CC BY
85
ПОЛИТОЛОГИЯ И СОЦИОЛОГИЯ
УДК 316.4
В.В. Кривошеев
СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ИДЕНТИЧНОСТИ: ПОИСК ПАРАМЕТРОВ И ХАРАКТЕРИСТИК
Раскрываются основные психологические, философские концепции идентичности. Основное внимание уделяется проблеме социологического анализа идентичности. Приводятся данные о социологических исследованиях, проведенных в Калининграде.
The article opens the cores psychological, philosophical concepts of identity. The author gives the core to a problem of the sociological analysis of identity, tells about sociological researches, implemented in Kaliningrad.
Социальная идентичность, все аспекты этого феномена изначально не могли не интересовать социологию. Вероятно, одним из первых эту проблему во всей ее полноте рассматривал один из создателей «Чикагской школы жизни» Р. Парк. Парк теоретически исследовал все грани социального самоопределения человека в соотнесении с реальными социальными процессами, свойственными американскому обществу, среди которых особо выделялись миграция и маргинализация. Состояние перманентных перемен в бурном «плавильном котле» и предопределило необходимость ясного понимания непростых социально-экономических, политических, ментальных, криминогенных и иных проблем, присущих Новому Свету. Именно такая обстановка, ситуация массового переселения, насущная потребность для многих индивидов в социокультурной адаптации и позволили Парку выстроить достаточно стройные конструкции, применение которых для анализа процессов в реальных социальных объектах существенно обогатило социологическую мысль в целом.
Парк, как известно, был сторонником достаточно распространенного в ту пору представления об обществе как естественном социальном организме, в котором непрерывно происходят многообразные изменения [1]. Кроме того, в этом специфическом организме действует социальный контроль, который существенно отличается от самоконтроля в живом существе, поскольку имплицитно базируется на сложившейся общности знаков, символов, значений, привнесенных предшествующими поколениями и преобразующих стихийное коллективное поведение в постоянное взаимодействие.
Но основное содержание многих построений Парка связано с другими идеями. С его точки зрения, одно из явных следствий миграции, как, впрочем, и различных контактов, конфликтов, военных завоева-
58
ний, состоит в том, что создается ситуация смещения народов. А в этой ситуации индивид вынужден каждый раз обнаруживать себя в двух, а то и более, разделенных культурных группах. Индивид начинает чувствовать свою принадлежность к самым разным социальным образованиям. «Судьба обрекает этих людей, — отмечал Парк, — на существование в двух мирах одновременно; вынуждает их принять в отношении обоих миров роль космополита и чужака» [Цит. по: 2, с. 11]. Это и есть смещение идентичностей, появление новых граней в единой внутри-личностной структуре.
Результатом таких смещений является появление маргинального, то есть особого, своего рода пограничного типа личности. В сознании маргинала могут конфликтовать культурные нормы, стереотипы, поведенческие модели, ценностные предпочтения. Парк отмечал, что в сознании такого типа личности чаще всего можно отметить смятение, социальную настороженность, которые вызываются культурными контактами разного уровня и свойства. По сути, можно утверждать, что маргинальная личность — это и есть личность множества конфликтующих идентичностей, множества культурных остатков, которые вызывают не только внутренние духовные коллизии, но и выражаются во внешнем поведении, часто конфликтном, агрессивном, сменяющемся апатией. Ведь поведение маргинала — это резкие переходы от одних стереотипов к другим, от поддержки каких-либо установлений, признаков социального порядка к отчаянному несогласию с ними. Маргинал - это и есть личность смещенных идентичностей, личность, в которой нет выраженного их ценностного ядра. Или, говоря несколько иначе, маргинальная личность — это личность, в которой вокруг не вполне сформированного и отчетливого ценностного ядра образуются разночтения и неясности. Маргинал в силу этого не имеет базовой идентичности, он весь соткан из разнопорядковых остатков прежних и нарождающихся структур новых идентичностей. В этом смысле маргинал выглядит как неполная, неясная личность, чье поведение трудно предсказать.
Одним из важнейших признаков единства социума, социальной группы, более широких ассоциаций людей является язык. По мнению Парка, ситуация, когда у каждой социальной группы есть свой собственный язык, своя особая «вселенная дискурса» и свои культурные символы, смыслы, значения, является свидетельством особой важности коммуникации для появления новых уровней идентичности [3, с. 416]. Но при отсутствии коммуникации между группами и стратами, человеку становится много сложнее ощущать свое единство, некую общность с другими. Индивид может замкнуться в идентичности более низкого, лишь группового характера.
