CC BY
39
оциально-феноменологический
анализ речевых коммуникации
-і
Н. М. СМИРНОВА
Когнитивные аспекты анализа речевых коммуникаций - одно из важнейших проблемных полей современной социальной эпистемологии. К его разработке, на мой взгляд, побуждают два обстоятельства. Первое, социально-культурное, состоит в том, что ситуации постмодерна свойственна «радикальная индивидуализация», фрагментация и деградация социальных связей. Один из наиболее глубоких критиков современного общества известный английский социолог 3. Бауман убежден в том, что современное общество коренным образом отличается от прежних форм человеческого сосуществования не просто кризисом всех предшествующих форм социальной организации, но закатом социальности как таковой. Не склонный видеть в нем лишь проявление перманентного «культурного кризиса», он убежден, что ныне «мы вступили на территорию, которая никогда ранее не была заселена людьми, - на территорию, которую культура в прошлом считала не пригодной для жизни. Повторяю еще раз: в этих местах мы не были никогда прежде. И нам еще стоит увидеть, что значит оказаться здесь и какими будут долгосрочные последствия всего этого»2.
Щі'.щ
Исследование выполнено в рамках проектов РГНФ № 06-03-00275а
и №05-03-0313 8а.
2 Бауман 3. Индивидуализированное общество. М., 2002. С. 316.
Ї!
|
11
5
ю
а
о
X
(О
| анорам
Приведенное высказывание подытоживает алармистские выводы
о том, что тенденцией развития современных технологически развитых обществ является размывание устойчивых социальных сообществ - узелков невидимых нитей социальной связи. Свойственная ситуации ностмодерна радикальная диверсификация социокультурного опыта («расцвет социально-культурного многообразия») приводит к тому, что человек вовлекается в различные пласты культурного опыта, но не идентифицирует себя ни с одним из них на сравнительно долгое время («кризис идентификации»). В свою очередь, социальноонтологические основания устойчивых социальных групп (место в системе разделения деятельности как базис устойчивых социальных интересов) становятся все более аморфными. Современный «класс», убежден крупнейший французский социолог П. Бурдье, это «класс на бумаге» - категория организационно и идеологически не связанных друг с другом людей, объединенных лишь сходством налоговых деклараций.
Оборотной стороной размывания устойчивых социальных структур является масштабная массовизация современных обществ, классические формы которой описаны еще X. Ортегой-и-Гассетом3. Однако в отличие от классической массовизации, связанной с разложением структур кланово-родовой идентификации и становлением новых классов индустриального общества, постиндустриальная массовизация - социальная энтропия, ведущая к «радикальной атомизации». Разрушение структур социально-групповой идентификации, «новая атомизация» и ее оборотная сторона - «массовизация» диагностируются как «смерть социального», ее симулякр. И алармистский вывод крупнейшего французского социолога Ж. Бодрийяра о том, что современная массовизация - симуляция всех форм социального, отрицание социальности как устойчивых форм общественных связей - серьезный повод поразмышлять о теоретической репрезентации «остаточных форм» социального. Кризис устойчивых социальных связей как постиндустриальный «вызов социальному» актуализирует проблему социально-организующей роли речевых коммуникаций как «минимума социальности». Обращение же к социально-феноменологической концепции языка обусловлено тем, что последняя видит в смысловой структуре социального мира матрицу непрерывного воспроизводства социальности. Феноменологический анализ предельных оснований социальности, поиск жизнемировых констант интерсубъективности является достойным философским ответом на ситуацию «заката божественного социального».
Второе обстоятельство - собственно философского характера. Субстанциализацией языка как основания социальности мы обязаны разборке крупнейших теоретических синтезов новоевропейской метафизики. Критические усилия левогегельянской критики трансформируют Абсолютный дух гегелевской метафизики в «дух европейской
3 См.: Ортега-и-Гассет X. Восстание масс. М., 1997.
культуры», субстанцией которой, по убеждению В. Гумбольдта, и выступает язык. «Обмирщение» фундаментальных объективистских онтологий европейской философии Нового времени и привело к осознанию креативной роли языка как земного аналога Абсолютного духа, субстанции, ratio. Взвалив на себя земные обязанности Абсолютного духа, язык стал социальным конструктором, активным участником «сотворения социального мира». Гумбольдт полагал язык подлинной субстанцией социальной жизни, утверждая, что не люди овладевают языком, но язык овладевает людьми, грамматические и лексические формы которого задают определенный способ видения мира и модели социальных отношений. Придание языку социально-конструирующих свойств означало, что структура языка определяет предметное расчленение мира, а структурные и лексические характеристики языков отражают национальные различия в миросозерцании. В таком понимании естественные языки детерминируют как представление о структуре универсума, так и типы обыденного миросозерцания. И хотя метаморфозы европейской культуры не раз посягали на субстан-циалистские претензии языка, низводя его до уровня простого средства регистрации опытных данных (позитивизм), девальвации его значимости сопутствовало и умаление самой философии до роли средства очищения и рационализации языка науки.
Антрополого-лингвистический поворот в европейской философии XX в. привел к смещению фокуса исследовательского внимания на коммуникативно-смысловые аспекты анализа социальной реальности. Гипостазирование языка, придание ему социально-конструирующих функций обрело второе рождение у основателя лингвистического позитивизма Б. Уорфа и его последователей. По их мнению, мы расчленяем мир по линиям, предписанным нашим родным языком (vernacular). Так, существительным соответствуют предметы, прилагательным - их свойства, глаголам — типы действия и т.д. И если в языке культурного сообщества отсутствуют, к примеру, существительные (подобный случай описан в одном из рассказов X-JI. Борхеса), то в их картине мира предметы — не более чем «сгущение» свойств и отношений («луна - небесное, ночное, круглое, светящееся. ..»).
