CC BY
174
_ПАРА1ПГМЫ ОЬШКТЬШОЮ РАЗЬПТПО.
•ш о.
1В основу статьи положены материалы исследовательского проекта, осуществляемого при поддержке РГНФ (грант № 07 03 00074а).
2 Цит. по КутНека 2002: 124.
Ю.А.Красин
СОЦИАЛЬНОЕ НЕРАВЕНСТВО КАК ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА1
В ряду проблем социальной политики наиболее значимой по своему воздействию на политический процесс является проблема социального неравенства. От различий в экономическом положении и социальном статусе людей прямо зависят их позиции и возможности в политике, их гражданская активность. Социальное неравенство произрастает на экономической почве, но имеет политическое измерение, сказываясь на степени участия граждан в решении общих дел. Социальное неравенство воспроизводится в политическом и правовом неравенстве, которое, в свою очередь, влияет на экономические и социальные отношения. Эта проблема приобретает особую остроту, когда социально-экономическое неравенство становится избыточным и экстраполируется на политику. Те, что находятся наверху и обладают богатством, пытаются закрепить свое доминирующее положение в государстве. Те же, кто оказался «на дне» и испытывает тяготы бедности, выпадают из политического процесса.
Классик либерализма Дж.Ст.Милль отмечал, что бедность — не менее действенное орудие политического угнетения, чем сила. «Бедняки вовсе не заблуждаются, полагая, что этот вид зла равнозначен другим его видам, с которыми до сих пор боролось человечество»2. Если при деспотизме включению масс в политику препятствует прямое насилие, то во многих демократических обществах — обездоленность широких слоев населения.
Социально-экономические преимущества крупного капитала — доступ к собственности, высокие доходы, ключевые позиции в социальной иерархии — удивительно легко конвертируются в политическое влияние. Финансирование партий и гражданских организаций, объединение с правящей элитой, создание мощных лоббистских структур, манипулирование СМИ, подкуп чиновников и судей, формирование полулегальных и нелегальных силовых групп давления — и это далеко не полный перечень инструментов такой конвертации.
Вследствие подобных превращений в политической сфере начинают действовать мощные антидемократические тенденции. Происходит поляризация социума: на одном полюсе концентрируются апатия и пассивность, на другом — стремление монополизировать и закрыть для общественности сферу принятия политических решений. Обездоленные слои общества маргинализируются, что подталкивает их к нелегитимным формам протеста. Будучи лишены возможности артикулировать и защищать свои интересы публично, они образуют социальную
лиришлы сшстшюго ршж
3 Lane, Ersson 2003: 183—208.
4 Diamond, Morlino 2004: 21.
5 Римашевская 2003: 26, 27, 111.
базу политического экстремизма. Разрушаются нравственные устои социальной справедливости и общего блага, а значит, и общественного единения: в основании пирамиды утверждается комплекс униженности, на политическом Олимпе — комплекс вседозволенности.
Вывод очевиден: рост социального неравенства усиливает властные позиции немногих и ставит барьеры на пути участия большинства в политике, то есть противоречит демократии и способствует развитию авторитарных тенденций. Поэтому мировая демократическая практика выработала механизмы регулирования социального неравенства. Государство через бюджет и специальные фонды перераспределяет национальный доход в пользу малоимущих; в системе власти и гражданского общества образуются структуры, аккумулирующие интересы и запросы общественных групп, не артикулированные или слабо артикулированные в публичной сфере. Политический смысл этих мер состоит в том, чтобы удерживать социальное неравенство в разумных пределах, сглаживать его негативные последствия и поддерживать гражданскую активность населения.
