CC BY
129
33. Русско-дагестанские отношения XVII — первой четверти XVIII вв.: Документы и материалы / сост. Р. Г. Маршаев. — Махачкала : Дагкнигоиздат, 1958. — 336 с.
34. ЦГА РД. Ф. 379. Кизлярский комендант. Оп. 1. Д. 203, 681, 1196, 712.
35. Гашимов, Ч. М. Из истории взаимоотношений народов Дагестана с народами Северного Кавказа во второй половине ХШ — ХШИ вв. : дис. ... канд. ист. наук / Ч. М. Гашимов. — Махачкала, 1969. —249 с.
36. Кушева, Е. Н. Русско-дагестанские отношения в XVI — XVII вв. / Е. Н. Кушева. — Махачкала : Изд-во ДагФАН СССР, 1954. - 26 с.
37. Семёнов, Н. Туземцы Северо-Восточного Кавказа /
Н. Семёнов. — СПб. : Тип. А. Хомского, 1895. — 487с.
38. Ахвердов, А. И. Описание Дагестана. 1804 г. / А. И. Ах-ведов // ИГЭД. — М. : Изд-во вост. лит-ры, 1958. — С. 213 — 229.
АБДУСАЛАМОВ Магомед-Паша Балашович, кандидат исторических наук, доцент кафедры гуманитарных дисциплин.
Адрес для переписки: e-mail: vikingpasha@mail.ru
Статья поступила в редакцию 29.03.2012 г.
© М-П. Б. Абдусаламов
удк 930 (571.13) О. В. ГЕФНЕР
Омский государственный аграрный университет им. П. А. Столыпина
СОЦИАЛЬНЫЙ СТАТУС ОФИЦЕРСТВА РУССКОЙ АРМИИ В КОНЦЕ Х1Х-НАЧАЛЕ XX вв.: ЛОКАЛЬНЫЙ ПОДХОД_______________________________________
В статье анализируется общественное положение офицерства русской армии, взаимоотношение военных и гражданского социума в провинциальном городском культурном пространстве в конце Х1Х—начале XX века через призму локального подхода.
Ключевые слова: армия, общество, культура, провинция.
В настоящее время, в условиях усложнения социальной стратификации модернизирующегося общества, все большую актуальность для исследователей приобретают проблемы взаимоотношения различных социальных групп, межкультурного диалога.
Одной из малоизученных и спорных вопросов в исторической науке является проблема общественного статуса военных, отношения и взаимодействия армии и гражданского социума во второй половине Х1Х — начале XX века. В современных исследованиях по истории русской армии признается привилегированное положение, высокий социальный статус офицерства. Но при этом устойчивой является точка зрения о существовании определенной конфронтации между офицерством и гражданским населением, о замкнутости, кастовости военных, приводившей к их обособленному существованию в обществе, слабому участию в социальной и культурной жизни. Так, видный ученый, авторитетный специалист в истории русской армии П. А. Зайонч-ковский в одном из исследований начала 1980-х годов отмечал: «Непопулярность офицерства в обществе находила свое выражение в определенной его отчужденности от других общественных категорий и, в первую очередь, интеллигенции... Офицерство представляло собой по существу замкнутую касту» [1]. Подобные оценки взаимоотношения военных и общества сохранились и в работах 1990-х
— 2000-х годов. Историк русского офицерского корпуса С. В. Волков писал, что в последней трети
XIX века происходил рост «отчуждения между офицерством и гражданской публикой образованного круга», а «офицерство становилось относительно более замкнутым как профессиональная группа» [2]. Исследователь менталитета русской военной элиты Е. Ю. Сергеев указывал на кастовость офицерства, «негативно-презрительное отношение «отцов-ко-мандиров» к миру за пределами части или корабля» и ответное отношение «непонимания и плохо скрываемого презрения» к военным со стороны гражданского населения [3].
