CC BY
79
2012
ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
Сер. 12
Вып. 4
ПРОБЛЕМЫ ТЕОРИИ И МЕТОДОЛОГИИ СОЦИОЛОГИИ
УДК 316.33:001 В. И. Дудина
СОЦИОЛОГИЯ КАК ЭКСПЕРТНАЯ СИСТЕМА, ЭПИСТЕМИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА И ПОЛЕ ПРОИЗВОДСТВА ЗНАНИЯ*
Современная эпистемология все чаще рассматривает знание как результат процесса производства, который детерминирован множеством социальных факторов. Данные факторы, а также цели и ценности научной деятельности составляют необходимое условие производства знания и должны учитываться в эпистемологическом анализе. Основная черта подобного подхода к анализу научного знания состоит в том, что знание анализируется не на уровне устоявшихся и кодифицированных форм, а с точки зрения механизмов становления и кодификации. Отдельные дисциплины выступают лишь конечным пунктом сложного процесса социального производства/ конструирования научного знания, а задаваемая ими система различений вносит свой вклад в дальнейшее переструктурирование и воспроизводство знания.
Эпоха Модерна стала временем научной монополии на истину. Общество постмодерна характеризуется состоянием принципиальной нерешенности вопроса о том, какая инстанция облечена правом судить, что является истинным. Научные обоснования все чаще ставятся под сомнение, касается ли это масштабных технологических проектов или так называемой «научно обоснованной идеологии». Это дает основания говорить о фрагментированном характере научного знания, которое предстает как «множество независимых эпистемических монополий, производящих совершенно различные продукты» [1, р. 4]. Ульрих Бек так описывает процесс утраты наукой монополии на истину: «Обращение к научным результатам с целью общественно-обязательного определения истины становится все более необходимым, но одновременно и все менее достаточным... Адресаты и пользователи научных результатов — в политике и экономике, СМИ и повседневной жизни — хотя и становятся зависимее от научных аргументов вообще, одновременно все менее зависят от отдельных данных и от суждения науки об истинности или ложности ее высказываний» [2, с. 254-255]. Все это позволяет говорить об «инфляции научного знания»: количественный рост числа научных исследований сопровождается снижением общественной ценности и значимости полученных результатов.
* Статья подготовлена при поддержке Темплана НИР СПбГУ Проект № 10.38.90.2012 «Эпистемологическая реконфигурация социологии в начале XXI века». © В. И. Дудина, 2012
Не является ли понятие «наука» уже не соответствующим реалиям XXI в.? Данное понятие вызывает ассоциации с чистым знанием, не затронутым внешними факторами, которое искажается от любого соприкосновения с социальным миром. Изменение характера знания в современном мире выражается в том, что знание приобретает практический, контекстуально обусловленный характер. Университеты и академические институты теряют свою монополию на производство знания, которое все больше приближается к непосредственным пользователям, к производству, к фирмам и лабораториям. Отношения между производителями и потребителями знания обретают товарную форму, знание производится, чтобы быть проданным, перестает быть самоцелью. С особенной остротой возникает проблема легитимации знания: кто должен выносить окончательное суждение о том, что является знанием?
Современные представления о научном знании подразумевают не просто теоретическую обоснованность или экспериментальную проверку, но и доказательство практической эффективности. Таким образом, уже не только ученые определяют, что считать знанием, но, все в большей степени, пользователи этого знания. Складывается впечатление, что классические каноны научной строгости зачастую оказываются просто излишними. У Бек связывает такое положение вещей с «избыточной сложностью и многообразием данных, которые если и не противоречат друг другу открыто, то и не дополняют друг друга, утверждая большей частью различное, часто несопоставимое, а тем самым прямо-таки принуждают практика вынести собственное решение о познании» [2, с. 255].
В настоящее время наука становится (со)причиной, средством создания дефиниций и источником разрешения рисков, создавая тем самым новые «рынки онаучивания» [2, с. 237]. При этом, вряд ли сейчас можно говорить об эмансипаторской функции науки: «Науки более не в состоянии удерживать свою исконную позицию "сокрушителя табу"; они вынуждены отчасти взять на себя еще и противоположную роль "конструктора табу"» [2, с. 239]. Таким образом, имеет место стремление к восстановлению в правах повседневности. Научные аргументации утрачивают ореол единственно рационального авторитета, а научные высказывания могут быть оспорены на уровне повседневности. Легитимация знания из собственно сферы науки все более переносится в сферу социальной практики, когда «лишь "особенное" в презентации, личная убедительность, контакты, доступ к СМИ и т. д., придает "единичным данным" высшие социальные атрибуты "познания"» [2, с. 257]. «Восстановление в правах повседневности» сопровождается противоположным процессом, так называемым «рефлексивным онаучиванием», когда речь идет не об освобождении от «изначально данных зависимостей», а о рефлексии над ошибками и рисками, возникшими «по вине» научного мышления [2, с. 240-241]. В данном случае на место сопротивления наукам дилетантов приходит сопротивление наук наукам же, «онаучивание протеста против науки» [2, с. 245]. Одним из ярких примеров подобного научного протеста могут служить недавние разоблачения кампании против глобального потепления.