Можно уловить определенную корреляцию между уровнем социального неравенства и формами политического правления3. В долговременной перспективе страны с высоким уровнем неравенства тяготеют к авторитаризму. Демократия же позволяет в той или иной мере компенсировать его, расширяя участие граждан в политическом процессе. Ж.-Ж.Руссо считал, что «общая воля тяготеет к равенству». Реагируя на вызовы, с которыми сталкивается либеральная демократия в глобализирующемся мире, западная общественно-политическая мысль ищет способы вовлечения широких слоев населения в публичную политику. Понятие «включение» (inclusion) прочно вошло в лексикон политической науки и практической политики. Теория делиберативной (от англ. «deliberation» — обдумывание, взвешивание) демократии обосновывает обязательность общенациональной рефлексии для формирования публичной политики. Проблема минимизации социального неравенства и его политических проявлений вышла сегодня на авансцену общественно-политической жизни многих стран мира. Среди качественных индикаторов демократии одно из важных мест занимает «мера равенства»4.
В России в 1990-е годы произошел обвальный слом отношений собственности. Радикальные либеральные реформы открыли шлюзы для неограниченного роста социального неравенства. Коэффициент фондов доходов (соотношение доходов 10% наиболее и 10% наименее обеспеченного населения) увеличился с 4,5 в 1991 г. до 15-ти в 2004 г. Индикатор поляризации доходов — индекс Джини — вырос с 0,260 до 0,406. По экспертным оценкам, разница в уровне жизни бедных и богатых стократна (30 долл. в месяц у одних, 3 тыс. долл. — у других)5.
Дифференциация доходов привела к фундаментальным потерям, к резкому ухудшению качественных характеристик россиян. Индекс развития человеческого потенциала (ИРЧП) снизился в период с 1992 по 1996 г. на 70 пунктов, и страна опустилась по этому показате-
лиришлы оыжтьшого рштпо.
6 Там же: 56
7 Социальные источники 2005: 69.
8 Кислицина 2005: 256—274.
9 Левада 2005.
' Broadbent 2001.
лю с 34-го на 57-е место в мире6. Подорван и социальный капитал российского общества — тот самый ресурс взаимного доверия и взаимопомощи, на котором базируется сеть солидарных связей и сотрудничества.
Сопоставление данных о распределении доходов с показателями доверия указывает на наличие своего рода закономерности: чем сильнее дифференциация доходов, тем слабее взаимное доверие, и наоборот7. Считается, что падение индекса взаимного доверия ниже 30% угрожает социальному и экономическому здоровью общества. В среднем по России он снизился с 38% в начале 1990-х годов до 23% в 1997 г. Подобная ситуация говорит о формировании устойчивой «культуры неравенства» с присущими ей повышенной агрессивностью и низкой сплоченностью8.
«Культура неравенства» проникает и в политику, создавая атмосферу нетерпимости, конфронтации, препятствуя достижению национального согласия. Возникает политическое противостояние между обществом и властью. Социально ущемленные слои населения перестают идентифицировать себя с государством. Ослабевает, если не разрушается, гражданская солидарность — глубинная основа самой гражданственности как сопричастности членов общества национальным целям и государственной политике, начинается ее «растаскивание» по «частным нишам» (корпоративным и групповым). Призывы к единству перед лицом современных вызовов — международного терроризма, экологического и демографического кризисов — не встречают отклика. Интересы испытывающих тяготы и лишения слоев, с одной стороны, и эгоистически ориентированной преуспевающей части общества — с другой, разнонаправлены. Трудно обеспечить единение общества даже по тем вопросам, которые действительно касаются каждого гражданина. Нарастающее социальное неравенство порождает глубокое расслоение, чреватое расколом общества. Пагубные последствия социального неравенства особенно заметны в условиях трансформирующегося социума, и без того разделенного идеологически и социально. Опросы показывают, что в оценке реформ мнения россиян расходятся полярно9.
Поиск путей гражданского единения становится альфой и омегой самоопределения России в глобализирующемся мире. «Социальное гражданство», то есть объединение членов общества вокруг национальных целей и интересов, требует такой публичной политики, которая бы тесно увязывала проблемы свободы и равенства. Государство призвано регулировать уровень неравенства в обществе, обеспечивая основы устойчивой гражданской солидарности, не допуская противостояния граждан в результате роста социальной дифференциации10.
