CC BY
133
ВОПРОСЫ ИСТОРИИ
© 2005 г. В.В. Волков
СОЦИОКУЛЬТУРНЫЕ ОСНОВЫ ФОРМИРОВАНИЯ РАБОЧЕГО КЛАССА РОССИИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ Х1Х - НАЧАЛЕ ХХ в.
В ходе капиталистической модернизации многоукладного хозяйства страны изменялось не только экономическое положение, но и социокультурный облик рабочих, формы их повседневной жизни и ментальные установки.
Эти изменения происходили под давлением целой совокупности факторов. В первую очередь нужно сказать о влиянии на поведение и взгляды рабочих их опыта жизни в городе. Во-вторых, следует учитывать разнообразное воздействие на рабочих тех промышленных предприятий, на которых они работали, особенно крупных. Третий момент - это влияние на формирующееся пролетарское сознание разных социальных слоев и кругов общества, усилий политических организаций [1].
Названные обстоятельства амортизировались особенностями традиционного общества, его менталитета, а также той социокультурной инверсией, которая втягивала в свою воронку общественное сознание россиян.
К началу XX в. менталитет российских рабочих представлял собой сложную мировоззренческую систему, в которой потребности и интересы, вызванные появлением и развитием индустриального общества переплетались и синтезировались с неотрадиционными ценностными ориентациями. Несмотря на горизонтальные и вертикальные внутриклассовые особенности, существовали общие черты пролетарского менталитета. В первую очередь сюда следует отнести потребность и стремление к материальному достатку. Постоянной темой разговоров, жалоб и заявлений рабочих являлась низкая оплата труда, не дававшая большинству из них сводить концы с концами. Регулярно встречались сетования на тяжесть труда, неустроенность жилья, плохое питание, невозможность в казарменных условиях нормально отдохнуть [2]. Осознание своей материальной неустроенности имело серьезные социально-экономические основания.
В 1905-1913 гг. средняя продолжительность рабочего дня у всех фабрично-заводских рабочих составляла соответственно 10,2 и 9,9 часа. Выше среднего общероссийского уровня данный показатель был в производствах механической обработки дерева (в 1905 г. - 10,6 и в 1913 г. -10,2 часа), обработки минеральных веществ (10,4 и 10,2), обработки животных продуктов (10,5 и 10), обработки пищевых и вкусовых веществ (10,7 и 10,7). В указанных отраслях в 1905 г. была занята третья часть, а в 1913 г. примерно четвертая часть рабочих. Особенно много рабочих с
продолжительным рабочим днем было в мелких заведениях. В портновском производстве столицы 2/5 рабочих трудились свыше 11^ часов [3].
Большой нагрузкой для рабочих были сверхурочные работы. На них, по данным С.Г. Струмилина, рабочий затрачивал в 1913 г. в среднем 0,3 часа в день [4]. Кроме официальных сверхурочных работ, существовали и скрытые формы использования труда во внерабочее время. К их числу относились перевод стрелки часов, использование рабочих для уборки во внеурочное время, задержка рабочих после окончания смены.
Производственные и санитарно-гигиенические условия труда на большинстве фабрик и заводов были неудовлетворительными, не отвечавшими нормам безопасности труда и санитарии. Например, в 1908 г. санитарное состояние было найдено хорошим лишь на 22 % предприятий Москвы. Обследование 187 металлических мастерских Петербурга в 1913 г. показало, что в 42 % мастерских не было вентиляторов, в 98 % -«гуляли сквозняки», в 97 % отмечалось повышенное содержание пыли, в 60 % - дыма и газа и лишь в 2 % мастерских имелись специальные приспособления для их удаления [3, с. 82].
В России в начале XX в. весьма значительным оставался производственный травматизм. Данные фабричной инспекции о производственных травмах в 1912 г. в расчете на 1000 занятых рабочих таковы: в обработке металлов - 103, добыче нефти и подрядном бурении - 81, механической обработке дерева - 45, химическом производстве - 33 случая [3, с. 86].