Таким образом, эпистемологический анализ сейчас уже не может ограничиваться только лишь академической наукой, он должен включать и «центры переосмысления проблем, где знания, полученные в академическом поле и по его законам, трансформируются в знания стратегические, т. е. переосмысляются в зависимости от законов политического поля» [3, с. 188]. В связи с этим представляется важным рассмотреть систему понятий, с помощью которых можно описывать реальность современного
социологического знания, не апеллируя к понятию «наука», которое всегда вызывает вопрос о критериях научности. Для подобного переосмысления проблемы необходимо оставить классическую дихотомию «субъект познания/объект познания» и обратиться к самой практике познания и ее организации. Постмодернистский тезис об «исчезновении человека» (о «смерти субъекта» или автора) придется здесь как нельзя кстати. Такие понятия, как «экспертная система», «эпистемическая культура», «поле производства знания» переносят акцент с сообществ, коллективов или индивидов на особым образом организованные практики познания и позволяют анализировать знание, не заостряя внимание на проблеме критериев научности. Понятие «экспертная система» направляет внимание на роль и функции системы знания. Понятие «эписте-мическая культура» позволяет ухватить содержательный аспект производства знания в локальном контексте. В фокусе внимания оказывается особым образом организованная практика познания, включающая специфические ресурсы, инструменты и объекты. Концепция «поля производства знания» дает возможность анализировать знание с точки зрения той логики, которая направляет индивидуальные и коллективные стратегии и тактики познания. Рассуждения об индивидуальном познавательном интересе и личной ответственности заменяются исследованием логики поля, в соответствии с которой действуют агенты. Исходной точкой анализа в каждом из этих случаев становится не познающий субъект и не объект познания, а сама познавательная практика. Совокупность определенных установленных практик задает условия для конструирования как субъекта, так и объекта познания. Рассмотрим понятия «экспертная система», «эпистемическая культура» и «поле производства знания» более подробно.
Экспертное знание в современном обществе
В настоящее время «монопольное притязание на рациональность» [2, с. 242] переходит от науки к системам экспертизы. «Экспертные системы» представляют собой системы технического исполнения и профессиональной экспертизы, которые организуют значительную часть социальной жизни [4, р. 25]. Социология может трактоваться как одна из разновидностей экспертных систем. В отличие от ученого, который иногда все еще рассматривается как глашатай истины, роль эксперта скромнее, он «дает оценки», «высказывает суждения». Если задача ученого состоит, как правило, в том, чтобы обнаружить скрытое от глаз внутреннее устройство, то эксперту для того, чтобы вынести продуктивное суждение, достаточно установить связь между «входом» и «выходом», не задаваясь вопросом об устройстве «черного ящика». Переход от науки к экспертизе представляет собой, по сути, переход от положительных утверждений к вероятностным оценкам. Этот переход столь же значителен, как переход от веры в локальную традицию к вере в универсальную причинность и рациональное объяснение, о котором писал Гидденс: «Когда причина сменила традицию, оказалось, что уверенность, обеспечиваемая ей, больше той, которую обеспечивает догма» [4, р. 41]. С переходом власти от науки к экспертизе место рациональных объяснений занимают вероятностные суждения. Осуществляя медиацию между знанием и обществом, эксперт «вводит свою специализацию в более широкую и сложную область социально-политических решений» [5, р. 6-7], и поэтому его высказывания становятся столь же осторожными и неоднозначными, как и высказывания политиков.
Экспертное знание является структурной чертой современного общества. Экспертиза представляет собой ресурс и материал, из которого создаются значения современного мира. В своей повседневной жизни люди все больше опираются на информацию, производимую экспертами (специалистами), и интерпретируют окружающий мир на основе этой информации. В свете утраты наукой монополии на истину меняется и положение экспертных систем. Эксперт — не тот, кто имеет обоснованное и доказанное знание, но, скорее, тот, кто признан другими в качестве эксперта, тот, кому удалось «отстоять на рынке притязания на познание» [2, с. 248].
