CC BY
62
В.А.Токарев
СОВЕТСКАЯ ДИХОТОМИЯ ВОЙН. 1938-1939 ГОДЫ
Данная статья посвящена содержанию и обстоятельствам появления советской точки зрения на европейскую войну 1939 г. и на действия Красной Армии в Польше. Тогдашняя советская оценка событий, разумеется, имела определённое политическое назначение, которое и предлагается уточнить, исходя из мировоззрения и мотивации сталинского руководства.
Вместе с тридцатыми годами наступила десятилетняя «эра Литвинова». На подступах и в период популяризации идеалов коллективной безопасности советская сторона в лице наркоминдела М.Литвинова заговорила о качественно новом измерении вооруженных конфликтов. Война и ее последствия были признаны всеобъемлющими, исходя из той посылки, что человечество лишь условно разделено государственными границами. Нет безопасности и спокойствия в собственном мире, если не обеспечен мир соседей - близких и дальних. Мир неделим и неделима агрессия против него. Как заметила французская журналистка Женевьева Табуи, Литвинов говорил о мире и опасности войны то языком социалиста, то парламентария, то коммуниста, а зачастую даже языком доброго буржуа1. Отвергая войну как средство решения международных разногласий, Литвинов лишил ее всякого морального стержня, который мог оправдать хотя бы один день кровопролития; отказал войне в смысле и осудил любую ее политическую, военную и экономическую цель (при этом литвиновское представление о системе коллективной безопасности предполагало не риторические упражнения во славу абстрактного мира, а реальные коллективные действия ради предотвращения и, если понадобится, подавления любой агрессии против одного из членов мирового сообщества). Осуждение войны неизбежно вело к систематизации всех проявлений внешнеполитической агрессии. На основе анализа причин вооруженных конфликтов последних двухсот лет Литвиновым и советской дипломатией была разработана универсальная Конвенция об определении агрессии, Под определение агрессии попадали, например, такие предлоги для нападения, как неприемлемость политического или социального строя государства, беспорядки, проистекающие из забастовок, революций, контрреволюций и гражданских войн. Не случайно Конвенцию наряду с СССР подписали другие сопредельные страны, так как она откровенно отторгала коминтерновское мышление и юридически обуздывала центробежную динамику большевизма.
Идеалы, которые культивировал Литвинов за рубежом, отнюдь не всегда были тождественны «домашним» взглядам и настроениям кремлевского руководства. Даже советская международно-правовая мысль, подконтрольная Литвинову, содержала момент ревизии заявлений наркома иностранных дел. Речь идет об изначальном приоритете во внешнеполитических делах идеологических установок над правом. В 1935 г. была опубликована книга Е.Пашуканиса «Очерки по международному праву», на страницах которой сентенции революционного нигилизма встречаются гораздо реже, чем в предыдущем десятилетии. Её автор признавал недопустимым толковать о праве войны с надклассовой точки зрения и «по сути дела воспроизводить буржуазно-юридическую догматику». В классификации войн Пашуканис предлагал исходить из того, какой класс держит в своих руках государственную власть, какой класс определяет политику данного государства. Такой подход позволял автору оправдать войну пролетарского государства, направленную «против порабощения, против эксплуатации, против капиталистического гнета, против колониального рабства»2.
К 1937/1938 п Сталин разочаровался в эксперименте с коллективной безопасностью, который не состоялся во многом по вине демократического Запада. В Москве начинается осторожный поиск нового варианта антифашистского курса, который предполагал, во-первых, осуждение агрессоров, и, во-вторых, позволял обособиться от европейских конфликтов. Проектируемая политика самоизоляции (советский изоляционизм) должна была строиться вне европейских комбинаций и обременительных международных обязательств. Ставка делалась не на дипломатические ресурсы, а на внутренний экономический потенциал СССР и способность Красной Армии справиться с любым противником. Разумеется, подобную позицию предстояло обосновать . В сентябре 1938 г. возникло противоречие между активной антифашистской позицией Кремля, его намерением силой поддержать Чехословакию в Судетском кризисе и теми выводами, которые были сделаны Кремлём в ходе интенсивных размышлений над внешнеполитическим планированием. В момент, когда Красная Армия была приведена в боевую готовность на западной границе, а советские дипломаты добивались её пропуска через румынскую территорию в Чехословакию, в газе-
те «Правда» началась публикация «Истории Всесоюзной Коммунистической Партии (большевиков)». Партийный учебник, вышедший вскоре отдельным изданием, во-первых, содержал вывод о начале второй империалистической войны. Во-вторых, в «Кратком курсе» был изложен взгляд большевиков на проблему войны, который для удобства назовём теорией «справедливых и несправедливых войн». Независимо от текущих событий под советский изоляционизм был подведён теоретический фундамент.
Забегая вперёд, отметим, что Мюнхен усугубил советскую склонность к самоизоляции, довёл до абсолюта задачу «ни в коем случае не дать втянуть себя в войну» и уверенность в том, что СССР «может прокормить, одеть, вооружить и отстоять себя собственными средствами». После мюнхенская «переоценка ценностей» была озвучена в марте 1939 г. на XVIII съезде ВКП(б), Новый внешнеполитический курс основывался на сталинской интерпретации перерастания мирового экономического кризиса в мировой политический кризис, который должен был обострить противоречия, в первую очередь между агрессивными и демократическими державами, и, возможно, разрешиться длительной войной. СССР находился на периферии разворачивающегося европейского кризиса, и прежний антифашистский задор сменился сдержанностью, расчетливостью и требованием от Запада реальных союзнических гарантий в обмен на участие СССР в борьбе против нацистской экспансии в Европе. Призыв Сталина соблюдать «осторожность и не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками», отражал тенденцию советского изоляционизма и приобрел статус «сквозного» принципа 39 года3 («Это мудрое правило легло в основу нашей политики во время переговоров с англо-французской дипломатией»4). Вскоре после завершения партийного съезда Литвинов предупредил английского посла УСидса, что, в конечном счете, политика изоляции может быть самой выгодной для СССР5.
«Вторая империалистическая война» (сентябрь 1938-август 1939)
В «Кратком курсе» вполне резонно говорилось о незаметном вползании человечества в новую войну, Перечисление агрессивных акций Италии (Эфиопия, Испания), Германии (Испания, Австрия) и Японии (Китай) было подытожено неожиданным выводом: «Все эти факты показывают, что вторая империалистическая (курсив мой, - В.Т.) война наделе уже началась»6. Можно дискутировать по поводу того, в какой мере перечисленные локальные войны состояли в связи со Второй мировой войной, однако нет никаких оснований соглашаться с обобщающей оценкой «Краткого курса» о политическом характере мировых событий 1935-1938 гг. Каждый из военных конфликтов интенсивно освещался советской прессой, радио и документальным кинематографом. Сопротивление каждого из вышеназванных государств интервентам или агрессору встретило сочувствие советского общества, а сама борьба народов за национальную независимость была расценена как освободительная. По следам проработки «Краткого курса» советская пропаганда утверждала, что справедливые войны « неизбежны особенно в наши дни, когда фашистские захватчики угрожают независимости всех народов, и эти народы усиливают свою борьбу за свободу», что всякая война против капиталистических агрессоров « является справедливой войной, и защита отечества в этой войне справедлива и законна »(в качестве примеров всегда называлось вооружённое сопротивление Испанской республики и Китая). Непосредственно в «Кратком курсе» война, которую вел Китай, называлась освободительной борьбой6. Более того, Советский Союз, как известно, был вовлечен в гражданскую войну в Испании и оказывал помощь Китаю. Индуктивные по сути рассуждения о локальных конфликтах «Краткий курс» подытожил неправдоподобным выводом. Вопреки классической логике произошла подмена истинного высказывания: «Война со стороны Эфиопии, Испанской республики и Китая является национально-освободительной» его отрицанием: «Новая война носит империалистический характер», Политическая арифметика «Краткого курса», аналогичная вычислению 1+1+1=-3, приводила к парадоксальному следствию: участвуя в экономических санкциях против Италии и помогая Испанской республике и Китаю, Советский Союз становился участником империалистической войны.