Полностью устранить неравенство в политике, как и в других сферах общественной жизни, невозможно. Его истоком служат естественные различия в природных задатках и способностях людей. В каких-то пределах оно даже играет позитивную роль, способствуя состязательности субъектов политического процесса, отражающих интересы и стрем-
лиршлглы сшсшюго ршж
11 Шевяков, Киру-та 2002: 67.
12 Римашевская 2003: 29.
13 ВоНжап 1996: 125.
14 1п1втаИопа1 РоШса! Зпепсе Яеыею 2004: 407— 408.
ления различных общественных слоев и групп. Однако существует граница, за которой неравенство не только становится непродуктивным, но и наносит ущерб обществу. А.Шевяков и А.Кирута подразделяют неравенство на нормальное, «характеризующее распределение доходов среди слоев населения, активно вовлеченных в экономические процессы», и избыточное, обусловленное низкими доходами страт, оказывающих слабое влияние «на макроэкономические изменения»11. Уровень избыточного неравенства в современной России довольно высок. По данным Н.Римашевской, в 2002 г. 33% россиян (47,7 млн. человек) имели денежный доход ниже официально установленного прожиточного
минимума12.
Избыточное неравенство негативно сказывается на гражданской активности населения, вызывая к жизни феномен «политической бедности». Согласно трактовке американского политолога Дж.Бохмана, суть этого явления заключается в «неспособности некоторых групп граждан эффективно участвовать в демократическом процессе», что делает их уязвимыми «перед последствиями намеренно или ненамеренно принимаемых решений»13. «Политическая бедность» выводит граждан из публичной сферы; они утрачивают возможность представлять свои мнения обществу и государству. Индикатором «политической бедности» Дж.Бохман считает именно неспособность той или иной общественной группы инициировать обсуждение проблем, затрагивающих ее интересы.
Тема «политической бедности» очень актуальна для нынешней России, где целые категории населения фактически вытеснены из политики. Причем речь не идет только о деклассированных элементах или работниках низкой квалификации. Учителя, врачи, преподаватели вузов, научные работники и другие представители интеллектуальной элиты страны пополнили ряды «новых бедных». Поглощенные заботами о выживании, они не могут полноценно участвовать в общественной деятельности, не имеют рычагов давления, способных заставить власть включить их требования в политическую повестку дня.
В развитых демократиях существуют разветвленные и эффективные механизмы выявления и публичного выражения интересов различных социальных групп. Энергия общественной самодеятельности вынуждает власть считаться с этими интересами, апеллируя к ним в рамках публичной политики. Если какие-то группы населения по причине бедности или низкого уровня культуры не могут сформулировать свои требования, эту миссию берут на себя организации гражданского общества. Специальные комиссии и комитеты, изучающие «скрытые» интересы и предлагающие способы их реализации, действуют также в системе государственной власти 14.
В России, где гражданское общество развито явно недостаточно, амортизаторы «политической бедности» отсутствуют. Вследствие этого слабо структурированные, расплывчатые частные интересы не транслируются в публичную сферу, а сама эта сфера носит «лоскутный» харак-
ЛАРШШГЛЫ ОЫЖТЬШОГО РШШ
тер, разделена на замкнутые сектора. Рост «политической бедности» приводит к тому, что функция принятия решений выходит из-под контроля общества и монополизируется узким кругом правящей элиты. Тем самым генерируются авторитарные тенденции.
