжелые потери от немецких облав. Ситуацию усугубляло то, что многие партизанские командиры относились к их обитателям как к «дармоедам», пока Бельский и Зорин не превратили свои лагеря в тыловые базы для других партизанских отрядов.
В Восточной Белоруссии и на территории РСФСР партизан-евреев было меньше, поскольку основная часть боеспособных мужчин была мобилизована в армию. Евреи, воевавшие в партизанских отрядах в этих местах, в большинстве своем разделяли идеологию советского интернационализма и не стремились создавать национальные еврейские подразделения.
Общее количество партизан-евреев автор оценивает в 19 050-22 400 человек (6,7-8% от суммарной численности всех советских партизан); до конца войны дожили около 13 000. В семейных лагерях нашли укрытие 10 650-13 500 человек. Остальная часть еврейского населения оккупированных территорий была почти полностью уничтожена нацистами. Наступающим частям Красной армии удалось спасти всего 50-57 тыс. евреев в Транснистрии (территория между Днестром и Бугом) и 16 тыс. человек в Черновцах: эти земли были оккупированы румынами, и немцы просто не успели завершить уничтожение проживавших там евреев.
Всего, таким образом, заключает автор, в боях с немцами и их союзниками принимали участие примерно 510-540 тыс. советских евреев. Их потери (на фронте, в плену и в партизанских отрядах) составили, по его подсчетам, 204-209 тыс. человек, или около 40%. И. Арад отмечает, что «это был самый высокий процент погибших среди всех народов СССР и других народов, участвовавших во Второй мировой войне» (2, с. 427).
* * *
Теме еврейского сопротивления посвящена также книга Барбары Эпштейн (Калифорнийский университет в Санта-Крузе) «Минское гетто, 1941-1943: Еврейское сопротивление и советский интернационализм» (3). Изданная в 2008 г., она стала результатом исследовательского проекта, начатого еще в конце 1990-х годов, после того как Эпштейн случайно получила возможность пообщаться с бывшими узниками Минского гетто, по-прежнему проживавшими в белорусской столице. Работа основана главным образом на воспоминаниях и материалах устной истории: автору удалось лично опросить несколько десятков бывших узников Минского гетто в Белоруссии и Израиле (включая нескольких бывших партизан и подпольщиков) и изучить хранящиеся в Израиле расшифровки более ранних интервью, а также обширный массив воспоминаний в израильских и белорусских архивах. Используемые в книге тексты написаны в основном на русском, иврите или идише. Опрошенные автором бывшие узники гетто чаще отвечали по-русски (особенно в Белоруссии), но также на идише; в Израиле несколько интервью были взяты на иврите. Эпштейн привлекает и немецкие документы, но в них содержится довольно мало информации о Минском гетто.
Затрагивая во введении вопрос о достоверности и надежности используемой источниковой базы, автор отмечает, что, как показало сравнение сведений из разных источников, относящихся к одним и тем же событиям, информация, сообщаемая непосредственными участниками этих событий, практически всегда была вполне достоверной. Проверку сведений значительно облегчило то обстоятельство, что бывшие узники гетто, проживавшие в Минске, продолжали общаться друг с другом; те из них, кто уехал в Израиль, жили более обособленно. Единственная полностью фальшивая история, с которой Эпштейн пришлось столкнуться (интервью
женщины, которая на самом деле не была в гетто), является исключением, подтверждающим правило.
Минск был занят немцами 27 июня 1941 г., приказ о создании гетто вышел 19 июля, переселение минских евреев на его территорию завершилось к августу. Их численность, вместе с евреями, прибывшими из других населенных пунктов, составляла, по разным оценкам, от 80 до 100 тыс. человек. Политика немцев по отношению к евреям в Белоруссии была, таким образом, заметно мягче, чем на Украине и во многих других оккупированных регионах, где практически сразу после прибытия германских войск начинались массовые расстрелы евреев, а гетто, даже если они и создавались, существовали относительно недолго. Причиной тому, по мнению автора, была потребность захватчиков в квалифицированных работниках, которая не могла быть удовлетворена за счет одних лишь белорусов. Минское гетто просуществовало вплоть до 21 октября 1943 г., когда последние 2 тыс. его обитателей были вывезены в трудовые лагеря и лагеря смерти.