Доказательства в пользу «империалистического» характера войны черпались не по обе стороны фронта (агрессоры - объекты агрессии), а за пределами конфликта. Единственным аргументом «Краткого курса» становится позиция третьих стран, не участвующих в войне: Англии, Франции и США. Для этого понадобилось изобрести тезис о «довольно
странном и однобоком характере» империалистической войны7. Согласно ему, особенностью войны было отсутствие двух противостоящих друг другу империалистических агрессивных блоков. В наличии была только одна группа империалистических держав во главе с Германией. Действия агрессоров в Эфиопии, Испании и Китае были продиктованы стремлением перераспределить колонии, рынки сбыта и сферы влияния за счет интересов «так называемых демократических государств». Следовательно, «эфиопский» вариант приближения Италии к морским коммуникациям Англии с Индией, «испанский» вариант расширения германо-итальянского контроля над Средиземноморьем и выхода к пиренейскому тылу Франции и «китайский» вариант вытеснения европейских стран и Америки из Китая в значительной мере подрывали стратегические позиции великих держав, с чем, кстати, трудно не согласиться. Негативные для Запада итоги локальных войн были возведены Сталиным в состояние участия Англии, Франции и США в этих конфликтах. Ссылка на такую опосредованную связь, естественно, противоречит фактам и здравому смыслу. С другой стороны, «Краткий курс» связывал империализм западных демократий с непротивлением агрессии (вариант интерпретации осени 1938-го -лета 1939 г.).
Последующие рассуждения «Краткого курса» о причинах пассивного соучастия Запада в войне устанавливали ответственность этих стран за допущение агрессии и, в конечном счете, обнажали корни «империалистической» трактовки международных событий. Уступки Лондона, Парижа и Вашингтона агрессорам «Краткий курс» объяснял опасениями демократических стран по поводу разрастания «рабочего движения в Европе и национально-освободительного движения в Азии» и убежденностью, что фашизм является «хорошим противоядием» против всех этих «опасных» движений»7. В марте 1939 г. на XVIII съезде ВКП(б) Сталин уточнил собственный взгляд на «империалистическую» войну: бездействие и попятное движение Англии, Франции и США перед агрессорами продиктовано «чувством боязни перед революцией», отказом от политики коллективной безопасности и намерением направить экспансию Токио и Берлина на Советский Союз. Этого ему было достаточно, чтобы расценить замыслы и позицию Запада как империалистические по аналогии с политикой агрессивных держав,
Таким образом, основополагающим критерием империалистического характера войны, согласно «Краткому курсу» и его кремлёвскому редактору, был антисоветизм и антикоммунизм демократического Запада. Империалистическая характеристика новой войны, впервые прозвучавшая в сентябре 1938 г., должна была обосновать советский изоляционизм. Она позволяла СССР дистанцироваться от международного кризиса, объявив те цели, которые преследовали противопоставленные стороны (агрессоры и «так называемые демократические страны»), и те средства, которые они использовали, аморальными и предосудительными для социалистического государства, Другими словами, перспективное планирование советского правительства обусловило характеристику войны. Правда, советская сторона оставляла за собой право отозвать своё определение в случае изменения обстоятельств войны: «Мы подходим к историческим явлениям не с метафизической точки зрения некой вечной истины и справедливости, а с диалектической точки зрения конкретного анализа конкретной ситуации. Характер политики, как и характер войны, иногда очень быстро меняется в зависимости оттого, каким классом, в чьих интересах и при какой расстановке сил эта политика проводится»8. Этим резервировалась возможность антифашистского сотрудничества с западными демократиями, в основу которого должно было быть положено правило: «всякая война против фашистских мракобесов и извергов является войной справедливой». В период ведения коалиционных переговоров с Англией и Францией советская сторона исходила из того, что совместная оборона против фашистских агрессоров была бы актом справедливым и прогрессивным.
Теория «справедливых и несправедливых войн»
Выбор в пользу изоляционизма был связан с «чувством силы». Это ощущение было зашифровано в теории «справедливых и несправедливых войн». Теория подчеркивала уверенность советского руководства в способности Красной Армии справиться с любыми противниками. На эту мысль наводят, в частности, перипетии в служебной биографии полкового комиссара И.Баканова. Он принимал непосредственное участие в кампании по разъяснению теории «справедливых и несправедливых войн». В декабре 1938 г. газета «На страже» поместила его статьи «Войны справедливые и несправедливые» и «Политика и война». Появление же более умеренной по содержанию статьи Баканова «Учение Ленина-
Сталина о войне» в мае 1941 г., когда в Кремле были озабочены тем, как оттянуть столкновение с Германией, повлекло за собой нервный сталинский окрик: «Если таким деятелям позволить вершить политику, они ввергнут страну в страшную пропасть. ..»9 Реакция диктатора, конечно, не означала перемены мнения по части теории (в мае 1941 г. Сталин дословно воспроизвёл её перед выпускниками военных заведений), а всего лишь отражала сталинский реализм, понимание им того, что Красная Армия и страна в целом оказались в положении аутсайдера в мобилизационной гонке, В 1938 г. такого ощущения не было.
Весь военный опыт и советская философия войны были свёрстаны в лаконичную, почти с претензией на универсальность, схему, которая занимала в «Кратком курсе» всего несколько строк: «Большевики считали, что война бывает двух родов:
а) война справедливая , незахватническая, освободительная, имеющая целью либо защиту народа от внешнего нападения и попыток его порабощения, либо освобождение народа от рабства капитализма, либо, наконец, освобождение колоний и зависимых стран от гнета империалистов, и
б) война несправедливая, захватническая, имеющая целью захват и порабощение чужих стран, чужих народов»10.
По существу схема не содержала новой трактовки войн. Она во многом повторяла ленинские взгляды (в 1939 г. Институт Маркса-Энгельса-Ленина отдельным изданием выпустит ленинские примечания к сочинениям Клаузевица11, чтобы продемонстрировать истоки теории) и соответствовала сталинскому взгляду на большевиков как сторонников освободительной, антиимпериалистической, революционной войны, «несмотря на то, что такая война, как известно, не только не свободна от «ужасов кровопролития», но даже изобилует ими»12. (Кстати, у того же Клаузевица, судя по сталинским пометкам на страницах первого тома «Войны», Сталин учился диалектике оборонительных и наступательных войн13). Прослеживалась преемственность схемы с предшествующими пропагандистскими материалами14. Особенностью схемы была её поверхностная терминологическая сдержанность. Отказ от внешнеполитической философии Литвинова и нежелание сталинского руководства изъясняться на «языке Женевы» внутри страны не означали механический возврат к уязвимой революционной риторике прошлых лет типа «революционная интервенция в ее чистом виде»15, которая позволяла политическим недоброжелателям говорить о «красном империализме». Сталин не собирался за бесценок дезавуировать миротворческий капитал, наработанный наркоминделом Советскому Союзу. Возврат к догматам происходил с оглядкой на предубежденный Запад и при помощи «окольного» лексикона, наработанного советской пропагандой в период политики коллективной безопасности и состоявшего из политкорректных эвфемизмов («резервы пролетарской революции», «интересы трудящихся всего мира», «интернациональный долг», «окончательная победа над врагом», «всемирно-историческое значение построения социализма в СССР», «выполнение особого правительственного задания» и т.д.). Например, «мир» агитаторами (и даже правоведами16) трактовался как передышка между войнами, а безобидное «борьба за мир» - как инструмент, позволяющий сосредоточить все силы для развития экономики и укрепления обороноспособности СССР накануне решающего столкновения с капиталистическим окружением.