В экономическом, социокультурном и политическом отношении нынешняя Россия делится на две неравные части. Одна из них, представленная «новыми русскими» и правящей элитой, живет в некой «гламурной» реальности. Другая несет на своих плечах всю тяжесть социально-экономической и политической бедности. Общество распадается на два «сословия», которые различаются не только размерами доходов, но и образом жизни, мировосприятием, языком и нормами поведения. «Россия бедная» безмолвствует, и это порождает у богатых и власть имущих иллюзию стабильности. Но в недрах общества назревают опасные процессы, накапливается энергия протеста. Не выходя открыто в политическую сферу, она проявляется в социально девиант-ном поведении больших групп населения. Протест выражается в росте наркомании и алкоголизма, в уходе из общественной жизни в сферы криминала, мистики и религиозного фанатизма. Подобные формы протеста не менее губительны, чем та, которую поэт назвал «бунтом бессмысленным и беспощадным». Затяжная деградация общества истощает творческий потенциал народа, лишает надежды на возрождение пассионарности, которая, по мнению Л.Гумилева, превращает нацию в субъект истории.
Под вопросом будущее России. И это заставляет задуматься о зигзагах российской трансформации, о реальных возможностях демократического развития, о формировании публичной политики, которая отвечала бы этим возможностям, не имитируя модели, чуждые отечественным условиям.
Радикальный либеральный проект 1990-х годов не мог быть осуществлен демократическими методами. Нужны были рычаги авторитарного властного давления. Логика демократического развития общества была прервана. Достаточно вспомнить о расстреле парламента, о закреплении в Конституции страны по сути бесконтрольной власти первого лица, о хищнической приватизации государственной собственности, давшей импульс стремительному росту социального неравенства со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Это был реальный «откат» демократической волны времен перестройки, вызвавшей общественный подъем, обеспечившей гласность и свободу прессы, массовое противостояние путчу в августе 1991 г. С приходом к власти радикал-либералов восторжествовала политика авторитарного толка — «рыночный большевизм», по меткому выражению П.Риддуэя.
Приватизация сопровождалась демонтажем государственных механизмов регулирования экономики и социума, что стимулировало рост анархических тенденций и беззакония. Все это не только делегити-мировало реформы и обрекло их на неудачу, но и ввергло общество в
лиришлы сшсшюго тьпт
кризис. Мировая практика показывает, что либеральные реформы в экономике могут быть успешными лишь в рамках закона и государственных институтов, обеспечивающих его соблюдение. Между тем российские радикал-либералы выпустили из бутылки джинна эгоизма и разобщения, разрушив одновременно государственно-правовые ограничители хищнического произвола. Ослабленное государство утратило способность отстаивать национальные интересы и само превратилось в объект приватизации со стороны олигархических групп и бюрократических кланов.
Следствиями приватизации, попиравшей нормы права и нравственности, стали поляризация общества, рост социального неравенства и «политическая бедность». Демократический подъем сменился усталостью и апатией, подготовившими почву для авторитаризма и монополизации власти. По этой проторенной политической колее и движется российское общество.
Логика стихийного раздела собственности, ломки общественных структур, образа жизни и стереотипов сознания привела к такому хаосу и бессистемности, что правящая верхушка оказалась перед угрозой полной потери рычагов управления, чреватой национальной катастрофой. После дефолта 1998 г. пришлось в срочном порядке принимать паллиативные меры с целью стабилизации ситуации и упрочения сложившейся в России амбивалентной политической системы, сочетающей демократические приобретения периода реформ с «откатными» авторитарными тенденциями.
Нынешнему политическому курсу невозможно дать однозначную оценку. Нельзя не видеть, что он является своего рода императивом. И общество, и правящая элита нуждаются в эффективном централизованном управлении. Альтернатива этому — дезинтеграция и распад страны. Учитывая наследство, полученное нынешней властью («откат» от демократии, коррумпированность чиновничества, ослабление связей между центром и регионами, разгул криминала, терроризм), едва ли можно было обойтись без обращения к административному ресурсу. Но полный возврат к авторитаризму в эпоху глобализации и инноваций явно бесперспективен.
При демократии вертикаль власти — как в государстве, так и в гражданском обществе — сбалансирована системой сдержек и противовесов. В российском же обществе, вступившем на путь «отката», становление демократии «зависло». В то же время провал «либерального большевизма» и наметившаяся консолидация государственной власти создают предпосылки для постепенного продвижения в этом направлении.