Положение в Минском гетто и вокруг него во многом отличалось от того, что мы знаем о ситуации в Польше и Литве. Массовые убийства минских евреев начались очень скоро после создания гетто, так что его узники довольно быстро осознали, что оставаться в нем означает неминуемую гибель (в польских и литовских гетто немцам дольше удавалось поддерживать иллюзию, что людей оттуда забирают не на смерть, а на работу). При этом Минское гетто относительно плохо охранялось (проволочный забор и патрули вместо предусмотренной приказом кирпичной стены). Кроме того, в Минске довольно быстро сформировалось сильное подполье, руководители которого сразу сумели наладить взаимодействие с еврейским подпольем в гетто. Лидером минского подполья стал инженер И. П. Казинец, еврей по происхождению; он возглавлял подпольный «резервный горком ВКП (б)» вплоть до ареста 26 марта 1942 г. Подполье в гетто стало одним из подразделений минской подпольной организации. Главной его задачей была переправка евреев из гетто в окружающие город леса; помимо этого, гетто участвовало в снабжении местных партизан оружием, медикаментами, одеждой и др. Особенностью еврейского подполья, нехарактерной для многих других гетто, стала тесная связь с Юден-ратом. Их сотрудничество продолжалось вплоть до конца июля 1942 г., когда в ходе очередного погрома в гетто все члены Юден-рата, за исключением коллаборационистов, были убиты. После того как немцам со второй попытки удалось окончательно разгромить
подпольный горком в сентябре 1942 г., отдельные подпольные группы продолжали свои операции самостоятельно, во взаимодействии друг с другом.
Точное количество евреев, которым удалось бежать из гетто, не известно; имеющиеся оценки колеблются от нескольких тысяч до 10 тыс. человек, из которых предположительно около половины дожили до конца войны. В пересчете на общее количество узников гетто это означает, что в Минске местное нееврейское население помогало евреям заметно активнее, чем в Варшаве: в польской столице нашли убежище около 28 тыс. евреев, хотя население Варшавского гетто на пике его численности в пять раз превышало население Минского. Причинами столь тесного сотрудничества между евреями и неевреями в Белоруссии автор считает несколько факторов, которые, по крайней мере в Минске, сработали одновременно: слабые позиции национализма и особенно шовинизма в белорусском обществе; влияние советской идеологии, поощрявшей «дружбу народов», более того, рассматривавшей ее как неотъемлемую часть советского патриотизма; руководящую роль коммунистов в минском подполье; наконец, общую направленность усилий как еврейского, так и белорусского подполья на борьбу с оккупантами, которые воспринимались как общие враги. Проявления антисемитизма имели место и в Белоруссии, в том числе среди партизан, но преобладающим и в лесу, и в городском подполье было отношение к нему как к предательству.
Формы сотрудничества между еврейским и белорусским подпольем были самыми разными. Вплоть до сентября 1942 г. действовала конспиративная типография, шрифт для которой добывали евреи из гетто, работавшие в минских издательствах. Лишь после окончательного разгрома немцами подпольного горкома подпольщики вынуждены были ограничиться доставкой в Минск листовок, напечатанных в лесу. Диверсии на заводах, производивших продукцию для нужд Вермахта, организовывали как белорусские, так и еврейские подпольщики, но раздельно, поскольку евреи и белорусы работали на разных предприятиях. Зимой 1941-1942 гг. была налажена переправка детей из гетто в минские детские дома и в белорусские семьи, готовые их принять, а также в деревни на партизанской территории. Точное количество спасенных таким образом детей установить уже невозможно (советская послевоенная администрация не собирала такие сведения, к тому же не все дети помнили свое прошлое), но речь, видимо, идет о сотнях. Все эти операции осуществлялись несколькими подпольными группами, в
том числе не входившими в структуру подпольного горкома, возглавлявшегося И.П. Казинцем, при участии многочисленных жителей Минска, не являвшихся бойцами подполья. Известны случаи, когда еврейские подпольщики, работавшие за пределами гетто, устраивали побеги содержавшихся в Минске военнопленных.