Сущность теории «справедливых и несправедливых войн» заключалась, на первый взгляд, в истолковании этической стороны конфликта. Справедливость - это разнотол-куемое понятие из области морали, которое невозможно изъяснить международно-правовым инструментарием так, чтобы оно устраивало все заинтересованные государства. Задолго до выхода «Краткого курса» советский юрист-международник Е.Коровин отмечал, что оценка справедливости или несправедливости войны, «как и всякого другого явления социального порядка, зависит исключительно от идеологии оценивающего класса»17, В действительности, характер войны можно установить только после всесторонней процедуры выявления обстоятельств, которые привели к ее возникновению. Причем рабочим инструментом такого анализа на конечной стадии может выступать исключительно международное право. Теория выводила справедливый характер войны из ее социально-политического целеполагания. Справедливый характер войны Сталин как соавтор и редактор «Краткого курса», а также его эпигоны связывали, помимо прочего, с ослаблением позиций капиталистического окружения и советизацией внешнего мира - только так могло трактоваться «освобождение от рабства капитализма» (об этом чуть ниже). Абсолютизация социального критерия в теории оборачивалась сомнительными допущениями 8 области внешней политики.
Известно снисходительное отношение Сталина к международному праву (не случайно в «Кратком курсе» применительно к международному праву.использованы кавычки). После Мюнхена Сталин заявил, что новая империалистическая война опрокинула элементарные понятия международного права, поставила под вопрос ценность международных договоров и обязательств. Однако эта заявка на позитивистскую интерпретацию соотношения международного и внутригосударственного права с признанием преимущественного положения последнего была все-таки сделана не после, а накануне Мюнхена посредством «Краткого курса». Правда, «Краткий курс» не договаривал, должно ли «освобождение» состояться в результате оборонительной войны или же оно предусматривается также наступательными действиями. Непосредственно в тексте «Краткого курса» ответ был сознательно купирован. Цитата из ленинской статьи «О лозунге Соединенных Штатов Европы» - «Победивший пролетариат этой страны, экспроприировав капиталистов и организовав у себя социалистическое производство, встал бы против остального, капиталистического мира, привлекая к себе угнетенные классы других стран...»18 - была сознательно оборвана, что было замечено внимательными читателями. Некто Константин Юльевич Брамм в письме на имя Сталина спрашивал, почему при цитировании опущены ленинские слова о том, что пролетарскому государству придется выступить «в случае необходимости даже с военной силой против эксплуататорских классов и их государств»19.
Скупые книжные строки «Краткого курса» Сталин растолковал на закрытом совещании пропагандистов Москвы и Ленинграда по вопросу изучения истории ВКП(б) следующим образом: «Надо было все тонкости, все нюансы, установки большевиков по вопросу о войне разъяснить, что большевики не просто пацифисты, которые вздыхают о мире и потом начинают браться за оружие только в том случае, если на них напали. Неверно это. Бывают случаи, когда большевики сами будут нападать, если война справедливая, если обстановка подходящая, если условия благоприятствуют, сами начнут нападать. Они вовсе не против наступления, не против всякой войны. То, что мы сейчас кричим об обороне - это вуаль, вуаль. Все государства маскируются: "с волками живешь, по-волчьи приходится выть". Глупо было бы всё своё нутро выворачивать и на стол выложить. Сказали бы, что дураки»20. Разумеется, сталинские слова вышли за стены аудитории21. И хотя «надзиратель за идеологией» А.Жданов не рекомендовал партактиву широко развивать эту тему в пропаганде22, советская пресса 1938-1939 гг, изобиловала экспансионистской фразеологией.
В главном теоретическом журнале коммунистической партии «Большевик» отмечалось, что прямой изменой марксизму-ленинизму являются попытки «определить политическое содержание войны, ее характер, по-обывательски: война преступна со стороны того, «кто начал войну», «кто совершил агрессию»23. Наиболее востребованный в 1938-1939 гг. комментатор теории М.Баскин утверждал, что вопрос о том, «кто начал», «кто совершил вторжение», не определяет характер войны», что любая война со стороны СССР будет «самой справедливой из всех когда-либо имевших место войн»24. Если суммировать озвученные в 1938-1939 гг. определения справедливой войны, получится, что революционная война исторически прогрессивного класса «не перестает быть войной справедливой оттого, что ее начинают угнетенные классы или народы», что войны рабочего класса «ни при каких условиях не перерастают и не могут перерасти в войны несправедливые», что, наоборот, помощь Красной Армии порабощенным классам делает такую войну «вдвойне и втройне справедливой». Произошло смешение понятия «агрессия» с неподсудными «оборона» и «освобождение». В арестованном романе Бруно Ясенского «Заговор равнодушных» один из персонажей предполагает, что через много лет ему и его друзьям суждено погибнуть «на японской или германской территории, в зависимости от того, где нам придется обороняться (курсив мой. - В.Т.)»25, Ясенский угадал тенденцию в 1937 г., а вот образчик «художественного» синтеза в повести Николая Шпанова «Первый удар», написанной по следам проработки «Краткого курса»: «Наша война будет самой справедливой из всех войн, какие знает человечество. Большевики не пацифисты. Мы -активные оборонцы, Наша оборона - наступление»26.
В журнале «Большевик» отмечалось, что большевики «никогда не зарекались от справедливых войн за упрочение социализма, за его окончательную победу», так как они «признают законность и безусловную необходимость войн освободительных, войн революционных»27. 2 марта 1939 г, на заседании Московской объединенной партийной конференции Л.Мехлис пообещал делегатам: «Не за горами, товарищи, то время, когда наша Рабоче-Крестьянская Красная Армия не только по своему идеологическому состоянию и не только по специальным командировкам (Мехлис имел в виду участие советских добровольцев в
военных действиях в Испании и Китае. - В.Т.), но и фактически станет на путь освобождения рабочих капиталистических стран от ига фашизма, от ига буржуазии»28. Заявление Мехлиса в наименьшей степени свидетельствовало о том, что реализация «освободительных» намерений Кремля вступила в оперативную стадию. Однако оно - пример того, какие мысли держались «в уме» и в каком виде эти мысли доходили до внешней аудитории. То же самое обещание Мехлис через несколько дней на XVIII съезде партии дополнил предварительной «наглой вылазкой врага», лишь после которой Красная Армия станет на путь «освобождения рабочих стран-агрессоров от ига фашизма, капиталистического рабства и ликвидирует капиталистическое окружение»29. По окончании заседания Мехлис, состоявший в редакционной комиссии съезда, лично исправил стенограмму своего выступления, подменив «освободительную» инициативу Красной Армии функцией помощи зарубежным рабочим в деле освобождения. В таком приглаженном виде заявление Мехлиса появилось на страницах газет и опубликованном позднее стенографическом отчёте30, однако и этого было достаточно, чтобы из эмигрантского далека А.Керенский заметил, что речь Мехлиса прозвучала в «совершенно зиновьевском стиле»31.