Очевидно, что идеи и конструкции Парка преодолели время и являются актуальными и в нынешних социальных условиях. Современный российский социум в целом, как и отдельные его региональные составляющие, в частности Калининградская область (только, естественно, в новых условиях), в каком-то виде повторяет ситуацию «плавильного котла». Что касается маргинализации, то можно с полным основанием утверждать, что этот феномен присущ целым слоям, общностям не только
в современном российском обществе. Маргинализация отражает общую обстановку формирования новой, пока слабо изученной информационной среды человека, перестает быть периферийным явлением, охватывает все социальное пространство. Речь идет о действительно глобальных подвижках, присущих всей социальной структуре общества.
Применительно к социуму Калининградской области, как, впрочем, и к российскому обществу в целом, можно констатировать появление большого числа социальных изгоев, люмпенов, людей, которые не могут найти себя в новом социальном мире и обладают в силу этого смещенными идентификационными признаками. Маргинализация социума в данном случае означает невыраженное положение слоев, групп относительно общества в целом, усложненное восприятие своей принадлежности (или непринадлежности) к российским реалиям. Высокий темп и объем нисходящей мобильности свидетельствует о появлении емких низших слоев, чья идентификация и самоидентификация делается все более определенно негативной применительно к развитому современному индустриальному обществу. И все же, как представляется, не следует делать акцент лишь на нисходящих моментах социальной мобильности. Маргинализация индивидов калининградского социума имеет и особые свойства. Здесь индивиды занимают пограничное социальное положение и в несколько иных смыслах, скорее в социокультурном восприятии своего реального общественного положения. Речь идет и об исторических аспектах социокультурной среды, и о перспективах существования на стыке двух социально-политических и иных образований, а скорее даже внутри одного из них, европейского.
Около шестидесяти лет назад население области составили переселенцы из двадцати областей Российской Федерации, ее автономных республик, а также из Белоруссии. При всем том существовавшее тогда идеологическое давление обеспечивало некое подобие целостности, единства формирующегося нового социума. Этому, как представляется, способствовали и остатки общинного менталитета в сочетании с необходимостью совместного преодоления тягот жизни на новой земле. Все это объективно служило сплочению людей, усилению коллективистских начал в их жизни. И все же все переселенцы несли в себе столь большое разнообразие традиций и обычаев, ментальных и иных особенностей, которые не могли не предопределить, по крайней мере на первое время, не только особую психологию временщиков, оказавшихся волей случая в иной социокультурной обстановке, но и особые идентичности, которые складывались в результате объективных процессов. Перенесение ментальных структур в новую социальную среду, адаптация элементов массового сознания к новым условиям, что, собственно, и было показано в свое время Парком, не происходит автоматически, не означает наличия однозначно позитивного процесса восходящего социокультурного развития групп и страт в этих условиях. Начатый когда-то и продолжающийся длительный процесс выявления новых идентичностей, новых особенностей индивидов не прост, более того, сам этот процесс в дальнейшем во многом определяет ситуацию в социуме.
60
Применительно к анализу идентичностей, свойственных специфичному калининградскому социуму, большое значение имеют и концепты современного немецкого философа, социолога, историка Г. Люббе. Главное, что представляется методологически важным, заключается в том, как по-особому Люббе выявляет параметры и характеристики идентичности и понимает проявления этого социального феномена.
Идентичность, исходя из позиции Люббе, есть процесс накопления индивидуализации социальных систем [4]. Неповторимость истории каждого индивида создает неповторимое сочетание характерных свойств, которые отличают одну индивидуальность от другой. Именно неповторимость жизненного пути каждого, неповторимость его истории может объяснить нам индивидуальность систем и личностей. Выделяя своей историей себя, несколько отстраняясь от других, человек понимает свое место в социуме, среди других индивидов. Личности, во-первых, в состоянии сами идентифицировать себя, «приписать» себя к некой общности, системе, без чего, собственно, невозможно представить развивающегося индивида, а во-вторых, такая индивидуальность личности в сущностном своем выражении дает возможность выявить главные, несущие черты личности, а значит, выявить и ее идентичность, соотнесенность с другими.