В своих оценках общественного положения офицерства исследователи опирались на анализ той полемики, которая шла между представителями гражданской и военной интеллектуальной элиты России в периодической печати, художественной литературе в начале XX века. Действительно, в российской прессе в этот период развернулась активная кампания против армии, со страниц печати звучали резко негативные, даже злобные, высказывания в отношении офицерства, обвинения в кастовости. Показательна в этом отношении статья П. Пильско-го «Армия и общество», опубликованная в 1906 году в журнале «Мир божий», которая иллюстрирует транслируемый либеральной и демократической общественностью образ офицерства: «Каста живет своей особенной жизнью маленького грязного насеста, куда не допускают никого со стороны, ревниво оберегая ходы и выходы, крепко замкнувшись на ключ исключительности и вражды, свято храня и
ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №3 (109) 2012 ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ
ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №3 (109) 2012
скрывая тайны, свои обряды, весь этот фальшивый культ, и эту тьму, невежество, разврат и ужас... Презрение к шпаку, высокомерное отношение ко всему, что не в форме, отверженность от знанья и труда, выдуманных штатскими, и эти буйства и неистовства, открытый публичный цинизм, общее безделье, отчужденность от жизни, неверие в ее силу и обновление, в ее радость, в ее борьбу и ее волны, счастье и будущее, — все это из недр армии, из сердца касты, из бездонных военных глубин...» [4].
В свою очередь офицерство не позиционировало себя как касту. Наоборот, в педагогических, публицистических работах военных неоднократно подчеркивались единение армии и общества, высокая социальная ответственность и культурная миссии офицерства в обществе. Так, в 1874 году в работе «Армейские заметки» генерал М. И. Драгомиров писал о социальной значимости офицерства в современном обществе: «С общеобязательной воинской повинностью офицер не воинский чин только, но и общественный деятель; армия — не вооруженная сила только, но и школа воспитания народа, приготовления его к жизни общественной» [5]. В 1875 году в одной из статей в журнале «Военный сборник» штабс-капитан Э. Ф. Свидзинский подчеркивал: «Военное сословие не имеет ничего враждебного гражданскому обществу, и корпоративная связь военнослужащих не должна выражаться в пренебрежении к прочим сословиям. Напротив, офицер должен оказывать уважение всякому званию и вести себя с одинаковым достоинством со всеми классами общества» [6]. В 1914 г. видный военный педагог полковник М. С. Галкин в работе «К познанию армии» писал: «Армия и общество не два различных мира, не два верования. Армия все ближе и ближе подходит к народу, офицер постепенно близится к типу воина-гражданина. Разница в культуре, в образовании и воспитании офицера и гражданина былых времен существовала и была резко выражена, то за последние 40 — 50 лет, кто же станет отрицать, этого уже нет» [7]. В официальной военной газете «Русский инвалид» проводились те же установки. В одном из номеров издания в 1914 году в статье с названием говорящим само за себя — «Единение силы и культуры» — подчеркивалось: «Армия должна быть организована из детей Родины, составлять плоть и кость своего народа — интересы народа и интересы армии должны быть синонимами. Армии нет надобности выделяться в особую замкнутую касту, такое самовольное выделение антинародно» [8].
Попытаемся разобраться, кто же был прав в этой полемике: насколько справедливыми были обвинения со стороны либеральной общественности в адрес армии. Стояли ли за этим социальные и культурные противоречия армии и общества или же оппозиционно настроенная интеллигенция использовала дискредитацию армии в общественном сознании как одно из средств политической борьбы с властью и подтачивания существующего строя?
В XVШ — XIX веках профессия офицера была одной из самых престижных и уважаемых. С одной стороны, высокий статус офицерства обеспечивался государственной поддержкой, поскольку армия всегда была не только защитницей Отечества от внешних врагов, но и опорой власти, любимым детищем императора. Привилегированное положение офицеров было закреплено законодательно, еще в петровской «Табели о рангах», согласно которой статус военных чинов был выше соответствующих гражданских и придворных, а военная служ-
ба открывала более быстрый путь к дворянству. Престижность военной службы подкреплялась и традиционной близостью к армии императорской фамилии: все члены царской фамилии семьи служили офицерами в различных полках, были их шефами, участвовали в парадах и маневрах. В XVШ — первой половине XIX века делом чести и престижа для дворянства был выбор именно военной карьеры, и основная масса дворян служила офицерами, не прослужить в армии хотя бы некоторое время считалось для дворянина неприличным.
