CC BY
49
Т. М. Шатунова СОЦИАЛЬНО-ЭСТЕТИЧЕСКАЯ ОНТОЛОГИЯ «МАЛЫХ ФОРМ»
В статье ставится проблема поиска человеком возможных социально-эстетических средств личной самозащиты от угроз и рисков, возникающих в противоречивой динамике современной цивилизации и объективно направленных против метафизической сущности человека. В качестве одного из средств предлагается эстетическая практика приобщения к чувственно-сверхчувственной природе вещей, которыми окружает себя в социуме наш современник.
Ключевые слова: онтология, эстетика, социальное, эстетика малых форм, эстетика как метафизика, сверхчувственные свойства вещи.
T.M. Shatunova SOCIAL-AESTHETIC ONTOLOGY of «small forms»
Article subject is the problem of person’s search of the possible social and aesthetic means of personal self-defense from threats and the risks which arising in inconsistent dynamics of a modern civilization and have been objectively directed against metaphysical essence of the person. As one of means ofpersonal self-defense aesthetic practice offamiliarizing with supersensual nature of things with which modern person surrounds himself is offered.
Keywords: ontology, aesthetics, social, aesthetics of small forms, aesthetics as metaphysics, supersensual qualities of a
thing
Современный человек все чаще ощущает себя в ситуации явного метафизического вакуума или, как минимум, диссонанса. Социальная реальность коррумпированного государства, сужающиеся сферы духовной жизни общества, необходимость выживать в жестокой логике товарно-денежных отношений - все это делает нашего современника легко уязвимым для самых различных метафизических угроз. Нередко «герой нашего времени» отрицает любовь, считает истинным то, что полезно, совсем не спешит делать добро, а в Бога верит лишь иногда по принципу «ты мне, а я тебе»: я в тебя поверю, а ты за это ...». Человек избегает встреч со своей родовой сущностью, что, на первый взгляд, значительно упрощает повседневную жизнь. Однако наступает момент, когда за отказ от абсолютов человеческого бытия - любви и дружбы, совести и памяти, - человеку приходится расплачиваться: он понимает вдруг, что перестал уважать самого себя, перестал ощущать радость бытия, утратил чувство живой жизни, в пределе - перестал видеть себя человеком.
Конечно, в такую ситуацию метафизического вакуума люди попадали во все времена. Однако, взы-скуя человеческого, находили его, идентифицируя себя с какими-то социальными общностями или ин-ститутами.
Так, человек в обществе ранней или классической модернити видел свою метафизическую сущность в функционировании социальных институтов и других макроструктур социума. Метафизические характеристики приписывались в этом обществе Родине, Городу, Государству, Партии и т.п. Эти институты и сами с готовностью брали на себя метафизическую миссию по отношению к индивиду. Выполнять ее макроструктуры общества модерна были способны, главным образом, за счет эстетизации своих социальных форм. Не случайно Государство, Родина, Общее дело, Революция, Святая свобода - всегда воспевались и вызывали эстетические эмоции.
Эстетическое восприятие символики и атрибутики, личностной представленности, порядка работы социальных институтов было необходимым и надежным способом культивирования метафизических чувств миллионов людей. На взаимодействии эстетизированных форм социальных макроструктур и вызываемых ими эстетических эмоций человека как раз и рождалась поэзия Города, Завода, Родины и т.п. Благодаря эстетике социальные институты воспринимались как бытийственные стороны жизни человека. Служить, отдавать себя Университету, Школе, Родине было почетно и поэтично (романтично). На этом основании в обществе модерна выросла эстетическая онтология социального. Заметим, что прообразы этого феномена впервые возникли в эпоху эллинизма, когда появилось отношение к государству как к божественному социуму, достойному обожания, любви, восхищения. Впоследствии рецидивы «государственной» эстетики периодически встречались в мировом культурно-историческом процессе.