По оценкам автора, к партизанам за годы существования Минского гетто сумели присоединиться примерно 10 тыс. его узников, из которых 2 тыс. были переправлены в лес силами подполья и 8 тыс. бежали самостоятельно, главным образом весной 1943 г., когда стало ясно, что советские войска наступают и немцы, скорее всего, скоро окончательно уничтожат гетто, а партизаны, со своей стороны, стали охотнее принимать добровольцев без оружия, поскольку уже была налажена доставка оружия с Большой земли. Число евреев, пытавшихся убежать в лес, было гораздо больше, но из тех, кто бежал без помощи подполья, выжить и добраться до партизан удавалось, по оценкам информантов Эпштейн, лишь каждому третьему или каждому четвертому. Больше всего евреев бежали в Старосельский лес к западу от Минска, где с апреля 1942 г. действовал отряд (позже бригада) имени Будённого, командиром которого в мае того же года стал С. Ганзенко, спасенный еврейскими подпольщиками из лагеря военнопленных. В составе этой же бригады по инициативе Ш.Н. Зорина весной 1943 г. был организован семейный лагерь, позднее перемещенный для безопасности в болота Налибокской пущи. По разным оценкам, в этом лагере нашли приют не менее 500 беженцев из гетто.
Советскими властями минское подполье еще во время войны было объявлено ложной организацией, созданной Гестапо; наиболее активную роль в этом сыграли первый секретарь ЦК компартии Белоруссии П. К. Пономаренко, а также В. И. Козлов, который с июля 1941 г. возглавлял Минский обком ВКП(б), базировавшийся в лесах. Приказ о запрете сотрудничества с минским подпольем Пономаренко, бывший в то время начальником Центрального штаба партизанского движения, издал 20 ноября 1942 г. После окончания войны многие выжившие участники минского подполья были арестованы по обвинению в сотрудничестве с оккупантами; звание города-героя Минску присвоено не было также во многом усилиями Пономаренко. Эта его подозрительность по отношению к минским подпольщикам могла быть обусловлена известиями о провале сначала первого подпольного горкома в апреле 1942 г., а затем и второго в октябре. Но главная причина, по мнению Эпштейн, состояла в том, что руководство белорусской компартии во главе с
Пономаренко попросту бежало из Минска в ночь с 24 на 25 июня 1941 г., бросив его жителей на произвол судьбы. Впоследствии Пономаренко пытался представить это бегство как организованную эвакуацию; получалось, что в городе остались лишь те, кто не хотел уезжать. Кроме того, минский подпольный горком (как первый, так и второй) был создан самовольно, без санкции вышестоящего партийного руководства, а в сталинскую эпоху любые инициативы такого рода автоматически вызывали подозрение. Что касается Козлова, то он был тесно связан с Пономаренко и к тому же пытался преувеличить свою собственную роль в организации сопротивления в оккупированной Белоруссии. Реабилитация минского подполья состоялась лишь в 1960 г.; Козлов и Пономаренко сопротивлялись ей до последнего. К 1962 г. были освобождены из заключения бывшие подпольщики, осужденные по обвинениям в коллаборационизме. В 1974 г. Минск стал городом-героем.
Завершающая глава книги посвящена сравнению истории Минского и Каунасского гетто. Из пяти крупнейших восточноевропейских гетто (Варшавское, Белостокское, Вильнюсское, Каунасское и Минское) в первых трех еврейское подполье выбрало курс на подготовку восстания в самом гетто, поскольку шансы пробраться к партизанам были практически нулевыми. В Вильнюсском гетто восстание так и не состоялось, а в Белостокском в восстании участвовали только бойцы самого подполья: жители обоих гетто в большинстве своем всё еще надеялись так или иначе пережить войну, идея погибнуть в бою их не привлекала. Только в Варшавском гетто участие в восстании приняли практически все его жители, поскольку сомнений в истинных намерениях нацистов уже не оставалось. Особый опыт Минского гетто был обусловлен спецификой обстановки, в которой оно функционировало: партизанские леса находились в дне пути от города, евреям активно помогали белорусские подпольщики и просто местные жители, Юденрат был фактически частью подполья (в Варшаве, Белостоке и Вильнюсе руководители еврейского самоуправления, как правило, пытались сотрудничать с немцами, надеясь спасти как можно больше узников от гибели), связь с другими гетто отсутствовала, поскольку Минск входил в состав СССР с самого начала его существования. Связь Каунасского гетто с Вильнюсом, Белостоком и Варшавой тоже была довольно слабой, местное еврейское подполье, как и в Минске, тесно сотрудничало с еврейским самоуправлением (Элт-стенрат) и тоже предпочитало не готовить восстание, а переправлять евреев из гетто в леса. В обоих гетто подобная стратегия
обеспечила подпольщикам поддержку остальной части узников. Каунас, однако, располагался дальше от крупных лесных массивов, чем Минск, да и связь с партизанами удалось наладить лишь осенью 1943 г. Как следствие, из Каунасского гетто до партизан добрались лишь 300 человек (гетто было уничтожено 8 июля 1944 г., последние его узники, за крайне редким исключением, погибли или были отправлены в концлагеря).
