CC BY
235
2013
ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
Сер. 12
Вып. 3
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ И МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ СОЦИОЛОГИИ
УДК 316
Ю. В. Асочаков
СОЦИОЛОГИЯ ЗНАНИЯ И СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ
Современная социология знания отошла от классического, предложенного Т. Куном представления о научном сообществе, согласно которому оно организуется и структурируется в результате чистой борьбы идей, регулируемой и направляемой «научной истиной». Научное сообщество, как и любое другое сообщество, образованное вокруг определенной социальной цели, получает внутреннюю организацию и структуру в результате конкурентной борьбы участников сообщества и образованных ими групп за обладание позициями доминирования, позволяющими осуществлять контроль и управление ресурсами, которыми располагает данное сообщество. В случае научного сообщества этот ресурс можно назвать символическим, но в результате монопольного обладания этим символическим ресурсом, или символическим господством, индивид или группа индивидов получает в свое распоряжение и другие формы господства.
Это происходит в первую очередь потому, что сообщества, образованные вокруг определенных социальных целей и определенных ресурсов, имеют, при всем своем внешнем различии, существенное сходство в структуре и способе функционирования. Именно это позволило П. Бурдье выделить и описать поле науки как специфическую сферу социального производства: «Поле науки как система объективных отношений между достигнутыми в предшествующей борьбе позициями является местом (то есть игровым пространством) конкурентной борьбы, специфической ставкой в которой является монополия на научный авторитет, определяемый как техническая способность и — одновременно — как социальная власть, или, если угодно, монополия на научную компетенцию, понимаемую как социально признанная за определенными индивидами способность легитимно (то есть полномочно и авторитетно) говорить и действовать от имени науки» [1, с 16].
Описание науки как одной из сфер социального производства создает принципиально новую перспективу для понимания того, что всегда рассматривалось как
Асочаков Юрий Валентинович — канд. филос. наук, доцент, Санкт-Петербургский государственный университет; e-mail: yasochakov@yandex.ru
© Ю. В. Асочаков, 2013
продукт этого производства — собственно «знание» или, точнее, его конкретные формы, которое оно получает в определенных теориях. Поскольку для теоретической социологии характерно наличие в этом «знании» целого ряда теорий, принципиально отличающихся друг от друга по способу понимания своего предмета, методологии и языку, то необходимо ответить на вопрос, каковы отношения между этими теориями, как они получают статус «знания» и определенное место в том символическом пространстве, которое называется наукой.
В социологии знания второй половины XX в. утвердились два основных подхода к решению этой проблемы. Эти подходы представлены феноменологической социологией знания (в первую очередь в двух основных формах: концепции Т. Куна и социального конструктивизма П. Бергера и Т. Лукмана) и постструктурализмом (социологией науки П. Бурдье и теорией постмодерна). Ориентация на эти концепции позволит нам более широко взглянуть на ситуацию в теоретической социологии. В первую очередь мы сможем по-новому представить взаимоотношения различных социологических теорий, которые в рамках классической эпистемологии выглядят абстрактной оппозицией, существование которой загадочно и, с точки зрения практических нужд существования научной дисциплины, нежелательно. Можно наметить определенные принципы получения некоторых представлений о том, как теории, существующие в рамках социальной науки, образуют некую структуру, то есть устойчивое «объективное» отношение относительно друг друга. Это в свою очередь позволило бы получить некоторое представление о том, как выглядит символическое пространство, которое образует поле науки. Если попытаться понять эти отношения и описать их как некую структуру, то мы сможем интерпретировать ситуацию в современной теоретической социологии не как теоретический хаос, сложившийся стихийно в отсутствие некоей «общей» теории, а как некий порядок, который позволяет современной социологии и ее научному сообществу не только благополучно существовать, но и довольно активно развиваться, хотя и в основном экстенсивно.
Наиболее распространенной из вариантов интерпретации структуры поля науки на сегодня является концепция мультипарадигмальности. Основанная на концепции Т. Куна, она предполагает, что различные социологические теории существуют параллельно, образуя замкнутые смысловые поля, внутри которых действует особый язык и особые правила постановки и решения теоретических вопросов, не применимые за их рамками. В современной теоретической социологии сложился специфический раздел, который занят интерпретацией мультипарадигмальности, описанием и объяснением смысла различных теоретических парадигм. Итоги деятельности этого раздела сформировали общепринятую сегодня точку зрения на природу теоретического поля социологии, которая сегодня и представлена в учебной литературе [2].