Что касается общества постмодерна или поздней модернити, то эстетизация больших социальных структур здесь отходит на второй план. Социальные макроструктуры теперь теряют свою значимость для индивида под воздействием разных аспектов процесса глобализации. Возможная перспектива «смерти социального» (Бодрийяр) проявляется в том, что, по выражению З. Баумана, возникает мир, лишенный видимой структуры. Теперь структура не имеет прежнего влияния в социуме, и ей отводится место по остаточному принципу, поэтому и метафизическое эстетическое отношение по ее поводу больше практически не возникает. Феномен государства, в частности, уходит из области поэтизации, его образ прозаизируется. На смену обществу социальных макроструктур (социальных институтов) приходит так называемое «индивидуализированное общество» (З. Бауман). Теперь ни один социальный институт не берет на себя функции «спасения человека». «То, что прежде считалось задачей, стоящей перед человеческим разумом, коллективным достоянием людей, сегодня разбито на части, «индивидуализировано», предоставлено мужеству и жизненной стойкости отдельных личностей и возложено на индивидуальные возможности и способности человека», - пишет об этом обществе З.Бауман [см.1]. В то же время человек ощущает невозможность, даже бессилие как-то повлиять на механизмы действия больших социальных структур. Они не включаются в пределы его жизненного мира, не составляют той целостности, которую он выстраивает сам, не решают проблем отдельных конкретных людей и, конечно же, не могут быть предметом эстетически-метафи-зического восприятия.
Одновременно расширяются приватные пространства жизни человека, и, соответственно, рождаются образы микроэстетики или эстетики малых форм. Метафизическое начало живет теперь в ближайшем по отношению к человеку. Ближайшее - отнюдь не социальные институты. Это, прежде всего, вещи, которые находятся в услужении у человека (Хайдеггер), так называемые простые вещи [8, с.281]. Именно на них направляются теперь метафизические чувства человека. Человек ощущает, что приятно быть человеком, когда и если соприкасается с привычным в вещах. Тогда эстетически-метафизическое начало ощущается как укорененность и в то же время как присутствие навыка, умения красиво пользоваться обычными вещами. Привычное становится эстетической категорией, выражающей метафизику простых вещей, «малых форм».
Эстетика малых форм выступает в роли метафизического феномена главным образом в жизни современного человека. В традиционных обществах привычное было просто нормальным: удобным, сподручным, иначе говоря, полностью здешним и посюсторонним и не было ни предметом эстетического взгляда, ни метафизическим «поводом». Привычное для современного человека - редкость и роскошь в мире быстро морально устаревающих и выходящих из строя вещей-товаров. Привычная подручность вещи делает ее бесконечно близкой и родственной человеку. Вещь подручная - товарищ человека, и даже если она приобретена как товар (куплена), то все равно оказывается потом, в употреблении, неорганическим телом человека, проявлением человеческого «Я». Вещь в этом смысле «метафизичнее», а значит, эстетичнее «изделия». «Дельность изделия» больше настраивает на прагматический лад, тогда как «вещность вещи» ставит лицом к лицу с метафизическим вопросом: что и откуда вещает вещь? И человек перед привычным в вещи олицетворяет собой da-sein, личностную форму бытия. Простые слова о вещах заставляют почувствовать за ними бездну. Й is а решП. Оно является карандашом. Таинственное и беспредельное Иное (Оно=Ы) является сюда вот этим. За простой вещью открывается беспредельный метафизический смысл1.
Дельность изделия в силу своей привычности, хотя и в меньшей степени, чем вещность вещи, также становится поводом для эстетически-метафизической реакции. Хайдеггер пишет, что эта дельность обнаруживает себя в изнашиваемости, истрачиваемости вещества изделия. И тогда человек испытывает жалость к уходящей вещи, и не в силах ее, ставшую ненужной,
1 У детского поэта Романа Сэва есть стихи о карандаше: Высокий стройный карандаш / Стал через месяц низким / Коротеньким огрызком. / Зато успел он написать / Сто пятьдесят стихов в тетрадь. / Их прочитают дети. / Наверное, прекрасней нет / Судьбы на белом свете.
просто взять и выбросить. Как в древнекитайском принципе жэнь, вещь заражается и заряжается человеческим началом. Происходит настоящее эстетическое чудо: вещь начинает по-человечески относиться к человеку. Конечно, она, как Луна, светит отраженным светом самого человека, но все же она умеет светить и, значит, быть человеческой вещью. Именно это и происходит с привычными вещами, которые находятся у человека в услужении.
Все вещи подобного рода представляют собой социальные вещи, поскольку только в общественных отношениях людей обретают они свою чувственно-сверхчувственную природу. Чувственно-сверхчувст-венная природа вещей традиционно была предметом социальнофилософского анализа. Сегодня анализ сверхчувственного начала вещей явно смещается в сторону эстетики. Не только истина вещи вообще, но и истина социальной вещи становится предметом эстетического дискурса, поскольку именно в нем открывается метафизический смысл очеловеченных вещей.