Действительно, «опредмечивающая» (типизирующая) функция языка заложена в самой природе языковой объективации. Объективированный в языке смысл может быть транслирован другому члену языкового сообщества, а грамматические формы языка играют важную роль в онтогенетическом развитии человеческого мышления. Но осмелюсь утверждать, что структура естественных языков все же не определяет картины мира всецело, хотя и вносит в нее свой вклад. Лингвистический позитивизм абсолютизирует социально-конст-руирующие функции языка, фактически элиминируя его творца и носителя. Социально-феноменологическая же интерпретация языка, которая и будет предметом моего анализа, исходит из противоположной, социально-антропологической презумпции. Она исследует язык
как опыт интерсубъективности, персональной идентификации 'и средство трансляции социальных значений. При этом в исследовании языка социальная феноменология выходит на более глубокий, чем лингвистика, уровень анализа и задается вопросом, выходящим за пределы противостояния различных лингвистических концепций (например, структурной лингвистики, концепции «порождающих грамматик» или теории речевых актов). Предметом ее анализа является фундаментальный вопрос генезиса смыслов и роли смыслообразующей деятельности в персональной и социальной идентификации человека.
Интерсубъективные
И СОЦИАЛЬНО-ИДЕНТИФИЦИРУЮЩИЕ
ФУНКЦИИ ЯЗЫКА
Социальная феноменология трактует использование языка (vernacular) как особый пласт человеческого опыта. А. Шюц до определенных пределов разделяет основную идею Гумбольдта о социально-конструирующей природе естественного языка как опыта первичного структурирования мира, задающего тип прединтерпретации реальности в грамматических и лексических формах. Но на этом сходство заканчивается. В отличие от субстанциалистских представлений Гумбольдта, полагавшего, что не человек овладевает языком, а «язык овладевает человеком», социальная феноменология исходит из радикально индивидуалистической перспективы. Исходным пунктом его анализа языка становится уровень языковой практики отдельного индивида (как члена лингвистического сообщества) в повседневной жизни. При этом, в отличие от М. Вебера, считавшего, что собственно социальное действие всегда предполагает коммуникативную ориентацию на другого (а потому сочинение стихов и одинокая молитва таковыми, по Веберу, не считаются), социальные феноменологи, следуя Э. Гуссерлю, полагавшему имманентное присутствие Другого в горизонте сознания, убеждены в том, что «трансцендирующая и интегрирующая сила языка сохраняется и тогда, когда я говорю сам с собою, а не с другим»4. Именно в языке происходит «осаждение»
(sedimentation) первичных социальных значений (Я, Другой, дом, труд, семья и т.д.). В языковых же формах зафиксированы и исходные легитимации социального порядка (свое, чужое, можно, нельзя и т.д.). Язык конститутивен в отношении символического универсума (П. Бергер, Т. Лукман), обжитого человеком едва ли не лучше природно-го. И в этом смысле язык есть «фабрика социальных значений», про-jg дуцирующая «структурированное сожительство смыслов», выпол-
Q, няющих важнейшие социально-интегративные функции.
0 _________
1
ГО Berger P., Luckmann Т. The Social Construction of Reality. A Treatise
jj^ on Sociology of Knowledge. Anchor Books. N.Y., 1966. P. 39.
Феноменологически естественный язык — неиссякаемый кладезь обыденных типизаций. Опыт очерчивает горизонт ранее неизвестных типических характеристик, а каждое понятие обыденного языка содержит открытый горизонт ранее не исследованного типического содержания. Типизация, лежащая в основе опыта повседневной жизни, -это идентификация с тем, что «уже было», срывание покровов новизны и отождествление феномена с тем типом, к которому он может быть «приписан». То, что однажды воспринято в его типичности, несет в себе открытый горизонт «опыта в возможности». Оно апеллирует к серии типичных характеристик, актуально не воспринимаемых, но потенциально антиципируемых. Актуальный опыт подтверждает или не подтверждает подобные ожидания. Если подтверждает - содержание типа расширяется. Если нет — тип может быть разбит на подтипы. Подобные типизирующие структуры позволяют преодолевать своеобразие личного опыта и наводят мосты взаимопонимания в повседневной жизни.
Язык позволяет не только превзойти уникальность личного опыта, но и закрепляет, стабилизирует его. Именно «осажденный» (БесИ-теМес!) опыт человеческих переживаний делает человека биографически детерминированным существом, конституирует человеческую индивидуальность. Язык же является и важнейшим средством первичной рационализации человеческих переживаний, очерчивая сферу
!!
доступного осмыслению и памяти. Чем ближе опыт переживаний к интимному ядру личности, полагает М. Шелер, тем труднее выразить его в языке. Пределы осмысленности человеческих переживаний совпадают с границами их вербализации: то, что не выразимо в языке, может быть прожито, пережито, но не наделено значением. Наиболее интимные чувства (материнские, любовные), по Шелеру, и вовсе не выразимы в языке, они конституируют неподвластную самопознанию область «абсолютно личной собственности»3. Как инструмент первичной рационализации рефлексируемых переживаний язык выступает важнейшим конститутивным средством обретения субъективной реальности, персональной идентификации.
Если «внешняя» социальная реальность поддерживается институционально, то субъективная реальность нуждается в коммуникативной поддержке. Важнейшим средством коммуникативной поддержки субъективной реальности выступают повседневные беседы. Самооценка, которую поддерживают в человеке значимые другие, посто-
5 Понятие «абсолютно личной собственности» М. Шелера как сферы невербализируемых переживаний, без сомнения, отсылает к более фунда-ментальному понятию Э. Гуссерля «примордиальная сфера». Это та сфе-ра сознания трансцендентального Ego, из которой - посредством «редук-ции к сфере принадлежности» - элиминированы все атрибуты чужой Q.