Противоположность общественных систем СССР и капиталистического окружения должна была придать «справедливой» войне социальное или революционное содержание. Не случайно советские военные теоретики предполагали в будущем «в наиболее революционных районах» использовать воздушный десант для организации и развития вооруженной борьбы в тылу противника. Итогом такой войны становилось уничтожение на территории противника существующего социального строя, идеологии и политических институтов с автоматическим насаждением собственных порядков. Задолго до 1938 г. правовед В.Грабарь писал: «...Если налицо имеется различная политическая и социальная структура, то оккупант, если он считает свой строй выше и более отвечающим интересам населения, естественно, стремится ввести его в занятой им территории». Оккупация территории противника войсками Советской России, таким образом, будет означать ее «советизацию»32. В изложении М.Тухачевского это выглядело как расширение «социалистического базиса вообще»33. В тридцатые годы в Советском Союзе проблема советизации занятых территорий, которую СССР будет проводить в будущей войне, обсуждалась на уровне идеологии и военной доктрины довольно редко34. Чаще об этом заговаривало искусство. Например, в кинокартине «Великий гражданин», которую консультировал лично Сталин, главный герой мечтает «лет через двадцать, после хорошей войны , выйти да взглянуть на Советский Союз республик этак из тридцати, сорока». Теория «справедливых и несправедливых войн», не называя вещи своими именами, тем не менее подразумевала под «освобождением народа от рабства капитализма» политику советизации. По словам комментаторов «Краткого курса», советский народ в случае нападения империалистических держав должен был осуществлять свои оборонительные действия с таким размахом, чтобы освободить пролетариат воюющих стран от гнета буржуазии. Распространение советской власти или, как выразился в одной из своих рукописей Д.Мануильский, «расширение рамок пролетарской революции»35 облагораживало «справедливую» войну. Других мотивов, по мнению авторов теории, для ее оправдания не требовалось. «Справедливая» война, как и революция, позволяла стереть с политической карты ненужные границы и объединить народы в единое целое:
Вот еще дойдем до Польши -
на народ на польский больше.
А в Берлин войдем едва -
можно высчитать сто два36.
По отношению к «империалистической» войне вероятные «справедливые» войны занимали положение третьей силы. Актуальной оставалась формула к тому времени расстрелянного Г.Зиновьева: «Новые революции возможны без войн. Но новые войны невозможны без революций»37. В 1939 г. считалось, что вторая «империалистическая» война развяжет мировую революцию: «Так, между двумя жерновами - Советским Союзом, грозно поднявшимся во весь свой исполинский рост, и несокрушимой стеной революционной демократии, восставшей ему на помощь («в решающий час великих битв». - В.Т.), - в прах и пыль обращены будут последние остатки капиталистической системы»38. В случае, если «империалистическая» война обернётся своим остриём против СССР, предлагалось «перенести военные действия на территорию противника, выполнить свои интернациональные обязанности и умножить число советских республик»39.
Актуальность теории «справедливых и несправедливых войн» была завизирована в специальном постановлении ЦК ВКП (б), которое предписывало ликвидировать «извращения марксистско-ленинских взглядов по вопросу о характере войн в современную эпоху, непонимание различия между войнами справедливыми и несправедливыми, неправильный взгляд на большевиков как на своего рода «пацифистов»45. Страницы газет и журналов в течение 1938-1939 гг. были предоставлены под реализацию постановления41. В стране читались лекции и работали научные конференции42. После популярных литвиновских выступлений против агрессии и агрессоров, теория стала откровением для иных современников. Пропагандистская кампания обернулась селекцией исторического прошлого (войн, которые вела Россия) и по времени совпала с критикой М.Покровского и его школы. Сталинское мерило обрело статус научного инструмента. К справедливым или прогрессивным войнам были причислены отпор, данный новгородцами немецким рыцарям в 1242 г., борьба русского народа против «польско-германо-шведских интервентов в 1611-1612 гг.» и война против нашествия Наполеона в 1812 г. Например, историк А.Савич в брошюре «Борьба русского народа с польской интервенцией в начале XVII в.» писал: «В борьбе начала XVII в. русский народ вел справедливую, освободительную войну против захватнической войны польских панов»43.
Теория «справедливых и несправедливых войн», как указывалось выше, находилась в разладе с нормами международного права, например, с теми обязательствами, которые вытекали из Конвенции об определении агрессии. Вопрос о зачинщике войны был подменен априорным утверждением о правомочности Советского Союза на агрессию и сакрализацией исторически прогрессивных намерений большевизма. СССР мог оправдать свои действия любой целью или причиной, односторонне признанной ею справедливой. Несмотря на тот факт, что советская пропаганда до подписания пакта Молотова-Риббентропа подчеркивала именно антифашистскую или антияпонскую направленность справедливых войн, их рамки, по кремлевскому замыслу, были всеобъемлющими, и в качестве мишени должен был фигурировать весь капиталистический мир. В связи с этим Жданов в марте 1939 г. призывал ленинградских коммунистов копить силы для того, чтобы расправиться с «Гитлером и Муссолини, а заодно, безусловно, и с Чемберленом»44. В соответствии с теорией «капиталистическое окружение» было заведомо лишено презумпции невиновности (несправедливой является всякая война против «пролетарской революции, против отечества победившего социализма»45), а Красная Армия получила индульгенцию на все случаи жизни. Теория «справедливых и несправедливых войн» являлась завышенной самооценкой советской мощи и связанных с нею амбиций.
«Вторая империалистическая война» (осень 1939)
В августе 1939 г. сталинское руководство сделало выбор в пользу изоляционизма, что нашло своё отражение в подписании пакта Молотова-Риббентропа. Де-факто центральной частью советско-германского договора о ненападении было обязательство нейтралитета. Прежде литвиновская традиция требовала ясного определения того условия, что нейтралитет обоснован только в случае, когда одна из договаривающихся сторон, несмотря на свой миролюбивый образ действия , стала жертвой агрессии третьего государства или группы государств. Вместо безусловного толкования мирного или немирного поведения договаривающихся сторон в текст советско-германского договора была введена двусмысленная формулировка, обещавшая нейтралитет «в случае, если одна из Договаривающихся сторон окажется объектом военных действий». Неопределенность формулировки позволяла снять вопрос о том, кто является инициатором «военных действий». Редакция статьи, во-первых, «развязывала» Сталину руки по отношению^ Японии, а Гитлеру - Польши. Из пакта, как находил министр иностранных дел Германии Й.Риббентроп, вытекала дружественная позиция России при решении Германией польского вопроса46. Во-вторых, Москва могла отказаться от поддержки антифашистского блока западных держав в будущем. Именно на это правовое следствие договора позже ссылался В.Молотов: «Заключенный между Советским Союзом и Германией договор о ненападении обязывал нас (курсив мой. - В.Т.) к нейтралитету в случае участия Германии в войне»47. И неважно, что Германия выступала в этой войне в качестве агрессора. Договор расценивал ее лишь как «объект военных действий». Редакция статьи сводила договор к состоянию неограниченного ничем нейтралитета, который был выгоден и Берлину, и Москве (Советский Союз должен был оказаться вне европейской войны), Иными словами, Сталин убрал Советский Союз с вероятной линии огня, на которой теперь ос-
тались только Германия и Польша, а также стоявшие за нею Великобритания и Франция. Однако дезертирство СССР с антифашистской передовой не раскрывает в полной мере советскую позицию тех дней. Москва ориентировалась на эскалацию польского кризиса и решение его силовым путём. 31 августа 1939 г. на процедуре ратификации договора В.Молотов в ироничной манере порекомендовал английским и французским политикам повоевать самим, без Советского Союза: «Мы бы посмотрели, что это за вояки».
