CC BY
58
А. ЮРЕВИЧ, докт. психол. наук, профессор
Институт истории естествознания и техники РАН
Взлет гуманитариев
История науки с убедительностью свидетельствует о том, что единой для всех научных дисциплин траектории развития не существует: во-первых, развитие каждой из них подчиняется своей внутренней логике, во-вторых, каждый тип науки реагирует на свои собственные внешние стимулы. Так, давно подмечено, что для технической науки основным стимулом является производство, для естественной науки
- базовые потребности человечества, такие, как открытие новых источников энергии, борьба с болезнями и т. п., для общественной - различные социальные проблемы, для гуманитарной -познание человека и контроль над его поведением. Поэтому, если техническая наука наиболее интенсивно развивается во время подъемов производства, то периоды расцвета общественной науки приходятся на социальноэкономические кризисы, а такие гуманитарные дисциплины, как история, филология, философия, наиболее успешно развиваются в периоды «застоя» (примеры - Германия XIX вв., СССР), когда внешний социальный контекст развития науки как бы «заморожен» и на первый план выходит интерес человека к самому себе. Кроме того, социогуманитарные дисциплины в целом более чувствительны к воздействию внешнего социального контекста и более гибко реагируют на его изменения, что проявляется в их большей подверженности, например, идеологизации и в большей зависимости от существующего в той или иной
Социогуманитарная наука в современной России:адаптация к социальному контексту
стране социально-политического порядка.
В результате, вопреки расхожим стереотипам (например, стереотипному представлению о том, что науке «хорошо» при демократии и «плохо» при тоталитаризме), социальных условий, в равной мере оптимальных для всех научных дисциплин, по-видимому, вообще не существует. В одном и том же обществе разные науки чувствуют себя по-разному, а бедственное состояние естествознания может сочетаться с расцветом социогуманитарной науки или наоборот. При этом в условиях крутых разворотов социальнополитического курса общественные и гуманитарные дисциплины потенциально обладают лучшими возможностями оперативной адаптации к новому, чем наука естественная и техническая, и к тому же сами эти развороты, превращаясь в объект изучения, создают дополнительный стимул для развития социогуманитарной науки.
На фоне этих закономерностей происходящее с наукой в современной России не выглядит парадоксальным. Хотя диагноз ей, как правило, выносится «методом вычисления средней температуры по больнице», т. е. речь идет о науке вообще, в то время как «наука вообще» - это абстракция, разные виды научных дисциплин оказались в разном положении. Если естественная и техническая наука действительно обнаруживают все основные признаки упадка и разрушения (хотя имеются и отдельные позитивные тенденции)
[1], то целый ряд социогуманитарных дисциплин обнаруживает все основ-
ные симптомы подъема, иногда характеризуемого как «бум» (табл. 1).
Отметим, что наша официальная государственная научно-техническая политика предпочтения социогуманитар-ным дисциплинам явно не отдает. Более того, в «Основах политики Российской
времени. В подобных условиях разительные различия в состоянии разных научных дисциплин можно объяснить только тем, что социогуманитарная наука более успешно адаптировалась к отечественному варианту рыночной экономики (что, естественно, не озна-
Таблица 1.
Симптомы подъема российской социогуманитарной науки
Симптом Проявление
Возрастание общей численности специалистов Значительный рост численности социологов, экономистов, психологов и особенно политологов
Рост количества исследовательских центров Появление 300 “независимых” политологических центров, более 100 новых центров по изучению общественного мнения и т.д.
Лучшее материальное положение социогуманитариев, нежели представителей других наук Более высокий уровень доходов и большее разнообразие их источников
Возрастание выпуска аспирантов и докторантов В экономике - в 2,5 раза, В политологии - в 3 раза и т.д.
Наиболее высокая стоимость платного обучения До 7.5 тыс. долл. в год
Политика негосударственных вузов 97 % этих вузов заняты предоставлением услуг в сфере гуманитарного образования
Обновление учебных курсов 75 % новых учебных курсов относится к области менеджмента, экономики и юриспруденции
Политика зарубежных научных фондов Большинство из них в России поддерживает социогуманитарные науки
Данные опросов Основная часть студентов считает наиболее перспективными дисциплинами экономику, правоведение, политологию, социологию, психологию и международные отношения
Общественный интерес и внимание СМИ Главным ресурсом нашего общества считается гуманитарное образование; СМИ уделяют основное внимание экономистам и политологам; и т. п.
Федерации в области развития науки и технологий на период до 2010 года и дальнейшую перспективу», выражающих официальную государственную стратегию развития науки, под ней фактически имеется в виду только естественная и техническая наука, а о соци-огуманитарных дисциплинах сказана лишь одна фраза: о «повышении роли социальных и гуманитарных исследований», сильно напоминающая дискурс партийных постановлений советского
чает отсутствия в наших НИИ значительного количества бедствующих и невостребованных гуманитариев). И символично, что новая страта нашего научного сообщества, которую можно назвать «новыми русскими учеными», имеющими доход свыше 1000 дол. в месяц и т. п., формируется в основном за счет социогуманитариев [2].
Способы и механизмы адаптации отечественных социогуманитариев к рынку весьма разнообразны, причем в
условиях отчетливо наблюдающейся стратификации нашего научного сообщества каждая возрастная, дисциплинарная, ведомственная и т. п. группа реализует свою, характерную именно для нее, «модель выживания» [3], т. е. участвует в «рыночном плавании» своим собственным стилем. Вместе с тем вырисовываются и достаточно типовые стратегии адаптации социогуманитариев к нашему рынку, которые можно считать главными способами взаимодействия социогуманитарной науки и рыночной экономики в современной России.