Объяснение наличия целого набора парадигм в современной социологической теории основано на предположении существования имманентной логики предмета, которую невозможно описать в рамках одного теоретического подхода, поэтому существует некоторое количество подходов, каждый из которых специализируется на определенном аспекте или тенденции существовании предмета. Специализация определяет и основные понятия (язык) и базовые представления о характере исследуемой реальности (фундаментальный закон) той теории, которая лежит в основе данной парадигмы. Сам набор парадигм и образованный ими порядок, как он опи-
сывается в различных концепциях мультипарадигмальности (помимо основного, наиболее простого выделения двух парадигм — макро и микро — возможны различные описания этого порядка), определен этой имманентной логикой предмета, поэтому теории не противоречат друг другу, не конкурируют между собой, а находятся в отношении дополнительности. Этот подход достаточно продуктивен, следуя логике того же принципа, для решения целого ряда задач, начиная с дидактических — существующие теоретические подходы укладываются в понятную и законченную схему, удобную для восприятия и запоминания студентом, и заканчивая задачей выбора методологической основы для конкретного частного исследования — предполагается, что исследователь, определив характер исследовательской задачи, стоящей перед ним, сознательно и рационально выберет соответствующий ей теоретический подход, наиболее полно отвечающий потребностям исследования. Понимание ситуации в теоретической социологии как ситуации мультипарадигмальности только по видимости снимает остроту вопроса, но не решает его, поскольку реальная практика использования набора теоретических парадигм как своего рода склада, куда исследователь, как предполагает концепция мультипарадигмальности, обращается и отбирает теоретический инструментарий, соответствующий своим исследовательским задачам, протекает несколько иначе. Указания на определенный подход как на теоретическое основание исследования, которые содержат рутинные тексты «нормальной науки» (квалификационные работы различного уровня, описания проектов исследования и пр.), чаще всего делаются в порядке выполнения правил и носят ритуальный характер. Существуют правила написания научного текста, которым необходимо следовать, и одно из них — указать определенную теорию, которая служит теоретическим основанием данного исследования. Это правило не является строго формализованным, но определенно существует и может принимать в определенных условиях очевидную и четкую форму нормы. Иногда авторы считают необходимым продемонстрировать знакомство с содержанием указанных теорий и включают в текст их краткое изложение. Это стало традиционным для работ, выполняемых для достижения определенного, особенно начального квалификационного уровня. Теоретическая основа воспринимается в этих случаях скорее как идеологический и семантический фон, на котором развертывается текст. Тем не менее, это обстоятельство не препятствует достижению определенных научных результатов (что собственно и служит основанием для присуждения искомой квалификации). Такое отношение «нормальной науки» и теории, лежащей в основе организующей эту науку парадигмы, требует пояснения, которое частично предоставляет другой вариант феноменологической социологии знания. В концепции А. Шюца и теории социального конструктивизма П. Бергера и Т. Лукмана отношение теоретической социологии и «повседневного» социологического мышления, повседневной практики научного исследования, то же самое, что и отношения знания повседневности и теоретического знания.
«Повседневная» научная практика может рассматриваться как практика, основанная на «функциональном» знании, то есть знании правил и рецептов проведения исследования и создания научного текста. Поэтому свойства этого функционального знания во многом сходны со свойствами функционального знания повседневности.