Очень высокой была заболеваемость рабочих при крайне низком уровне медицинской помощи. Например, в 1908 г. половина предприятий юго-востока Москвы не имели какой-либо медицинской организации, на других же не было постоянного врача, в приемных покоях находились только 1-2 койки [5]. В 1907 г., по данным Министерства торговли и промышленности, из каждых 100 фабрикантов лишь 8 содержали больницы, 23 -приемные покои и амбулатории, а 2/3 фабрикантов не оказывали 19 % рабочих никакой помощи [6].
Уровень заработной платы промышленного рабочего России оставался крайне низким. Причинами этого стали: громадное аграрное население, недостаточная техническая оснащенность предприятия, расположение многих предприятий вне городов, сохранившаяся у части рабочих связь с землей. В 1910 г. средний заработок промышленного американского рабочего составляла 1036 р. [7], а российского 232 р. [8]. При росте зарплаты в номинальном выражении с 1900 г. по 1913 г. на 36 % (с 194 р. 08 к. до 263 р. 60 к.) реальная за это время не испытывала заметных сдвигов, оставаясь почти стабильной и претерпевая даже некоторую тенденцию к снижению [8].
За годы Первой мировой войны эта тенденция возобладала: реальная заработная плата по примерным оценкам упала на 40-50 % [9].
Фактический заработок рабочего был всегда меньше указываемого в официальных источниках вследствие не только роста цен, но также его
скрытого и явного снижения. К числу подобных приемов относились: задержка зарплаты, обсчет при сдельных работах, штрафование, выдача части заработка талонами в заводские лавки, где цены на предметы первой необходимости были выше рыночных, взяточничество и др. [3, с. 92-93].
Низкая зарплата рабочих приводила к тому, что содержать на нее свою семью могли только примерно 20-30 % из них, что значительно, по сравнению с другими странами, увеличивало долю замужних женщин, вынужденных работать в связи с недостаточностью заработка главы семьи [10].
Применение в промышленности страны различных вариантов повышения мотивации труда формально осуществлялось так же, как и в других странах Запада. Российские предприниматели начали использовать такие формы стимуляции труда, как сдельные работы, «американская» премиальная система, хронометраж Тейлора, Копартнершип. Однако эти шаги (кроме сдельщины) переживали еще «начальную» стадию и не получили сколь-нибудь широкого распространения вплоть до 1917 г. Вместе с тем наградные использовались по-старинке: выплачивались к празднику, а не за выполненную работу. Штрафы налагались во многих случаях не за качество и объём произведенной продукции, а за прогулы и опоздания. Следовательно, мотивация труда в России в сравнении со странами Запада носила крайне неразвитый характер, тормозила рост производительности труда и жизненного уровня рабочих [11].
Питание большинства рабочих было однообразным и недостаточным, носило ярко выраженный хлебно-овощной характер. Доля продуктов животного происхождения равнялась 8-16 %. Молоко, сметана, творог, сыр покупались преимущественно для детей. У половины обследованных в Петербурге семей рабочих второе блюдо бывало лишь по праздникам [12]. В целом в начале XX в. питание рабочих страны соответствовало нормам лишь на 70-80 % [13].
Рабочие жили в общественных квартирах или домах (таких было немного), на снимаемых частных квартирах, хозяйских квартирах и, в основной массе, в специальных помещениях, предоставляющихся предпринимателями. Для жилищ большинства рабочих страны были характерны незначительная кубатура помещения и площадь в расчете на каждого жильца, духота, сырость, плохая вентиляция, недостаточная освещенность, антисанитария и неблагоустроенность. Распространение водопровода и канализации было еще крайне ограниченным [3, с. 99-104].
Жилищные условия, в которых очутились сотни тысяч людей, оторванных от родного крова, не смогли не сказаться на формировании обычаев и нравов рабочих. Несмотря на некоторые улучшения условий проживания в рабочих казармах, в целом для многих жилых помещений рабочих на частных или хозяйских «квартирах» даже незадолго до Первой мировой войны была характерна «неустроенность и скученность на небольшом пространстве лиц разнообразного пола и возраста, как правило, не связанных родством и к тому же лишенных привычного контроля со
стороны общины за соблюдением традиционных моральных устоев...»