Опыт оккупированного Минска, таким образом, во многом противоположен истории Варшавского гетто и, по мнению автора, представляет собой наиболее яркий пример альтернативной стратегии еврейского сопротивления, которая до сих пор по большей части ускользала из поля зрения исследователей. В рамках этой стратегии приоритетной задачей еврейского подполья являлась не подготовка восстания внутри самого гетто, а переправка как можно большего числа евреев за его пределы, продолжение вооруженной борьбы с оккупантами вне гетто, организация убежищ для небоеспособных. Реализация подобной стратегии была возможна только в сотрудничестве с местным нееврейским подпольем; таким образом, в случае бегства в лес еврейское сопротивление становилось частью антифашистского сопротивления в целом - в плане как целей, так и методов. Сохранившиеся источники показывают, что лидерами подполья во всех гетто обсуждались обе эти стратегии. Попытки восстания внутри гетто предпринимались в тех случаях, когда кооперация с местным населением оказывалась невозможной; именно такая ситуация сложилась в 1943 г. в Варшаве. Там, где евреям удавалось наладить контакты с неевреями, возобладала стратегия ухода в лес как более продуктивная для дальнейшей борьбы с врагом и к тому же позволявшая спасти большее число людей от гибели.
То, что опыт Минска, в отличие от Варшавы, в послевоенные годы был практически забыт, Эпштейн объясняет несколькими причинами, прежде всего политическими. БоПльшая часть уцелевших узников Минского гетто после войны продолжали жить в Советском Союзе, где особое отношение нацистов к евреям замалчивалось, как и особый опыт еврейского сопротивления, а сам факт пребывания в гетто мог вызвать подозрения со стороны карательных органов; таким образом, бывшие участники еврейского подполья и еврейских партизанских отрядов по существу были лишены возможности сделать свой опыт достоянием широкой общественности. В США в эпоху маккартизма неприятности, напротив, грозили тем, кто имел связи с коммунистами или подозревался в
наличии таковых. Поскольку подполье в Минском гетто, как и в других гетто на советской территории, выбравших стратегию ухода в лес, было как раз довольно тесно связано с коммунистами, те из бывших его участников, кто эмигрировал в Америку, также долгое время вынуждены были соблюдать осторожность. В Израиле столь жестких антикоммунистических настроений не было, но среди идеологов сионизма был слишком популярен стереотипный образ диаспоры как жизни в вечно враждебном (или, в лучшем случае, равнодушном) окружении, оправдывающий необходимость репатриации. История Варшавского и других гетто, где предпринимались попытки вооруженного восстания, вписывалась в этот образ гораздо лучше, чем история Минска, где евреям удавалось сотрудничать с местным населением и уходить в партизаны. Как следствие, восстание в гетто долгое время рассматривалось как наивысшая и наиболее «правильная» форма еврейского сопротивления. Между тем, отмечает автор, «с высоты начала двадцать первого столетия вооруженная борьба кажется уже не столь вдохновляющей, как когда-то. То, что для Минского гетто спасение жизней было более важной целью, хотя и подчиненной по отношению к тому, чтобы взяться за оружие, делает его участникам честь» (3, с. 292).
М.М. Минц