Дисциплины-лидеры
Наиболее естественный из подобных способов связан с системой образования, а одна из главных причин лучшей адаптированности социогуманитариев обычно видится в большей востребованности гуманитарного образования, нежели естественнонаучного или технического.
Самым простым и очевидным показателем популярности различных видов образования служит конкурс в соответствующие вузы. По этому показателю гуманитарные вузы и гуманитарные факультеты университетов у нас с 1970-х годов стабильно опережают естественные и технические, что, кстати, противоречит тенденциям, наблюдающимся в других странах мира. В первые годы рыночных преобразований эта традиция не нарушилась, хотя и была несколько модифицирована сдвигами в иерархии самих социогуманитарных дисциплин. А опрос, недавно проведенный РОМИР, продемонстрировал, что наши студенты делят социогуманитар-ные дисциплины на три категории, относя к «дисциплинам-лидерам» экономику и право, к числу «перспективных дисциплин» - социологию, психологию и международные отношения, а к наи-
менее престижной категории «дисцип-лин-аутсайдеров» - историю, филологию, философию, культурологию и педагогику [4]. (Любопытно, что в статистике РГНФ запечатлена чуть ли не противоположная картина: больше всего грантов получают филологи, а меньше всего - политологи и юристы [5]. Никакого противоречия тут нет, просто то, что остается от грантов наших научных фондов после всевозможных поборов - начисления на зарплату, отчисления институтам и вычета подоходного налога, служит очень слабым стимулом для представителей наиболее «избалованных» дисциплин. А известную поговорку можно перефразировать так: «Что филологу хорошо, политологу смерть)».
Подобная стратификация изрядно отличается от иерархии позднесоветских времен, когда наименее «доступными» считались философские и филологические факультеты. Однако в целом тенденция сохранилась: конкурс в гуманитарные вузы и на гуманитарные факультеты университетов по-прежнему выше, а, скажем, технические вузы, возвысившие себя в ранг университетов, держатся «на плаву» в основном за счет открытия в общем-то непрофильных для них гуманитарных факультетов, а также факультетов менеджмента, маркетинга и т. п.
Близким по смыслу, но более современным показателем большей востребованности гуманитарного образования служит стоимость платного обучения в соответствующих вузах. Здесь среди лидеров - Московский институт международных отношений и Высшая школа экономики, а обучение на гуманитарных факультетах негуманитарных вузов стоит дороже, чем на негуманитарных.
Еще один родственный показатель данного плана - размер взяток и прочих неформальных платежей, которые
сопутствуют поступлению в вузы. Неформальный опыт абитуриентов и их родителей не оставляет сомнений в том, что и по этому, специфическому для нашей страны, параметру гуманитарные вузы находятся вне конкуренции.
Показательна также политика негосударственных вузов, которые, по общему признанию, в наибольшей степени реализуют - в сфере образования -рыночные принципы. По имеющимся оценкам, 97% негосударственных вузов заняты предоставлением услуг в области гуманитарного образования [6]. Названия этих вузов тоже показательны: в них, как правило, фигурируют обозначения наиболее конъюнктурных, а именно социогуманитарных, дисциплин - экономики, политологии, социологии, психологии, права, а не, скажем, физики, химии или биологии. Кроме того, 75% всех новых учебных курсов относятся к менеджменту, юриспруденции и экономическим дисциплинам [7].
Описанные тенденции продолжаются на уровне аспирантуры и докторантуры. Уже в 1998 г. более 40% выпускников аспирантуры составляли гуманитарии, что в числовом выражении равнялось 7230 человек, в то время как в 1995 г. их было всего 4260 [8]. Примерно треть выпуска аспирантов приходилась на экономические науки. Количество экономистов, которых среди выпускников аспирантуры с 1995 г., когда их было 993 чел., к 1998 г., когда их стало 2052, возросло более чем в 2 раза. А среди выпускников докторантуры число экономистов за эти годы увеличилось на 29% - с 54 до 76 человек. Заметный прирост выпускников аспирантуры и докторантуры происходил также в таких областях, как право и социология. Но максимальное - троекратное - приращение выпуска аспирантов и докторантов приходится на
политологию, где, например, количество докторантов возросло с 17 человек в 1995 г. до 51 в 1998 г.
Обозначенные тенденции получают и идеологическое оформление. Часто звучат высказывания о том, что «гуманитарное образование становится производительной силой общества», а наступивший век будет веком гуманитарной науки, в то время как на Западе его воспринимают как век биологии.
Востребованность системой образования содействует «буму» социогу-манитарной науки и облегчает ее адаптацию к нашему специфическому рынку. И хотя среднестатистическая зарплата по-прежнему свидетельствует об «униженном и оскорбленном» состоянии российской интеллигенции, в некоторых вузах она составляет порядка 500 долл., а зарплата деканов социогу-манитарных факультетов превышает, подчас чувствительно, 1000 долл.
Но, как всегда в нашей стране, куда лучшие возможности заработать предоставляет теневая экономика - в данном случае теневая экономика образования. Ее масштабы оцениваются - разумеется, очень приближенно - суммой порядка 2 млрд. долл. в год, из которых (опять же сугубо приближенно) лишь четвертая часть идет на взятки и т. п., а остальное - на формально не зарегистрированные, но вполне заслуженные гонорары репетиторов. И вполне понятно твердое сопротивление основной части вузовских преподавателей введению Единого государственного экзамена, которое чревато тем, что «натаскивать» будут не на вступительные экзамены в вузы, а на ЕГЭ, и соответствующие полтора миллиарда долларов «уплывут» из рук вузовских репетиторов в руки репетиторов школьных. (По этой же причине идея ЕГЭ так интенсивно «проталкивается» противоположной стороной).