[14]. Падение нравов затронуло в основном наименее квалифицированных рабочих. В их среде нередко встречались хулиганство, пьянство, страсть к азартным играм, свобода нравов, переходящая порой в половую распущенность.
Важной чертой менталитета рабочих стало стремление защитить свое достоинство, свои права человека и рабочего [2, с. 99]. Это было вызвано, на наш взгляд, одновременным, синхронным воздействием на сознание рабочих двух факторов, имевших различное формационное происхождение: традиционное и буржуазное.
Первый фактор состоял в том, что крестьяне (и другие добуржуазные слои) приносили в город и промышленность «воспоминания о своем общинном устройстве, его традициях, привычках, установленном порядке»
[15]. Одной же из ценностей крестьянского мира было уважение к другому человеку и самоуважение к самому себе [15]. Подчиненность такого восприятия личности традиционной общинной культуре в психологическом плане ничего не меняет. Главное здесь - отсутствие дискомфортного состояния в душе человека. Следовательно, потребность в уважении и самоуважении была безусловным императивом пролетарского менталитета, принесенным вчерашними крестьянами и кустарями из общинного социума. При этом, однако, следует учитывать, что этот императив действовал в совершенно иной социокультурной обстановке, сформировавшей второй фактор обостренного восприятия рабочими своего человеческого достоинства. Он заключался в воздействии снятой (в диалектическом смысле) формы «буржуазного индивидуализма» - идеи индивидуальной критически мыслящей человеческой личности, обладавшей не узким индивидуализмом, а тем, «что Луначарский назвал "макропсихическим индивидуализмом", где "Я" идентифицируется с широким и постоянным "Мы", и где полный жизненной энергии одинокий герой стремится не к личному хищническому обогащению, а борется за прогресс всего человечества» [16].
Рабочие сталкивались с подобными идеями о личности на страницах доступных и популярных изданий, начиная от произведений Некрасова, Короленко, Чехова, Толстого и, особенно, Горького и заканчивая широкой коммерческой печатью, рассказывавшей, с одной стороны, об унижении личности в России, а с другой - сделавшей очень много для популяризации среди широкой читающей публики культа борцов за самоутверждение личности и интересы низов. Осознание оскорбительной социальной дискриминации пронизывает литературные произведения многих рабочих писателей. Эксплуатация рассматривалась ими не просто как проявление неравноправных экономических отношений, но как оскорбление, наносимое личности рабочего [16, с. 100].
Рабочие всячески (через одежду, язык, манеры, приобщение к культурным ценностям) стремились подчеркнуть свое равенство с привилеги-
рованными элементами общества. Очень часто такое стремление принимало отчужденные формы в виде пьянства, хулиганства и воровства на производстве. Нередки были случаи ироничного нарочитого хамства по отношению к любому начальству, закону и религии. После 1905-1907 гг. антирелигиозные настроения, по свидетельству ежегодных отчетов епископов, стали повсеместным явлением среди рабочих [17]. Это было связано с тем, что церковь в представлениях пролетарских слоев являлась социальным институтом, поддерживающим их унизительное положение.
Многие русские рабочие стремились к публичному выражению и признанию их права на уважение к своей личности и своей роли в общественной сфере. «Было... множество случаев, когда рабочие подавали в суд только для того, чтобы создать затруднения работодателю или продемонстрировать свое равенство перед судом или, как отметил один мировой судья, "доставить себе удовольствие на суде стоять рядом с высоким сановником. и объясняться с ним как равным себе гражданином"» [18]. Во многом это было вызвано тем, что рабочие сталкивались в общении с привилегированными слоями с таким обращением, которое воспринималось как грубое. И. Л. Хаймсон, опираясь на мнение Г.В. Плеханова, подчеркивает, что неизбежный отказ от признания этого стремления со стороны привилегированных групп населения и представителей властей стал одной из причин прихода молодых рабочих в революционное движение [19]. То есть соединение ощущения близости к образцам привилегированной культуры и, одновременно, понимание своей отдаленности от них приводило к тому, что рабочие крупных городов стремились не только к равенству, но и к политическому размежеванию с верхними слоями общества.