Процесс так называемой «рефлексивной модернизации» — возрастающей рефлексивности, структурирования и переструктурирования социальных связей на основе знаний, опосредован экспертными системами. Экспертные системы играют особую роль в процессе деконтекстуализации — во все возрастающем выключении социальных связей из локальных контекстов взаимодействия, освобождении социальных отношений от непосредственности контекста, когда отношения «лицом к лицу» все в большей степени заменяются отношениями, дистанцированными в пространстве и времени. Условием деконтекстуализации является, в частности, возникновение особого типа доверия — абстрактного доверия, доверия не индивидам, а абстрактным системам. Люди плохо знают специфику работы отдельных экспертов (естественно, если сами не являются таковыми), но могут доверять или не доверять их компетентности. В данном случае речь идет не о доверии конкретному врачу, юристу, социологу, но о доверии достоверности экспертного знания, которое обычный человек не может сам исчерпывающе проверить.
Введение понятия «экспертная система» в язык эпистемологического анализа социологического знания позволяет рассматривать, какие трансформации претерпевают практики социологического познания в условиях широкого распространения этого знания за пределы академий и университетов. Однако, делая акцент на социальном контексте существования знания и на его внешних функциях, понятие «экспертная система» не дает возможности проанализировать внутренние механизмы работы по производству знания. Рассмотреть содержательные аспекты знания позволяет понятие «эпистемическая культура».
Эпистемические культуры
Дифференциация знания обычно определяется терминами «дисциплина» или «научная специализация». Термин «дисциплина» и родственные ему важны для классификации продуктов познания, но эти термины не позволяют нам ухватить те способы познания, которые формируют экспертные практики. К. Кнорр-Цетина предлагает заменить привычные понятия «дисциплины» или «специальности» понятием «эписте-мическая культура» [1]. Что дает подобное замещение? Основная задача здесь состоит в том, чтобы переместить акцент с устоявшегося, кодифицированного знания на те механизмы, которые лежат в основе производства/конструирования специализированного знания.
Эпистемическая культура — совокупность установлений и механизмов, связанных сходством, необходимостью и исторической случайностью, которые в данной области определяют: откуда мы знаем, что мы знаем [1, р. 1]. Необходимо отметить, что понятие эпистемической культуры касается, главным образом, не того, что традици-
онно подразумевается под «социальным аспектом науки» — организационные споры ученых, их карьерные стратегии, конкуренция внутри академического сообщества и тому подобное, но, в первую очередь, собственно познавательного аспекта — как конструируется понятие «эмпирического», как устанавливаются связи между объектами, как формируется научный консенсус. Таким образом, концепция эпистемической культуры в равной мере может быть отнесена и к области эпистемологии, и к области социологии знания.
Термин «эпистемическая культура» подчеркивает разнообразие сфер, в которых производится знание. Не только нельзя говорить, что наука — не единственная область получения знания, но и как одна из областей, она далеко не едина, соответственно, поиск общих «критериев научности» теряет свой смысл. В каждой эпистемической культуре существуют свои критерии, в соответствии с которыми тот или иной результат рассматривается как знание. Это разнообразие идет гораздо дальше различия между гуманитарными и естественными науками, а традиционное противопоставление обыденного и научного знания здесь сменяется более тонкими различиями. Составляющие эпистемической культуры: объекты, инструменты и ресурсы. Особую роль в определении того, что такое эпистемическая культура, играет понятие объекта. Эпистеми-ческие культуры вращаются вокруг определенных «эпистемических объектов». «Мир объектов выступает результатом этой научной практики <...> именно избирательное конституирование научных объектов обсуждается, навязывается и освидетельствуется в ходе данных практик; оно и является ставкой в дискурсе, кристаллизующемся в научных операциях» [6, р. 136]. Объекты познания рассматриваются не как заданные извне сущности, а как конструкции, обусловленные, в первую очередь, структурой самой познавательной практики. «Объективизм рассматривает фактуальный мир как мир, законоподобно структурированный устойчивой последовательностью событий. Но определенная постоянная последовательность событий является результатом лабораторной работы, которая проводится в закрытой системе и, соответственно, может сама постоянно воссоздавать подобные последовательности» [6, р. 3]. Понятие «эпистемической культуры» позволяет концептуализировать разнообразие структур и порядков, в которых производится социологическое знание в современном обществе. В то же время, чтобы получить ответ на вопрос, почему превалирующее значение получают та или иная эпистемическая культура, необходимо обратиться к понятию «поле производства знания».