Повышение востребованности по-
ствузовского гуманитарного образования, проявляющееся в росте численности аспирантов и докторантов, а также возрастание популярности соответствующих ученых степеней, для получения которых, естественно, нет необходимости учиться в аспирантуре и докторантуре, создают естественный соблазн коммерциализировать и все это. Что и делается. Все более широко внедряется практика платных защит, платного соискательства и т. п., создающая труднопреодолимые препятствия для малообеспеченных соискателей, однако в некоторых случаях выглядящая вполне уместной. Так, около 15% кандидатских диссертаций сейчас защищают представители коммерческих структур, которые посредством платных защит «делятся» с научно-образовательными учреждениями. Эта практика тем более справедлива в отношении наших политиков, редкий из которых сейчас не имеет ученой степени, причем, как правило, докторской [9].
Поскольку любая формальная, легализованная система всегда имеет в нашей стране свое неформальное отображение - в сфере теневой экономики, практика подготовки диссертационных работ тоже не могла не пустить в ней свои отростки. Существует достаточно типовой «прейскурант», согласно которому написать другому лицу кандидатскую диссертацию стоит 5 тыс. долл., а докторскую - 10 тыс., причем цены на этот неформальный вид научной продукции в последние годы растут. Наибольший спрос, естественно, существует на диссертации, подготовленные в области наиболее конъюнктурных дисциплин - экономики, политологии и др., и уже сформировался слой гуманитариев, для которых подобная деятельность составляет основной источник доходов.
Те, кто готовит на заказ диссерта-
ции, нередко пишет за других и книги (на научные статьи существует меньший спрос), что расширяет сферу подобных услуг. Их клиентуру, разумеется, нетактично, да и небезопасно раскрывать. Но если некий политик или государственный деятель, не сходя с телеэкрана или не покладая рук на службе отечеству, при этом умудряется издавать в год пару-другую книг, можно не сомневаться, что он принадлежит к этой самой клиентуре и поддерживает нашу многострадальную науку, но не общепринятым, а закулисным образом, внося вклад не в приращение научного знания, а в повышение благосостояния действительных авторов своих произведений.
У чопорного представителя традиционной научной культуры подобные способы «адаптации» нашей социогу-манитарной интеллигенции к рынку могут вызвать негодование. Однако их не стоит драматизировать. Поскольку основная часть нашей рыночной экономики находится «в тени», было бы очень странно, если бы наука, адаптирующаяся к такому рынку, тоже не погрузилась в «тень» и не приобрела бы, по крайней мере, «серые» очертания. «Теневая наука» обещает стать одним из ключевых сюжетов отечественного науковедения.
Впрочем, в легальных связях представителей социогуманитарной науки, особенно вузовской, с политической и бизнес-элитой тоже нет недостатка. Та часть отечественных бизнесменов и политиков, которые планируют дать образование своим отпрыскам в нашей стране, а не за рубежом, любят завязывать неформальные отношения с ректорами и деканами вузов, а редкий юбилей ректора какого-либо университета обходится без участия людей, широко известных в мире бизнеса и политики. К тому же в последние годы отечественные бизнесмены начали де-
лать пожертвования вузам, и соответствующая интернациональная практика наконец-то начинает распространяться и у нас.
Главным персонифицированным символом крепнущего союза между нашей образовательной системой и миром бизнеса стало избрание ректором одного из лучших отечественных университетов не имеющего ученой степени бизнесмена. И хотя эта история не имела счастливого продолжения, а наиболее подходящая «ниша» для подобных людей - все же место не ректора, а председателя или члена попечительского совета, подобные симптомы говорят о взаимопритяжении современного российского бизнеса и отечественной системы образования. И их сближение не может не радовать - невзирая на все сопутствующие ему недоразумения и эксцессы.
Культ политики
Одной из главных причин высокой востребованности социогуманитар-ных наук в современной России служит настоящий культ политики и всего, что с ней связано (у нас даже разводы нередко совершаются по политическим причинам, что немало удивляет иностранцев). Поэтому вполне закономерны и изменение общей траектории развития отечественной науки, которое можно выразить формулой «из космоса в политику» [10], и ее переключение с выполнения прежних социальных функций, таких, как обслуживание ВПК, который потреблял более 80% общих расходов на советскую науку, на выполнение новых функций - таких, как обслуживание мира политики. Соответствующий социальный заказ оформился как заказ в первую очередь социогуманитарной науке, что не так тривиально, как может показаться на первый взгляд, и было предопределено
не столько общими закономерностями взаимодействия науки и политики, сколько спецификой ново-русской политической культуры.
В западных странах, где, по подсчетам экономистов, 65-80% прироста национального благосостояния происходит за счет научно-технического прогресса, один из стержневых компонентов программы любой солидной политической партии составляет научнотехническая политика, а восприятие политиков электоратом во многом зависимо от их вклада в создание оптимальных условий для развития науки и техники. В результате западные политики, как правило, «дружат» не с какой-либо отдельно взятой наукой, а с научно-техническим комплексом в целом.
Иное дело - наши отечественные политики. Несмотря на их патологические пристрастие к ученым степеням, научно-техническая политика занимает крайне скромное место (а чаще вообще не занимает никакого места) в их предвыборных программах и их рито-рике1, а их взаимодействие с наукой построено по схеме «наука для политики», а не наоборот. Ими востребована лишь та наука, которая позволяет улучшать политические имиджи, готовить и проводить избирательные кампании, зондировать и «зомбировать» общественное мнение, т. е. та наука, которая полезна лично им, а не та, которая обеспечивает развитие общества и повышение его благосостояния.