«Перечень» чувственно-сверхчувственных вещей, попадающих в круг философского анализа, существенно меняется. В дискурсе традиционной социальной философии среди таких вещей находятся в первую очередь те, которые выражают собой несубстратную, субстанциальную природу общественного отношения и лишь в конечном счете обретают телесно-чувственный образ, например, деньги, капитал, стоимость и т.п. Все эти «вещи» в действительности представляют собой реальные абстракции определенных общественных отношений, поэтому они изначально абстрактны и в этом смысле сверхчувственны2. Свою сверхчувственно-чувственную форму они могут обрести, лишь пройдя через эстетику, воплотившись в каком-то предметно-телесном или «человеческом» облике. Тогда появляются разнообразные «желтые дьяволы», гобсеки, домби, финансисты, дипломаты.
В современном философско-эстетическом дискурсе все происходит наоборот. Вещь как предмет эстетического отношения в первую очередь чувственно-конкретна и лишь затем, в человеческих общественных отношениях обретает метафизический смысл. В принципе такой смысл может проявиться у любой вещи, вовлеченной в общественные отношения, и в этом один из глубоких источников феноменологического пафоса современной философии.
Сегодня в нашем повседневном обиходе есть множество вещей, не претендующих ни на какую метафизику, но обретающих ее, воплощая в миниатюре трансгрессивный характер современной эпохи и человека в ней. К таким вещам можно отнести, например, сотовый телефон, i-pad, i-phone. Здесь одновременно фотоаппарат, видеокамера, проигрыватель, радио, компьютер, интернет, skype. Два, три, четыре в одном - все это очень современные малые формы вещей, осторожно захватывающие не только наши кошельки, но и наше внимание, память, время. «Мягкий захват» души человека соблазняющей его вещью порождает процессы, в которых человек оказывается во власти вещей. Вещи становятся «хищными», властными также во многом благодаря именно своим эстетическим характеристикам. Так эстетическое отношение превращается в эстетизированное, становится отношением власти, а человек попадает в сети «вещизма», «шопоголизма», «консюмеризма».
Противодействовать этому процессу можно, если, как говорил Ортега-и-Гассет, перестать относиться к вещи просто как к объекту, а для этого необходимо «включить его в субъект, сделать частью своего я» [7, с.483]. Тогда вещь, предмет становится культурным феноменом и символом человеческого как такового. Такой символ всегда и предполагает и вызывает эстетическое отношение. Эстетика «малых форм» представляет собой в силу этого эстетику «близкодействия» и предполагает тонкое умение человека окружать себя любимыми вещами-товарищами. Это умение - способ перекодировки эстетизации как формы властных отношений в пользу индивидуализированного человека. Границы «жизненного мира» во многом определяются именно теми вещами, которыми мы себя окружаем, подпираем, достраиваем или, наоборот, расстраиваем и бередим.
Диапазон вещей, ставших метафизическими эстетическими символами, огромен и уходит
2 Справедливости ради отметим, что абстрактные, хищные «вещи» общества модерна, конечно же, продолжают существовать и даже приобретают свои эстетические образы в обществе постмодерна. Так, например, перефразируя Маркса, С.Жижек говорит о реющем над миром Призраке Капитала [см.3].
в бесконечность. Иногда чем больше, глубже эстетический смысл вещи, тем «минимальнее» она сама. Как в известной старой песенке Е. Камбуровой: ушедшего любимого символизировал сначала забытый на гвозде плащ, потом гвоздь, на котором когда-то висел этот плащ, затем -место, на котором когда-то был гвоздь.... Эти минимальные вещи, как правило, оказываются буквально личными вещами, с их помощью индивидуальность задает границу и содержание своего мира. У каждого человека существует и все время продолжает складываться свой, достаточно неповторимый «набор» таких вещей.
В то же время в современной культуре присутствуют социальные вещи, которые традиционно становятся достаточно постоянным источником метафизических эстетических переживаний многих людей. Среди них можно назвать дом, родину (родной кров), улицу, двор. Эти вещи становятся «героями» художественных произведений и философских текстов, фрагментами социально-эстетической реальности. Они помогают людям обживать неуютное большое пространство макросоциума. Это вещи-отношения, благодаря которым человек создает и воспроизводит живую ткань микросоциальности и тем самым строит себя как микросоциум.