Анализируя психологию рабочих, М.Д. Стейнберг выдвинул интересное предположение о том, что универсальные моральные идеалы человека, подмеченные через призму своего и чужого опыта, помогали рабочим в осознании своей классовой принадлежности и подталкивали к классовому действию. «Растущее чувство самосознания и собственного достоинства, - указывает историк, - очень часто приводило рабочих к обостренному ощущению того, что их эксплуатируют как класс. От ощущения чувства попранного человеческого достоинства они переходили к осознанию своего классового унижения» [16, с. 97].
Таким образом, динамику менталитета М.Д. Стейнберг видит только через призму перехода от индивидуального к классовому сознанию. На наш же взгляд, в данном процессе присутствовала и обратная связь - от классового к индивидуальному сознанию. Причем роль первичной базо-воматричной структуры менталитета рабочих, по-видимому, играли различные элементы общинного сознания, подвергавшиеся воздействию со стороны индустриального бытия рабочих. Этот алгоритм справедлив в полной мере и для проблемы борьбы рабочих за уважение к себе со стороны высших слоев общества. В отношениях с администрацией действо-
вало «стремление вернуть утраченное человеческое достоинство, которое у крестьян было неразрывно связано с правом на участие в управлении трудовым процессом, с выполнением не только исполнительной, но и распорядительных функций» [20]. Историк Н.В. Михайлов, исходя из «дедуктивной» линии формирования классового сознания рабочих, убедительно доказывает, что «рабочий, как и крестьянин, оставался коллективной личностью, ощущал себя частью "рабочей семьи" и предпочитал коллективные формы участия в общегородских организациях индивидуальным» [20]. Традиции общинного самоуправления, преодолевая сопротивление властей и предпринимателей, непонимание интеллигенции, проявились в стремлении рабочих к самоорганизации. В результате трудовой коллектив сложился в новую устойчивую общность, которую сознание рабочих наделяло теми же правами, что и община в представлении крестьян: высшим авторитетом, правом судить или изгонять своих членов, выступать от их имени, коллективной ответственностью, материальной и моральной поддержкой «пострадавшего за общество».
Общинный коллективизм был присущ всем сословиям, из которых рекрутировались рабочие [21], и поэтому традиции общинного самоуправления соответствовали всей фабрично-заводской среде, приобретая новую индустриальную форму. Крестьянин или кустарь, утрачивая привычные социальные связи, испытывали в новых, незнакомых условиях психологический дискомфорт и пытались либо воспроизвести общинный уклад жизни в виде землячеств, квартирных или казарменных артелей, реже - производственных артелей, либо использовать традиционные формы и способы в политической борьбе, производственном самоуправлении и рабочих коллективах.
Как отмечает Ю. Кирьянов, коллективизм рабочих до 1905 г. имел местный масштаб, не выходил за пределы предприятия, города и связанного с ним региона. Солидарность с рабочими других городов была еще редким и немасштабным явлением. К числу выступлений солидарности следует отнести прежде всего немногочисленные первомайские демонстрации и стачки. Перелом произошел только после 1905 г. [2, с. 66].
Тот факт, что для российского рабочего очень много значила его принадлежность к определенному коллективу, является убедительным доказательством бесперспективности стремления кадетов приобщить рабочих к либеральной идее общегражданских ценностей и вывести их таким образом за пределы групповых интересов [22].
Коллективизм рабочих опирался на отсутствие в их среде сколь-нибудь сильного частнособственнического начала, что способствовало восприимчивости ими социалистического учения, предполагавшего ликвидацию института частной собственности [23]. Причиной такого антисобственнического нигилизма явилась совокупность обстоятельств: во-первых, это низкий уровень жизни, не позволявший копить деньги; отсутствие во многих случаях недвижимого имущества; во-вторых, - отсутст-
вие прочной частнособственнической традиции и, в-третьих, - воздействие возникшей в этот период социокультурной инверсии в сознании рабочих, направленной на утверждение общинно-патриархальных ценностей и усилившей психологическое неприятие частной собственности.