Потребности отечественных политиков и их сугубо потребительское отношение к науке обусловили не только «разворот» общей проблематики наших социогуманитарных дисциплин и их «равнение на политологию», но и
1 В лучшем случае они говорят о необходимости поднять уровень жизни ученых - наряду с врачами, учителями и другими категориями бюджетников, что научно-технической политикой назвать никак нельзя.
ряд институциональных изменений в их организации. Наша академическая наука оказалась плохо приспособленной к выполнению такой специфической и не-академической функции, как обслуживание политиков. В 1997 г. на Общем собрании РАН констатировалось, что за последние 5 лет институты РАН отправили в различные властные структуры около 2 тыс. всевозможных докладов и аналитических записок, подавляющая часть которых, как было отмечено там же, «ложится под сукно»
[11]. С тех пор в отношениях власти и академической науки мало что изменилось. Зато, как грибы после хорошего дождя (это выражение независимо друг от друга употребляют самые разные исследователи), стали плодиться т. н. «независимые» исследовательские центры, которые довольно быстро оттеснили академическую науку от умов и кошельков наших политиков.
В последние годы создано более 100 новых социологических центров, которые в основном проводят опросы общественного мнения и выполняет другие прикладные заказы, имеющие непосредственное отношение к политике. Возникло и более 300 собственно политологических исследовательских центров с весьма сомнительной, за немногими исключениями, репутацией, но зато со средним оборотом порядка 300 тыс. долл. в год [12]. А эта цифра, какой бы ненадежной она ни была, служит убедительной иллюстрацией того, какая именно «наука» у нас востребована.
По всей видимости, эти центры вполне органично интегрированы с миром политики и дают нашим политикам то, чего те хотят, ведь иначе соответствующие «аналитики» не жили бы долго - по крайней мере в качестве аналитиков.
Новыми институциональными формами адаптации нашей социогумани-тарной науки к происходящему в совре-
менной России стали также «институты-карлики» и «институты-призраки».
«Институты-карлики», которыми с недавних пор начали обрастать наши университеты и другие крупные вузы,
- это вполне интернациональная форма организации науки, в какой-то мере противоположная гигантизму советских научно-исследовательских учреждений, все еще дающему о себе знать и в российской науке. В отличие от характерных для отечественной науки «НИИ-гигантов», насчитывающих в своем штате несколько сот сотрудников, в штате «институтов-карликов», как правило, состоит 5-10 чел., и создаются они, опять же в отличие от наших традиционных НИИ, не на века, а для решения определенной задачи, в большинстве случаев так или иначе связанной с политикой.
В условиях рыночной экономики «институты-карлики» имеют немало преимуществ перед «НИИ-гигантами» (большая гибкость тематики, возможность ее оперативного изменения, отсутствие в штате того, что в академических институтах называют «балластом» и т. д.). В то же время жестко противопоставлять друг другу эти формы организации науки было бы неверно. К тому же очень распространенной формой их взаимодействия является ситуация, когда специалисты, работающие в негосударственных «институ-тах-карликах» на договорных началах, при этом хранят свои трудовые книжки в государственных «НИИ-гигантах», где раньше появлялись лишь в дни зарплаты, а теперь, после того, как их зарплаты стали переводить на кредитные карточки, не появляются вовсе.
В отличие от «институтов-карликов» «институты-призраки» выглядят не интернациональной, а специфически российской формой организации науки, неся на себе печать массовой склонности к профанациям, очень характерной
для нынешнего российского общества. Как и любые призраки, подобные институты неуловимы, а об их существовании можно судить лишь по неким косвенным признакам - главным образом по материализованным продуктам их трансцендентной активности. Ее типовыми проявлениями служат, во-первых, вывеска на стене какого-либо известного научного или образовательного учреждения, в помещении которого «призрак» живет - подобно тому, как привидения жили в средневековых замках, во-вторых, личность, которая позиционирует себя в качестве директора такого института, выступая, в основном в СМИ, от его имени. Другие проявления активности «институтов-призраков» окружающему их научному сообществу, как правило, неизвестны, хотя акты спиритизма, осуществляемые такими органами, как, скажем, налоговая инспекция, иногда позволяют их обнаружить, поскольку в финансовом плане эти «призраки» отнюдь не бесплотны и не безгрешны.
Наука и бизнес
Еще один, помимо системы образования и мира политики, крупный потребитель социогуманитарного знания в современной России - это мир бизнеса, хотя, конечно, такие «миры» разделимы лишь в абстракции - и из-за их взаимовлияния, меру которого трудно переоценить, и из-за то, что многие известные личности являются одновременно и бизнесменами, и политиками. Отметим в данной связи, что «в норме», т. е. в той модели взаимодействия науки и бизнеса, которая характерна для развитых стран, в наиболее тесных контактах с ним состоит не со-циогуманитарная, а естественная и главным образом техническая наука. В поле этого взаимодействия сходятся две основные силы - «выталкивание»
нового научного знания на рынок (push) и «подтягивание» его создания спросом (pull), а главным связующим звеном между его участниками служит наукоемкое производство. Оно стимулирует развитие прикладной науки, та, в свою очередь, - фундаментальной, и именно эта связка обеспечивает как высокую востребованность науки, так и прирост б5-80% национального богатства развитых странах за счет НТП.
