CC BY
133
УДК 316.621
Г. С. Ковтун
СОЦИАЛЬНОЕ КОНСТРУИРОВАНИЕ КОРРУПЦИИ В ИСТОРИИ РОССИИ: СОЦИОЛОГИЧЕСКИЙ ПОДХОД
Предлагается систематизация знаний о коррупции, содержащихся в исторических источниках (летописях, правовых документах, церковной литературе и т.п.) и научных исследованиях по истории России. В качестве ее основания выступают представления о социальном конструировании действительности, нашедшие свое воплощение в трудах зарубежных и отечественных социологов.
Ключевые слова: девиантное поведение, история России, коррупция, «беловоротничковая преступность», социальное конструирование, социальный контроль, социология девиантности.
Social designing of corruption in Russian history: sociological approach. GALINA S. KОVTUN (Far Eastern Federal University, Vladivostok).
The author offers a systematization of corruption data recorded in historic writings (chronicles, legal documents, religious literature and others) and research papers on the history of Russia. This scheme is based on the social designing approach developed by foreign and Russian sociologists.
Key words: deviant behavior, history of Russia, corruption, white collar crimes, social designing, social control, deviant sociology.
Социологический подход к исследованию современной российской коррупции состоит в установлении ее связи «со структурным, культурным и историческим контекстом, а также с индивидуальными и коллективными действиями членов общества» [18, с. 149]. Иными словами, в рамках данного подхода коррупция рассматривается как явление культурно и исторически укорененное, т.е. ее современное состояние в той или иной мере является «отложенным во времени» наследием прошлого. Необходимость эффективного противодействия современной российской коррупции актуализирует исследование ее истории, придавая ему не только теоретическую, но и практическую значимость.
Предлагаемая статья представляет собой попытку применения концептуального (понятийного) аппарата современной социологии для осмысления процесса становления коррупции в истории России. Ее целью является систематизация знаний о коррупции, представленных в исторических источниках (летописях, правовых документах, церковной литературе и т.п.) и научных исследованиях по истории России.
В самом общем смысле систематизация - это упорядочение и обобщение знаний на определенном основании. В данной статье в качестве такого основания выступают представления о социальном конструировании действительности, нашедшие свое воплощение в трудах зарубежных и отечественных социологов. Характеристика избранного нами основания предполагает рассмотрение таких концептов, как «коррупция», «реакционистский подход к определению девиантности» и «социальное конструирование действительности (реальности)».
Этимологически термин «коррупция» происходит от латинского слова «corruption» - «подкуп, порча». В настоящее время им обозначают сложное социокультурное явление, известное человечеству с древнейших времен. Сложность данного явления, а также наличие различных подходов к его осмыслению и исследованию обусловили существование множества определений коррупции, представленных в отечественной и зарубежной научной литературе, правовых документах, в том числе и международных. Рассмотрение и систематизация этих определений выходит далеко за
КОВТУН Галина Степановна, кандидат философских наук, профессор кафедры социальных наук Школы гуманитарныхнаук (Дальневосточный федеральныйуниверситет, Владивосток). E-mail: [email protected] © Ковтун Г.С., 2011
рамки данной статьи. Именно поэтому, признавая то, что понятие коррупции может быть представлено только как система дефиниций, мы ограничиваемся лишь его рабочим определением и определениями, связанными с представлениями о социальном конструировании коррупции.
Примем в качестве рабочего определение, сформулированное в Справочном документе ООН о международной борьбе с коррупцией (1995): «Коррупция — это злоупотребление государственной властью для получения выгод в личных целях» [17]. Отметим, что именно оно было принято Россией в качестве универсального рабочего определения коррупции сначала отечественными криминологами, а затем стало активно использоваться и специалистами других отраслей знаний, в том числе социологами. Очевидно, что данное определение коррупции, во-первых, основной акцент делает на подкупе, продажности власти и/или должностных лиц. Именно в этом и состоит социальный смысл (суть) данного явления. Во-вторых, подчеркивает его негативный характер как злоупотребления, что дает возможность отнести данное явление к социальным девиациям.
Приоритет в осуществлении теоретических и эмпирических исследований коррупции принадлежит зарубежным авторам: именно в зарубежной социологии девиантности и социального контроля коррупция становится предметом специального исследования, традиционно рассматривается как одна из форм девиантного поведения, а начиная с конца 1940-х годов, относится к преступлениям «белых воротничков». Именно здесь в начале 1960-х годов сформировалсяреак-ционистский подход к определению девиантности.
Данный подход ассоциируется с именем Г. Беккера (H. Becker). В своей знаменитой книге «Аутсайдеры» он рассуждает следующим образом: «Социальные группы порождают девиантность, создавая правила, нарушение которых конституирует девиантность, а затем, применяя эти правила к определенным людям, обозначают их как аутсайдеров. С этой точки зрения, девиантность не является качеством действия личности, но скорее следствием применения другими правил и санкций к “нарушителю”. Девиант - это тот, к кому этот ярлык был успешно приклеен; девиантное поведение - это поведение, которое люди так обозначают» [19, p. 9].
Предложенный Г. Беккером подход к определению девиантности получил название реакцио-нистского, поскольку в его рамках девиантное поведение распознается по реакции группы (общества) на поведение индивида. Он носит ярко выраженный конструктивистский характер: и социальная норма, и девиантное поведение представ-
ляют собой социальные конструкты, т.е. создаются в процессе социального взаимодействия.
В рамках данного подхода коррупция, будучи одной из форм девиантного поведения, может быть определена как социальный конструкт -результат приписывания определенным действиям государственных служащих и должностных лиц статуса злоупотреблений государственной властью ради личной выгоды, т.е. статуса коррупционных, и реакции на них общества (в случае морального осуждения) или государства (в случае правового запрета).
В отечественной социологии как реакцио-нистский подход к определению девиантности, так и концепция социального конструирования реальности, получают признание только в 1990-е годы. Во многом этому способствовали работы Я.И. Гилинского - одного из самых известных и признанных не только в России специалистов по криминологии и социологии девиантности и социального контроля. В своих публикациях, посвященных коррупции, он рассматривает ее как одно из проявлений социального феномена продажности (наряду с брачными аферами и проституцией) и, ссылаясь на известную работу П. Бергера и Т. Лукмана [1], утверждает: «Тот или иной вид продажности, осознаваемый как проблема, представляет собой социальную конструкцию: общество определяет, что именно, где, когда, при каких условиях и с какими последствиями рассматривается как коррупция, проституция и др.» [3, с. 218].
Продолжим мысль уважаемого автора: коррупция - это всего лишь одно из имен, которыми обозначают продажность власти и/или должностных лиц. В истории России (в том числе и в исторических документах, научных публикациях) она фигурировала под именами посула, мздоимства, лихоимства, лиходательства, взяточничества и т.п. Что же касается термина «коррупция», то он появился лишь в 1937 г. в работе «Проблемы уголовной политики» (редколлегия: Н.В. Крыленко (отв. ред.), А.Я. Вышинский и Г.И. Волков), где использовался для характеристики ситуации, сложившейся в фашистской Германии. В дальнейшем данный термин применялся исключительно к реалиям капиталистического мира вплоть до рубежа 1980-1990-х годов, т.е. фактически до начала реформ в России.
Однако вернемся к работам Я.И. Гилинского. Для достижения цели, сформулированной в начале статьи, принципиальное значение приобретают его представления о процессе конструирования коррупции. Данный процесс разделен автором на несколько этапов и включает:
- наличие множества фактов продажности (взяточничества) различных государственных служащих и должностных лиц;
- осознание этих фактов как социальной проблемы;
- криминализацию некоторых форм коррупционной деятельности;
- реакцию политиков, правоохранительных органов, юристов, средств массовой информации, населения на коррупцию и т.п. [3, с. 218].
Именно эта логическая схема процесса социального конструирования коррупции и лежит в основе систематизации знаний, представленных в исторических источниках (летописях, правовых документах, церковной литературе и т.п.) и научных публикациях, среди авторов которых и величайшие историки прошлого - Н.М. Карамзин, С.М. Соловьёв, В.О. Ключевский, П.В. Знаменский, и наши современники - И.А. Голо-сенко, П.В. Седов и др. [4-6, 8-11, 15, 16].
Среди отечественных историков общепринятым является представление о том, что зарождение российской коррупции связано с формированием государственности в эпоху Древней Руси, где в 1Х-Х вв. возникает институт «кормления» -направление главой государства (князем) своих представителей (наместников, волостелей) в регионы без денежного вознаграждения. Предполагалось, что население региона будет «кормить» этих представителей. Поскольку в подвластных им регионах тиуны (княжеские или боярские чиновники) обладали огромными полномочиями (управляли войсками, судили и назначали наказания, наблюдали за сбором налогов и т.п.), то ясно, что население на подношения не скупилось. При этом тиуны часто злоупотребляли своей властью, наживаясь на народной нужде.
Осознание явлений, входящих сегодня в объем понятия «коррупция», как социальной проблемы, т.е. как явлений, широко распространенных в обществе и оказывающих вредное воздействие на индивидов, общество и государство, а поэтому нуждающихся в исправлении, происходит на Руси постепенно, на протяжении нескольких веков. Начало этого процесса обычно относят к XIII в. В связи с этим в исторических исследованиях дается указание на русские летописи и церковную литературу, осуждающую мздоимство (именно этим термином тогда обозначали продажность должностных лиц).
Действительно, в русских летописях XIII в. недостатка в моральном осуждении мздоимства не было, да иначе и быть не могло. Авторами этих летописей были трудолюбивые христианские отшельники, монахи, создававшие свои исторические повествования в тишине монастырских келий, а христианская мораль всегда осуждала корыстолюбие и мздоимство. Они не просто записывали все, что видели и слышали, но и стремились утвердить в своих современниках христи-
анские добродетели, призывая подданных к смирению и повиновению власти, а князей и их представителей увещевали не злоупотреблять ею. Однако по летописям однозначно судить о том, насколько широко эти злоупотребления были распространены на Руси, весьма сложно.
Церковная литература XIII в. (поучения и послания), а также исследования по истории русской церкви, позволяют составить более полное представление не только об отношении православия к мздоимству, но и о его распространении на Руси. В связи с этим обычно ссылаются на жизнь и деятельность митрополита Кирилла II, избранного на Киевскую митрополию около 1243 г. после разрушения Киева ханом Батыем. Один из представителей российской церковно-исторической науки 2-й половины XIX - начала XX в. П.В. Знаменский пишет: «Возвратясь из Греции после своего посвящения (около 1247 г.), он уже не нашел себе удобного приюта в разоренном Киеве и должен был выбрать для своего местопребывания другой город, - или Галич, столицу южного великого князя, или Владимир, столицу великого князя северного. Он не мог еще сделать между ними решительного выбора и, не имея таким образом “пребывающего града”, все время своего 33-летнего святительства провел в разъездах по всей митрополии с места на место» [5, с. 8].
Переезжая из одного княжества в другое, митрополиту пришлось увидеть множество нарушений как в управлении (церковном и княжеском), так и в жизни народа. Это послужило поводом к созыву в 1274 г. во Владимире Собора епископов, на котором Кирилл выступил со страстной речью, обличающей эти нарушения как грехи, объявив их причиной кары Божьей и всех бед, обрушившихся на Русь. Содержание этой речи нашло отражение в знаменитом «Правиле Кирилла, митрополита русского», которое впоследствии было разослано по всем епархиям как руководство к действию. В данном документе мздоимство называлось наряду с такими грехами, как ересь, языческие обычаи, вера в колдовство.
Своеобразным дополнением к «Правилу» является «Поучение к попам». В нем автор призывает священнослужителей беречься всякого греха, поскольку простой человек, согрешив, отвечает только за себя, а «иерей, согрешив, соблазняет многих и держит ответ за их души» [12, с. 160]. И в данном документе мздоимство упоминается в качестве греха наряду с пьянством, ненасытностью, ссорами, гордостью, яростью, лживостью, немилосердием к бедным и сирым, ненавистью, завистью и т.п.
Отметим, что некоторые исследователи [12] допускают, что автором «Поучения к попам» может быть не митрополит Кирилл, а епископ
Серапион Владимирский. Не будем спорить. Для нас важно то, что данная точка зрения была характерна для XIII в. и определяла действия православного духовенства, направленные на утверждение в обществе христианской морали. Интересно и то, что православные иерархи распространяли ответственность за мздоимство не только на непосредственных исполнителей -княжеских тиунов, злоупотребляющих своей властью, но и на князей, попустительствующих им. В связи с этим и церковные, и светские историки ссылаются на «прелюбопытный коротенький рассказ об одной беседе, предметом которой был тиун» [11], сохранившийся в одной старинной рукописи. «Полоцкий князь спрашивал епископа тверского Симеона (около 1289 г.): “Где быть на том свете тиунам?” - “Где и князьям”, - отвечал Симеон. - “Но тиун неправедно судит, делает зло, берет взятки, а я что делаю?” - “Если князь без страха Божия не милует христиан, тиуна ставит злого, неправедного, лишь бы давал ему куны, пускает его, как пса на падаль, губить людей - то и князь будет в аду, и тиун его там же”» [5, с. 27].
Начало правовой регламентации явлений, которые сегодня входят в объем понятия «коррупция», свидетельствует о том, что великокняжеская власть также начинает осознавать их как социальную проблему. В связи с этим в историкоправовых исследованиях дается указание на правовые документы: судные и уставные грамоты, великокняжеские и царские указы, судебники.
Одно из первых письменных упоминаний о посулах как незаконном вознаграждении княжеским наместникам относится к концу XIV в. Соответствующая статья была закреплена в Двинской уставной грамоте (1397 г.), а позже уточнена в новой редакции Псковской судной грамоты (около 1467 г.). Именно с этого времени термином «посул» начинают обозначать социальное явление, позднее получившее название взятки. Именно с этого времени значение понятия «посул» начинает ассоциироваться со значением «взятка».
Первый закон, предусматривающий наказание судей за взятку, можно найти в Судебнике 1497 г., принятом при Иване III (1462-1505 гг.). В нем статьи о посулах, представленные в более ранних правовых источниках, были приведены в соответствие с процессом централизации Русского государства, который сопровождался созданием общерусского права и образованием централизованного государственного аппарата в виде «приказов».
Однако, несмотря на формальный запрет, к посулам продолжали относиться весьма терпимо. В этом плане показательно выглядит пример,
который относится ко времени правления Василия III (1505-1533 гг.). «Хваляясность, простоту наших законов, не имевших нужды ни в толкователях, ни в стряпчих - не менее хваля и Васи-лиеву любовь к справедливости, - писал Н.М. Карамзин, - иноземцы замечали, однако ж, что богатый реже бедного оказывался у нас виноватым в тяжбах; что судьи не боялись и не стыдились за деньги кривить душою в своих решениях. Однажды донесли Василию, что судья московский, взяв деньги с истца и ответчика, обвинил того, кто ему дал менее. Великий князь призвал его к себе. Судья не запирался и с видом невинного ответил: “Государь! Я всегда верю лучше богатому, нежели бедному”, разумея, что первому менее нужды в обманах и в чужом. Василий улыбнулся, и корыстолюбец остался, по крайней мере, без тяжкого наказания» [6, с. 534-535].
Начало криминализации некоторых форм деятельности, которые сегодня относятся к коррупционным, связывают с именем Ивана IV (1530-1584). Именно в период его царствования по Судебнику 1550 г. получение взятки (посула) было признано уголовным преступлением. Так, для дьяка, который за взятку составил подложный протокол или исказил показания сторон, было предусмотрено наказание в форме тюремного заключения (временного и бессрочного). Кроме того, он должен был выплатить штраф в размере суммы иска. Однако ни наказание, ни замена в ходе земской реформы 1555- 1556 гг. наместничьего управления (института кормления) местным самоуправлением, не дали желаемого результата. Поэтому Иван Грозный решил ужесточить наказание: в 1561 г. ввел Судную грамоту, которая устанавливала санкцию в виде смертной казни за получение посула (взятки) судебными чиновниками уже местного земского управления. Она гласила: «А учнут излюбленные судьи судити не прямо, по посулам, а доведут на них то, и излюбленных судей в том казнити смертною казнью, а животы их велети имати да отдавати тем людям, кто на них донесет» [13. Т. 2, с. 201]. При нем же состоялась первая известная казнь за взятку. Однако и это не дало желаемого результата.
Традиция жить и богатеть за счет подношений со стороны подданных сохранилась и после вытеснения «земского начала», характерного для XVI в., приказно-воеводским управлением, получившим повсеместное распространение к середине века XVII. К этому времени воевод стали назначать (обычно на один-два года) царь и Боярская дума, иногда с учетом пожеланий местного населения. Целью их назначения было осуществление управления в интересах царя, а не ради «кормления», поэтому местному населению
предписывалось: «воеводам кормов не давать, в том самом убытков себе не чинить» [10]. Однако, как отмечал В.О. Ключевский: «Воеводы XVII в. были сыновьями или внуками наместников XVI в. На протяжении одного-двух поколений могли измениться учреждения, а не нравы и привычки. Воевода не собирал кормов и пошлин в размерах, указанных уставной грамотой, которой ему не давали: но не были воспрещены добровольные приносы “в почесть”, и воевода брал их без уставной таксы, сколько рука выможет. В своих челобитных о назначении соискатели воеводских мест так напрямик и просили отпустить их в такой-то город на воеводство “прокормиться”» [10].
В современных исследованиях приказного строя Московского государства XVII в. принято акцентировать внимание на различном характере подношений, имевших место в приказах. Кроме уже упоминавшихся ранее посулов и добровольных приносов «в почесть», выделяют подношения за конкретную работу («кормление от дел») (см.: [15]).
В российском законодательстве XVII в. как уголовно-наказуемое деяние рассматривалось только получение посулов, которые давали за нарушение закона. Что же касается «почести», предлагавшейся челобитчиком заранее для успешного ведения дела, и отдельной платы за конкретную работу с целью ее ускорения («кормление отдел»), то они не преследовались по закону, но давали большие возможности для злоупотреблений, по сути своей являясь разрешенными формами взятки. В реальной же жизни отличить запрещенную форму взятки («посул») от разрешенных ее форм («почести» и «кормления от дел») было весьма трудно, тем более что «добровольность» подношений часто была следствием вымогательства со стороны царских чиновников. По словам В.О. Ключевского, «воеводство хотели сделать административной службой без жалованья, а на деле оно вышло неокладным жалованьем под предлогом административной службы. Не определенная точно широта власти воеводы поощряла к злоупотреблениям... Неизбежная при таком сочетании регламентации с произволом неопределенность прав и обязанностей располагала злоупотреблять первыми и пренебрегать вторыми, и в воеводском управлении превышение власти чередовалось с ее бездействием» [10].
Злоупотребления воеводской властью привели к народному бунту, начавшемуся в Москве в мае
1648 г. Восставший народ требовал выдачи и казни двух провинившихся воевод: главы Земского приказа Леонтия Плещеева и его шурина Петра Траханиотова, ведавшего Пушкарским приказом. Бунт закончился победой москвичей, хотя часть города и сгорела вместе с немалым количеством
мирных жителей: царь Алексей Михайлович был вынужден выдать сначала Плещеева, забитого насмерть толпой, а затем и Траханиотова, казненного «по правилам». Этот бунт оказался первым (и пока единственным) в российской истории выступлением народа против взяточников и коррупционеров. Алексею Михайловичу пришлось в специальном обращении к народу обещать, что он сам будет следить за тем, чтобы вновь назначенные судьи «чинили расправу без посулов».
Изданное после бунта Соборное уложение
1649 г. предусматривало многочисленные наказания за различные преступления, связанные с корыстными злоупотреблениями по службе, вплоть до смертной казни. Оно, несомненно, с большей полнотой разрабатывало тему посула, но никак не регламентировало и даже не упоминало «почесть» и подношение за работу («кормление отдел»), тем самым молчаливо разрешая их.
Существенные изменения в криминализации отдельных форм продажности власти и/или должностных лиц (коррупционной деятельности) происходят в России в период царствования Петра I (1689-1725). Об этом свидетельствуют его многочисленные указы. Продолжая идеи, воплощенные в Судебниках 1497 и 1550 гг. и Соборном уложении 1649 г., Петр I в Указе от 30 января 1701 г. грозит смертной казнью подьячим крепостных дел за «бездельные прибытки пронырством» [13. Т. 4, с. 276.]. Указом от 23 августа 1713 г. он вводит, наряду с получением взятки, уголовную ответственность и за дачу взятки вплоть до смертной казни, распространяя ее и на семью провинившегося. Указ гласит: «Для предотвращения вперед подобных явлений велю как взявших деньги, так и давших положить на плаху, и от плахи подняв, бить кнутом без пощады и сослать на каторги в Азов с женами и детьми и объявить во все города, села и волости: кто сделает это впредь, тому быть в смертной казни без пощады» (Цит. по: [16]). Новый Указ от 24 декабря 1714 г. отменяет поместное обеспечение чиновников и повышает их денежное содержание, вводит должность генерал-губернатора с твердым окладом жалованья, тем самым полностью уничтожая систему кормлений. С этого времени все формы подношений («почесть», «кормление отдел»), а не только «посулы», теряют легитимный характер и рассматриваются как уголовные преступления. Данным указом Петр I ужесточает наказание за совершение корыстных злоупотреблений по службе должностными лицами органов государственной власти и управления и вводит уголовную ответственность за пособничество в их совершении и за недоносительство о совершении этих преступлений. Указ гласит: «А кто дерзнет сие учинить, тот весьма жестоко на теле наказан, всего имения
лишен, шельмован и из числа добрых людей извержен и смертью казнен будет, то же следовать будет и тем, которые ему служили в том, и через него делали и кто ведали, а не известили, хотя подвластные или собственные его люди, не выкручиваясь тем, что страха ради сильных лиц или что его служитель, а дабы неведением никто не отговаривался велеть всем у дел будучим к сему указу приложить руки» (Цит. по: [16]). По сути дела к уголовной ответственности за взяточничество могли быть привлечены все лица, находившиеся на государственной службе. Кроме этого, в Указе данная категория преступлений рассматривается как направленная против интересов государства.
Легко заметить, что в данных указах изменение российского законодательства идет по пути криминализации всех форм подношений, имевших место в приказах, усиления уголовно-правовых санкций (наказания) за взяточничество и расширения круга лиц, привлекаемых к уголовной ответственности за совершение этого преступления. Однако это направление было не единственным в деле противодействия «этому злу». Указом от 22 февраля 1711 г. Петр I создает в России высший распорядительный орган - Сенат. При Сенате он учреждает институт фискалов (тайную полицию), в функции которого входит надзор за деятельностью государственных учреждений и должностных лиц. С этого времени фискалы начинают осуществлять социальный контроль над деятельностью всей администрации, выявлять факты казнокрадства, взяточничества, несоблюдения, нарушения указов, доносить о них Сенату и царю. В августе 1713 г. Петр I издает еще один указ, по которому лицу, заявившему на «повредителей интересов государственных и грабителей ...за такую его службу богатство того преступника, движимое и недвижимое, отдано будет, а буде достоин будет, дастся ему и чин его» (Цит. по: [16]). Иными словами, законодательно утверждалось и использование позитивных санкций в противодействии взяточничеству путем поощрения доносительства, которое дозволялось «всякого чина людям, от первых лиц и до землевладельцев» (Цит. по: [16]). Однако «явно никто ни на кого не указывал, а явились подметные письма» [16], умножение которых заставило Петра в начале 1715 г. издать указ, предписывающий не распечатывать их и сжигать при свидетелях.
В целом законодательные инициативы Петра I не дали желаемого результата. Он ожесточался, видя, как вокруг него играют в закон, по его выражению, словно в карты, и со всех сторон подкапываются «под фортецию правды». Однажды в Сенате, выведенный из терпения этой повальной
недобросовестностью, он хотел издать указ вешать всякого чиновника, укравшего хотя бы и столько, сколько нужно на покупку веревки. Тогда блюститель закона, «око государево» генерал-прокурор П.И. Ягужинский встал и сказал: «Разве ваше величество хотите царствовать один, без слуг и подданных? Мы все воруем, только один больше и приметнее другого» [8, с. 201].
Итак, криминализация различных форм подношения чиновникам в период правления Петра I достигла максимума: не только «посулы», но также «почесть» и «кормление отдел» стали рассматриваться как уголовные преступления, за совершение которых предусматривалось суровое наказание вплоть до смертной казни. Взяточничество как уголовное преступление стали подразделять на лихоимство и мздоимство, получившие новое толкование. Под лихоимством стали понимать принятие должностным лицом взятки за совершение действия или бездействия по службе, если при этом происходило нарушение этим лицом служебных обязанностей. Если же должностное лицо за получение не предусмотренного законом вознаграждения совершало деяние в пределах круга своих полномочий по службе, то такое преступление называлось мздоимством. Произошло не только ужесточение наказания за совершение этих преступлений, но и распространение уголовной ответственности на пособничество в их совершении и на недоносительство об их совершении.
После Петра I кардинальных изменений в российском законодательстве, касающемся взяточничества, не произошло. Пожалуй, самые значимые изменения были связаны с приостановлением действия смертной казни, в том числе и за должностные преступления, в период царствования Елизаветы Петровны (указы 1744-1754 гг.) и стремление Александра II к выявлению и устранению причин, порождающих это явление (Указ 1862 г. «Об изыскании причин и представлении средств к искоренению сей язвы»), а также отмена им уголовной ответственности за дачу взятки без отягчающих обстоятельств («Постановление о лиходателях» 1866 г.).
Процесс социального конструирования коррупции, согласно Я.И. Гилинскому, завершает реакция политиков, правоохранительных органов, юристов, средств массовой информации, населения и т.п. на продажность государственных служащих и должностных лиц. Подробное рассмотрение этого вопроса выходит далеко за рамки данной статьи. Поэтому остановимся лишь на двойственном характере данной реакции.
С одной стороны, православная церковь осуждала корыстолюбие и мздоимство княжеских и царских чиновников, с другой - ее представи-
тели сами давали им взятки, даже тогда, когда это действие стало считаться уголовно-наказуемым. Судя по записям в монастырских расходных книгах первой четверти XVIII в., во время правления Петра I сохранялись почти без изменения подношения в канцеляриях деньгами и натурой в почесть, кормление приказных обедом, плата за оформление дел и дача посулов [15, с. 213]. Иными словами, многовековой обычай оказался сильнее правового закона и санкций за его нарушение.
Царские особы и члены правительства, с одной стороны, энергично и бесплодно пытались бороться с взяточничеством, с другой — столь же энергично, но уже вполне успешно создавали условия для его воспроизводства. Всей своей деятельностью они демонстрировали, что политической властью можно пользоваться для незаконного обогащения, а политическое угодничество — верный путь к богатству. Сложившаяся к XVIII в. практика раздачи несметных богатств из казны фаворитам и немедленное отбирание их, когда вчерашние любимцы впадали в немилость, сформировала у подданных установку временщика: «вошел во власть — можешь к казенному сундуку припасть» [4, с. 273]. Более того, правительство нередко весьма лояльно относилось к «припавшим к сундуку»: «Стремясь привязать к себе чиновничество крепкими узами, - отмечал П. Берлин, - правительство сквозь пальцы смотрело на обогащение с помощью взяток и обмана казны. Оно знало, что если чиновники-взяточники и обманывают, и разоряют казну, то, с другой стороны, в политическом отношении они всегда являются наиболее угодливым элементом» [2, с. 54].
По выражению Н.М. Карамзина, «народ вообще ненавидел дьяков корыстолюбивых», а народный бунт 1648 г. наглядно продемонстрировал, к чему такая ненависть может привести. Это - с одной стороны, с другой - «процесс «давать -брать» был обоюдным и к нему привыкли обе стороны - чиновники и просители любых сословий - дворяне, купцы, мещане, крестьяне» [4, с. 267]. Ненормальность подобного способа управления перестали замечать, он стал повседневным, обычным, само собою разумеющимся, а если кто и возмущался, то его считали неисправимым «идеалистом». «Брали губернаторы, председатели гражданских и уголовных палат, брали в Сенате. Все это узаконилось, вошло в обычай, и проситель никогда не приходил в присутственные места с пустыми руками» [7, с. 18].
Этот исторически сложившийся разрыв приватного и публичного, морали и права, обычая и закона, а отсюда и бытование двоемыслия фиксировался еще российскими историками XIX в.:
«Государственное руководительство и церковное пастырство воспитали в древнерусском человеке две совести: публичную - для показа согражданам и приватную - для себя, для домашнего обихода. Первая требовала наблюдать честь и достоинство звания, в каком кому привелось состоять; вторая -все разрешала и только требовала периодической покаянной очистки духовником хотя бы раз в год» [9, с. 102]. Речь идет об одновременной ориентации на принципиально разные интересы: общественно-государственные, связанные со службой, и индивидуально-групповые, в том числе и семейно-клановые. Именно в такой ситуации взяточничество и стало возможно не только как какой-то отдельный случай, а как рутинная практика повседневной жизни.
Таким образом, в ходе исторического развития России был сконструирован социальный институт взяточничества, весьма устойчивый к внешним воздействиям и просуществовавший вплоть до последнего царствования. Сенатские ревизии 1910-1913 гг., которые закончились шумными судебными процессами, показали, что у чиновничества (особенно высшего) существовали «неофициальные, аферистические, уголовно наказуемые источники доходов, которых нет в распоряжении других общественных групп, и размеры этих доходов были отнюдь не незначительные» [14, с. 4.]. Как известно, широкое распространение коррупции стало одной из причин краха Российской Империи. Изменение общественно-политического строя в октябре 1917 г. не привело к уничтожению продажности государственных служащих и должностных лиц, а стало началом нового витка в социальном конструировании коррупции.
СПИСОКЛИТЕРАТУРЫ
1. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М.: Медиум, 1995. 323 с.
2. Берлин П. Русское взяточничество, как социальноисторическое явление // Современный мир. 1910. № 8. С. 45-56.
3. ГилинскийЯ.И. Коррупция: теория и реальность// Девиантность, преступность, социальный контроль: избр. ст. СПб.: Изд-во Р. Асланова «Юридический центр Пресс», 2004. С. 217-226.
4. Голосенко И.А. Социологическая ретроспектива дореволюционной России: избр. соч.: в 2 кн. / под ред. В.В. Козловского. СПб.: Социол. о-во им. М.М. Ковалевского, 2002. 304 с.
5. Знаменский П. История Русской Церкви // URL: http://krotov.info/history/makariy/znam_02/html (дата обращения: 03.04.2011).
6. Карамзин Н.М. Предание веков: Сказания, легенды, рассказы «Истории государства Российского». М.: Правда, 1988. 624 с.
7. Катаев И.М. Дореформенная бюрократия: По запискам, мемуарам и литературе. СПб.: Тип. «Энергия», 1914. 215 с.
8. Ключевский В.О. Исторические портреты: Деятели исторической мысли. М.: Правда, 1990. 624 с.
9. Ключевский В.О. Курс русской истории // Ключевский В.О.: соч. в 9т. Т. 4, ч. 4. М.: Мысль, 1989. 399 с.
10. Ключевский В.О. Курс русской истории. Лекция 48. URL: http://magister.msk.ru/library/history/ kluchev/kИec48.htm (дата обращения: 03.04.2011).
11. Ключевский В.О. Терминология русской истории. Тиуны. URL: www azlib.ru. kljuchewskij_w_o/ text_0360.shtml (03.04.2011).
12. Колобанов В.А. О Серапионе Владимирском как возможном авторе «Поучения к попам» // Тр. отдела древне-русской литер. 1958. Т. 14. С. 159-162.
13. Российское законодательство X—XX веков: в 9 т. Т. 2. Законодательство периода образо-вания и укрепления Русского централизованного государства. М.: Юрид. лит., 1985. 520 с.; т. 4. Законодательство периода становления абсолютизма. 1986. 512 с.
14. Рубакин Н.А. К статистике русского чиновничества // Спутник чиновника. 1912. № 4. С. 3-25.
15. Седов П.В. «На посуле, как на стуле». Из истории российского чиновничества XVII в. // Звезда. 1998. № 4. С. 206-214.
16. Соловьёв С.М. История России с древнейших времен. Т. 16, гл. 3. URL: http://www. rodon.org/ ssm/irsdv/16.htm (дата обращения: 03.04.2011).
17. Справочный документ о международной борьбе с коррупцией, подготовленный секретариатом ООН. А/CONF. 169/14.1995.13, Apr. URL: http:// www.un.org/russian/events/11thcongress/ a_conf203_18.pdf (дата обращения: 05.01.2011).
18. Штомпка П. Теоретическая социология и социологическое воображение // Социол. журн. 2001. № 1. С. 145-157.
19. Becker H. Outsiders. N.-Y.: The Free Press, 1973. 224 p.