Коллективизм и антисобственнический нигилизм, жесткое противодействие любым справедливым требованиям рабочих, со стороны предпринимателей и властей, тяжелое материальное положение, острое осознание своего унизительного социального статуса, революционная пропаганда содействовали относительно быстрому осознанию российским пролетариатом своих классовых интересов, их противоположность интересам буржуазии. Это же стало основой радикализации пролетарского сознания. Его проявлениями стали решимость идти до конца и отвержение любых компромиссов. Анализируя эту ситуацию, либерал И.Х. Озеров в 1905 г. отмечал, что консерватизм и отсутствие политической гибкости русской буржуазии, поддержка буржуазии царским правительством внушали рабочим недоверие к правительственной власти и продолжали «как бы учить рабочих на тему, что рабочие-де только то получают, что сами силой захватят, т.е. как бы их приучают к захватному праву, и это внедряется в плоть и кровь широких масс...» [24].
Революционный подъем, начавшийся перед Первой мировой войной со всей очевидностью показал, что в среде рабочего класса сознание невозможности добиться удовлетворения своих насущных нужд мирным, реформистским путем усилилось [25]. Именно поэтому либеральная оппозиция не имела базы в рабочей среде, а меньшевистское направление в российском рабочем движении теряло свое влияние в им же созданных легальных рабочих организациях.
Этот радикализм имел объективные исторические корни. Он был связан и с высокими социальными издержками избранной модели капиталистической модернизации страны [26], и с острой реакцией на это традиционного общества.
Очень важной особенностью менталитета рабочих России конца XIX -начала XX в. стала его относительная дифференциация. Низшие слои оставались ещё в плену консервативных представлений и нередко служили основой для формирования отрядов черносотенцев, членов зубатовских организаций [27]. Так называемые «сознательные» рабочие усваивали и пытались руководствоваться «новыми взглядами», привносимыми социалистической интеллигенцией. Они же резко выступали против негативных обычаев и традиций, существовавших в рабочей среде. Таким образом, в начале XX в. внутри рабочего сообщества, как подчеркивает Б. В. Ананьич, четко обозначились два крыла - праворадикальное, черносотенное и леворадикальное, находившееся под влиянием социалистических идей [28]. Однако самый большой слой рабочих - это «середняки», которые колебались, проявляя неустойчивость и во взглядах, и в поведении. Именно эта среда ревностно охраняла традиции и обычаи, сложив-
шиеся в трудовых коллективах. Н.С. Полищук по этому поводу отмечала, что «многие обычаи фабрично-заводских рабочих, как и их нравы, являлись своеобразной трансформацией старых крестьянско-ремесленных традиций, перенесенных в иную социальную сферу и другие условия производства (новый трудовой ритм, новые производственные отношения)» [14, с. 115]. К крестьянско-ремесленным традициям восходили такие производственные обычаи, как «замочка машин», «засидки», «спрыски», «ма-гарычи», «посиделки» в фабричных и казарменных уборных, «пропой», кулачные бои («стенки», «кулачки»), вывоз на тачке «мусора», митинг-сходка, «маёвка», рабочие похороны [14, с. 115-128]. В разных регионах и у представителей разных отраслей эти обычаи и вообще нравственный уклад жизни имели свои особенности. Например, «засидки» и «замочка машин» существовали только у ткачей в связи с особым режимом работы ткацких фабрик и тесной связью с деревней. Половая распущенность среди рабочих не представляла общераспространенного явления. Так, в Нижнем Тагиле, где женский труд очень мало использовался на заводах и рудниках, и к тому же большую часть населения составляли старообрядцы, нравы были исключительно строгими [14, с. 228].