Именно на данную схему ориентированы как на идеал государственные программы развития российской науки, которые в общем страдают тем же недостатком, что и программа строительства коммунизма, - «сдвигом идеала на реальность». В современной России новое естественнонаучное и техническое знание не востребованы, а состояние производственной базы таково, что мечты о его коммерциализация выглядят как «технологическая утопия», как миф о светлом технологическом будущем России, пришедший на смену мифу о коммунизме. Привычной иллюстрацией этой утопии служит идея «национального российского автомобиля», который мы уже не один десяток лет безуспешно создаем под мат разгневанных потребителей того, что из этого получается.
И здесь возникает сколь парадоксальная на фоне мировых стандартов, столь и симптоматичная для современной России ситуация, весьма далекая от той, которая стояла бы за часто и с горечью произносимой нашими учеными фразой: «наука в современной России никому не нужна и не востребована». В действительности современный российский бизнес предъявляет науке вполне отчетливый и хорошо обеспеченный финансами социальный заказ, но, вопреки практике других стран, этот заказ обращен не столько к естественной и к технической, сколько к социогума-нитарной науке.
В общем-то, понять эту сколь парадоксальную, столь и закономерную ситуацию не составляет труда. Как известно, наиболее доходными видами бизнеса у нас являются не наукоемкое производство (исключение - производство лекарственных препаратов, не требующих больших вложений капитала и при этом продаваемых по непомерно завышенным ценам), а первичная переработка сырья, торговля и финансовые операции. Соответственно, от науки требуются не стимуляция наукоемкого производства и его снабжение новыми технологиями, а прежде всего создание «оптимальных», т. е. наиболее выгодных для продавца, условий его взаимодействия с покупателем, оптимизация внутренних механизмов деятельности коммерческих структур, а также - и это уже идеологический заказ - оправдание подобного характера современного российского бизнеса и преподнесение его нашему обществу в качестве «неизбежного и единственно возможного»2.
Нет нужды доказывать, что все три задачи относятся к ведомству социогу-манитарной науки. А тремя основными точками ее взаимодействия с современным российским бизнесом служат: во-первых, маркетинговые исследования - изучение спроса, обследование различных групп потребителей, подведение научной базы под рекламу, торговлю и прочие виды коммерческих услуг, во-вторых, оптимизация кадровой политики и деятельности коммерческих фирм посредством профотбора, организационного консультирования, различных видов тренинга и т. п., в-треть-
2 Отсюда - мифы о непременно «грязном» первоначальном капитале, о неизбежной «аморальности» любого бизнеса и т. п., столь настойчиво внедряемые в массовое сознание идеологами наших реформ и пропитанные личными интересами определенных слоев, кланов и конкретных лиц.
их, хотя и в меньшей степени, изучение (а иногда и оправдание) современного российского бизнеса как нового для нас явления.
Войны экспертов
Можно проследить значительные различия не только в относительной востребованности социогумантарных и естественных наук, но и в тех способах, которыми она проявляют себя на практике, в распределении основных точек взаимодействия с ней и, соответственно, в выдвижении на первый план тех или иных прикладных функций науки. Главную прикладную функцию естественной науки можно назвать «технологической» [13]. Она состоит в построении знания, на основе которого создаются новые технологии, внедряемые в производство, позволяющие выпускать новые товары, постоянно обновлять наш быт и т. п. Социогума-нитарная наука тоже выполняет данную - «технологическую» - функцию, что выражается в создании ее представителями политических и прочих социальных технологий, а также других видов применимых на практике стандартных процедур. (Всевозможные ноу-хау, широко практикуемые социогуманитариями, тоже можно отнести к технологиям, но к индивидуализированным, построенным на основе не объективированного, а «личностного» знания). И все же основная функция, выполняемая социогуманитариями в современном обществе, - не «технологическая», а «экспертная».
Ш. де Голль некогда сказал сакраментальную фразу: «Политику нет нужды обладать умом Спинозы. Его «ум» - это его консультанты и аналитики». То же самое в принципе можно сказать об управленцах, бизнесменах и др. В тех случаях, когда им нужно принять сложное и ответственное реше-
ние, а такое случается очень часто, они, как правило, обращаются к советникам, консультантам, аналитикам, т. е. к экспертам, причем наиболее солидные корпорации и политические объединения предпочитают иметь их в своем штате и опираться на советы «своих» экспертов, что порождает такой характерный для нашего времени феномен, как «клики советников». Давно подмечено, что сейчас ни одно серьезное решение не принимается без участия экспертов, а в современном обществе сложился настоящий «культ экспертов» [14].
Общеизвестно и то, что в качестве экспертов обычно привлекаются люди, которые обладают самым современным научным знанием и способны дать компетентный совет «от имени науки». Например, отечественные СМИ в роли комментаторов «сражений политических бульдогов» или каких-либо других событий, как правило, приглашают людей, имеющих ученые степени. Но и тогда, когда ученые-эксперты не попадают в очень престижную ныне когорту «видимых интеллектуалов» [15], их роль трудно переоценить.
Хотя экспертная функция социогу-манитарной науки наиболее зримо появляется в тех ситуациях, когда решаются или обсуждаются важные общегосударственные вопросы, например, переносить сибирские реки в Среднюю Азию или не переносить, она не менее важна и в тех «малых делах», из которых складывается жизнь современного общества. Экономисты, политологи, психологи, социологи и др. не только и не столько дают советы по поводу государственного устройства, сколько активно участвуют - в качестве экспертов - во всевозможных «малых делах». Незаметность этих «малых дел» несколько камуфлирует востребованность социогуманитарной науки в ее экспертной функции, которая в дей-
ствительности служит одним из главных способов использования ученых в современном мире.