«Повседневность» представляет собой способ организации деятельности через повторяемость рутинизированных действий, придающих ей устойчивость и ста-
бильность. Основная характеристика повседневности заключается в том, что все ее моменты воспринимаются как самоочевидные и не требующие специального дополнительного осмысления. Повседневность организует жизнь человека таким образом, что ему не приходится каждый раз выбирать между альтернативными моделями повседневных практик. До тех пор, пока все идет гладко, и деятельность, основанная на известном наборе правил и алгоритмов, осуществляется эффективно, у человека нет необходимости в рефлексии: «Мы используем сложные приспособления, изготовленные по самой сложной технологии, не зная, как они работают. Никто не ждет от водителя автобуса знакомства с законами механики, а от радиослушателя — с законами электроники. Можно даже быть успешным бизнесменом, не понимая того, как функционирует рынок, или банкиром без элементарного знания монетарной теории» [3, с. 222]. За каждым видом деятельности и связанной с ним системой функционального знания стоит особая система знания, специализирующаяся на обосновании принципов этого функционального знания. Это знание, к которому обращаются в случае возникновения проблем в осуществлении повседневных практик. Человека, обладающего таким знанием, А. Шюц называет экспертом, а саму область — экспертным знанием. Это экспертное знание формируется сообществом экспертов, образующих особую группу, которая пользуется особым языком, у которой есть границы и внутренняя организация. Внутри этого сообщества экспертов продуцируется особое знание, которое, собственно, и является теорией той области, с которой связано данное экспертное знание. Вместе с тем, деятельность по созданию этого знания, точно так же как и в повседневности, связана с конструированием мира [4]. Но если повседневная деятельность, следуя установленным правилам, поддерживает существование социальных конструкций, поскольку функциональное знание есть знание алгоритмов действий в типизированных ситуациях, то экспертное знание занято типизацией ситуаций и обоснованием правил и алгоритмов действий в этих ситуациях. Теория играет роль «большого нарратива», устанавливая для «повседневного» научного мышления способы понимания того, что представляет собой исследуемая реальность, какие основные формы она принимает, как можно и нужно ее исследовать. Собственно именно здесь происходит определение того, что есть реальность изучаемого мира. Это знание обслуживается специальным персоналом — группой экспертов, которые с появлением более сложных форм знания становятся профессионалами, то есть полностью посвящают себя предмету экспертизы и этой деятельности, получая при этом специальный социальный статус. «С этим вопрос о концептуализации реальности действительно сдвинулся с абстрактного "что говорят?" к социологически конкретному "кто говорит?"» [5, с. 190]. Знание конечного смысла реальности («большой нарратив») принадлежит сообществу экспертов, и монопольным правом говорить о ней обладают только они. Такая институциона-лизация знания, кроме возникновения «чистой теории», имеет еще одно следствие. Институты склонны сохраняться даже тогда, когда они становятся «проблематичными» — сообщество экспертов будет стремиться к сохранению принятого, официального универсума даже в том случае, когда он утратит социально-структурное основание. В простых, предполагающих высокую степень стабильности обществах такая институализированная монополия на определение реальности была не только возможна, но и желательна, так как служила фактором социально-структурной стабильности. Их официальный символический универсум был достаточно устойчив
к появлению ересей (альтернативных символических универсумов), подавляя их через «терапию и отрицание».
Современное сложноорганизованное общество для того, чтобы быть стабильным, должно обладать высокой структурной пластичностью и мобильностью. Высокая степень дифференциации социальной структуры современного общества не только делает возможным существование альтернативных версий символического универсума, но и нуждается в их существовании. Социологическая теория с самого своего возникновения была плюралистической и нацеленной на активную динамику, как свою собственную, так и своего предмета. Она становится в современном обществе основным концептуальным механизмом легитимации ее символического универсума. Ее дальнейшее развитие так же связано с наличием в ее теории разных, несоединимых в рамках какой-либо одной парадигмы, теоретических тенденций. Конфликт в этом поле, критическая дискуссионность теоретической социологии характеризуют ее нормальное продуктивное состояние: чем менее интенсивен конфликт и конкуренция теорий — тем менее продуктивна теоретическая социология. В основе конкурентной борьбы лежит конкретный интерес групп экспертов в достижении доминирующих позиций, обеспечивающих монополию на право определения реальности. Как правило, ситуация в этой конкурентной борьбе зависит от того, какую позицию получила в результате предшествующей борьбы и занимает на текущий момент та или иная система знания. Консервативность системы знания есть следствие занимаемой ею доминирующей позиции. Поддерживая официальный символический универсум, она путем консервации и доктринации сложившегося в ее рамках знания пытается удержать эту позицию, даже если социально-структурные основания существенно изменились. Поддержать инерцию существования такой теории позволяет социальный статус группы связанных с ней ученых, который они получили в прошлом. Образуя научный истеблишмент, они занимают ключевые позиции в организационной структуре научного сообщества и регулируют распределение ресурсов, имеющихся в его распоряжении. В современном мире научный истеблишмент перестал быть закрытым клубом, куда входят представители «официальной» науки. Сегодня, когда автономность как частных универсумов, так и академического мира, увеличилась, развитие и продвижение альтернативных теорий перестало быть делом маргинализированного интеллектуала, а превратилось в одну из стратегий вхождения в научный истеблишмент. Стратегии консервации системы знания тоже могут быть разными. Не совсем понятно, каким образом может ориентироваться рутинная практика социального исследования в выборе варианта теоретического экспертного знания в отсутствие выраженной теоретической доминанты и автономности академического мира.