Поле производства знания
Если научное знание рассматривается как социальный продукт, необходимо анализиров ать спо со бы социального п роизводства з нания. Например, категории социальных наук представляют собой, в значительной степени, результат борьбы за навязывание определенного видения социального мира. Процесс борьбы за научное доминирование описывается понятием «поле», в том виде, в котором оно было предложено Пьером Бурдье. «"Чистый" универсум самой "чистой" науки является таким же социальным полем, как и любое другое, со свойственным ему соотношением сил и монополиями, борьбой и стратегиями, интересами и прибылями» [7, с. 474]. Понятие поля акцентирует внимание на стратегиях и тактиках, позициях и практиках, существующих в рамках специфическим образом организованного пространства. Понятие
«поле» подчеркивает социальную природу научного предприятия как сферы борьбы различных капиталов и ставок, в то же время, учитывая автономный характер этой области, ее относительную независимость и своеобразие правил.
Концепция поля имеет ряд следствий, важных для эпистемологии. Одним из таких следствий является признание относительной произвольности научных понятий. Произвол составляет основу автономии поля и представляет собой нечто похожее на исходные допущения, которые лежат в основании правил игры. Таким образом, основания научного знания ищутся не в человеческой психологии или особенностях человеческого разума (как в позитивизме), и не в структурах языка (как в неопозитивистских концепциях), а в стратегиях борьбы за доминирование, которые реализуются в рамках определенного поля. При этом произвол не синонимичен волюнтаризму, он представляет собой, по выражению Бурдье, исторический произвол, т. е. та или иная легитимная формулировка является историческим результатом борьбы за признание определенных допущений в качестве основания поля. Соответствующим образом переосмысливается и понятие традиции. Традиция начинает рассматриваться как совокупность унаследованных от предыдущего состояния поля схем мышления.
Несмотря на то что понятие поля призвано ухватить социальный характер науки, законы поля не сводятся к внешним социальным законам. Поле характеризуется способностью к рефракции. Рефракция представляет собой способность поля переводить внешние принуждения и влияния в их специфическую форму в соответствии с логикой поля. Сила рефракции является основным показателем автономии поля. На недостаточную автономию поля социологии указывает тот факт, что внешние проблемы, например политические, часто находят в нем свое прямое выражение, не преломляясь в соответствии с социологической проблематизацией. С эпистемологической точки зрения описание позиций, стратегий и капиталов, существующих в поле научного производства, не является самоцелью, но служит средством прояснения основных допущений и неявных предположений, характеризующих мышление исследователей.
Понятие поля позволяет концептуализировать связи социологии с другими дисциплинами и подсистемами общества. Особый интерес представляют отношения поля социологии и поля политики. Поле политики характеризуется высокой степенью рефракции, т. е. оно может переформулировать практически любую социальную проблему в своих терминах. Более того, часто именно поле политики задает проблемы для исследования их социологией. В свою очередь, «политизация» социологии может рассматриваться как показатель недостаточной дисциплинарной автономии поля социологии. Государственные институты предлагают социальным наукам определенные объекты исследования, и задача эпистемологического анализа здесь состоит в том, чтобы «взять в качестве объекта анализа социальное конструирование объектов исследования» [8, с. 83]. Таким образом, понятие поля производства знания позволяет проследить закономерности конструирования предмета исследования, поскольку очень часто предмет социологии конструируется не внутри научного дискурса, а вне его, и некритическое принятие таким образом сконструированного предмета может приводить (и часто приводит) к необоснованным выводам и неверифицируемым результатам.
Литература
1. Knorr Cetina K. Epistemic cultures: how the sciences make knowledge. Cambridge: Harvard University Press, 1999. 329 р.
2. Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну. М.: Прогресс-Традиция, 2000. 384 с.
3. Деруэ Ж.-Л. Социология образования: в поисках общества // Журнал социологии и социальной антропологии. 1999. Том II. С. 179-190.
4. Giddens A. The Consequences of Modernity. Cambridge: Polity Press. 1996. 229 р.
5. Certeau, Michel de. The Practice of Everyday Life. Berkeley: University of California Press, 1984. 229 p.
6. Knorr Cetina K. The Manufacture of Knowledge. Oxford, 1981. 189 p.
7. Бурдье П. Поле науки // Социальное пространство: поля и практики. М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2005. C. 473-517.
8. Бурдье П. Клиническая социология поля науки // Социоанализ Пьера Бурдье. Альманах Российско-французского центра социологии и философии Института Российской Академии наук. М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя 2001. С. 49-95.
Статья поступила в редакцию 28 мая 2012 г.