Люббе подчеркивает, что многие предшествующие исследования, в частности перцептивно-психологические, аналитически-гносеологиче-ские и феноменологические описания субъективности, недостаточно учитывали единство субъекта. Это, по его мнению, проявилось в знаменитой гуссерлевской метафоре «потока переживаний». Является ли «поток переживаний», в котором то, что мы узнаем о самих себе и о других, тем, что проносится мимо нас некой первичной формой сознания? Как только в описание субъективности включается то, чем мы являемся еще и помимо нашей самоданности в виде потока сознания на занятиях, в ходе работы, досуга или любой занятости, метафоры становится явно недостаточно для характеристики единства субъективности, подлинной идентичности. Это видно, если перевести взгляд с перцептивно-феноменологически наблюдаемого субъекта на субъекта наблюдающего, то есть на того, кто описывает наше поведение, вникает в него, говорит о нем. Человек выступает как рассказанная им история, но одновременно и как истории, рассказанные о нем другими. Точки совпадения этих историй включают механизм идентификации, самовклю-чения себя в истории других и о других.
Отсюда следует очень важный вывод Люббе: составная часть социального мира, мира человека - это историзм, т. е. специально организованная и беспрецедентная по размаху и интенсивности культура историографического отображения собственной и чужой идентичности. Субъекты могут обрести неповторимую идентичность как видимую и осознаваемую включенность себя в сообщество через истории. Сам доступ к пониманию идентичности невозможен без историй.
Трудно представить себе, таким образом, что человек, включившись в какое-либо сообщество, не несет в себе память о других взаимодействиях, других состояниях, других своих размышлениях и переживаниях. В этом смысле особый калининградский социум действительно уникален. Уни-
кален по набору историй, которые несут в себе его жители. Уникален по набору переживаний процесса включения в новую культурную среду, с которой каждый сталкивается по-своему, в разных обстоятельствах, в разное время. Разумеется, для того, кто здесь рожден, его история может быть похожа на истории таких же людей, как он сам, т. е. тех, для кого данный регион уже есть его история, его родина. Неслучайно дети фиксируют в своих изображениях бытовых предметов и архитектурных сооружений особенности именно этой земли, несущей на себе отпечатки прежних культурных образований. В частности, рисуя городские дома, калининградские дети часто привычно изображают островерхие черепичные крыши, что сложно представить себе где-нибудь в другом регионе России. Они тем самым рассказывают уже свою историю. И все же набор прошлых впечатлений, памятных событий, отношений к социокультурной среде в калининградском регионе весьма специфичен.
Проблемы, связанные с уязвимостью самой возможности однозначно трактуемых идентичностей, затрагивает в своих построениях рефлексивной социологии П. Бурдье [5, с. 397—413]. Во-первых, Бурдье разделяет понятия объективной и субъективной идентичностей. Пока человек мысленно не сконструирует пространство объективных отношений, некую структуру, непосредственно имеющуюся в наблюдаемых коммуникативных обменах, т. е. интеракциях, эти структуры не будут ничем иным, кроме как их проявлением. Задача исследователя, да и самого человека, заключается, по мысли французского философа и социолога, в том, чтобы понять скрытую реальность, которая маскируется. Иными словами, сама интеракция выступает как видимое и исключительно феноменальное следствие пересечения иерархически упорядоченных социальных полей, в которые включен человек. Стало быть, есть некие объективные условия определения индивидом своего места в жизненном, социальном пространстве. Вступая в разного рода взаимодействия, человек по-разному проявляет себя, свое отношение к говорящим и действующим. Но в этот момент и происходит уточнение им реалий, своей роли. Место в социальном пространстве, таким образом, открывается через дискурсивную ситуацию.
Субъективность состоит в том, что человек сам конструирует поле своей идентичности, свою социальную реальность как включенность в отношения с другими. Но в этом процессе включения, благодаря наличию других, отношениям с ними и дискурсивному обмену, уточняется объективное положение индивида в обществе.
Во-вторых, Бурдье выделяет социальные поля разного уровня и степени значимости, в которых индивид и конструирует свое видение социального мира и отношения к нему. Есть, например, политическое поле, в котором люди, естественно, занимают разные позиции. Индивиды размешаются в этом пространстве в соответствии со своей принадлежностью к политическим партиям, статусом в партиях и движениях, их известностью, привлекательностью. Кроме того, в этом поле есть некий высший уровень, в который можно включить политиков, политологов.
Любопытно, что политологи, по мысли Бурдье, субъективно могут быть вполне довольны своим внешним престижем, привлекательностью
62
для определенных журналистских кругов, а в реальности, то есть объективно, для всего дискурсивного пространства эти же самые люди могут выглядеть иначе. Есть еще один уровень политического поля, в который включаются индивиды. Это поле политического рынка. Оно представлено консультантами, специализированными средствами массовой информации, рекламодателями, специалистами по паблик рилейшнз. Есть и более массовое поле, состоящее из так называемого массового политического человека, электората, со своими ожиданиями, предпочтениями, пониманиями в сфере политики и политических отношений.