Перенос «империалистической» оценки на предстоящее вооружённое столкновение стал неизбежен, чтобы повторно обосновать советский нейтралитет. В довольно циничной форме приоритеты советского изоляционизма были изложены Сталиным в беседе с Г.Димитровым 7 сентября 1939 г.: две группы капиталистических стран ведут войну за свои империалистические интересы (за передел мира и господство над ним); советское правительство непрочь руками Гитлера подорвать капиталистическую систему, и оно может «маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались»48. Естественно, необходимо было доказать, что военные действия со стороны Польши и её союзников не имеют ничего общего со справедливой войной и, более того, агрессивны по своей сути. Отчасти вывернув теорию «справедливых и несправедливых войн» наизнанку и, главное, выхолостив из неё антифашистский потенциал, это попытался сделать Молотов. 31 октября 1939 г. на заседании Верховного Совета СССР он объявил о новом конкретном содержании таких понятий, как «агрессия» и «агрессор»: Германия находится в положении государства, стремящегося к миру, а Англия и Франция, вчера еще ратовавшие против агрессии, стоят за продолжение войны и против заключения мира. Следовательно, роли поменялись. Недостаток аргументов Молотов компенсировал тем, что возвёл собственную точку зрения на международные события на положение очевидного и доказанного. Среди многочисленных демагогических формулировок типа «разумеется», «как каждому понятно», «любой человек поймет», «не трудно видеть», которыми воспользовался Молотов, присутствовал такой же демагогический вывод: «империалистический характер этой войны очевиден для каждого, кто хочет .видеть действительное положение дел, кто не закрывает лаза на факты»49.
Официальные выступления Молотова в августе-октябре 1939 г. стали ориентирами советской пропаганды, чьи усилия были направлены на обоснование империалистической политики антигерманской коалиции и, как это ни странно, преуменьшение международного значения европейской войны.
Во-первых, советское руководство не торопилось присваивать европейской войне статус мировой. Были спущены определения «большая война», «новый этап второй империалистической войны», «большая империалистическая война в Европе». На «скамейке запасных» продолжали находиться США, Италия, Турция, Испания и Япония. Можно предположить, что в Москве ожидали их вовлечения в конфликт и совмещения европейского и азиатского очагов войны. Кстати, советские современники тоже не воспринимали европейскую войну как мировую, правда, по другой причине (синдром эгоцентризма). По словам М.Алигер, человеку свойственно «начинать счет исторических событий с того мгновения, как они коснулись не человечества, а его лично», и потому мировую войну правильнее казалось соотносить с июнем 1941 г., а не с 1939 г.50.
Во-вторых, советская пропаганда перевела Францию и Великобританию из разряда «миролюбивых», «так называемых демократических стран» и «провокаторов войны» в ранг «поджигателей войны» (Сталин: «Деление капиталистических государств на фашистские и демократические потеряло прежний смысл»51). Советское общество убеждали в том, что Великобритания и Франция, пытаясь торпедировать наладившиеся советско-германские отношения, толкнули «панскую Польшу на войну с Германией». «Нероны мирового капитала» хотели превратить весь европейский континент в огромное пожарище, которым они любовались бы из надежного прикрытия. Одним словом, погоня за прибылью и антисоветский коммерческий расчет втянули английское правительство и капиталистов в европейскую войну. Часть современников искренне верила, что Англия и Франция «зажгли костер мировой войны» и добиваются мирового господства. Представление о Великобритании как о заказчике и виновнике войны не исчерпало себя даже с нападением Германии на Советский Союз, что было отражено в фольклоре периода Великой Отечественной:
Ты, Германия и Англия,
Давайте делать мир!
По последнему милому
Все равно не отдадим!52
В-третьих, советская пропаганда пыталась измельчить причины ничем «не обоснованной» польско-германской (европейской) войны. Поворот был разительный. Еще летом советская сторона настаивала на том, что свобода Данцига является условием существования независимой Польши, что проведение германской экстерриториальной дороги через Польский коридор отрежет Польшу от 1дыни и ослабит польские позиции на балтийском побережье. Были преданы забвению утверждения советских обозревателей о том, что одной из характерных особенностей второй империалистической войны является возможность «национальных справедливых войн народов так называемых малых и средних стран Европы против фашистских завоевателей и колонизаторов»53. Однако в условиях, когда изоляционизм лёг в основу внешнеполитической стратегии и Сталин был заинтересован в ликвидации Польши («Уничтожение этого государства в нынешних условиях означало бы одним буржуазным фашистским государством меньше!»54), ведение справедливых войн являлось исключительной привилегией Советского Союза и льготой, которую на тот момент советское правительство предоставило только Китайской республике (Китай оттягивал на себя японскую экспансию).
С началом военных действий о польском правительстве говорилось не иначе как об «авантюристах» и «варшавских шутах», которые «раздували горн войны» и по хозяйскому сигналу начали «бессмысленную, преступную войну». Проигнорировав нацистскую версию Глейвица, советская пропаганда тем не менее воспроизвела германский мотив вынужденности силовой акции: к середине августа 1939 г. в Польше созрел план вторжения в Восточной Пруссию, и Польша стала готовиться к захвату Данцига55. Таким образом, вина Польши в развязывании войны была «установлена». Для тех, кто настаивал на фактах, для тех, кто указывал на то, что нападение на Польшу совершила всё-таки Германия, был заготовлен другой рецепт: «...В такой войне, неизбежной в силу имманентных законов капитализма в его империалистической стадии, в войне, к которой империалистические государства постоянно готовятся и вооружаются, для пролетариата совершенно безразлично, кто формально начал или объявил войну »56.
О том, как изменилось после августа 1939 г. освещение проблемы «империалистической» войны в Советском Союзе, можно судить по статьям члена редколлегии одного из наиболее компетентных советских журналов «Мировое хозяйство и мировая политика» И.Ле-мина, регулярно выступавшего по вопросам международной жизни, в том числе с антифашистскими материалами. Достаточно сопоставить его статьи «О характере войны и о современных фашистских софизмах»57 (февраль 1939 г.) и «Советско-германские отношения»58 (ноябрь 1939 г.), в которых были отражены советские внешнеполитические приоритеты, включая отношение СССР к «империалистической» войне:
«О характере войны и о современных фашистских софизмах»
(февраль 1939 г,)
«Незачем говорить, что если бы Советскому Союзу пришлось дать вооруженный отпор фашистским разбойникам или если бы Советский Союз должен был выполнить свои международные обязательства по договорам, касающимся коллективной обороны от агрессии, - это была бы самая справедливая во всей истории человечества, революционно-освободительная война, зто была бы война всего передового прогрессивного человечества против фашистского варварства и средневековья» (с. 34).