С другой стороны, уважение общества к профессии офицера было связано и с культурной традицией, восходящей своими корнями к эпохе средневековой Руси, когда носить оружие и быть воином, защитником своей родной земли считалось благородным занятием. Так, анализ русского фольклора — народных песен, пословиц позволяет очертить тот образ воина, который сложился в народном сознании. Это «офицерик молодой», «добрый молодец», «удалой молодец, солдатский сын», «казачень-ко-молодой», «полковничек». У него буйная голова, белая грудь, белые руки, резвые ноги, ясные очи, русы кудри. Подобные эпитеты, используемые при характеристике военного человека, свидетельствуют о благожелательном, ласковом, сочувственном отношении народа к своим защитникам, к их нелегкому ратному труду [9].
Во второй половине Х1Х — начале XX века сложившаяся в России социокультурная ситуация объективно приводила к снижению реального статуса офицерства в обществе. На положении офицерства сказывалось снижение социального статуса дворянства в целом, которое в ходе реформ 1860-х— 1870-х годов теряло свою экономическую независимость и служебные привилегии. В условиях модернизации и бурного социально-экономического и культурного развития в России появилось гораздо больше возможностей для молодых людей дворянского происхождения выбрать и сделать карьеру на гражданском поприще, добиться высокого материального благосостояния, которого не сулила военная служба, поэтому служба в армии становиться менее привлекательной для молодежи. Отрицательно сказывалось на авторитете офицерства и неудачи армии в войне с Японией, участие в подавлении революционных выступлений в ходе Первой русской революции.
Однако, несмотря на объективное снижение реального статуса офицера в российском обществе почет и уважение к военной профессии оставались все-таки достаточно существенными, а офицерство являлось социальной и культурной элитой общества. Привел ли высокий статус, поддержка власти офицерства к оформлению его в касту, в чем неоднократно обвиняли военных представители либеральной и демократической общественности?
Важным методологическим аспектом анализа взаимоотношений армии и общества может стать обращение к локальному подходу, в данном случае — учету факторов столичности и провинциальности, рассмотрение социального статуса офицерства в контексте особенностей социокультурной среды столицы и провинциальных городов. Однако современные исследователи, занимающиеся историей армии, практически не прибегают к этому подходу. Они выстраивают свои работы либо на общероссийском, либо на столичном материале, но распространяют полученные выводы на армию в целом, не учитывают региональную и локальную
специфику места, где протекала служба военных. Положения о кастовости, замкнутости офицерства, слабой вовлеченности его в общественную жизнь базируются в основном на анализе столичного материала. Мы же обратимся к характеристике социального статуса офицерства провинции на примере городов Западной Сибири и рассмотрим, как особенности провинциальной социокультурной среды влияли на взаимоотношения здесь офицерства и общества.
Одной из существенных тенденций второй половины Х1Х — начала XX века была демократизация офицерского корпуса, как отражение в целом общей тенденции эпохи, когда, по выражению русского философа В. В. Розанова, «...даже самые аристократические профессии, аристократические учреждения становятся демократичны» [10]. Введение всеобщей воинской повинности, открытие с 1864 года юнкерских училищ, дававших армии в основном недворянский контингент привело к тому, что с середины XIX века офицерство все более пополнялось выходцами из непривилегированных сословий (крестьянства, мещанства, купечества, духовенства, почетных граждан), процент выходцев из потомственных дворян стремительно падал. Так, среди офицеров «военной столицы» Западной Сибири Омска в 1897 году насчитывалось 27,3% лиц недворянского происхождения (что приблизительно соответствует данным по всему русскому офицерскому корпусу). Доля выходцев из непривилегированных сословий была еще выше среди офицеров, уроженцев Сибири — около 35%. (Для сравнения, по всему русскому офицерскому корпусу среди офицеров воинских частей в 1895 г. удельный вес офицеров недворянского происхождения составлял 26,4%). Среди учащихся Сибирского кадетского корпуса, воспитанники которого в значительной степени пополняли войска региона, насчитывалось в 1870-х -1900-х годах около 90% лиц дворянского происхождения (что соответствует общероссийским данным), однако потомственных дворян было среди них всего около 11% (в то время как по всем кадетским корпусам — более 60% ).