Более определенное описание ситуации, в которой происходит выбор теоретической ориентации исследования, представлена в социологии науки П. Бурдье, в которой научная практика рассматривается как одна из форм социального производства, для которой характерны все особенности капиталистического производства современного общества. «Социология науки основывается на постулате, что истина продукта — даже если речь идет о таком специфическом продукте как научная истина — заключена в особом роде социальных условий производства, а точнее, в определенном состоянии структуры и функционирования научного поля» [1, с 15]. Структуру научного поля определяет распределение специфического капитала,
который можно назвать научной компетенцией. Этот капитал есть особая способность и социально признанное право, получаемое в ходе специфических научных практик, говорить и действовать от имени науки, то есть быть признанным в качестве эксперта. Получение этого капитала в виде престижа, признания, известности и пр. есть тот специфический интерес, возникающий в процессе функционирования научного поля — «научная практика выглядит "незаинтересованной" лишь относительно других интересов, производимых и востребованных другими полями» [1, с. 16]1. Поскольку этот интерес ориентирует все практики поля науки, постольку то, что можно было бы назвать и что собственно чаще всего называют «научным интересом», всегда имеет оборотную сторону, которая оказывает решающее воздействие на выбор стратегий, направленных на удовлетворение этого «научного» интереса.
Другими словами, теоретические проблемы исследования (определение темы, основного понятийного аппарата, метода и пр.) решаются с учетом специфических интересов борьбы за научный авторитет как особый род социального капитала. Если учесть, что этот капитал имеет свойство накапливаться и возрастать, определяя позиции ученого на каждой фазе его «научной карьеры», то исследования, проводимые им, можно рассматривать как специфические инвестиции в этот капитал. Как и в инвестициях любого другого вида капитала, игрок стремится к минимизации риска и максимизации прибыли. Характер (исследовательские инвестиции или инвестиции в научное администрирование) и стратегия инвестиций зависят от позиции, которую занимает игрок в поле науки. «Доминирующие и, как говорят экономисты, претенденты, то есть новички в поле в противопоставляющей их борьбе, прибегают к стратегиям, полностью противоположным как по логике, так и по основаниям» [1, с. 31]. Доминирующие свои инвестиции с необходимостью будут выстраивать стратегии, направленные на сохранение установленного научного порядка. Претенденты могут придерживаться либо «стратегии преемственности», либо «стратегии подрыва». Первая стратегия, заключающаяся во включении в упорядоченный и рутинизированный цикл «обмена признанием», связана с невысокими рисками, но предполагает стандартный цикл средней «научной карьеры» со всеми ее особенностями, которые не всегда удовлетворяют амбициозных игроков.
Поле науки, как и любая другая сфера социального производства, структурирована отношениями власти, что определяет как выбор условий деятельности в этом поле (правила игры), так и выбор стратегий, направлений этой деятельности.
Социальная реальность, в отличие от физической реальности, которая логически нейтральна (смыслы и значения в нее привносит теория), основана на смыслах и структурирована смыслами. Она организована на основе принятых значений, которые индивид использует в качестве схемы интерпретации и объяснения этого мира. Индивид действует и взаимодействует, ориентируясь не на некие «социальные объекты», а на «объективную» интерпретацию социального мира, то есть людей, ситуаций и пр. Система интерпретации существует не как система социальных
1 Можно было бы говорить и о «не заинтересованности» игроков поля политики относительно специфических интересов, существующих в поле науки. Но поскольку политическая власть и символическое доминирование в поле науки основано на обладании специфическим в каждом из этих случаев, но сходным по природе социальным капиталом, мы наблюдаем странный с первого взгляда эффект заинтересованности политиков в получении научных степеней и званий. Для них это является дополнительным, а иногда и необходимым маркером позиции в поле политики.