«Добиваться поражения фашистских агрессоров, организовать в международном масштабе отпор агрессорам, используя решительно все силы, на которые можно при этом опереться, - такова задача единой международной политики рабочего класса» (с. 35).
«Советско-германские отношения»
(ноябрь 1939 г.)
«Жизненные интересы советского государства, интересы сохранения мира диктовали улучшение отношений с Германией, И когда в политике германского правительства произошел поворот в сторону отказа от антисоветской политики, в сторону улучшения своих отношений с СССР, этим самым были устранены все препятствия, мешавшие установлению мирных и дружественных отношений между обоими государствами» (с. 37).
«...Задача сохранения мира - это в первую очередь задача сохранения дружественных и добрососедских отношений с наиболее близко расположенными в территориальном отношении великими державами, в первую очередь с Германией» (с, 37).
«О характере войны и о современных фашистских софизмах» (февраль 1939 г.)
«Со стороны Австрии, Чехо-Словакии, со стороны любого малого государства, подвергшегося нападению фашистских агрессоров, вооруженный отпор этим агрессорам был бы справедливой, освободительной войной» (с. 33).
«Со стороны так называемых буржуаз-но-демокраггических держав, если бы народы этих стран добились прекращения политики капитуляций перед фашистским блоком, если бы они перед угрозой нападения фашистских агрессоров, с целью отстоять независимость и целостность государств, которым угрожает фашистская агрессия, повели войну против фашистских агрессоров, - такая война тоже была бы справедливой войной» (с. 33).
«Твердая и последовательная политика противодействия агрессорам - единственная политика, способная обеспечить длительный и прочный мир. Позорный предательский мир, вроде "мюнхенского мира", лишь содействует развертыванию второй империалистической войны. Коммунисты борются за мир, но не за мир, купленный любой ценой» (с, 43).
«Советско-германские отношения»
(ноябрь 1939 г.)
«В результате событий последнего времени развалилась панская Польша. Нет лучшей проверки силы и прочности капиталистического государства, чем война. Панская Польша выросла на разбое и грабеже чужих территорий» (с. 37).
«Под обманным и лицемерным лозунгом "Война против гитлеризма" империалистические клики Англии и Франции ведут захватническую войну за мировое господство. Они берут на себя ответственность за колоссальные жертвы и разрушения, связанные с дальнейшим продолжением войны» (с. 39-40).
«В то время, как вторая империалистическая война принимает все больший размах, когда империалистические клики втягивают подвластные им народы в новую бойню, - народы СССР продолжают пользоваться благами мира, и Советское правительство делает все от него зависящее, чтобы сохранить мир, чтобы положить конец войне, чтобы, по крайней мере, всячески ограничить сферу ее действия» (с. 37).
Если к слагаемым «империалистической» оценки периода «теоретического» изоляционизма относились антисоветизм и непротивление агрессору западных стран, то осенью 1939 г. «империалистическая» оценка выглядела как комбинация традиционного антисоветизма и ... непосредственного участия западных стран в войне с агрессором (т.е. позиция, которая в сентябре 1938-го -августе 1939 г. ассоциировалась со справедливой войной).
«Освободительный поход»
Советский изоляционизм был не чужд экспансии, тем более, что теория «справедливых и несправедливых войн», на которой он был замешан, её предполагала, 17 сентября 1939 г. председатель Совнаркома В.Молотов по радио сообщил о том, что Красная Армия перешла западную границу и выполняет «великую освободительную задачу», поставленную советским правительством. Из контекста теории известно, что «освобождение» было синонимом советизации. В день принятия решения о подготовке вторжения в Польшу Сталин в беседе с Димитровым предположил, что следствием разгрома Польши могло бы быть «распространение социалистической системы на новые территории и население»59. Даже много лет спустя Сталин не изменит своё отношение к «освободительному» аспекту сентябрьских событий 1939 г. В макет второго издания книги «Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография» он собственноручно внесёт слова о том, что осенью 1939 п народы Западной Украины и Западной Белоруссии были освобождены « от ига польских помещиков»50. В многочисленных директивах, распространенных армейскими политуправлениями в сентябре 1939 г. среди советских войск, действия Красной Армии преподносились в духе радиовыступления Молотова и теории «справедливых и несправедливых войн»; «Части РККА вступают на земли Западной Белоруссии и Западной Украины не как завоеватели, а как революционеры-освободители, <...> наша борьба с поль-
скими помещиками и капиталистами есть война революционная и справедливая, <,..> панская Польша должна стать Советской»61.
Термин «война» по отношению к Польше в Советском Союзе в большинстве случаев не использовался. Во-первых, как это следовало из заявления Молотова, нельзя было воевать с государством, которое «развалилось» и уже «не существовало». Во-вторых, Кремль пытался развести действия вермахта и Красной Армии и тем самым избежать обвинений в агрессии против Польши со стороны Лондона и Парижа. Советская пропаганда тех дней через различные жанры осваивала «освободительный» характер красноармейского блицкрига в Польше и искала привлекательную семантическую конструкцию, объяснявшую форму «освобождения». Наиболее часто в газетных передовицах, очерках и поэзии проскальзывали «славный освободительный поход», «великий освободительный поход на Запад», «освободительный поход», «освободительный марш» и т.п. Официальное и, возможно, общественное предпочтение было отдано «освободительному походу».
С точки зрения международного права, советские действия против Польши в полной мере соответствовали определению интервенции: вмешательство в сферу суверенной компетенции другого государства (в его внутренние или внешние дела) при формальном сохранении «мирных» отношений. Как известно, в сентябре 1939 г. ни Советский Союз, ни Польша не объявили друг другу войны официально. Однако разграничение интервенции и агрессии довольно условно. Японская агрессия против Китая в 1937-1941 гг. не переставала быть таковой в ситуации, когда китайское правительство медлило с объявлением войны. Довоенная советская точка зрения сводилась к тому, что вооруженная интервенция равнозначна агрессии, что было закреплено в тексте Конвенции об определении агрессии (1933 г.). Если германская правовая мысль могла свести советские действия в Польше к «ограниченной интервенции» и обосновать ее законность тем, что защите подлежат жизненные интересы государства-интервента и не оправдываются те предпосылки, на основе которых государство-субъект (в нашем случае Польша. - В.Т.) признано, то Конвенция выносила суровый приговор «освободительному походу». Агрессором объявлялось государство, совершившее первым вторжение своих вооруженных сил без объявления войны на территорию другого государства. Никакие соображения политического, военного, экономического порядка не могли служить извинением такого вторжения, в том числе ссылка на внутреннее положение («его политический, экономический или социальный строй; недостатки, приписываемые его управлению») и международное поведение государства («нарушение или опасность нарушения материальных или моральных прав или интересов иностранного государства»). В свете Конвенции Молотов своим выступлением по радио от 17 сентября 1939 г. ретушировал агрессивные действия СССР против польского государства.
Относительно малокровный опыт, полученный Красной Армией в Польше, и продолжающаяся «несправедливая» европейская война открывали перед Советским Союзом «освободительные» перспективы: «В обстановке второй империалистической войны, в условиях, когда жертвой этой чудовищной бойни, затеянной империалистами разных стран, становятся трудящиеся, рабочие и крестьяне, не желающие войны, не желающие умирать за интересы империалистических хищников, Красная Армия призвана сыграть самую большую, решающую роль в установлении справедливого мира во всем мире»62. «Освободительный поход» становится прообразом будущих «справедливых» войн. В поэме участника польской кампании С.Кирсанова «Ночь под Новый век», опубликованной под занавес 1940 г., есть следующие строки:
Каждый день - толстый том, полный сведений. Каждый месяц - Энциклопедия, где описаны все Январи финских, волжских и прочих сражений;
Все Сентябри удивительных освобождений западных, южных, полярных, тропических и заокеанских Белоруссий и Украин63.