При этом, сословное происхождение не являлось препятствием к достижению высших командных должностей и чинов. Например, начальники Омского военно-топографического отдела были выходцами: генерал-майор Н. Д. Павлов — из крестьянской семьи, генерал-лейтенант Ю. А. Шмидт — из купеческой, генерал-майор С. Т. Мирошниченко — из солдатских детей, старший адъютант штаба Омского военного округа полковник К. С. Устюгов — также из солдатских детей. Наоборот, армия была реальным каналом социальной мобильности: военная служба давала возможность людям из самых низов общества благодаря образованию и личным качествам подняться высоко вверх по социальной лестнице. Такое представление об армии было зафиксировано и в народном сознании. Так, в частушках начала
XX века от имени новобранца пелось:
Во солдатах люди служат,
Да и мы не пропадем:
Через два года на третий В офицеры попадем.
Или:
Не тужите, девки, бабы,
Я нигде не пропаду:
Я читать, писать умею —
В офицеры попаду [11]
Таким образом, доступ в офицерскую среду был возможен для представителей всех сословий и по сути офицерский корпус по своему социальному составу был разночинным.
В столице обычно квартировали гвардейские полки, в них служили почти сплошь родовые аристократы. Военная служба в престижном полку зачастую для них была лишь способом дополнительного повышения своего социального статуса, а не призванием или добыванием средств к существованию. Они мало бывали на службе, проводя время в модных салонах, на балах. Для них, действительно, зачастую характерным было презрительное и высокомерное отношение не только к гражданской публике, но даже и к военнослужащим других, менее престижных воинских подразделений.
В сибирской провинции же не было гвардейских полков, самым распространенным видом войск была пехота. Социальный состав военнослужащих был более демократичным, чем в столицах. Лидер областничества Г. Н. Потанин в своих воспоминаниях так сравнивал две категории офицеров, служивших в Омске — местных уроженцев и приезжих «армейцев»: «Сибиряки были скромнее, более дисциплинированы; кроме Сибири они ничего не видели. Получивши жалованье, офицеры отдавали его целиком родителям. Развлечения были незатейливые. Армейцы ходили щеголеватей, в крахмальных сорочках, на руках накрахмаленные манжеты. Армеец представлялся более бывалым человеком, он исходил с полком всю Россию, видел большие города, театры. У сибиряков этого лоска не было, но они вызывали к себе симпатию своим интересам к литературе и науке.» [12]. Таким образом, для сибиряков была характерна большая связь со своими семьями, тем окружением, в котором протекала их служба, открытость, высокий уровень культуры, которые и вызывали определенную симпатию со стороны гражданского населения.
Особенностями провинциальной городской социокультурной среды, по сравнению со столичной, была большая открытость и простота нравов, меньшая политизированность и иерархичность местного общества. Так, преподаватель Сибирского кадетского корпуса П. А. Золотов писал об омском обществе первой половины XIX века: «Описывая внутренний быт нашего города, я должен сказать, что раньше общество его жило хотя нероскошно, но дружно и не знало деления на кружки. Не было здесь заметно ни особой светской утонченности и щепетильной экипировки. Их заменяло патриархальное радушие» [13]. Узость круга светского общества в провинции объективно приводило к общению, сближению всех образованных людей, независимо от сословной и профессиональной принадлежности. Так, генерал А. А. Игнатьев вспоминал о детских годах в доме отца — генерал-губернатора Восточной Сибири А. П. Игнатьева в Иркутске: «Впрочем в Иркутске очень мало интересовались происхождением, и в доме родителей весело танцевали и евреи Кальмееры, и гвардейские адъютанты отца, и богатые золотопромышленники, и интеллигенты
— ссыльно-поселенцы, и скромные офицеры резервного батальона. Такое пестрое общество ни в одном губернском городе Центральной России, а тем более в Петербурге — было немыслимо» [14].