субъективности, а собственное Ego дано непосредственно. Примордиальная сфера выступает когнитивным основанием аналоговой апперцепции в Щ
процессе феноменологического конституирования Ater Ego. 14
1111
янно убеждает его в том, что он действительно тот, за кого себя принимает («короля играет свита»). В случае же асимметрии социальной и персональной идентичности необходимую симметрию можно восстановить путем модификации поддерживающих субъективную реальность отношений (расширить круг друзей, уволить секретаршу, развестись с женой и т.д.). В высокомобильном и роледифференцированном обществе, убеждены Бергер и Лукман, существует множество способов реорганизовать коммуникативную поддержку субъективной реальности6 в целях улучшения социального самочувствия человека. В социально-феноменологической интерпретации, таким образом, естественный язык не только конститутивен в отношении субъективной реальности, но и является важнейшим средством ее поддержания -в той мере, в какой последняя имеет коммуникативную природу.
Ситуативная детерминация значений:
ЭМЕРДЖЕНТНЫЕ КОННОТАЦИИ
И СХЕМА ВЫРАЖЕНИЯ
Шр!
Социально-феноменологическая концепция языка заимствует классическую (корреспондентскую) концепцию значений языковых знаков (конструкцию соответствия), но вводит в нее дополнительные идеализирующие допущения. Понятие соответствия в социальнофеноменологической интерпретации опирается на гуссерлеву концепцию аналогизирующей апперцепции. Аналогизирующая апперцепция объединяет явления в смысловое единство благодаря спонтанной способности сознания к интуитивному схватыванию сходства. Но на этом влияние Гуссерля и заканчивается. Ибо, по Гуссерлю, все мыслимые, т.е. трансцендентально возможные, формы социальности в зародыше коренятся в формах конститутивной активности трансцендентально чистого сознания Ego, и посюсторонние проявления такого «бытия в возможности» не представляют для него интереса. Основанная на презумпции коммуникативной природы субъективной реальности социальная феноменология использует принятый в современной лингвистике ситуационно-интеракционистский подход к значению. С этой точки зрения устойчивое ядро референтных значений, зафиксированное в словарях, воплощает лишь типизированный опыт использования слова лингвистическим сообществом и не исчерпывает собою всей полноты его значения. Для адекватного понимания слова необходимо принять во внимание его ситуативные коннотации, выражающие личный опыт использующего его человека применительно к ;^ конкретной ситуации речевого общения'. В отечественной литературе
* —:------
<8 См.: Berger P. Luckmann Т. Op. cit. Р. 151.
7 Подобное различие двух аспектов значения можно обнаружить еще в книге Л.С. Выготского «Мышление и речь» (1934). Он придает большее ГО значение объективному аспекту значения, по его мнению, свидетельст-
а вующему о глубине отражения объективного мира.
nomethodology. L., 1986. Р. 114.
подобный взгляд на природу значения развивал А.Р. Лурия. «"Значение" есть устойчивая система обобщений, стоящая за словом, одинаковая для всех людей, причем эта система может иметь разную глубину, разную обобщенность, разную широту охвата обозначаемых им предметов, но она обязательно сохраняет неизменное "ядро" - определенный набор связей». Наряду с этим названный автор вводит и другое понятие, обозначаемое термином «смысл». В отличие от значения, смысл - «индивидуальное значение слова, выделенное из этой объективной системы связей; оно состоит из тех связей, которые имеют отношение к данному моменту и к данной ситуации. Поэтому если "значение" слова является объективным отражением системы связей и отношений, то "смысл" - это привнесение субъективных ас-
g
пектов значения соответственно данному моменту и ситуации» . Иными словами, «референтное» значение универсально и выражает лингво-коммуникативный опыт всего культурного сообщества. Смысл же «относителен» к личному опыту человека и конкретной ситуации его использования. В социальной феноменологии этому различению соответствуют понятия объективного и субъективного контекстов значения. Ситуативная детерминация значения состоит в том, что в различных ансамблях речевых практик слово обрастает эмерджент-ными, ситуативно обусловленными ассоциативными и эмоциональными «окаймлениями» (fringes). Эти «добавочные», маргинальные смыслы являются чем-то вроде ауры, окружающей ядро устоявшегося, «словарного» значения. Подобные эмерджентные смыслы содержат следы прошлого опыта использующего слово человека и нагружены лексически не выразимыми иррациональными импликациями. Эмерджентные смыслы намекают, но «не говорят». Их можно выразить с помощью невербальных коммуникаций (взгляда, жеста, танца), положить на музыку. На ауре маргинальных смыслов построена вся мировая поэзия. Но их нельзя деконтекстуализировать. Не существует общезначимых правил их выбора для всех ситуаций речевого взаимодействия, так как когда аппрезентативное соответствие знака и референта установлено, в самих знаках нет следов этой работы. «Значение знака определяется как взаимным отношением знаков, так и тем, как их используют»9, - убежден Г. Гарфинкель. Употребление любого слова, т.е. выбор из словаря подходящего значения или выражения, всегда опосредовано как прошлым коммуникативым опытом говоря-
Лурия. А.Р. Язык и сознание. М., 1979. С. 53. Подобную же двойственность отмечают и современные исследователи речевых практик. «Как представляется, в философии языка и культуры недооценена антиномия прямого значения знака и его идиоматического использования. <...> В основе же этой антиномии лежит оппозиция референции и тропа» (Коз- ГО
лова Н.Н., Сандомирская И.И. Я гак хочу назвать кино. «Наивное пись-
а
о
мо»: опыт лингво-социологического чтения. М., 1997. С. 22).