Исходя из этой диспозиции, можно утверждать, что в ближайшей и даже среднесрочной перспективе в России наиболее вероятно доминирование «мягкого авторитаризма» — режима, предполагающего концентрацию властных полномочий в руках узкого круга правящей элиты при сохранении минимума демократических свобод, включая свободу
лиришлы сшстьшого pfbmtikl
15 Многие видные западные политологи считают, что подобный режим весьма характерен для стран с неразвитым гражданским обществом и слабыми традициями общественной самодеятельности, вступающих, тем не менее, на путь модернизации. См. Darendorf 1995; Bell 1997.
16 Bohman 1996: 71, 72, 100, 101.
17 Независимая газета. 15.10.2004.
18 Там же. 3.10.2005.
предпринимательской деятельности (при условии невмешательства основных групп интересов в большую политику)15. По-видимому, именно эта модель очерчивает коридор возможностей, открытых сегодня для российского общества.
«Мягкий авторитаризм» способен эволюционировать как в сторону постепенной демократизации формы правления, так и в сторону ее ужесточения. Куда пойдет Россия? Выбор пока не сделан. Он остается предметом идейно-политического противоборства, в фокусе которого находится социальная политика, и прежде всего проблемы неравенства.
Для российских либералов неравенство — неудобная тема. В 50-е годы прошлого века американский экономист С.Кузнец выдвинул тезис, согласно которому поступательное развитие рыночной экономики само удерживает социальное неравенство в разумных пределах: неравенство доходов увеличивается лишь на начальной стадии экономического роста, достигнув же точки насыщения, начинает уменьшаться. Однако имеется немало свидетельств того, что «кривая Кузнеца» верна лишь по отношению к нормальному, но не избыточному неравенству16.
Избыточное неравенство все сильнее тормозит развитие экономики России, создает почву для популистского авторитаризма, националистических настроений и ксенофобии. Социальное неравенство стало камнем преткновения на пути радикально-либеральных реформ. Отторжение их обществом заставляет сторонников радикального либерализма делать ставку на авторитарные методы. В одном из интервью Г.Греф заявил, что, поскольку избранным народом руководителям «приходится действовать с оглядкой на людей», губернаторов нужно назначать — «на период жестких реформ такая структура власти лучше»17. Некоторые теоретики, еще недавно призывавшие к воспроизводству в России западных моделей демократии и рынка, сегодня разворачиваются в противоположном направлении. Выступая в Школе публичной политики в Томске, В.Найшуль, например, признался, что ему «импонирует опыт Чили, где с помощью диктатуры было создано либеральное государство»18. Либералы у власти вновь готовы прибегнуть к слому общественных структур, не считаясь с издержками. Стремление навязать обществу отвергаемые им реформы отнюдь не способствует эволюции «мягкого авторитаризма» в демократическом направлении.
Необходимость изменения вектора публичной политики в сторону ограничения неравенства, устранения его крайних форм с каждым днем ощущается все острее. Реформирование России требует тесной увязки демократии с решением социальных проблем. Можно ли справиться с этой задачей, ориентируясь на модель либерального индивидуализма? Двадцатилетний опыт российских реформ, равно как и международный опыт демократических трансформаций, доказывает, что за счет разрушения солидарных связей и культивирования частного и корпоративного эгоизма нельзя утвердить права и свободы личности.
Свобода индивида напрямую связана с устройством социума. Поэтому успех демократических преобразований решающим образом за-
ЛИРШЛГЛЫ СШСШЮГО РШТПО.
19 Кастельс 2000: 513.
20 Социальные неравенства 2006: 28—30
' Там же: 120.