О большей демократичности, открытости провинциального офицерства свидетельствует и то обстоятельство, что в провинции менее жестким, чем в столичных полках, было отношение к бра-
ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №3 (109) 2012 ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ
ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №3 (109) 2012
ку офицеров. Столичные гвардейцы были обязаны жениться исключительно на дворянках. Тот же А. А. Игнатьев вспоминал, что его товарищу по кавалергардскому полку князю Урусову, женившемуся на дочери купца Харитоненко, пришлось покинуть полк. В провинции же офицеры более снисходительно относились к выбору своих сослуживцев спутниц жизни. Нередким явлением здесь были браки офицеров с дочерьми купцов, мещан, интеллигенции. Так, например, служившие в конце XIX века в Омске офицеры были женаты: капитан Л. Я. Симонов
— на дочери купца А. В. Берг, полковник Г. А. Нелидов — на дочери почетного гражданина И. Шевса-нина, ротмистр П. П. Зосимович — на дочери купца Пронина, генерал-майор Н. Е. Вараксин — на дочери классного медицинского фельдшера А. Меймана.
Сама социокультурная среда провинциального города востребовала, актуализировала разнообразную общественную и культурную деятельность офицерства. В провинции, особенно сибирской, во второй половине XIX — начале XX века городская инфраструктура была развита гораздо слабее, чем в столицах, многие направления общественной и культурной жизни только зарождались, в то время как в столицах они имели уже глубокие корни и развитые формы. В этих условиях деятельность военных перерастала чисто утилитарные, армейские рамки и становилась частью общегражданской культуры. Учебные и медицинские заведения, храмы, оркестры, клубы, библиотеки военного ведомства наряду гражданскими участвовали в реализации духовных запросов общества, а в некоторых сферах были вообще вне конкуренции. Так, военные оркестры в условиях слабого развития гражданской музыки в провинции обслуживали большинство городских праздников, народных гуляний. Военные госпиталя при недостаточном уровне развития медицины в провинциальных городах вынуждены были обслуживать и гражданское население. Из-за недостатка соответствующих зданий сцены офицерских собраний часто становились площадкой для различных театральных постановок, литературно-музыкальных вечеров и лекций. Вряд ли подобная ситуация была возможна в столицах, где была достаточно развита гражданская культурная инфраструктура и где деятельность военных в большей степени замыкалась на свои собственные нужды.
В провинции гораздо меньше, чем в столицах, была прослойка интеллигенции, являвшейся главным субъектом духовного производства. В этих условиях военные, будучи людьми высокообразованными и культурными, вынуждены были брать на себя ее функции, причем зачастую в сферах, выходящих за пределы своей профессиональной компетенции. В условиях постоянной нехватки учителей, руководство гражданских учебных заведений нередко приглашало к сотрудничеству офицеров, которые преподавали учащимся гимнастику, черчение, танцы и светские манеры. Медицинским обслуживанием городского населения занимались военные врачи. Офицеры и военные чиновники вместе с гражданской интеллигенцией участвовали в работе культурно-просветительных обществ, занимались, наукой, благотворительностью. Такая деятельность во многом сближала военных с гражданской интеллигенцией, знакомила их с ценностями и образом жизни друг друга, стирала противоречия.
Таким образом, анализ социального облика и статуса офицерства в провинции показывает, что оно не было здесь замкнутой социальной группой,
ведущей обособленное от остального общества существование. По своему составу оно было разночинным, являлось открытой на входе группой, включало в себя представителей практически всех слоев общества, было более демократичным, чем столичное. В условиях провинциальной социокультурной среды, границы отделявшие офицерство от остальных социальных групп общества становились более зыбкими, прозрачными, усиливались связи между ними, создавались предпосылки для взаимодействия, взаимовлияния. В провинции офицерство было органичной частью городского сообщества, активно вовлеченной в общественную и культурную жизнь, принимающей деятельное участие в решении важных социальных проблем. Здесь складывались комплиментарные, благожелательные отношения офицерства и гражданского социума к офицерам в целом. В провинции отсутствовала резкая конфронтация армии и общества, характерная для столиц, где в условиях чрезвычайной политизации социума, оппозиционно настроенная общественность использовала критику армии как средство политической борьбы с властью.