4 Garfinkel Н. Ethnomethodological Studies of Work. Studies in Eth- ®
Я
8 Зак. 1223 1 *| 3
щего, так и его определением наличной ситуации. Шюц убежден в том, что язык каждый раз рождается заново в процессе его использования. Это значит, что устоявшееся словарное значение слова всегда испытывает определенные модификации в практике его употребления применительно к определенной ситуации речевого взаимодействия, а почерпнутые из коммуникативного опыта эмерджентные смыслы обретают дополнительную «ситуативную» окраску применительно к каждому отдельному случаю их употребления. «Каждое слово значит ровно столько, сколько я хочу», - уверял Шалтай-Болтай, и в этом, как ни парадоксально, изрядная доля истины. Осуществив феноменологическую «прививку» к древу ситуационного интеракционизма в анализе значения языковых знаков, социальная феноменология очерчивает когнитивный горизонт их потенциально возможных интерпретаций.
Эмерджентные, «ситуативные» смыслы необходимо принять во внимание, чтобы достичь правильного понимания речи. Ибо посредством ситуативных нюансов речи («игры слов») говорящий может донести до слушателя совсем иные смыслы, чем те, что составляют прямое (словарное) значение используемых им слов. Подобная ситуация с гениальной психологической тонкостью описана М. Булгаковым в романе «Мастер и Маргарита». Римский прокуратор Понтий Пилат в беседе с начальником тайной стражи на словах предупреждает его о готовящемся покушении на Иуду. Но с помощью тонких словесных ухищрений, намеков и ассоциаций прокуратор доносит до Афрания совсем иной приказ: убить Иуду. Рыцарь плаща и кинжала не сразу схватывает потаенный смысл Пилатова замысла. Чтобы донести до него подлинный смысл запретного приказа, Пилат осыпает его милостями. «Так убьют, игемон?» — восклицает прозревший наконец Аф-раний и отправляется исполнять тайное поручение. В своем отчете о содеянном он продолжает начатую прокуратором тонкую словесную игру. Прибегнув к помощи возлюбленной Иуды, для того чтобы заманить того в западню, он категорически отвергает предложенную Пилатом официальную версию «ищите женщину» и с неподдельным возмущением повествует о собственном деянии как о дерзости убийц, подбросивших «иудины сребреники» в дом иудейского первосвященника.
«Добавочные» смыслы необходимо принимать во внимание не только для адекватного понимания повседневной разговорной речи, но и в научно-социологических исследованиях. Практика прикладных социологических исследований свидетельствует, что вербализация 1Р подразумеваемых смыслов существенно повышает репрезентатив-
ность социологических опросов. Анализ, проведенный отечественны-ми учеными, показывает, что если к вопросу «Предпочли бы Вы а иметь работу, если бы это было возможным?» добавить «Или Вы
предпочитаете заниматься домашним хозяйством?», разница в ответах ПЗ достигает 50%. При этом в случае введения уточняющей (подразуме-
ваемой) альтернативы количество неопределенных ответов резко па-
дает (в данном случае с 26% до 8%). Подобные исследования дают основание полагать, что мнение, согласно которому подразумеваемые (имплицитные) смыслы настолько очевидны, что не нуждаются в экспликации, ошибочно. Столь существенный разброс в статистических данных социологических опросов свидетельствует о необходимости упоминания в вопросе как можно большего числа подразумеваемых смыслов10, относящихся как к персоне, так и к ситуации их использования.
Смысловые коннотации «словарных» значений языка образуют специфическую схему выражения, транслируемую лишь в процессе коммуникации. Она может носить персональный характер, если «не-проговоренные смыслы» имеют характер личностного знания, определять культурное лицо членов социальной группы, наконец, быть присущей лингвистическому сообществу в целом. Но даже и в последнем случае схема выражения не может быть усвоена лишь из словаря и грамматики - приписывание «прямого» смысла словам идиоматического выражения ведет к бессмыслице. «Для того, чтобы освоить чужой язык как схему выражения, - убежден Шюц, - нужно написать на нем любовное письмо, помолиться и выругаться»11. Экс-
* щв
прессивная и интерпретативная схемы языковых знаков постигаются лишь в живом опыте, в котором конституируются и воспроизводятся.
На уровне макроструктуры ситуативная детерминация значений означает необходимость специального исследования интерпретативных процедур как способов приписывания интерсубъективных значений. Нормативные правила сами по себе не содержат инструкций по приписыванию значений окружающим объектам или событиям. Поэтому «чтобы решить проблему формулировки всеобщих правил в определенном социальном контексте, - рассуждает А. Сикурел, - я использую понятие интерпретативных процедур как инвариантных свойств или принципов, которые позволяют приписать субъективное значение правилам, называемым социальными нормами»1-. Когнитивной психологии, убежден он, недостаточно для понимания генезиса смысла социальной структуры. Она не раскрывает, как формулируются отдельные социально структурированные мысли, как воспринимаются образы событий и объектов на основе более общих социальных правил и норм, т.е. не исследует ситуативный базис значений. Усвоение же языковых правил сходно с усвоением норм: и то, и другое предполагает умение интерпретировать. Ребенок должен учиться интерпретировать общее правило или норму вкупе с конкрет-
10 См: Мосичев А.В. Влияние формулировки вопроса на результаты
эмпирических социологических исследований // Методология и методы социологических исследований (итоги работы поисковых проектов 1992-1996 гг.). М., 1996. С. 22-23. (О
11 Schutz A. On Phenomenology and Social Relations. The University Of Q-
Chicago Press, 1979. P. 98. §
Cicourel A. Cognitive Sociology. Language and Meaning in Social In- <B
teraction. Penguin, 1973. P. 85.