Революционные события 1905-1907 гг. произвели существенную корректировку менталитета, прежде всего средних и низших слоев, и изменили соотношение в пользу социально более активных рабочих. На это, по-видимому, оказало влияние и уменьшение темпов прироста рабочего класса и особенно за счет крестьян. Сдвиги сознания выразились в целом ряде моментов.
Во-первых, в рабочей среде все большее распространение получил новый социальный идеал, представлявший собой симбиоз религиозно-общинных принципов и социалистических идей. Социализм с его идеями равенства, справедливости, общественной собственности, коллективного труда рисовался в сознании рабочих как воплощение евангельской заповеди о Царствии Божием и традиций предков. Большевик Шаповалов вспоминал, что в рабочей среде социализм казался земным раем [29]. Многие пропагандистские материалы вплоть до 1917 г. называли социализм «светлым будущим», «священным идеалом настоящей свободы, равенства и братства» [30].
Во-вторых, ужесточилось отношение к самодержавно-полицейским порядкам и наоборот, вырос авторитет леворадикальных партий. Такие факты как избиение рабочими партийных агитаторов, которые имели место в начале 1905 г., уже никогда не встречались [2, с. 68].
В-третьих, в сознании подавляющего большинства рабочих утвердилась ценность пролетарского интернационализма. Ни в одном национальном отряде российского рабочего класса национализм не встречал массового сочувствия [31].
Итак, процессы индустриализации и урбанизации сопровождались двойной социокультурной динамикой. Рабочие, вставшие к станкам про-
мышленных предприятий в конце XIX - начале XX столетий, сохраняли в своем сознании традиционные общинные ценности, которые в ходе приспособления к новым жизненным обстоятельствам не вытеснялись другими и не утрачивались, а трансформировались в рамках новой общности -трудового коллектива, принимая ярко выраженную антибуржуазную направленность [32]. Теперь не только сами рабочие осознавали себя особым слоем со своими представлениями и поведением, но и представители властей и заводской администрации констатировали это как факт.
В результате сформировалось двухсоставное социокультурное образование. В его основании находилась рабочая субкультура как часть мира повседневности с его ценностями, обычаями, формами жизнедеятельности, самоорганизацией трудовых коллективов и т. д., возникшая на пересечении традиционной и буржуазной культур. Второй элемент составила основанная на противопоставлении классов буржуазного общества «пролетарская культура» как идеологическая репрезентация класса во вне и, одновременно, альтернатива «народной культуры» [33]. Эти элементы, несмотря на разнородное формационное происхождение, образовали относительно непротиворечивую на данном историческом этапе систему, что говорит о завершении формирования классового сознания российских рабочих как в виде специфического менталитета, так и в форме их классовой идеологии. Однако содержание этого сознания позволяет сделать вывод о его буржуазно-традиционном раннеиндустриальном характере.
Литература
1. Хаймсон Л. Выступление на заключительном заседании // Рабочие и интеллигенция России в эпоху реформ и революций. 1861 - февраль 1917 г. СПб., 1997. С. 623.
2. Кирьянов Ю.И. Менталитет рабочих России на рубеже XIX-XX в. // Там же. С. 57.
3. Кирьянов Ю.И., Иванова Н.А. Положение рабочего класса в 1907-1914 гг. // Рабочий класс России. 1907 - февраль 1917 г. М., 1982. С. 79.
4. Струмилин С.Г. Проблемы экономики труда // Избр. произведения: В 5 т. Т. 3. М., 1964. С. 365.
5. Ставровский В. Санитарное состояние фабрик одной из юго-восточных окраин Москвы [Рогожской части] // Изв. московской городской думы. Отдел общий. 1909. № 6/7. С. 43, 49.
6. Александровский Ю.Б. Закон о страховании рабочих от несчастных случаев. СПб., 1913. С. 81.
7. Ленин В.И. Наши «успехи» // Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 23. С. 21.
8. Крузе Э.Э. Положение рабочего класса России в 1900-1914 гг. Л., 1976. С. 215.
9. Белова Т.В. Динамика номинальной и реальной заработной платы рабочих верхнего Поволжья в период Первой мировой войны // Рабочий класс и рабочее движение России: история и современность. М., 2002. С. 119-122.