Обращение к изучению статуса офицерства в социокультурной среде провинции позволяет по-новому взглянуть на офицерство русской армии в целом, поставить под сомнение стереотипные представления, сложившиеся в общественном сознании и современной историографии, о кастовости, закрытости этой социальной группы, делает перспективным изучение проблем культурного диалога армии и общества.
Библиографический список
1. Зайончковский, П. А. Русский офицерский корпус накануне Первой мировой войны / П. А. Зайончковский // П. А. Зайончковский (1904- 1983 гг.): Статьи, публикации и воспоминания о нем. — М., 1998. — С. 25.
2. Волков, С. В. Русский офицерский корпус / С. В. Волков. — М., 1993. — С. 294.
3. Сергеев, Е. Ю. «Иная земля, иное небо...». Запад и военная элита России 1900-1914 гг. / Е. Ю. Сергеев — М., 2001. — С. 30.
4. Пильский, П. Армия и общество / П. Пильский // Мир божий. — 1906. — № 7. — С. 207.
5. Драгомиров, М. И. Армейские заметки / М. И. Драгоми-ров // Избранные труды. Вопросы воспитания и обучения войск. — М., 1956. — С. 190.
6. Свидзинский, Э. Ф. Заметки о развитии военных познаний и общих принципов в среде офицеров армии / Э. Ф. Свидзинский // Офицерский корпус русской армии. Опыт самопознания. — М., 2000. — С. 231.
7. Галкин, М. С. К познанию армии / М. С. Галкин // О долге и чести воинской в российской армии. — М., 1990. — С. 206.
8. Русский инвалид. — 1914. — 31 января.
9. Гефнер, О. В. Образ «государевой службы» в русском фольклоре XVIII — начала XX веков / О. В. Гефнер // Катанаев-ские чтения : материалы Седьмой Всерос. науч.-практ. конф., посвящ. 195-летию Омского кадетского корпуса и 160-летию со дня рождения генерал-лейтенанта Георгия Ефремовича Ката-наева ; Омск, 16—17 мая 2008 г. — Омск, 2008. — С. 73 — 80.
10. Розанов, В. В. Демократизация живописи / В. В. Розанов // Религия и культура. — М., 1990. — С. 146.
11. Частушки. — М., 1990. — С. 130, 122.
12. Потанин, Г. Н. Воспоминания / Г. Н. Потанин // Литературное наследство Сибири. — Новосибирск, 1983. — С. 213.
13. Время и город. Омск XVIII — начала XX вв. в описаниях современников. — Омск, 1996. — С. 15.
14. Игнатьев, А. А. Пятьдесят лет в строю В 2 т. Т. 1 / А. А. Иг- софии, старший научный сотрудник Сибирского
натьев. - М., 1989. - С. 3. филиала Российского института культурологии.
Адрес для переписки: e-mail: gefner@rambler.ru
ГЕФНЕР Ольга Викторовна, кандидат историче- Статья поступила в редакцию 27.04.2011 г.
ских наук, доцент (Россия), доцент кафедры фило- © о. В. Гефнер
УДК 947.084.631(57) Q. А. ОЗЕРОВА
Омский государственный педагогический университет
ИЗ ИСТОРИИ ПОЕЗДКИ
И. В. СТАЛИНА В СИБИРЬ (1928 г.)