ными случаями их употребления - невозможно научить ребенка быть вежливым, не представляя образцов (когнитивных паттернов) вежливого поведения. «Члены общества, - убежден Сикурел, - должны усвоить знание того, как приписывать значение их окружению, так чтобы общие правила могли быть артикулированы применительно к отдельным случаям»13. В философско-методологическом плане это означает, что универсалистские претензии классического общество-знания на открытие «всеобщих и необходимых законов» социальной жизни замещаются описанием «правил интерпретации». При этом любые интерпретации суть временные конвенции и могут быть приняты лишь до тех пор, пока не опровергнуты последующими интерпретациями. И задача методолога - изучать культурные детерминанты таких интерпретаций в социально-санкционированных способах мышления и деятельности.
Антиципация схемы выражения
КАК УСЛОВИЕ ПОНИМАНИЯ
Классическая наука исходила из неявной презумпции абсолютной смысловой прозрачности языка как посредника социальных взаимодействий. Предполагалось, что «идолы языка», способные вводить в заблуждение, легко растопить в лучах критики и просвещения. Методология неклассической науки обязывает учитывать воздействие средств и операций познания на познавательный образ объекта, колеблющее классический идеал объективности знания как «очищения» от операционально-ценностных контекстов человеческой деятельности. В ней нет места и абсолютному наблюдателю, взирающему на мир с позиции «вненаходимости», гарантирующей достоверность научного описания. Рассматривая «парадоксы самоописаний» современных обществ, Н. Луман, к примеру, подчеркивает, что «в обществе нет независимой позиции наблюдателя, единой инстанции наблюдения. Ни классический "субъект", ни "прогрессивный класс", ни "научная объективность" уже не могут считаться гарантами достоверности высказываний»14.
Социально-феноменологический анализ коммуникативной функции языка состоит в исследовании его способности транслировать социальные значения. Как вариант неклассического обществознания она отвергает свойственную классической науке метафору языка как неискажающего переносчика социальных значений - идеального подобия светоносного эфира классического естествознания. Социальная феноменология вводит сильное идеализирующее допущение: непременным условием адекватного восприятия речи является совпадение,
3 ге
а —■——
§ 131Ы<1. Р. 51.
Я 14 Луман Н. Наблюдения современности // Социологический журнал.
Н 1991. № 1. С. 185.
Щ;
по меньшей мере частичное, упомянутых выше схем выражения. Совпадение схем выражения в просторечье означает, что оба «говорят на одном языке». В ситуации лицом-к-лицу, где симптомы чужой субъективности максимально открыты, в этом, как правило, можно убедиться, наблюдая за выражением лица коммуникативного партнера. Говорящий интерпретирует реакцию партнера как гнев, отчаяние, безразличие аппрезентативно, г.е. на основании «эмпирически сходной манеры собственной телесной экспрессии». Но феноменологическая теория аппрезентации содержит сильное ограничение: для того чтобы подобная интерпретация чужой телесной экспрессии стала возможной, использующий коммуникативные знаки должен предварительно нережить сходные эмоции в собственном опыте. Ибо наличие гуссерлевского «первого творения» (в данном случае - опыта собственного переживания) - непременное условие феноменологически понятой аппрезентации, и это очерчивает пределы возможности феноменологически понятого понимания.
Сложность адекватного восприятия языковых знаков существенно возрастает в ситуации непрямых социальных взаимодействий. Обращаясь к анонимному коммуникативному партнеру, использующий языковые знаки лишен возможности наблюдать за выражением его лица и телесной экспрессией. В таком случае говорящему следует иметь в виду, что ему не удастся скорректировать возможное (а отчасти и неизбежное) несовпадение субъективных контекстов значений в самом процессе языкового взаимодействия. Поэтому чтобы быть правильно понятым, говорящий должен осуществить воображаемую «репетицию» чужого восприятия, т.е. осуществить антиципацию ап-презентативной и референциальной схем восприятия своего адресата, предвосхитить, «как слово наше отзовется». Если же коммуникативный партнер представлен идеальным типом, то использующий языковые знаки должен по возможности строго придерживаться их социально санкционированного, «словарного ядра» значения. Чем более анонимен коммуникативный партнер, тем более «объективно» следует использовать языковые знаки.
Благодаря способности преодолевать ситуативную ограниченность отдельных актов коммуникации, естественный язык в состоянии наводить мосты между различными пластами человеческого опыта — конечными областями значений (finite province of meaning). При этом естественный язык служит проводником из одной конечной области значений в другую, например из области грез, научного исследования или религиозного экстаза в сферу повседневной жизни. Можно интерпретировать значение сна, выразив его содержание в обыденном языке повседневной жизни. С помощью языка можно связать эстетический и религиозный опыт, введя его образы в строй повседневного мышления. Наконец, формализованный язык науки основан на повсе-
№
дневном обыденном языке, и, как показали безуспешные попытки О.
логических позитивистов, создание особого «объектного» языка науки, не зависимого от естественного (т.е. решение проблемы демарка- да
ции), невозможно. [■*
|]анорам^
Исследование языковых ресурсов объективации личного опыта приобретает особую важность и в свете важнейшего методологического требования социальной феноменологии: постоянной экспликации предпосылок социального теоретика, почерпнутых из обыденного мышления. Презумпция погруженности социального теоретика в различные ансамбли языковых практик и, следовательно, несвободы от социального опыта, обусловленного его социально-групповым положением, - отличительная черта методологической рефлексии неклассической науки. Сформулированный в рамках социальной феноменологии постулат чистоты метода предписывает трактовать как аналитически проблемную не только языковую деятельность как таковую, но и свою собственную практику использования языка как члена языкового сообщества15. Это означает требование достижения практически достаточного уровня рефлексии неявных предпосылок, почерпнутых из обыденного языка и мышления.