понятий, а как язык или дискурс, что собственно и придает этой системе «объективность». Дискурс образует достаточно прочное целое, организован в систему, которая выступает для индивида как условие его деятельности (объективное по форме, так как сложилась без его непосредственного участия), но включенное в его деятельность как субъективный момент, так как он именно так «понимает» социальный мир, значения и мотивы своих действий в нем. Постструктурализм (М. Фуко, Ж. Деррида, Ж. Делез, Ф. Гваттари) обнаруживает, что отношения власти есть особая образующая и структурирующая дискурс сила. Анализ конструкции текстов культуры модерна (Ж. Деррида) позволил указать и на специфику дискурса этой культуры. В основе конструкции текстов и дискурса культуры модерна лежит идея центра. Мышление может функционировать только образуя концептуальные пары в виде бинарных оппозиций (верх — низ, свет — тьма, дух — материя, природа — культура), которые структурирует его смысловое пространство. Основная оппозиция, структурирующая дискурс модерна, — оппозиция центра и периферии. Отношения внутри этой, как собственно и внутри любой оппозиции, не симметричны: центр обладает привилегиями правильного, реального и наделяется властью; относящееся к периферии стигматизируется как неправильное, нереальное, подлежащее репрессии. Центр организует и организуется дискурсом власти, периферия организует и организуется дискурсом сопротивления.
Локальные дискурсы, связанные с определенной областью практической деятельности, получают легитимацию в общем социальном дискурсе, выстроенном как мета-нарратив. Задача мета- или «большого» нарратива заключается в том, чтобы объяснить и выстроить в определенном порядке все меньшие, локальные наррати-вы. Основной принцип построения «большого нарратива» может быть сведен к базовой метафоре, которая служит образцом для локальных нарративов и связанных с ним дискурсов. Существует два вида локальных дискурсов, отличающихся друг от друга по содержанию и способу легитимации. Нарративный дискурс, состоящий из недоказуемых и не требующих доказательства утверждений, легитимируется инстанцией, которая его производит («Важно не кто говорит и что говорится, а откуда это говорится»), — например: «Событие становится фактом после того, как о нем сообщит CNN». Научный дискурс состоит из суждений с неподвижным смыслом, согласованных между собой в определенном порядке, который позволяет говорить об их верифицируемости или фальсифицируемости. Оба эти вида дускурса получают легитимацию и основное содержание в существовании мета-нарратива или «большого нарратива».
Большой нарратив формулируется и утверждается через политику и философию. Социальная теория как локальный дискурс строится на основе фундаментального образа социальной реальности, ее внутреннего проекта, выраженного основной метафорой, «демонстрирующей» нам природу индивида и общества, который ей предложен общим социальным дискурсом как ее мета-нарративом. Традиционная, связанная с позитивистским мышлением социальная наука в качестве такой базовой метафоры располагает образом организма-системы или машины. Этот метафорический проект позволяет продуктивно использовать субъектно-объектную конструкцию в социальном мышлении, порождающим «объективные описания» «объективных» социальных объектов, но практически бесполезен при описании связи субъективных структур с социальными объектами. Наличие в языке этих теорий
таких понятий как «консенсус», «солидарность», «коллективные представления» не снимает эти затруднения.