Симптоматично, что в недавно вышедшей книге Т. Заславской утверждается: «Естественной функцией ученых-обществоведов является научное консультирование тех, кто облечен правом так или иначе экспериментировать над обществом» [16].
На рынке экспертных услуг существует острая конкуренция. И здесь тоже сказались веяния времени. Если раньше конкуренция в нашей социогу-манитарной науке велась в основном между научными школами (которые Т. Кун назвал «боевыми единицами» до-парадигмальной науки) и парадигмами, а ее предметом и, соответственно, яблоком раздора служил «единственно правильный» способ развития соответствующей науки, то теперь в ней в основном узаконен парадигмальный плюрализм, а конкуренция ведется главным образом за расширение ареалов экспертной деятельности, а значит, и соответствующие источники финансирования.
Приведенный выше пример оттеснения от влияния на власть институтов РАН «независимыми» экспертными центрами служит ее иллюстрацией. Но это, если воспользоваться дарвиновской терминологией, - «борьба видов», в данном случае - ведомственных видов науки, в то время как конкуренция на рынке экспертных услуг чаще напоминает гоббсовскую «войну всех против всех», не исключающую, впрочем, создания коалиций. А наиболее типовые стратегии ведения боевых действий в «войне экспертов» выразимы формулами: «он - не эксперт (ибо он - ангажированный, недостаточно образованный, неопытный и т. п.), а я - эксперт (ибо обладаю прямо противоположными качествами)» либо - «он, конечно, эксперт, но я как эксперт лучше».
«Войны экспертов» стали неизбеж-
ным следствием расчлененности экспертного сообщества на «клики экспертов», постоянной борьбы претендующих на этот статус за потенциальных клиентов и наиболее высокие места в экспертной иерархии, и других подобных факторов. Подобно тому, как, например, за политиками и политическим кланами всегда стоят их эксперты, за теми или иными «компетентными», т. е. выработанными с участием экспертов, вариантами решения социальноэкономических и политических проблем всегда угадывается противостояние экспертных группировок. А противостояние политиков и выдвигаемых ими идей - это надводная часть менее зримой «войны экспертов».
Хотя эти «войны» носят довольно беспорядочный характер и выглядят как множество локальных конфликтов между экспертами в «горячих точках» их деятельности, примерно совпадающих с основными фокусами общественных интересов, иногда они структурируются достаточно очерченной линией фронта, а «клики экспертов» объединяются в противоборствующие армии. Так, уже дважды упомянутое оттеснение нашей официальной, прежде всего академической, науки от влияния на власть было окрещено «революцией кандидатов», состоявшей в том, что кандидаты наук, возглавляющие «независимые» исследовательские центры, оттеснили академиков.
Когда наше правительство возглавил академик Е. Примаков, началась революция, точнее, контрреволюция, академиков, которой не суждено было завершиться из-за быстрой кончины соответствующего правительства. Нынешняя же власть, которую принято считать центристской, в данном вопросе тоже придерживается центристской ориентации, опираясь на экспертов, как правило, не принадлежащих к академическому бомонду, однако, в отли-
чие от руководителей «независимых» исследовательских центров, имеющих докторские ученые степени и достаточно высокий статус в официальной науке.
Несколько иначе настроены наши СМИ, особенно ведущие телевизионных программ, которые в качестве экспертов продолжают приглашать кандидатов наук, приобретших известность не столько в науке, сколько в политике, или/и возглавляющих «независимые» аналитические центры. Причем круг этих людей, в пределах которого происходят лишь самые минимальные вариации, настолько узок, что просто диву даешься ограниченности представлений тележурналистов о нашем научном и, соответственно, экспертном сообществе.
Какие бы проблемы ни обсуждались
- перспективы доллара, переход к контрактной армии, обязательное автострахование или аборты, - в качестве экспертов, как правило, фигурируют одни и те же до боли знакомые лица -благодаря удачному сочетанию известности, вовлеченности в политику и наличию ученых степеней (кандидатских), прочно завоевавшими статус универсальных экспертов, т. е. экспертов по всем вопросам. За из спинами обычно вырисовываются привычные силуэты экспертов «второго ранга» -Г. Сатарова, М. Урнова и др. Эта компания в почти неизменном виде кочует из одной телепередачи в другую, и лишь в тех случаях, когда обсуждаются совсем уж специальные темы - такие, как структура марсианского грунта, в качестве экспертов можно увидеть других людей.
Вообще надо отметить, что сейчас СМИ - это одновременно и мощнейший катализатор развития тех или иных видов науки, а также пара-науки и т. п., и зеркало, в котором отражается ее общее состояние и воспроизводится
отношение общества к ней. Общеизвестно, что одним из главных индикаторов интереса общества к различным научным дисциплинам служит время, уделяемое им СМИ. В этом плане отечественные СМИ довольно-таки уникальны. Подсчитано, что, скажем, в Великобритании и в США по данному параметру явно лидируют медицина и биология (включая биоэтику), затем следуют науки о поведении, космонавтика, инженерия, экология, а экономика и политические науки занимают очень скромные позиции. По мнению В. Филатова, «такое распределение интересов более естественно для нормальных людей, озабоченных не экономическим выживанием, а качеством жизни и оздоровлением окружающей среды» [15, с.96].
К этому можно добавить, что политика и, соответственно, политические науки типового представителя западного общества мало интересуют, а интерес к ним несколько оживляется лишь во время выборов высшей государственной власти, да и то, если им сопутствует какой-либо скандал. У нас же на общественной трибуне тон задают экономисты и политологи, а, скажем, физика по телевидению можно увидеть очень редко, и в основном тогда, когда ему присуждается Нобелевская премия, получив которую, он снова выпадает из фокуса внимания СМИ, если, конечно, не приобщается к политике.