Исследования Шюца о практике речевого взаимодействия в повседневной жизни развивает представитель «поздней» социальной феноменологии Сикурел, еще более радикализирующий ситуационно-интеракционистский подход к значению16. Сикурел подвергает критике нормативную установку, ориентирующую исследователя на то, чтобы ограничиться формулировкой всеобщих правил и оставить без внимания способы, посредством которых они «живут» в мыслях и действиях конкретных людей. Ведь правило зафиксировано в словесных предписаниях. В отличие от него, действие, в том числе речевое, носит спонтанный характер и детерминировано множеством жизненных обстоятельств, отсутствующих в формулировке правила. Действие может лишь отчасти следовать правилу. Между ними неустранимый зазор, преодолеваемый личным усилием говорящего-дей-ствующего. Сикурел обращает внимание на тот факт, что сами по себе всеобщие правила, функционирующие в виде ценностей и норм, не содержат сведений о том, как их использовать на практике, т.е.
13 Но процесс экспликации предпосылок, почерпнутых из обыденного языка и мышления, потенциально бесконечен, поскольку как только такие значения обнаружены, допущения, сделанные в их анализе, также должны быть прояснены. В свою очередь, их экспликация заставляет делать дополнительные допущения, и так ad infinitum («парадокс бесконечной триангуляции»). Чтобы избежать редукции в бесконечность, ученый должен удовлетвориться если не исчерпывающим, то практически достаточным объяснением. И до тех пор, пока оно не опровергнуто новыми
интерпретациями, найденное объяснение должно быть временно принято. Экспликация собственных предпосылок, таким образом, является бесконечным процессом, поэтому социальный ученый должен осознавать, что его научные открытия являются временными, «предпосылочными» исти-
нами, зависящими от путей познания и способов интерпретации.
16 Следует также отметить работу: Romaine S. Language in Society: Introduction to Sociolinguistics. Oxford University Press, 1994.
как их применять в каждом отдельном случае17. Подобное знание все-
гда контекстуально. Оно возникает в процессе социальных коммуникаций и содержит невербализируемые моменты, определяемые жестами, мимикой, телесной экспрессией говорящего. Словарные же значения, несмотря на их контекстуально-сенситивное происхождение, должны быть ситуативно релевантны, т.е. специально отобраны для решения определенной задачи речевого взаимодействия. В каждом конкретном случае они имеют значения ad hoc. Поэтому значения, содержащиеся в словарях, пригодны для решения конкретных практических задач лишь постольку, поскольку тот, кто их использует, руководствуется не логическими критериями выбора значений, но сам решает, какие именно черты коммуникативной ситуации оправдывают его лексический выбор.
Социальные феноменологи не были первыми, кто сформулировал подобные проблемы. Но они в полной мере осознали их важность для современной эпистемологии. Практически в то же время подобные вопросы активно исследовал американский ученый и философ М. По-лани18. Изучая генезис личностного знания, он убедительно показал, что усвоение «максим» (правил) искусного действия само по себе не приводит к умению их использовать на практике. Ибо знания, зафиксированного в норме, недостаточно для успешного исполнения действия. Между знанием нормы и знанием того, как ее использовать на практике, всегда существует «эпистемологический разрыв» (epistemological gap), преодолеваемый (в случае успешного действия) или не преодолеваемый личным усилием действующего, будь его действие телесным или вербальным. Знание того, как преодолеть подобный эпистемологический разрыв, в принципе неформализуемо. Оно является личностным в подлинном смысле слова, т.е. обретаемым в коммуникативном опыте индивида.
С другой стороны, проведенный Полани скрупулезный анализ личностного знания показывает, что и успешное действие отнюдь не всегда основано на знании правил (максим) его осуществления. Например, пловцы и велосипедисты зачастую не могут внятно объяснить, за счет чего они сохраняют равновесие или держатся на плаву. Но даже если это и удается, объективированного в языке знания недостаточно для не имеющего подобных навыков новичка, поскольку есть множество ситуативных нюансов, отсутствующих в формулировке общих правил, которые необходимо учесть на практике. Поэтому знакомство с правилами полезно и облегчает обретение навыка, заключает Полани, однако само по себе знание правил не научает их
17 См.: Cicourel A. Op. cit.
18 См.: Polanyi М. Personal Knowledge. Towards a Post-Critical Philosophy. University of Chicago Press, 1958. Corrected eddition 1962; Сокр. пер. с англ.: Полани М. Личностное знание. На пути к посткригической философии. М., 1985; Polanyi М. Tacit Knowing: Its Bearing on Some Problems of Philosophy // Reviews of Modem Physics. 1962. V. 34. № 4. October.
р|
Шш
практическому использованию. То, как достичь виртуозного исполнения действия, заключает Полани, невыразимо и всегда остается предметом искусства - умения личностным усилием преодолеть разрыв между ограниченным набором правил и бесконечным множеством ситуативных нюансов, отсутствующих в формулировке правил, которые необходимо учесть на практике. Знание того, как преодолеть эпистемологический разрыв, не поддается прямой трансляции и является личностным в собственном смысле слова.
Фундаментальное расхождение социальных феноменологов с Полани касается проблемы экспликации предпосылок научной деятельности. Автор «Личностного знания» убежден в том, что попытки эксплицировать предпосылки науки столь бессодержательны потому, что ученые «вживаются» в них, как в собственное тело. Знание предпосылок науки является неявным (tacit), периферическим, невыразимым в языке. Социальные же феноменологи, напротив, уверены, что ученый обязан эксплицировать свою систему допущений, позволяющую достичь если не исчерпывающей, то практически достаточной степени «чистоты метода» как условия методологической корректности научного исследования.