Таким образом, концепция «справедливых и несправедливых войн» и вытекавшая из неё империалистическая характеристика войны возникли вследствие разочарования Москвы политикой коллективной безопасности и осознания советским руководством тех преимуществ, которые давала политика самоизоляции. В сентябре 1939 г Кремль лишь воспроизвел применительно к начавшейся польско-германской (мировой) войне и последовавшей советской интервенции в Польшу антиправовые и внутренне противоречивые оценки «Краткого курса» (1938), которые были, по мнению Сталина, стратегически выгодны Советскому Союзу. Перенос оценок 1938 г. на начавшуюся в 1939 г, европейскую войну
был совершен не потому, что она была таковой со стороны нацистской Германии и, может быть, содержала соответствующие элементы в англо-французских расчетах, а потому, что такая оценка обосновывала советский нейтралитет в европейской «империалистической» войне. В то же время теория «справедливых и несправедливых войн» рационализировала советскую интервенцию в Польше, объясняя ее внешнеполитическую направленность претворением мессианских задач первого пролетарского государства.
Примечания
' См.: Табуи Ж. Двадцать лет дипломатической борьбы. М., 1960. С. 144.
2 Пашуканис Е. Очерки по международному праву. М., 1935. С. 191.
3 Показательно заявление Д.Мануильского, сделанное в июле 1939 г.: «...К несчастию, капиталистический мир пытается и нашу советскую страну втянуть в полосу войны, Для нашей советской страны, для нашего советского народа самым лучшим исходом в нынешнем положении было бы, если бы перед той катастрофой, в которую катится сейчас капиталистический мир, наша советская страна осталась в стороне и шла своей собственной дорогой. Это было бы самым лучшим и важнейшим для нас исходом». (РГАСПИ. Ф. 523. Оп. 1. Д. 92. Л. 2).
4 Большевик. 1939. № 18. С. 5.
5 Корректировка внешнеполитического курса в направлении изоляционизма была замечена внимательными наблюдателями. Писатель Е.Петров вносит в рукопись фантастического романа «Путешествие в страну коммунизма» следующие слова: «После Мюнхена, когда английская и французская демократия катились в бездну и уже ничто не могло остановить этого падения, Советский Союз резко изменил свою политику, то есть он не изменил ее, так как она по-прежнему была политикой мира, а просто увидел, что международные договоры, как бы красиво они не были составлены, обеспечить мира не могут. Но Советский Союз хотел мира для своей страны, и он решил получить его без чьей бы то ни было помощи». См.: Литературное наследство. Т. 74. М., 1965. С. 584.
6 История Всесоюзной Коммунистической Партии (большевиков): Краткий курс. М., 1938. С. 318.
7 Там же. С. 319.
а Мировое хозяйство и мировая политика. 1939. № 1. С. 39.
9 Новоплянский Д. Дело «Комсомольской правды»//Правда. 1989. 21 июня.
10 История Всесоюзной Коммунистической Партии (большевиков),.. С, 161.
11 См.: Ленин В.И. Замечание на сочинения Клаузевица о войне, М., 1939.
12 Сталин И.В. Сочинения. Т. 12. М., 1949. С. 176.
13 РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 3. Д. 94; Клаузевиц. Война. Т. 1,М.;Л,, 1932, С. VII.
14 См,: Горев Б. Война в истории и марксизм// Тр. 1-й Всесоюз. конф. историков-марксистов. 28.ХП. 1928.-4.1.1929. Т. 2. М„ 1930; Зиновьев Г. Учение Маркса и Ленина о войне. М.;Л., 1931; Леонидов Л. Основы марксистско-ленинского учения о войне// Мор. сб. 1932. № 11; Леонидов Л., Гришин П., Сандлер А. Марксистско-ленинское учение о войне. М., 1932; Нижечек И. Политика и война// Война и революция. 1933. № 1-2; Блументаль Ф. Сталин и оборона СССР, Марксо-ленинское учение о войне на современном этапе// Знамя. 1933. № 2; Очерки марксистско-ленинского учения о войне. Л., 1933; Война и военное дело: Пособие по воен. делу для парт., сов. и профсоюз, актива. М,, 1933; Крепи оборону СССР. Воронеж, 1933; Ковалев Е.Ленин и марксистское учение о войне//Юный коммунист. 1933. № 1-2; Леонидов Л. Марксизм-ленинизм о войне// Фронт науки и техники. 1933, № 2; Леонидов Л. Ленин о войне, о тайнах ее рождения и тактике пролетариата// Партработник. 1933. № 16, 17; Угаров А. Учение Ленина-Сталина о войнах империалистической эпохи и тактика большевизма// Большевик. 1934. № 1.
15 Энциклопедия государства и права. Т. 2. М., 1930. Стб. 167.
16 См.: Коровин Е„ Ратнер Л. Программа по международному публичному праву. М., 1936. С. 32.
17 Коровин Е. Современное международное публичное право. М.; Л., 1926. С. 142.
18 История Всесоюзной Коммунистической Партии (большевиков)... С. 163.
19 РГАСПИ. Ф, 17. Оп. 125. Д. 1. Л. 22.
20 Стенограмма выступления И.В.Сталина на совещании пропагандистов 1 октября 1938 г.// Ист. архив. 1995. № 5. С. 13.
2' 30 октября 1938 г. драматург Вс.Вишневский записывает в дневник: «Сталин выступал недавно в ЦК на совещании пропагандистов. Говорил о том, что мы не пацифисты, «мир» склонять, размазывать нечего, - если надо будет, мы поведём наступательную революционную] вой-
ну в Европе и пр[очих] частях света, куда будет можно дойти. В самом деле, ждать удара коалиции врагов - не так выгодно» (РГАЛИ. Ф. 1038. Оп. 1. Д. 2075. Л. 45). 22 РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 1. Д. 707. Л. 91. и Большевик. 1938. №23-24.0.72.
24 Спутник агитатора. 1939. № 2. С. 28.
55 Ясенский Б. Избранное. М., 1988. С. 251.
25 Шпанов Н. Первый удар. М., 1939. С. 22. я Большевик. 1938. № 23-24. С. 74, 76.
28 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 21. Д. 3004. Л. 143.
29 РГАСПИ. Ф. 477. Оп. 1. Д. 8. Л. 170.
30 XVIII съезд ВКП(б). 10-21 марта 1939 г.: Стеногр. отчёт. М., 1939. С. 280.
31 Новая Россия. 1939. №65. С. 3.
32 Лист Ф. Международное право в систематическом изложении/ Перераб. и значительно доп. проф. В.Э.Грабарь. Л., 1926. С. 217.
33 См.: Вопросы стратегии и оперативного искусства в советских военных трудах (1917-1940 гг.). М., 1965. С. 98.
34 См.: Петров Л. К вопросу о сущности советизации// Война и революция. 1931. № 7.
35 РГАСПИ. Ф. 523. Оп. 1. Д. 102. Л. 105-106.