Естественно, подобная асимметрия интересов СМИ, одновременно и формирующая, и выражающая асимметрию социального заказа науке в нашем обществе, не могла не породить тенденцию к соответствующему изменению пропорций нашего научного организма и не внести корректировок в общую траекторию его развития. Как было отмечено выше, он прирастает в основном экономистами и политологами, некоторые его части, представлен-
ные некогда очень популярными естественными науками, проявляют тенденцию к истощению или вообще к атрофированию, а общее направление развития отечественной науки можно охарактеризовать как переключение с «космической» на «политическую» траекторию развития. Справедливости ради следует отметить, что политизация современной российской науки очень органично вписывается в ее историю. «Ученые никогда не пользовались у нас особенным уважением и популярностью, и если они были политическими индиференталистами, то сама наука их считалась не настоящей», -писал Н. Бердяев, назвавший эту нашу особенность «славянской» крайностью [17, с. 33]. М.Г. Ярошевский продемонстрировал, что даже выдающиеся российские естествоиспытатели, такие, как И. М. Павлов и И. М. Сеченов, свои естественнонаучные идеи тоже стремились вписать в определенный социально-политический контекст, подчинив их политическим целям [18].
Коммерциализация и когнитивная либерализация
Активная коммерциализация нашей социогуманитарной науки совпадала с либерализацией ее когнитивного контекста, что заставляет вспомнить тесную связь идейно-политической либерализации с распространением рыночных отношений и в истории человечества. Постмодернистская методология уверенными шагами шествует по социогу-манитарным дисциплинам, принося с собой легализацию плюрализма парадигм и концепций, освобождение от сколь-либо строгих правил и традиций и т. п. [19]. Здесь, конечно, можно усмотреть простое совпадение параллельно разворачивающихся процессов: с одной стороны, распространения постмодернизма в современной, постнеклас-
сической, в терминах В. С. Степина, науке, с другой - развития рыночных отношений в нашем обществе, в сеть которых вплелась и отечественная наука. Но можно разглядеть и взаимосвязь этих процессов - с одной стороны, создание лучших условий для коммерциализации научного знания в условиях постмодернистской методологии, с другой - облегчение распространения этой методологии (снимающей ригористичные методологические каноны) в условиях снятия запретов в окружающем науку социально-экономическом и политическом пространстве.
Пример можно взять из области психологии (как научной дисциплины). Основная часть психологической практики строится на в той или иной мере модифицированных принципах фрейдизма, а также на тесно связанных с ними принципах гуманистической психологии. Вместе с тем официальной методологией нашей психологической науки долгие годы был позитивизм, обросший марксисткой фразеологией. И если бы в сфере психологических исследований и в системе подготовки психологов не произошла легализация методологического плюрализма, то возможности практического применения полученного ими образования были бы сведены к минимуму. И, наоборот, плюрализм психологической практики, развивающейся по принципу «пусть расцветают все цветы», не мог не отразиться на стандартах академической психологии, которая в качестве одного из своих основных методологических ориентиров выдвинула принцип взаимной толерантности научных школ и концепций.
Вообще, коммерциализация социо-гуманитарной науки создает в ней весьма специфический спрос на академическое знание, т. е. на знание, выработанное той частью соответствующих научных дисциплин, которое принято
называть фундаментальной наукой. Пожалуй, наиболее показательна в этом плане специфика спроса на научные теории. С одной стороны, они представляют собой вид научного знания, наиболее удаленный от практики, связанный с нею длинной цепочкой дедуктивных выведений и операционали-заций. С другой стороны, такие теории, как фрейдизм, не просто оказались очень востребованными на практике, но и породили эту практику, да и вообще, по общему признанию, сформировали что-то вроде «прикладной религии» современного общества.
Кроме того, интенсивное развитие психологической, социологической, политологической и т. п. практики, ее проникновение во многие области социальной жизни, не охваченные научными теориями, породило потребность в нового типа теориях, которые позволили бы упорядочить и саму эту практику и соответствующие области социальных феноменов. Однако данная потребность оформилась в основном как спрос на теории «среднего ранга», выполняющие функции упорядочения и систематизации соответствующего локуса реальности и не претендующие на большее. (По какой-то мало понятной причине большинство подобных теорий выглядят как «триады», выделяющие в классифицируемой реальности какие-либо три аспекта). Что же касается т. н. «больших» теорий, то они, за редким исключением (того же фрейдизма и др.), в этой ситуации остались не у дел, о чем можно судить по тематике докладов на научных конференциях, где такие теории вспоминают очень редко.
Подобная конъюнктура порождает весьма своеобразную систему отношений между отечественной социогума-нитарной наукой, зарубежной наукой и нашей социальной практикой. У отечественных социогуманитариев, вынуж-
денных подрабатывать и поглощенных коммерциализацией научного знания, остается мало времени на его производство, и основная часть научных исследований, особенно наиболее трудоемких - эмпирических, - выполняется их студентами и аспирантами. «Большие» теории и другие виды обобщений глобального уровня тоже мало востребованы и обсуждаются лишь в узких кругах «методологов», сохранивших пристрастие к этому виду интеллектуальной деятельности. Практика же, хотя иногда и взывает к творческим обобщениям, все же в основном требует применения стандартных, хотя и адаптированных к той или иной специфической ситуации, методов и подходов.