«Выговаривать умолчания»:
ЭТНОМЕТОДОЛОГИЧЕСКАЯ ПРОГРАММА ИЗУЧЕНИЯ СОЦИАЛЬНОСТИ КАК РЕЧЕВЫХ КОММУНИКАЦИЙ
В теоретической форме проблема ситуативного базиса значения в социальной феноменологии формулируется как проблема индексных выражений, указателей или «индексов». Возникнув в истории логики, она притягивала к себе внимание всех крупных философов, так или иначе касавшихся проблем языка. Гуссерль говорил о выражениях, чей смысл не мог бы быть постигнут слушателем без необходимого знания биографии и целей того, кто говорит, обстоятельств их произнесения, того, что говорилось ранее, а также специфики отношений между говорящим и слушающим19. Б. Рассел указывал на описания, содержащие индексные выражения, употреблявшиеся в одном случае для указания на одну вещь, но в других случаях - на другую20. Каждое исследование отсылает к определенной ситуации и персоне, времени, месту и указывает на нечто, не названное в словах. Их значение соотносится с каждым отдельным случаем их употребления. Нельсон Гуд-ман заметил, что их употребление зависит от отношения говорящего к объекту, времени и месту их произнесения. «Время релевантно тем-^ поральным индексным выражениям... Пространственные индекс-Q.
® 19 Cm.: Mohonty C.N. Edmund Husserl’s Theory of Meaning. The Hague,
its 1964. P. 77-80.
20 Cm.: Rassel B. Inquiry into Meaning and Truth. L., 1940. P. 102-109.
ные выражения релевантны тому месту, где они произносятся»21. Ин-
дексные выражения содержат указатели либо эгологического характера (как правило, личные местоимения), либо указатели конкретной ситуации, понятной лишь для вовлеченного в нее ( «тот», «этот», «там», «здесь», «сейчас», «скоро», «завтра» и т.д.). Осмысленность таких выражений строго ограничена рамками ситуации их употребления, гак как используемые в них указатели являются носителями эмерджентных смыслов ad hoc.
Индексные выражения - головная боль логиков и лингвистов. Их бесконечные методологические усилия направлены на исключение неопределенности индексных выражений, устранение альтернативных смыслов. Ибо все, что должно быть сказано, убежден Л. Витгенштейн, может быть сказано ясно. О том, что не может быть сказано ясно, следует молчать. Однако упорные методологические попытки заменить индексные выражения на «объективные», т.е. общепонятные, не имели успеха. Программное изучение формальных свойств естественных языков показало, что такого средства найти невозможно. Индексные выражения не устранимы не только из разговорного, но и из куда более строгого научного языка. Учитывая сложность проблемы рационализации индексов, социальная феноменология вносит свой вклад в исследование проблемы экспликации смыслов индексных выражений.
Исследование индексных выражений составляет особую ветвь «поздней» социальной феноменологии - эптометодологии. Когнитивным основанием этнометодологии является метод участвующего наблюдения, методологические императивы которого детально разработаны Шюцем. Но термин «участие» относится здесь не к персоне, осуществляющей наблюдения, а к разговорному языку. Предполагается, что те, кто используют разговорный язык, вовлечены в объективное производство повседневного знания как наблюдаемого и подлежащего сообщению феномена. Но для получения объективного знания социальный ученый как член языкового сообщества обязан проблематизировать сам факт использования языка. Эгнометодологи-ческая проблематизация рационализации индексов слагается из следующих вопросов:
1.Что позволяет говорящему и воспринимающему «слышать» естественный язык?
2.Что делает его наблюдаемым и подлежащим сообщению феноменом?
3.Наконец, что представляет собою сам феномен естественного языка?
Этнометодологическая программа родилась в 1972 г. под влиянием идей Гарвея Сакса и Гарольда Гарфинкеля. Сакс исходил из того, что та или иная форма социальных коммуникаций («социального по-
Goodman N. The Structure of Appearance. Harvard University Press,
11
рядка») продуцируется в процессе повседневного общения. Подобное общение осуществляется с помощью естественного языка. Поэтому практика интерпретации повседневных бесед является ключом к пониманию механизмов социальных коммуникаций. «Продуцирование локального социального порядка существует как линейный порядок практик беседы (conversational practieces), на котором основывались все предыдущие изучения, но упускавшие это из виду»2'. Гарфинкель формулирует сходную задачу как необходимость исследовать «формальную структуру повседневной деятельности»2’. К числу сторонников этнометодологической программы, кроме упомянутых выше Сакса и Гарфинкеля, причисляют себя Сикурел, К. Мак-Эндрю, М. Пол-лнер, Э. Роуз, Д. Циммерман. Перечисленных авторов объединяет убеждение в том, что для уяснения формальных структур повседневной деятельности необходимо знание индексных свойств естественного языка. Их интересуют прежде всего механизмы конституирования эмерджентных смыслов. Именно индексные свойства естественного языка способны прояснить связи между заведенным порядком повседневной рутины и рациональностью в повседневных практиках. Иными словами, исследование индексных выражений позволяет заглянуть в «плавильный тигель рациональности» (Б. Вальденфельдс). Но сам по себе индекс не обеспечивает рефлексивного конституирования. Например, приводимое Гарфинкелем высказывание «Я в курсе дела» справедливо в отношении одной персоны, но может не быть таковым в отношении другой, при этом компетентность первой персоны, в отношении которой эго высказывание справедливо, имеет свои границы. Справедливость приведенного высказывания обусловлена временем его произнесения, статусом персоны, а также кругом проблем, которыми он занимается. Чтобы уменьшить неопределенность этого выражения, можно заменить местоимение «Я» на имя, понятное всем, добавить дату, а также уточнить круг дел, которыми занимается «посвященный». Но ситуативная неопределенность, «относительность к случаю», полностью не устраняется. Ибо беседа носит чувственный характер. Она является частью взаимодействия, имеющего свои случайности, круг которых расширяется по мере ее продолжения.