Даже на этом примере видно, как по-разному выглядит казалось бы одно и то же пространство, насколько по-разному реализуют в нем люди свою деятельностную активность и сколь поразнообразны способы их встраивания в это пространство. Здесь есть и те, кто создает «фасад объективности», используя для этого весь арсенал риторики и современных средств коммуникации, и те, кто пытается скрыть свои действительные цели и интересы. В этом пространстве в целом реализуется такая масса связей и зависимостей, что человек может идентифицировать себя с самыми разными сторонами политической, в данном случае, реальности. Задача социолога в этой ситуации, с точки зрения Бурдье, состоит в том, чтобы более или менее успешно дистанцироваться от социальных агентов и предметов их дискурса, избежать соблазна вступить в игру метадискурса под видом объективности. Бурдье призывал социологов покончить с тем, что он называл склонностью инвестирования в свой объект [5].
Нетрудно заметить, что этот призыв, к сожалению, услышан далеко не всеми представителями как социологического, так и политологического знания. Искус ангажированности мешает определению реальных ситуаций в социальном пространстве, а порой и беспристрастному выявлению действительного места в нем людей со своими заботами, сомнениями, со своими представлениями о включенности в социальную жизнь.
Сказанное в полной мере относится и таким важным аспектам проблемы самоидентификации и идентичности, как определение действительного социального места средних страт, выступающих в роли важнейшего актора общества. Давно замечено, что роль и место средних слоев общества не только представляют научный интерес в плоскости лучшего понимания того, что происходит в реальном обществе в реальное время, но и важны с сугубо практических позиций. Ведь средние слои, то, что можно назвать средним классом, играют исключительно важную роль в жизни любого социума.
Наличие обширного среднего слоя выступает действительным, а не декларируемым гарантом возвыгшения общества, решения новых проблем, стоящих перед ним. Естественной, обоснованной, на наш взгляд, является и точка зрения, что свести все содержание указанного слоя, его емкость лишь к представителям звена управления или бизнеса было бы неправильным. Современное развитое индустриальное общество, являющееся своеобразным референтным, эталонным социумом, наглядно свидетельствует о том, что средний слой рекрутируется далеко не только из мелких и средних бизнесменов, но и из научно-технической, творческой интеллигенции, представителей наиболее распространен-
ных групп, связанных с интеллектуальным трудом. В него входят и высококвалифицированные рабочие, часть фермерства, многочисленные группы управленцев. В нормальном современном обществе именно средний класс составляет так называемые сильную и сильно-среднюю основы социума [6]. Такое определение складывается прежде всего из имущественного положения, позволяющего каждому индивиду в полной мере развертывать свои способности и задатки, выражать отношение к власти, реально занимать положение не отчужденное от нее, а скорее обратное, власть формирующее.
Исходя из вышесказанного, вполне обоснованным представляется вывод, что средний класс в России пока так пока и не состоялся. Не состоялся именно в этих, вышеприведенных смыслах. Если же чисто условно, выщеляя людей по уровню официально значимых и неофициально существующих доходов, «нарезать» из современного российского структурного конгломерата средний слой, то формально он, конечно, может быть выделен. Но таковым по сути, по предназначенности, по оценке с точки зрения существования и перспектив общества он являться не может. И дело даже не в том, что и выпделять-то его особо не из кого, а в том, что системообразующие элементы этого слоя (учителя, врачи, инженеры и т. п.) фактически выпбиты из социума, их положение не является для остальных групп референтным, социально ориентирующим. Объективно не более 14 % индивидов могут быгть отнесены сейчас к средним слоям. Но называют себя к ним принадлежащими не менее 48 % респондентов социологических исследований [7, с. 81]. Людям очень не просто примириться с ситуацией социального краха, снижения своей реальной социальной позиции. Таким образом, наблюдается явное смещение идентичности. %
В качестве очень показательной иллюстрации смещенности идентичности в современном российском обществе можно сослаться на следующие данные социологических исследований. Так, по данным аналитического социологического центра Ю.А. Левады, в 2002 г. 57 % граждан России относили себя к православным. В то же время 59 % респондентов отметили, что в течение года не посещали церковные службы, 61 % — не причащается. А около 68 % опрошенных с разной степенью определенности указали, что вера и религия для них не важны [9]. Получается, что отнесение себя к православно верующим — это едва ли не дань некой моде. Это отнесение поверхностно, не затрагивает глубинные свойства характера и миропонимания очень многих людей. Религиозная идентичность выгглядит невышвленной, внешней, нестойкой, а точнее сказать — непрочувствованной и неосмысленной.
В целом можно констатировать, что ныне в социологии фиксируется резкое усиление иного подхода к самоопределению, идентичности, пусть не полностью выграженному, но уже присутствующему. Речь идет об индивидуализации социальных самооценок и самовключенностей людей. Все более отчетливо проявляется, что вступившие в сознательную жизнь уже в постсоветское время более свободны от заведомой, сверху заданной включенности человека в какое-либо социальное сообщество. Но и для более молодых россиян данные социальные реалии предста-
64
ют в виде хаотичного, нестабильного, слабо структурированного социального мира, в котором отсутствуют устойчивые, ясно осознаваемые факторы, определяющие действительную социальную позицию человека. Наибольшее число индивидов в настоящее время едва ли не единственным фактором, определяющим идентичность человека, полагает уровень его дохода. При этом тот факт, что человек является специалистом с высшим образованием, квалифицированным рабочим, администратором или рядовым служащим, сам по себе не определяет, как полагают многие индивиды, особенно из числа молодежи, ни реальный социальный статус, ни стабильность закрепления индивидуальной идентичности человека. Индивидуальная инициатива и индивидуальное везение превращаются в такие условия, которые определяют всю социальную позицию постсоветского человека.
Понятно, что в этих условиях социальная идентичность индивида теряет многие параметры внешней, объективной данности, выступающей в виде социального происхождения, полученного образования, формальной профессии и т. д. Идентичность становится чем-то приобретаемым или заново подтверждаемым (в результате собственных усилий или совпадения неких обстоятельств) и чаще всего ничем не гарантированным, нуждающимся в защите достоянием. Сугубо индивидуализированный подход к выявлению идентичности является в настоящее время показателем меры, в какой постсоветский человек решает главную для себя проблему, а именно — проблему адаптации к социально-экономическим условиям «дикого капитализма» при отсутствии каких-либо институциональных гарантий материального положения и даже простого, едва ли не на физиологическом уровне фиксируемого выживания [8]. С этой точки зрения, индивидуальные, выполняющие роль неких кодов социально-стратификационные идентификации, которые выявляются в ходе эмпирических социологических исследований, могут служить показателем более значимых, чем простой выбор «своей» иерархической позиции, диспозиций и поведенческих, а также ценностных ориентаций ицдивцдов. Речь идет о том, что постепенно, но все более зримо меняется вся идентификационная модель, которая фиксирует самоопределение человеком своего места в социальной жизни.
Имевшие место в советский период истории горизонтальные идентификационные модели определяли принадлежность индивида или к большим социальным группам (рабочие, служащие, интеллигенция, колхозники), или к каким-либо корпорациям (шахтеры, рыбаки, офицеры, медики и т. п.). В ряде ситуаций также был важен вертикальный принцип. Прежде всего речь идет о званиях в армии, о научных степенях и званиях в учебных заведениях, о существовании различных званий в среде деятелей культуры и т. п. В настоящее время фиксируется ориентация не на корпорацию, не на принадлежность к какой-либо большой социальной группе, а лишь на уровень оплаты труда или иным способом получаемый доход.
Сам факт готовности возрастающего числа современных граждан России относить себя к не имеющим профессиональной окраски ступеням именно социетальной, а не внутрикорпоративной иерархии, не-
сомненно, отражает становление совершенно иного образа социальной структуры общества. Новый способ социальной идентификации приобретает качество массового социального представления, особенно в среде молодежи. Большую роль при этом играют коммуникационные связи и средства массовой информации, которые всемерно подчеркивают значимость денежного вознаграждения, относится ли это к спортивным достижениям, к актерским или режиссерским успехам человека, научным свершениям и т. п. Иерархия по таланту, по престижу положения самой профессии и иным социальным показателям уступила место одному единственному показателю — «стоимости» человека и его места в социальной жизни.
В условиях современного российского общества нетрудно заметить, что соотнесенность индивида с теми или иными социальными составляющими общества не всегда оказывается достаточно ясной и полной. Более того, на наш взгляд, очень часто можно констатировать наличие путаной, невыраженной идентичности. Это и не позволяет применять казалось бы четкий эмпирический индикатор измерения идентичности с использованием простых вопросов «кто мы», «кем я себя ощущаю» и т. п. Т.И. Заславская, например, обращает внимание на то, что размытость самооценок по сравнению с «объективной» классификацией статусов объясняется целым рядом причин. Во-первых, у большинства респондентов могут отсутствовать ясные представления о том, что такое «положение в обществе», по каким критериям это положение можно реально оценить. Поэтому при оценке своего положения люди чаще всего ориентируются на сравнение с положением людей, принадлежащих к тем же стратам, что и ведет к завышению доли средних слоев. Во-вторых, нельзя, видимо, отрицать и возможных ошибок в «объективной» классификации статусов, которые могут возникнуть в результате неполноты или недостаточной надежности полученной социальной информации. В-третьих, на самооценках сказываются и такие личностные особенности респондентов, как оптимизм, пессимизм и пр. [10, с. 487—488].
Из всего вышеизложенного можно, по нашему мнению, сделать следующий вывод. Идентичность, с социологической точки зрения, выступает в качестве субъективно-объективного феномена. Идентичность в этом ее представлении является в качестве со-индивидуальности человека, т. е. выступает как такой феномен, который означает постоянное соотнесение индивида с какими-либо общностями, группами, ценностями. В таком соотнесении немало субъективного, что делает проблему оценки и измерения идентичности весьма сложной. И есть еще одно важное обстоятельство. Идентичность действительно стала таким распространенным понятием, что им порой пользуются, как представляется, не вполне осмысливая сущностные, отграничивающие его характеристики. Идентичность «растворяется» в иных ипостасях социальных явлений, утрачивает черты своего значения именно как категории, т. е. определенной ступени в познании социального.
В этой связи хотелось бы высказать следующее предположение. При всей сложности, а может быть, и невозможности единственно допустимой трактовки понятия идентичности, можно утверждать наличие, во-первых,
66
иерархии идентичностей, а во-вторых, своего рода генеральных совокупностей идентичностей. Речь идет о том, что в ряду разных соотнесенностей индивида с «ближним» и «дальним» социальным окружением имеются наиболее важные, главные со-индивидуальности человека. Это его социальная идентичность, связанная с осознанием реального места в социальном пространстве (профессиональные, деятельностные, статусные, престижные и т. п. соотнесенности индивида). Далее, это его этническая включенность и осознание этой включенности в определенное сообщество себе подобных (само-восприятие себя как носителя этнических признаков, социокультурных особенностей, традиций, языка и т. п.). И наконец, это социально-психологическая составляющая идентичности, т. е. осознание своей самости, неповторимости внутреннего мира, восприятие себя на фоне других и в ситуации окружения себе подобных. Все остальные идентичности могут быть если и не сведены всецело к данным комплексам, совокупностям, то, по крайней мере, вытекать из них, в какой-то мере совпадать с ними.
Список источников и литературы
1. Меньшина Е.В. Проблема идентичности в творчестве Роберта Парка [Электронный ресурс]. www.fom.ru.
2. Баньковская С.П. Роберт Парк // Современная американская социология. М., 1994.
3. Парк Р. Ассимиляция // Теоретическая социология: Антология: В 2 ч. М., 2002. Ч. 1.
4. Люббе Г. Историческая идентичность // Вопросы философии. 1994. № 4. С. 94—113.
5. Бурдье П. Опыт рефлексивной социологии // Теоретическая социология: Антология: В 2 ч. М., 2002. Ч. 2.
6. Дмитриев А.В. Конфликт на российском распутье / / Социологические исследования. 1993. № 9.
7. Лапин Н. И. Как чувствуют себя, к чему стремятся граждане России // Социологические исследования. 2003. № 6.
8. www.fom.ru
9. www.levada.ru
10. Заславская Т.И. Социетальная трансформация российского общества. М., 2002.
Об авторе
Кривошеев В.В. — д-р социол. наук, проф., РГУ им. И. Канта.
УДК 338.24 (470.26)
В.М. Кузьмин
ПРИГРАНИЧНОЕ И ТРАНСГРАНИЧНОЕ СОТРУДНИЧЕСТВО КАЛИНИНГРАДСКОЙ ОБЛАСТИ В РЕГИОНЕ БАЛТИЙСКОГО МОРЯ В НОВЫХ ГЕОПОЛИТИЧЕСКИХ УСЛОВИЯХ
Рассмотрены понятие, роль, место приграничного и трансграничного сотрудничества в системе международных отноше-