36 Кирсанов С. Собр. соч. Т. 2. М., 1975. С. 170.
37 Зиновьев Г. Учение Маркса и Ленина о войне. М.; Л„ 1931, С. 219. 34 Большевик. 1939. № 4. С. 65.
39 XVIII съезд ВКП(б)... С. 273.
40 Большевик. 1938. № 21-22. С. 3,
41 См.: Заславский Д. О крепких нервах и верной политике// Крас, звезда. 1938.7 нояб.; Войны справедливые и несправедливые. Отдел пропаганды//Там же. 28 нояб.; Фиронов Н. Войны справедливые и несправедливые// Крас. флот. 1938. Юдек.; Баканов И. Политика и война// На страже. 1938. 26 дек.; Королев А. Войны справедливые и несправедливые// Большевик.
1938. № 23-24; Пономарев Б. Война и рабочий класс в капиталистических странах// Правда.
1939. 11 янв.; Петров М. Тайна рождения войны// Комсомол, правда. 1939. 28 янв.; Войны справедливые и несправедливые: Консультация// Большевист. мысль. 1939. № 1; Нотович Ф. Войны справедливые и несправедливые// Труд. 1939. 6 янв.; Вторая империалистическая война: Консультация// Большевик. 1939. № 13; Цветков В. Войны справедливые и несправедливые//Молот (Ростов н/Д.). 1939.15 февр.; Фоменко В. Войны справедливые и несправедливые//Совет. заготовитель. 1939.21 февр,; Сергеев М. Война без объявления войны// Вод. транспорт. 1939. 23 февр.; Лисецкий В. Поджигатели войны и армия мира// Учит. газ. 1939. 23 февр.; Каплан И. Войны справедливые и несправедливые// Известия. 1939. 24 февр.; Соловьев В. Марксизм-ленинизм о войне и армии// Парт.-полит. работа в РККА. 1939. № 3; Минц И. О войнах справедливых и несправедливых// Правда. 1939. 14авг.; Тайц М. Об оборонительных войнах победившего пролетариата: (К вопросу о ленинской теории обороны)// Парт.-полит. работа в РККА. 1939. № 13.
См.: Ушаков П. Об одной теоретической конференции (на тему «Войны справедливые и несправедливые» в Московском механико-машинном институте им. Баумана)// Комсомол, работник. 1939. № 13.
43 Савич A.A. Борьба русского народа с польской интервенцией в начале XVII в. М., 1939. С. 56.
44 РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 1. Д. 714. Л, 50.
45 Пропагандист и агитатор РККА. 1939, № 17. С. 21,
46 ГАРФ. Ф. 7445, Оп, 1. Д. 36, Л. 452.
47 Известия. 1939.1 нояб.
41 1941 год: В 2 кн. Кн.2. М., 1998. С.584-585.
49 Внеочередная пятая сессия Верховного Совета СССР. 31 октября-2 ноября 1939 г.: Стеногр. отчет. М., 1939. С. 8-11.
50 Писатель-боец: Воспоминания о Всеволоде Вишневском. М., 1963. С. 180-181.
51 1941 год. Кн.2. С. 584-585.
й Частушки в записях советского времени, М.; Л., 1965. С. 164.
53 Мировое хозяйство и мировая политика. 1939. № 3. С. 97.
54 1941 год. Кн.2. С. 584.
65 Военно-исторический журнал. 1940. № 1. С. 66.
56 Мировое хозяйство и мировая политика. 1939. № 9. С, 24.
57 Там же № 1.
58 Там же. №10.
59 1941 год. Кн. 2. С. 584.
60 Сталин И.В. Правка в макете второго издания книги «Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография» 1947 г.// Изв. ЦК КПСС. 1990. № 9. С. 122.
61 Мельтюхов М.И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939-1941: (Документы, факты, суждения). М., 2000. С. 115.
62 Партийно-политическая работа в РККА. 1939. № 9. С. 14.
63 Кирсанов С. Собр. соч. Т. 2. М., 1975. С. 194.
О.С.Нагорная
МИФ ТАННЕНБЕРГА КАК СИМВОЛ ВЛАСТИ В РАННЕМ ТРЕТЬЕМ РЕЙХЕ
После своего прихода к власти НСДАП и лично Гитлер различными средствами активно пытались вписаться в существующие мифологемы и традиции, унаследованные Веймарской республикой у Второй империи, и прежде всего те, что сложились на основе опыта прошедшей мировой войны. В германской историографии наиболее изученным является вопрос о воздействии на ментальные структуры и образцы поведения в раннем Третьем рейхе двух мифов: эмоциональной легенды о героизме и жертвенности немецкой молодежи при Лангемарке и агрессивного мифа Вердена, приобретшего после становления национал-социалистического государства нигилистическую и футуристическую окраску1.
История о неизвестном молодом резервисте, бесстрашно распевавшем национальный гимн «Deutschland, Deutschland über alles» напротив вражеских французских окопов и подвигнувшем тем самым товарищей на смелую атаку и взятие укреплений, активно использовалась в республике гражданскими слоями, исповедовавшими буржуазные ценности. Во времена Веймара этот миф давал надежду на будущее Германии, основанное на усилиях жертвенной и героической молодежи, не имевшей отношения к военной машине, но без колебаний вставшей на оборону отечества. Его фасцинирующие черты были использованы и идеологами национал-социализма.
В противоположность светлому мифу Лангемарка интерпретация Вердена - мощнейшей материальной битвы, которая впервые стала возможной в условиях индустриальной войны, - стала плодотворной при идеологическом обосновании радикальной перестройки общественных структур и стремлении к созданию «нового человека». Война в свете этой модели становилась необходимой современной технологической системой, в огне которой выковывается новый мировой, государственный и общественный порядок. Эти два во многом взаимоисключающих мифа были использованы в целях компенсации унизительного состояния германской государственности и интеграции разрозненного послевоенного общества.
Однако, с нашей точки зрения, более важное значение для истории раннего Третьего рейха и для его легитимации имела удачно проведенная интеграция в символьные структуры нового государства мифаТанненберга. Гитлер умело использовал военные черты мифа и, прежде всего, фигуру самого генерал-фельдмаршала Гинденбурга. Эта во многом искусственно созданная связь сыграла впоследствии значительную роль, повлияв на отрицательное освещение фигуры Гинденбурга в исторической традиции, особенно в видении историков социалистического направления2. Заслуги второго президента республики были перечеркнуты. Гинденбурга обвиняли в том, что он прямо способствовал приходу Гитлера к власти, а следовательно, и последовавшим ужасам национал-социализма.
Данная работа не преследует конъюнктурных целей оправдать действия Гинденбурга в 1933 г. Исследованию подлежит вопрос о том, какую роль миф Танненберга сыграл в истории раннего Третьего рейха, каким образом новое государство использовало его основные конструкции, как и с какой целью они были трансформированы.
С 1933 г. помимо юбилейных торжеств в честь победы при Танненберге началось ежегодное празднование битвы. 27 августа был официально объявлен «почетным Днем Танненберга». Изменилась и сама структура праздника: в 1933 г. впервые к общему маршу колонны по местам, где проходила битва, присоединилось шествие молодежи и детей. Это должно было символизировать, что «Германия до последнего человека, даже до последнего ребенка стоит на страже! Марш немецкой молодежи означает, что в этот судьбоносный час новая Германия приветствует старого полководца, выигравшего эту огромную битву»3.