Какой же шаг в исследовании индексных выражений предлагают сделать сторонники этнометодологической программы? Посредством анализа и сравнения повседневных разговоров они стремятся к реконструкции имплицитных смыслов - «фонового знания», продуцируемого в процессе повседневных взаимодействий. Задачей этнометодоло-гии провозглашается — выговаривать умолчания, т.е. содержание, принимаемое участниками речевого взаимодействия как «само собой разумеющееся» (taken for granted). Без схватывания непроговоренных
Q_ смыслов взаимное понимание немыслимо. Но если факт взаимо-
О ________________
X
ГО " Garfinkel Н. Op. cit. Introduction. P. VII.
Й 23 Ibid. P. 160.
<1
\
re
понимания налицо, этнометодологу надлежит сформулировать содержание того неявного знания, которое делает его возможным. «Мы полагаем, - убежден Гарфинкель, - что такого рода формулировки не только всегда присутствуют, но и осознаются как существенный конститутивный элемент беседы, в которой они продуцируются. Мы также предполагаем, что они поддаются трансляции и комментарию»24. Выявляя и комментируя повседневные речевые взаимодействия, исследователь заключает такие формулировки в скобки. Использование скобок призвано напомнить, что непроговариваемые смыслы («фигуры умолчания») являются неотъемлемой частью процесса речевого взаимодействия. Содержание формулировки носит существенно контекстуальный характер. Неявное знание, неизбежно входящее в беседу, - контекстуальный феномен. Он неустраним. У него нет моратория, тайм-аута. Каков же механизм «формулировки»?
Идеалом этнометодологов, стремящихся эксплицировать «фоновое знание», является нахождение «простых речевых правил» (plain spoken rules) для обеспечения адекватного описания, адекватного объяснения, адекватной идентификации и анализа повседневных практических взаимодействий. И задача «практической логики» - найти простое правило для обеспечения дополнительной контекстуальной информацией каждое индексное выражение. Идеал подобного рода, равно как и любой идеал, недостижим. И сознавая неразрешимость проблемы индексов в общем виде, этнометодологи предлагают ограничиться «практически достаточным» для осуществления эмпирических описаний решением. Таким образом, «формулировки» предлагаются как способ, посредством которого социальные науки могли бы осуществлять более строгий анализ практических действий, адекватных всем практическим целям.
Сикурел убежден в том, что любое социальное взаимодействие можно понять, исходя из процесса лингвистической коммуникации. Поэтому для выявления структуры социальных взаимодействий он использует аппарат всеобщей семантики. Базисным социальным взаимодействием для него является феноменологически фундаментальная ситуация лицом-к-лицу в ее лингвистическом измерении, а базовой моделью социальной коммуникации - отношение «говоря-щий-слушающий» (speaker-hearer). Исходя из нее определяются всеобщие принципы интерпретативных процедур, используемых в обыденной жизни. Подобные принципы основаны на следующих идеализациях:
1. Взаимность перспектив (reciprocity of perspectives). Этот принцип постулирует, что ребенок должен учиться ориентироваться на партнера по коммуникации так, чтобы можно было предположить, что они разделяют одно и то же социальное окружение. Это предполагает, что каждый из участников взаимодействия будет обладать та-
Ibid. Р. 171.
ким же опытом, если их поменять местами. Если не оговорено иначе, они могут не обращать внимания ни на какие различия в индивидуальном приписывании значений вещам и событиям. Фонетические, синтаксические и словарные знаки, которые используют участники социального взаимодействия, должны быть замкнуты на оіраничен-ные контексты. Таким образом, участники полагают, что занимают стандартизированную ориентацию, воспринимают одну и ту же информацию и имеют одно и то же «самоочевидное» знание для обоих. Иными словами, оба участника принимают идеализацию взаимности разделяемого опыта и один и тог же принцип для приписывания значений и придания релевантности непосредственному окружению.
2. Нормативные формы (normal forms). Интерпретативная процедура, называемая «нормативные формы», основана на описанной выше идеализации взаимности перспектив. Этот принцип учит ожидать (и требовать), чтобы каждый участник коммуникативной ситуации принуждал другого произносить узнаваемые и осмысленные звуки независимо от возможных разногласий. Взаимное понимание предполагает, что оба участника обладают сходными нормативными формами, принятыми в их культуре. Если принцип взаимности перспектив учит участников речевого взаимодействия навязывать друг другу идеализированную взаимозаменяемость точек зрения и следовать одинаковым процедурам приписывания значений и принятию сходных систем релевантности, то принцип нормативных форм помогает устранять препятствия к общению: говорящий и слушающий будут пытаться нормализовать (т.е. свести к одной норме) возникающие несоответствия. Использующие этот принцип снабжены общей и стандартизованной системой сигналов и кодов. Без них повседневное общение было бы невозможным, поскольку ничто не могло бы считаться известным и очевидным, и весь диалог приобрел бы черты бесконечного регресса в сомнении.
3. Принцип «и так далее...» (et cetera) требует неразмышляющего следования изложенным выше принципам, без обращения к вопросу, какой консенсус по их поводу существует или необходим. Использование имплицитных правил невозможно до тех пор, пока эти принципы не становятся сами собой разумеющимися. Презумпция того, что участники повседневных взаимодействий оперируют одними и теми же принципами, «играют в одну и ту же игру», является решающей23. Подобные процедуры, убежден Сикурел, достаточны для достижения понимания в повседневной жизни. Этнометоды, таким образом, воплощают «повседневную рациональность» - социально санкционированные способы поддержания привычных структур понимания и взаимодействия. Выговаривая «фоновое знание», этнометодология
выявляет когнитивный фундамент любого социального взаимодейст-
ЯЗ _ „
вия, обеспечивающии принципиальную возможность человеческого
О понимания и коммуникации.
Ю —-——
[Д 25 См.: Cicourel A. Op. cit. Р. 85-87.