10. Чекин А. Женский труд в современном производстве // Вестн. Европы. 1911. № 11. С. 313.
11. Кирьянов Ю.И. Мотивация фабрично-заводского труда в XX в.: эффективность вознаграждения, поощрения и наказания // Рабочий класс и рабочее движение России: история и современность. С. 97.
12. Давидович М. Петербургский текстильный рабочий в его бюджетах. СПб., 1912. С. 19; Козьминых-Ланин И.М. К вопросу об артельном харчевании фабрично-заводских рабочих Московской губернии. М., 1914. С. 6-7, 17-19.
13. Ленин В.И. Письмо П.И. Попову (о потреблении населения РСФСР до и после октябрьской революции) // Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 40. С. 341-342.
14. Полищук Н.С. Обычаи и нравы рабочих России (конец XIX - начало XX в.) // Рабочие и интеллигенция России в эпоху реформ и революций. 1861 - февраль 1917 г. СПб., 1997. С. 121.
15. Купайгородская А.П. Дискуссия // Рабочие и интеллигенция России в эпоху реформ и революций. С. 208.
16. Стейнберг М.Д. Представление о «личности» в среде рабочих интеллигентов // Там же. С. 99.
17. Кадсон Н.В. Отношение рабочих различных регионов России к религии и церкви (1907-1916 гг.) // Рабочие России в эпоху капитализма: сравнительный порайонный анализ. Ростов н/Д, 1972. С. 208-219.
18. Нюберг Д. Власть слова: рабочие против хозяев в мировых судах // Рабочие и интеллигенция России в эпоху реформ и революций. С. 264.
19. Хаймсон Л. К вопросу о политической и социальной идентификации рабочих России в конце XIX - начале XX в.: роль общественных представлений в отношениях участников рабочего движения социал-демократической интеллигенцией // Там же. С. 29.
20. Михайлов Н.В. Самоорганизация трудовых коллективов и психология российских рабочих в начале XX в. // Рабочие и интеллигенция России в эпоху реформ и революций. С. 163.
21. Миронов Б.Н. Дискуссия // Там же. С. 206.
22. Михайлов Н.В. Дискуссия // Там же. С. 441.
23. Михайлов Н.В. Указ. соч. // Там же. С. 442; Кирьянов Ю.И. Менталитет рабочих. С. 64 - 65.
24. Озеров И.Х. Политика по рабочему вопросу в России за последние годы. М., 1906. С. 303.
25. Ленин В.И. Революционный подъем // Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 21. С. 341.
26. Волобуев П.В. Выступление на заключительном заседании // Рабочие и интеллигенция России в эпоху реформ и революций. С. 618.
27. Степанов С.А. Рабочие и черносотенные организации 1905-1917 гг. // Там же. С. 376-378; Потолов С.И. Петербургские рабочие и интеллигенция накануне
революции 1905-1907 гг. «Собрание русских фабрично-заводских рабочих г. С.-Петербурга» // Там же. С. 530-541.
28. Ананьич Б.В. Дискуссия // Там же. С. 429.
29. Шаповалов А.С. В борьбе за социализм: воспоминания старого большевика-подпольщика. М., 1984. С. 109.
30. Королев Г.И. Представления рабочих России конца XIX - начала XX в. о социализме // Рабочие и интеллигенция России в эпоху реформ и революций. С. 248.
31. Кирьянов Ю.И. Менталитет рабочих. С. 69-70; Аханчи П.А. Этно-религиоз-ные группы нефтепромышленных рабочих г. Баку и их взаимоотношения в конце XIX - начале XX в. // Там же. С. 131-146.
32. См.: МихайловН.В. Указ. соч. С. 149-163; ПолищукН.С. Указ. соч. С. 114-128.
33. См.: Дмитриев А.Н. Дискуссия // Рабочие и интеллигенция России в эпоху реформ и революций. С. 591.
ВМИИ (Санкт-Петербург) 22 октября 2004 г.