Направление в социальной науке, которое обычно рассматривается как теоретическая альтернатива позитивизму, «понимающая социология» и ее версии в качестве базовой метафоры общества предлагает деятельность, социальное взаимодействие индивидов, основанное на объективированном смысле. Деятельность как основа существования социальной реальности в этих теориях стремится обрести статус «объективной деятельности». Это стремление лежит в основе понятия практики, субъектом которой выступает общество в целом, а индивид становится социальным, только принимая эту практику и включаясь в нее. Понятие практики в значительной степени сближает два на первый взгляд альтернативных способа социального мышления, связанных с большим нарративом модерна. Продолжительное время эти два способа интерпретации базового для культуры модерна «мифа о машине» исполняли роль доминирующего центра в социальной науке, той инстанции, которая «верифицировала и фальсифицировала» содержание научного дискурса социологии. Кризис этого способа мышления и этой структуры научного дискурса связан не только с тем, что он, достигнув пика в системной теории Парсонса, исчерпал свои эвристические возможности, но и в связи с изменениями социального мира, очевидно проявившимися после Второй мировой войны. Автономизация «жизненных миров» и утрата доверия к «большому нарративу» вызвали серьезные структурные изменения поля социальной науки, начавшиеся в 60-е годы прошлого века и продолжающиеся до сих пор. Суть этих изменений, вызванных радикальной сменой базовой метафоры большого нарратива общества «позднего модерна», с точки зрения теории постмодерна заключается в изменении структурных принципов существования дискурса позднего модерна. Асимметричная бинарная структура социального дискурса — властвующий центр/маргинализированная и репрессируемая периферия — определила специфическую структуру знания, текстов и языка модерна, которая выстраивалась как иерархическая структура понятий, которая позволяла реализовать власть центра. Эта древовидная структура способна развиваться только за счет ответвлений, связанных с центральным стволом основных понятий и метафор, получающих значение и легитимность только в связи с этим центральным стволом. Новый мир, который выглядит как набор автономных жизненных миров, плохо сочетается с этой жестко центрированной структурой знания модерна. Ему адекватна другая, ризоматическая — фрагментарная децентрализованная сетевидная структура. Такая организация связи знания осуществлена, например, в Интернете. Интернет дает новые, не обусловленные властным центром возможности идентификации, поскольку дилеммы глобальное/локальное здесь не существует: локальное, в том числе и локальные идентичности, возникают и существуют только благодаря наличию сети и ее глобальности.
Теория парадигм Т. Куна и связанная с ней концепция мультипарадигмально-сти, теория поля науки структуралистского конструктивизма П. Бурдье, феноменологическая социология знания и постструктуралистская теория дискурса образуют четыре основных модуса описания того, что происходит в социологической теории сегодня. Они существуют одновременно и в теоретическом смысле параллельны, то есть почти не связаны друг с другом. В этом наборе можно выделить первые три модуса и связанные с ними теории как теории, сконцентрированные на выяснении
того, что и как происходит в социологической теории почему ситуация такова. Постмодернистская теория, реализовав свои теоретические задачи по деконструкции основных понятий и метафорического порядка социальной науки модерна, создает условия для появления теоретических альтернатив [6, 7]. В условиях сверхновой современности, значительно, а иногда и радикально отличающейся и от того, что называлось модерном, и от того, что виделось альтернативой в постмодернистской перспективе, действительным «развитием» социологической теории может быть только выход за рамки традиционных для классической социологической науки представлений о социальном.
Примером такого выхода за рамки традиционного социологического мышления с центральным понятием обществ, логика описания которого сконцентрирована вокруг дилеммы структура/процесс, может служить акторно-сетевая теория и новая программа социологии знания Б. Латура, указывающего на другие измерения социального, для описания которых старая оптика и метафорический арсенал классической социологической теории не пригоден [8, 9]. Сетевое пространство и пространство потоков, время, протекающее в них, обладают принципиально другими свойствами, нежели пространство и время процессов, происходящих в обществе, устроенном по институциональным схемам модерна. Изменение логики социологического мышления обусловлено, прежде всего, характером практических задач, которые социальной науке придется решать в XXI в. в острой конкуренции с другими акторами и актантами, формирующими действенные сети в поле научного производства.
Литература
1. Бурдье П. Поле науки // Социология под вопросом: социальные науки в постструктуралистской перспективе. М.: Праксис, 2005. С. 16.
2. Ритцер Дж. Современные социологические теории. СПб.; М.: Питер, 2002. 686 с.
3. Щютц А. Смысловые структуры повседневного мира: очерки по феноменологической социологии. М.: Институт Фонда «Общественное мнение», 2003. С. 222
4. Дудина В. И. Экспертные культуры и скрытая учебная программа в высшем образовании // Журнал социологии и социальной антропологии. 2005. Т. 8, № 2. C. 23-101.
5. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М.: Издательство «Медиум», 1995. 330 с.
6. Иванов Д. В. Гламурный капитализм: «логика сверхновой» экономики // Вопросы экономики. 2011. № 7. С. 44-61.
7. Иванов Д. В. Глэм-капитализм и социальные науки // Журнал социологии и социальной антропологии. 2007. Т. X, № 2. С. 49-72.
8. LatourB. On Interobjectivity // Mind, culture and activity: an international journal. 1996. Vol. 3, N 4. P. 27-34.
9. Latour B. Science in Action: How to Follow Scientists and Engineers through Society. Harvard University Press, 1987. 288 p.
Статья поступила в редакцию 14 марта 2013 г.