В результате отечественная социо-гуманитарная наука постепенно превращается в механизм трансляции знания (а также гипотез, интерпретаций, заблуждений и т. д.), созданного зарубежной наукой, в нашу социальную практику, а ее главная задача все чаще формулируется как необходимость «внедрить западные рецепты на родную почву» [20].
В условиях глобализации современного мира, а значит, и современной науки - с одной стороны, оскудения руки кормящего отечественную науку (которым традиционно было государство), утраты ею претензий на «самобытность», выполнение специфических идеологических заказов и т. п. - с другой, подобная метаморфоза ее функций не должна особенно огорчать. Это ни в коей мере не лишает наших социогуманитариев статуса ученых, ведь, например, в Толковом словаре русского языка ученый определяется как «выученный, наученный чему-нибудь», т. е. обладающий неким знанием, но вовсе не обязательно его производящий.
Выполнение посреднической функции - в передаче знания - оставляет изрядный простор для творчества, ибо
знание, произведенное за рубежом, всегда нуждается в «адаптации» к нашему вечно специфическому контексту, да и сама невозможность прямой проекции этого знания на «загадочную русскую душу» и ее не менее загадочные внешние проявления служат предметом творческих объяснений и обобщений. К тому же абсолютно стандартных социогуманитарных техник и строго объективированных видов со-циогуманитарного знания вообще не существует. Это знание всегда в значительной мере субъективировано, дополнено «личностным знанием», а стандартные техники всегда обрастают уникальным личным опытом и применяются в виде индивидуализированных ноу-хау. Так что наши социогуманитарии как «интеллектуальные посредники» тоже играют очень важную и вполне творческую роль, однако свое традиционное предназначение в качестве производителей нового знания они начинают утрачивать.
И это - возможно, главный результат «адаптации» отечественной соци-огуманитарной науки к тому социальному контексту, который сложился в современной России.
Литература
1. Юревич А. В. Неравное равенство: рас-
слоение российского научного сообщества // Науковедение. - 2002. - № 3.
2. Юревич А. В. Новые русские ученые //
Независимая газета, 24.12.2003, с. 12.
3. Юревич А. В. Высоколобый пауперизм // Независимая газета, 28.01.2004, с. 12.
4. Белов Е. В., Плотникова С. Г. Социаль-
но-гуманитарное образование в России: материалы социологического исследования // Преподавание социально-гуманитарных дисциплин в вузах России: состояние, проблемы, перспективы. - М., 2001.
5. Семенов Е. В. Гранты в российской на-
уке: достоинства, недостатки, перспективы // Науковедение - 2002. - № 4.
6. Кемеров В. Е. Взаимодействие социаль-
но-гуманитарных дисциплин // Преподавание социально-гуманитарных дисциплин в вузах России: состояние, проблемы, перспективы. - М., 2001.
7. Дежина И. Г. Наука в российских вузах:
что делается сегодня для ее поддержания и развития ?// Науковедение. -1999. - № 4.
8. Шиянова И. А. Фундаментальное и при-
кладное знание в преподавании социально-гуманитарных дисциплин // Преподавание социально-гуманитарных дисциплин в вузах России: состояние, проблемы, перспективы. - М., 2001.
9. Юревич А. В., Цапенко И. П. Наука и
политика // Природа. - 2003. - № 5.
10. Юревич А. В. Новая траектория развития российской науки: из космоса в политику // Науковедение. - 1999. - № 4.
11. Дневник Общего собрания РАН // Вестник РАН. - 1997. - № 3.
12. Цепляев В., Пивоварова Л. В коридо-
рах власти пахнет анализами // АиФ, август 2002, № 33 (1138).
13. Юревич А. В. Стратегии возрождения российской науки // Высшее образование сегодня. - 2003. - № 11.
14. Макарычев А. С. Ученые и политическая власть // Полис. - 1997. - № 3.
15. Филатов В. П. Ученые «на виду»: новое явление в российском обществе // Общественные науки и современность. -1993. - № 4.
16. Заславская Т. И. Социетальная трансформация российского общества. - М., 2002.
17. Бердяев Н. А. Философская истина и интеллигентская правда // Вехи. Интеллигенция в России. - М., 1991.
18. Ярошевский М. Г. Наука о поведении: русский путь. - М., 1996.
19. Юревич А. В. Методологический либерализм в психологии // Вопросы психологии. - 2001. - N 5.
20. Кравченко А. И. Социология менеджмента. - М., 1999.
В. ГУБИН, профессор Российский государственный гуманитарный университет
В наше время знание считается основным капиталом, за ним идут в университет, на курсы менеджеров и бухгалтеров, по ним оценивают человека: знание — сила. Основная установка европейской ментальности последних нескольких веков — погоня за знаниями и основывающимися на них техниками и технологиями. Прогресс в этом плане огромен: человечество знает все или почти все об окружающем мире -от строения атомы до структуры Метагалактики, от механизма живой клетки до механизма функционирования человеческого мозга. Все неизвестное лежит в горизонте известного, является в принципе познаваемым, знакомым.
Знание и понимание в гуманитарном образовании
В настоящее время изменяется к тому же сама природа знания. Знание считается таковым лишь после его перевода в некие количества информации, все непереводимое отбрасывается. Старый принцип, по которому получение знания неотделимо от формирования разума и даже самой личности, устаревает и выходит из употребления. Знание производится и будет производиться для того, чтобы быть проданным, чтобы обрести стоимость в новом продукте и, в обоих случаях, чтобы быть обмененным. Оно перестает быть самоценным и теряет свою «потребительскую стоимость» [1].
В науке ХХ века появилось удиви-