И ЕЁ ПОСЛЕДСТВИЯ ДЛЯ КРАЯ И СЕВЕРНОГО КАЗАХСТАНА
В статье рассматривается поездка И. В. Сталина в Сибирь (14 января—6 февраля 1928 г.), анализируются причины выбора региона для проведения «чрезвычайщины». Особое внимание уделяется кампании по раскрестьяниванию, начатой и набиравшей обороты с момента приезда И. В. Сталина в Сибирь в отношении зажиточных слоев населения деревни края и Северного Казахстана.
Ключевые слова: «чрезвычайщина», чрезвычайные меры, тройка, хлебозаготовки, конфискация, агитация, обыск, налог.
В октябре 1927 г. при подведении итога сбора зерновых стало ясно, что в стране хлеба недостаточно. В связи с этим Сталин и Политбюро ЦК ВКП(б) решили пополнить государственные запасы за счет округов Сибири и Северного Казахстана, несмотря на то, что урожай 1927 г. по этим регионам оценивался как средний. Планы хлебозаготовок там не выполнялись. Так, на 1 января 1928 г. в Петропавловском округе он был выполнен только на 38,4 проц. [1]. И. В. Сталин и его единомышленники усмотрели в несдаче хлеба государству крестьянами происки кулаков с целью их вредительства Советской власти.
В связи с этим по указанию ЦК ВКП(б) началась кампания по нагнетанию нетерпимости к кулакам в Сибири северных округах Казахстана. В партийных организациях проходили собрания, на которых инструкторы РК ВКП(б) требовали от коммунистов поддержки генеральной линии партии по изъятию хлеба у кулаков. В результате массированной идеологической обработки коммунистов и беспартийных большая часть из них была готова поддержать чрезвычайные меры.
Началом чрезвычайных мер в Западной Сибири, куда входили территории современных Омской, Новосибирской, Томской, Кемеровской областей и Алтайского края, можно считать 10 января 1928 г. В этот день состоялось бюро Сибкрайкома партии по обсуждению телеграммы за подписью И. В. Сталина о принятии срочных мер по увеличению хлебозаготовок в крае, в постановлении которого говорилось: «Считать работу по усилению хлебозаготовок ударной...создать тройку в составе т.т. Эйхе, Злобина, Сырцова», обладающую всей полнотой власти в условиях чрезвычайных мер [2]. Р. И. Эйхе занимал пост председателя Сибирского крайисполкома, С. И. Сырцов — первого секретаря Сибирско-
го крайкома партии, А. Н. Злобин — заведующего торговым отделом Сибирского крайисполкома. Уже 13 января 1928 г. «тройкой» было дано указание ОГПУ (Заковскому) и краевой прокуратуре (Леонидову) о составлении особого циркуляра, на основании которого на местах должно было проходить изъятие хлеба у крупных держателей зерна.
Для полной ясности в подготовке к проведению чрезвычайных мер в сибирском регионе туда выехал И. В. Сталин. Сибирь была наиболее отдалена от центра, а это означало, что члены партии и беспартийные крайне слабо ориентировались в вопросах текущей политики. Она была многонациональна. Коренное тюркское население было разрознено. У него, как и русского, наблюдался процесс расслоения крестьян на богатых и бедных. Для последних было присуще чувство социальной справедливости и равенства, вследствие чего они испытывали по отношению к зажиточным крестьянам ненависть. Рабочий класс был люмпенизирован, а пролетариат тюркских народов был немногочислен и не организован. Сибкрайком ВКП(б) и Сибкрайисполком возглавляли сталинские назначенцы С. И. Сырцов, Р. И. Эйхе, а Казкрайком ВКП(б) — Ф. И. Голоще-кин, готовыми беспрекословно выполнить директивы ЦК. Подавляющее большинство рядовых коммунистов в партийных организациях края, а также комсомольцев и внесоюзной молодежи, пополнявшихся главным образом за счет крестьянской бедноты, крайне слабо ориентировалось в вопросах текущей политики. Таким образом, выбор Сибирского региона был неслучайным. Широкая поддержка со стороны местных партийных работников, большей части рядовых коммунистов и люмпенизированных крестьянских слоев обеспечивала проводимому эксперименту результативность.
ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №3 (109) 2012 ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ
