CC BY
87
Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 6, 2005, вып. 3
З.В. Сикевич (ф-т социологии)
СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ ЭТНИЧЕСКОГО КОНФЛИКТА*
Любой конфликт обусловлен существованием социальных неравенств. Эта посылка лежит в основе теории Р. Дарендорфа, одного из наиболее известных конфликтологов нашего времени1. С его точки зрения, для регулирования конфликта важны три обстоятельства:
1) наличие ценностных предпосылок. Каждая из сторон конфликта должна признавать его наличие, и в этом смысле исходная ситуация заключается в том, что за оппонентом признается само право на существование, что, конечно, вовсе не означает признания справедливости его содержательных интересов. Иными словами, регулирование конфликта невозможно, если одна из сторон заявляет, что позиция оппонента лишена всяких оснований. К слову, именно такое «патовое» положение отличает состояние карабахского конфликта, где азербайджанская сторона фактически отрицает само право на существование Нагорно-Карабахской республики, в определенном смысле - и грузино-абхазского конфликта, так как Тбилиси фактически исходит из полного игнорирования претензий абхазской стороны. Что же касается чеченского кризиса, то ценностные предпосылки с обеих сторон безусловно наличествуют, хотя как сторона чеченских сепаратистов, так и Россия не готовы признать справедливость содержательных интересов своего оппонента;
2) степень организованности сторон: чем более они организованы, тем легче достичь договоренности и добиться исполнения условий договора. И напротив, диффузный характер интересов, их расплывчатость затрудняют разрешение конфликтной ситуации. Если привлечь те же примеры, что и в первом случае, то по этой предпосылке регулирования конфликта менее организованными представляются «сепаратистские» стороны - карабахская, абхазская и особенно чеченская. Сегодня, после смерти А. Масхадова, сепаратистское движение абсолютно разрозненно, и позиции отдельных полевых командиров, в частности относительно допустимости и масштаба террористических акций, зачастую противоречат друг другу;
3) согласие относительно определенных правил игры, при соблюдении которых только и возможен переговорный процесс. Эти правила должны предоставлять равенство возможностей для каждой из сторон, т.е. обеспечивать некоторый баланс в их взаимоотношениях. Последняя предпосылка регулирования фактически во всех этнических конфликтах отсутствует, ибо сторона, стремящаяся к отделению (сецессии), уже априори оказывается в неравном положении относительно стороны, представляющей государство - субъект международного права. Исходное равенство возможностей может существовать в политических или экономических конфликтах, ибо стороны его в известном
* Работа выполнена при поддержке РГПФ (грант № 03-03-00396а). © З.В. Сикевич, 2005
смысле равноположены, в то время как государство и часть его, ориентированная на сецессию, обладают неравными политическими статусами2.
Таковы социальные предпосылки этнического конфликта, которые чаще всего и привлекают внимание специалистов, в то время как психологическая подоплека нарушения стабильности межэтнического взаимодействия, как правило, отходит на второй план, хотя без ее понимания и должной интерпретации суть этнического конфликта как противостояния людей различного этнического происхождения выхолащивается.
Известный американский социолог и социальный психолог Н. Смэлсер в своей теории коллективного поведения справедливо обращает внимание на иррациональность коллективных действий, приводящих к конфликту. Суть его концепции состоит в том, что в развитии коллективных настроений, подготавливающих вспышки насилия и ненависти, одно состояние при определенных обстоятельствах переходит в другое: ситуация неопределенности приводит к истерической реакции, трансформирующей эту неопределенность в абсолютную угрозу, которая, в свою очередь, может привести к разрушительным массовым действиям. На этом фоне неизбежно формируется образ врага, который объявляется ответственным за возникновение угрозы3.
Следует заметить, что даже в том случае, если ь качестве оппонента выступаю! государство и его политические структуры, образ врага чаще всего экстраполируется на другую этническую группу, которая на уровне социальной рефлексии интерпретируется в качестве персонифицированной угрозы институционального уровня. Психологически этот перенос вполне объясним: естественнее обратить свои негативные эмоции на конкретных людей, чем на безличную государственную машину. Безусловно, в такого рода коллективных установках много иррационального. Однако не будем забывать о том, что иррациональность является сущностной стороной функционирования феномена этнич-ности, причем независимо даже от того, как именно этот феномен трактуется - в биосоциальном или символическом контексте.
Совершенно очевидно, что так называемая перестройка в СССР и последовавшие за ней процессы политической и экономической трансформации, затронув этническое пространство СССР, как раз и создали ту «ситуацию неопределенности», о которой пишет Н. Смэлзер. Не случайно образ «этнического врага» постоянно подпитывал и продолжает подпитывать как деятельность национальных движений, так и массовое сознание граждан постсоветских государств. Ведь наличием «вражеских происков» легко объяснить и снижение уровня жизни, и психологический дискомфорт любого человека. Этническая мобилизация почти всегда развивается на фоне массовой истерии, ибо одной из важных предпосылок ее возникновения становится обеспечение коллективного, в данном случае этнического, самосохранения, на что обратил внимание еще П. Сорокин в своем объяснении социальной напряженности4. Именно в этом реализуется защитная функция этничности.
Все авторы, пытающиеся по-своему определить категорию «этнический конфликт», исходят из следующих посылок:
во-первых, наличия двух или более сторон, которые могут быть представлены национальными движениями, политическими партиями или государственными органами, как местными, так и центральными;
во-вторых, оценки ситуации как противоречия между интересами отдельных этнических групп внутри единого этнического пространства или между интересами какой-то этнической группы, находящейся в положении национального меньшинства, с одной сто-
роны, и государственными институтами, представляющими интересы титульного народа (национального большинства), с другой стороны. Исходя из сказанного, самой общей классификацией этнических конфликтов служит деление их на два класса по особенностям противостоящих сторон:
«горизонтальные» конфликты между этническими группами (например, осетино-ингушский конфликт или ферганский конфликт между узбеками и турками-месхетинца-
«вертикальные» конфликты между этнической группой и государством (например, чеченский или карабахский конфликты).
Любой этнический конфликт представляет собой динамично меняющуюся социальную ситуацию, которая всегда порождена неприятием ранее сложившегося статус-кво большинством представителей одной или нескольких этнических групп и проявляется в виде создания политической организации («национального» или «культурного» движения, партии), декларирующей необходимость изменения существующего положения в интересах «своей» этнической группы. Подобные декларации чаще всего провоцируют ответное противодействие органов власти и/или политическую мобилизацию другой этнической группы в защиту «своего», ранее утвердившегося статус-кво. «Война» деклараций и лозунгов сопровождается иногда спонтанными, а иногдаи организованными национальной элитой акциями протеста против ущемления своих интересов со стороны представителей другой местной этнической группы и/или органов государственной власти в виде массовых митингов, шествий, погромов.
Таким образом, этнический конфликт обусловлен несовпадением интересов и целей отдельных этнических групп в рамках единого этнического пространства либо этнической группы (групп), с одной стороны, и государства - с другой, на пересечении этнического и политического пространства. С нашей точки зрения, этнические конфликты имеют стадиальную динамику (степень напряженности), и в этом контексте рассмотрения их можно классифицировать по уровню притязаний и форме проявления. Рассмотрим их поочередно.
Развитие конфликта по уровню притязаний. В период зарождения конфликтной ситуации выдвигаются требования, связанные с повышением роли языка коренного населения региона, национальные движения обращаются к традициям, обычаям, ритуалам, в целом к национальной символике, которая противопоставляется чуждым, «навязанным» символам и ценностям. Эту первую стадию можно назвать ценностно-символическим конфликтом, обусловленным защитной и регулятивной функциями этничности.
Именно эта ситуация была характерна для начальной (первой) стадии формирования национальных движений в СССР периода перестройки, когда русификации, проводившейся еще в период Российской империи, а при Советской власти приобретшей идеологический характер, были противопоставлены «национальные ценности», в одних случаях связанные, прежде всего, с религией (республики Средней Азии), в других - с восстановлением традиционного уклада жизни (территории коренных народов Крайнего Севера и Сибири), в третьих - с фактической «реставрацией» полноценного ареала функционирования национальных языков. Почти во всех случаях потеря культурной идентичности провоцировала поиск «врагов», в качестве которых выступали местные русские. Именно на них, как правило, экстраполировалась вина за частичную культурную денационализацию.
Вторая стадия характеризуется стремлением перераспределить властные полномочия в пользу одной этнической группы за счет других групп, изменить этническую иерархию, повысить этнический статус коренных жителей и т.п. На стадии статусного
конфликта этничность, актуализированная в форме особых национальных интересов, становится для местной элиты инструментом «давления» на центральную власть с целью реорганизации существующего этнополитического пространства в свою пользу. Основной становится инструментальная функция этничности.
К 1990 г. между союзным центром и большинством союзных республик сформировался именно статусный конфликт, который и пытался, правда безуспешно, разрешить М.С. Горбачев процедурой подписания нового союзного договора, превращающего Советскую Федерацию в конфедерацию «суверенных республик». По сходному сценарию действовал несколько лет спустя и Б.Н. Ельцин, когда предложил автономиям «брать» столько суверенитета, сколько «смогут». В обоих случаях, как мы знаем, статусные претензии почти автоматически переходили в сецессионные. То же самое, кстати, происходило и в СФРЮ: чем больше суверенитета предоставлялось югославским республикам, тем сильнее они добивались утверждения полной государственной независимости. Надо понимать, что статусная стадия конфликта неизбежно, почти неотвратимо перерастает в стадию сецессионную.
Третья стадия доводит развитие конфликта до выдвижения либо территориальных притязаний в рамках данного этнополитического пространства, либо притязаний на оформление новой национальной государственности, т.е. изменения территориальных контуров существующего политического пространства. Таким образом, в этом случае идет речь о территориальном либо о сецессионном конфликте. На этой стадии этническая группа может прибегнуть к силовым действиям, чтобы силой оружия подкрепить свои притязания.
Следует заметить, что подобное повышение уровня притязаний характерно практически для любого этнического конфликта XX в. Ценностно-символический конфликт не переходит в последующие стадии только тогда, когда касается меньшинств из числа этнических мигрантов, и чаще всего заканчивается культурной ассимиляцией этих групп.
Развитие конфликта по форме проявления. На психологическом, субъективированном уровне этнический конфликт развивается в форме последовательно меняющегося поведения в этноконтактной среде - отчуждение сменяется неприязнью, которая, в свою очередь, может перерасти в насильственные действия. Отчуждение - это своего рода пролог конфликтной ситуации в смешанной среде. Эта стадия проявляется в форме стремления к этнически однородным бракам, к моноэтническому общению, к минимизации контактов с иноэтнической средой за исключением неизбежных - профессиональных или бытовых. Иными словами, речь идет об увеличении этносоциальной дистанции. Именно такое поведение, судя по данным социологических исследований, характерно в последние годы для этнодисперсных групп в крупных российских городах, а для русской диаспоры - в постсоветских государствах. Отчуждение чаще всего обусловлено кроме причин ситуативного характера культурными различиями, несхожими стереотипами поведения.
Надо заметить, что некоторое отчуждение между контактными группами естественно, особенно если они существенно различаются между собой по ценностям, установкам, стереотипам и моделям поведения. Зачастую это отчуждение не осознается людьми, так как формируется за счет безотчетного деления окружающих по критерию «мы/наши» и «не-мы/чужие». Отчуждение на уровне рефлексии может выливаться во вполне «политкорректные» формы: в конце концов кто с кем вступает в брак или проводит свободное время - это частное дело и право любого человека. Тем не менее отчуждение уже следует интерпретировать как первый сигнал вероятной конфликтной ситуации.
Переход в стадию неприязни обусловлен чаще всего следующими причинами:
- культурными (частичная этнокультурная денационализация, вина за которую экстраполируется на соседствующую этническую группу). Эти мотивы бесспорно присутствовали на первичной стадии развития конфликтной ситуации на Украине, в Средней Азии, в Абхазии и Чечне, а если выйти за пределы постсоветского пространства, то в Косово и Словакии;
- экономическими (большая экономическая успешность одной этнической группы по сравнению с другой, особенно в условиях общего снижения уровня жизни всего населения). Эта мотивация тесно связана со статусными возможностями группы и наблюдается как в российских автономиях, так и в некоторых вновь образованных государствах, где русские оказываются экономически успешнее представителей титульного народа;
- правовыми (законодательная дискриминация одной этнической группы в пользу другой). Они неизбежно возникают в случае прямого или скрытого нарушения прав человека по этническому признаку. Пример известен - это Прибалтика. Следует специально подчеркнуть, что к Литве данное замечание не относится, так как сразу после обретения независимости был принят так называемый «нулевой» вариант закона о гражданстве. Права меньшинств (русское и польское) никак не ущемлены и в отношении получения образования на родных языках, развития культуры;
- идеологическими (манипуляция массовым сознанием со стороны политических партий, национальных движений или средств массовой информации). Не вызывает сомнения, что специфический образ кровожадного бандита - чеченца во многом формируется российскими СМИ, а пьяницы - мигранта «без роду-племени» - некоторыми националистическими партиями в государствах Балтии. Для жителей крупных российских городов, судя поданным исследований, ведущими оказываются экономические мотивы неприязни (в частности, это главные мотивы так называемой «кавказофобии»), для населения других постсоветских государств - в большей мере характерны культурные, правовые и идеологические мотивы.
Стадия насилия (в обыденном сознании это и есть собственно конфликт) уже выходит за пределы не только этнических, но и национальных отношений, ибо в него оказываются втянутыми люди не только по этническому происхождению, но и по политическим пристрастиям, включенности в те или иные статусные группы, просто по местожительству в зоне конфликта. Именно такая ситуация в связи с грузино-абхазским конфликтом сложилась, в частности, в Сухуми, городе традиционно многонациональном. Местные армяне, русские, греки, евреи оказались фактически между двух огней и, если не успели своевременно покинуть зону конфликта, лишились не только имущества, но и зачастую - жизни. В сходном положении оказались в ходе косовского конфликта местные адыги и черкесы, предки которых переселились на Балканы после окончания первой Кавказской войны.
На этой стадии конфликт становится формой политического действия и средством достижения политических целей. Конфликт в силовой стадии протекания может использоваться как:
- инструмент борьбы за власть. Так, в Грузии непродуманная и провоцирующая политика Гамсахурдиа в отношении автономий фактически привела к власти Э. Шеварднадзе;
- инструмент удержания власти. В качестве примера можно привести, противостояние первого президента Молдавии М. Снегура и парламентской оппозиции в канун приднестровского конфликта;
- инструмент геополитики. Не вызывает сомнения, что все этнические конфликты как на Кавказе, так и на Балканах подпитываются геополитическими интересами великих держав: на Кавказе - США, России и Турции, а на Балканах - США, ЕС и в меньшей степени той же России, которая постепенно вытесняется из этого региона.
Такова обшая, можно сказать, универсальная динамика развития конфликтной ситуации. Однако в каждом частном случае мы сталкиваемся и со специфическими особенностями как течения конфликта, так и его предпосылками. В качестве такого специфического примера социальной и психологической мотивации этнического конфликта можно подробнее рассмотреть именно Кавказ как наиболее конфликтогенную зону всего постсоветского пространства.
Геополитика. Кавказ как «порубежный» евроазиатский регион, где непосредственно соприкасаются северо-западная христианская и юго-восточная исламская цивилизации, всегда вызывал стратегический интерес у крупнейших мировых держав сначала Британской, Османской и Российской империй, а в XX в., с одной стороны, государств - участниц НАТО, и прежде всего США, а с другой - СССР и его правопреемницы Российской Федерации. Особое внимание к Кавказу предопределено не только его географическим местоположением, но и значительными экономическими ресурсами, в частности нефти. Если к концу XIX в., особенно после победы в последней русско-турецкой войне, геополитический приоритет России в этом регионе признавался всеми заинтересованными сторонами и подобная ситуация сохранялась в течение всего периода существования СССР, то распад союзного государства коренным образом изменил ситуацию в этом регионе. Как и в начале прошлого века, правда, с несколько обновившимся составом участников, происходит новый стратегический передел этой территории, причем оставшийся за Россией Северный Кавказ в этих геополитических «играх» играет далеко не последнюю роль, хотя притязания на него впрямую никем со стороны не декларируются. Однако вовсе не случайно то, что как в ходе войны, так и после окончания военных действий чеченские сепаратисты постоянно апеллируют как к мировому сообществу в целом, так и к отдельным, наиболее вероятным для себя союзникам - к Турции и другим исламским государствам.
История завоевания Северного Кавказа. Если для большинства русских, в том числе, кстати, и многих представителей власти, «покорение Кавказа» в прошлом веке это не более чем даже не исторический, а скорее социокультурный артефакт, изрядно романтизированный классической литературой (вспомним, хотя бы «Хаджи-Мурата» Толстого или «Бэлу» Лермонтова), то для многих представителей северокавказских народов - это реальная политика «замирения» горцев, проводимая русским генералом Ермоловым и его последователями в течение всей Кавказской войны 1817-1864 г. Политика, которая привела к массовой, во многом вынужденной эмиграции адыгов, черкесов, других этнических групп Северного Кавказа, к изменению этнодемографической структуры региона в пользу казаков и русских в целом. События, связанные с переживаниями «национального унижения», сохраняются в коллективной исторической памяти едва ли не лучше, чем светлые страницы прошлого, и на стадии этнической мобилизации естественным образом актуализируются, подкрепляя обиды и претензии, непримиримость в конфликте со своим историческим «завоевателем» и «обидчиком».
Сталинские депортации. Тот же эффект, только еще более сильный, потому что приближенный по времени, оказывает и память о насильственных «высылках» с исконных земель в казахстанские степи, в ходе которых погибли тысячи безвинных людей. Совершенно ясно, что закон о реабилитации репрессированных народов мог лишь час-
тично смягчить трагедию, постигшую чеченцев, ингушей, балкарцев, тем более что часть их территории уже оказалась занятой не пострадавшими от репрессий соседями (в частности, осетинами и кабардинцами), которые не собирались ее возвращать прежним «хозяевам». Непосредственные корни этнотерриториальных конфликтов между отдельными этническими группами Северного Кавказа были заложены не только самим фактом депортаций, но и в правовом отношении необеспеченной реабилитацией пострадавших.
Казаки. Дополнительным дестабилизирующим фактором в этом регионе является присутствие казаков, прежде всего терских, которые, обладая особой субэтнической идентичностью («мы - не русские или украинцы, а казаки»), в ряде случаев выступают третьей стороной конфликта, выдвигающей собственные притязания в защиту «казачьих интересов».
Ситуацию усугубляет еще и тот факт, что в отличие от большинства русских (в частности, русского населения Грозного и других городов зоны этнических конфликтов), мигрировавших на Северный Кавказ главным образом в 30-50-е годы XX в. в качестве так называемых трудовых мигрантов, казаки начали расселяться на землях, соседствующих с территориями горцев, уже с конца XVII в. и считают себя точно таким же коренным населением Северного Кавказа, как и они. Сегодня казачье движение, имеющее собственную организацию и военизированные формирования, не говоря уже о высокой степени этнической мобилизации (добавим, в отличие от других русских, живущих в этноконтактной среде), - это та серьезная сила, с которой приходится считаться не только конфликтующим этническим группам, но и федеральным властям.
Наряду с перечисленными факторами определенное значение и для Северного Кавказа имеют экономические, экологические, демографические и культурно-языковые мотивы конфликтов. Однако, и это следует специально подчеркнуть, они заметно уступают по «накалу» этнополитической и социально-исторической мотивации: так, в условиях общей для СССР русификации населения «нерусских» регионов враждующие стороны конфликта чаще всего являются русскоязычными, однако культурное возрождение как бы искусственно откладывается «на потом», после достижения политических целей. Точно так же слабо учитывается экономическая «выгода» достижения компромисса в конфликте, если ради нее приходится поступиться национальными идеями и идеалами (это относится в полной мере и к карабахскому, и к абхазскому конфликтам).
Итак, можно заключить, что из всех видов социальных противостояний именно этнические конфликты менее всего поддаются разумному компромиссу и урегулированию не столько по причинам социального, сколько психологического свойства. Этнический «враг» приобретает черты абсолютного, экзистенциального «зла», любые уступки которому аморальны и воспринимаются воюющими как предательство извечных ценностей и устоев народа. Именно поэтому никакие договоренности «в верхах» не способны исчерпать конфликтную ситуацию, примирение должно состояться в сердцах людей.
1 Dahrendorf R. Social Conflicts. Prentic Hall. 1982. P. 17. 1 Подробнее см.: Здравомыслов А.Г. Социология конфликта. М.. 1994.
3 SmetserN. Theory of Collective Behavior. New York, 1992. P. 86.
4 Сорокин П.А. Человек, цивилизация, общество. М., 1992. С. 272-273.
Статья поступила в редакцию 20 апреля 2005 г.