висит от соотношения либерального компонента социальной политики и компонента коммунитарного, нацеленного на достижение общего блага и общественной солидарности. Потребность в сбалансированном сочетании частных и публичных начал испытывает не только трансформирующееся российское общество. Это общий императив современной социальной политики. Инновационный тип развития, сопряженный с быстрым ростом удельного веса социального капитала, обнаруживает исторические пределы классической либеральной модели общественного устройства. Как отмечает испанский социолог М.Кастельс, интересы, ценности, институты, системы представлений, базирующиеся на либеральных принципах, «ограничивают коллективную креативность, конфискуют плоды информационной технологии и отклоняют нашу энергию в русло самоуничтожающей конфронтации»19.
Зарождающееся инновационное общество нуждается в такой модели развития, которая позволит раскрыть гигантский потенциал «коллективной креативности». В этих условиях перед российской властью остро встает дилемма: продолжать ли реформы в социальной сфере прежними методами, или перейти к социальной политике, отвечающей требованиям современности, то есть уравновешивающей публичные и частные начала. Все больше симптомов того, что российское общество не приемлет нынешней социальной политики государства. Поэтому правящие круги делают определенные шаги к социальному либерализму демократического толка, ориентированному на интересы большинства граждан. Однако такие шаги не меняют односторонне либерального вектора публичной политики. Об этом свидетельствуют реформы образования и здравоохранения, монетизация льгот, перестройка ЖКХ, которые подталкивают власть к более жестким методам авторитарного правления. Вопреки вербальным заверениям она не уделяет должного внимания узловой проблеме социальной политики — растущему разрыву в положении «верхов» и «низов».
Неудовлетворенность общества нынешним состоянием социальной сферы неуклонно нарастает. По данным опроса, проведенного Институтом социологии, ее выказывают сегодня 56% наших соотечественников, выступающих за модель общественного устройства, отличающуюся большей социальной однородностью20. Если в начале века россияне поддерживали существующий режим, поскольку он обеспечивал «порядок», то теперь их уже не устраивает «стабильность без развития»21.
Очевидно, что либеральная парадигма социальной политики наталкивается на неприятие обществом. Возникает вопрос: устоит ли власть перед «авторитарным соблазном» проводить эту политику либерально-автократическими методами? По сути дела это вопрос о выборе направления развития: или движение вспять, то есть новый исторический зигзаг, возврат к жестким формам авторитаризма, что чревато очередным застоем и утратой шансов на прорыв к постиндустриализму, или мучительно трудная эволюция к демократии и обществу инновационного типа.
ларшшглы сшстьшого тьпт
Библиография Кастельс М. 2000. Информационная эпоха. — М.
Кислицина О. 2005. Неравенство в распределении доходов и здоровья в современной России. — М.
Левада Ю. 2005. Двадцать лет спустя: перестройка в общественном мнении и общественной жизни // Вестник общественного мнения. Данные. Анализ. Дискуссии. № 2.
Независимая газета. 2004, 2005.
Римашевская Н. 2003. Человек и реформы: секреты выживания. — М.
Социальные источники экономического развития. 2005. — М.
Социальные неравенства в социологическом измерении. Аналитический доклад. 2006. — М.
Шевяков А., Кирута А. 2002. Измерение экономического неравенства. — М.
Bell D. 1997. A Communitarian Critique of Authoritarism // Political Theory. Vol. 25. № 1.
Bohman J. 1996. Public Deliberation. Pluralism, Complexity, and Democracy. — Cambridge (Mass.).
Broadbent E. (ed.) 2001. Democratic Equality: What Went Wrong? — Toronto.
Darendorf R. 1995. Can We Combine Economic Opportunity with Civil Society and Political Liberty? // The Responsive Community. Vol. 5. № 3.
Diamond L., Morlino L. 2004. The Quality of Democracy // Journal of Democracy. Vol. 15. № 4.
International Political Science Review. 2004. Vol. 25. № 4.
Kymlicka W. 2002. Contemporary Political Philosophy. — N.Y.
Lane J.-E., Ersson S. 2003. Democracy. A Comparative Approach. —
N.Y.