Каждая социальная вещь является носителем уходящего в бесконечность символически-смыслового содержания, которое меняется в зависимости от культурно-исторического контекста. Так, традиционно дом представлял для человека целую систему символов своего собственного мира, где можно быть самим собой и откуда можно проявлять себя как субъекта действий и отношений. В современном мире, по крайней мере, для западного человека, дом оказался даже не крепостью, а, по словам З.Баумана, жесточайшей линией обороны, которую по определению заведомо нельзя выдержать. В этом контексте дом - символ мечты о защищенном месте, избавленном от непредсказуемых рисков, с тщательно охраняемой законом границей, за которой находятся не просто незнакомые люди, а враги и опасности. Если сравнить с этим образом мечту и представление о доме как об открытом, но достаточно устойчивом пространстве, где уживаются родители и дети, деды и внуки, где постоянно обитают друзья и знакомые, где «дверям закрытым грош цена, замку цена - копейка» (Б.Окуджава), мы узнаем совсем недавний российский вариант мечты о доме. Г.Башляр разработал целую систему метафизики жилища, в котором каждая ступенька «от погреба до чердака» может стать поводом для метафизических воспоминаний, для мечты [см. 2].
Б.В.Марков называет среди этих вещей-отношений трапезу, лицо, беседу, гостя. Можно добавить улицу, двор, дар, путь (путешествие). Во всех случаях естественные характеристики этих «вещей» выступают одновременно носителями их сверхчувственной природы. Интересно, что эстетическое отношение человека к миру в этом контексте теряет свою «завязанность» на совершенной форме предмета, зато приобретает характер чисто метафизического чувства «бескорыстного любования или наслаждения». Так, например, Б.В.Марков говорит о том, что любой нормальный человек должен уметь любить свое лицо и гордиться им [6, с.165-167]. Это лицо, которое человек обращает к людям, лицо, которое надо держать, когда тебе плохо. Лицо как реальная абстракция всего человека. Даже недостатки лица могут стать в этом случае эстетически привлекательными (милыми, симпатичными), поскольку с ними идентифицируется именно этот человек, его дорогой облик, неповторимый и уникальный. Например, многие европейцы считают недостатком лысину, тем более, плешь, а китайцы всегда думали, что это «второе лицо», которое бог дает человеку в награду за его мудрость.
Правда, для того, чтобы лицо человека выступало в форме его эстетически-социального отношения, его приходится постоянно (до)создавать, и далеко не только за счет косметики. Сегодня в этом нам помогают современные виды искусства: фотография, кино, телевидение. Мы учимся быть фото- и киногеничными, учимся с помощью этих одновременно технических и художественных средств представлять себя другим людям. Лицо выступает в этом качестве как личностное, но общественное отношение.
Таким же общественным отношением является Трапеза, где безразлично, что пьют и едят, как в платоновском «Пире», та трапеза, которая сближает людей больше, чем беседа. Трапеза, после которой нельзя обидеть или предать человека, если ты ел его хлеб [5, с.463-470].
Это именно разделенный хлеб, посредник в отношении «человек - человек», создающий ощущение не-одиночества, душевного тепла, спокойствия.
Феномен Г остя как микросоциальное общественное отношение проявляет себя уже в том, что есть разные гости. Иногда к нам приходят «гостиные гости», как их назвала однажды детская писательница В.АОсеева, иногда гость - это «свой», друг, который не обратит внимания на беспорядок в доме, которого можно угостить «тем, что есть», и самое удивительное, что это «что есть» всегда вовремя и кстати находится.
Что касается эстетической онтологии Путешествия, то ее характер и метафизическое содержание качественно меняется при переходе от общества модерна к постсовременности. Для эстетической ситуации модерна путешествие должно представлять собой передвижение на большие расстояния: в дальние страны, к чему-то далекому, незнакомому - иначе говоря, в принципиально другой мир. На этой почве строится метафизика эстетического Другого. Незнакомые места манят неизведанными ощущениями. «Другие» города и страны воспринимаются как нечто нездешнее, неземное, как «туманная даль». Территориальнодалекое выступает в роли онтологически-значимого, бытийственного, тогда как близкое -слишком посюсторонне, чтобы иметь прямое отношение к бытию. В качестве метафизически-эстетической эмоции присутствует момент остранения (В.Б. Шкловский), рождается ощущение счастья новых впечатлений. Не случайно в девятнадцатом веке путешествия рекомендуют даже как медицинское средство от «хандры» (депрессии, сказали бы мы сегодня). Эстетически-онтологическая компонента феномена путешествия предполагает еще и момент освобождения, пусть ненадолго, от всего, что человек покидает и оставляет позади. Тогда он может почувствовать себя «точкой ноль», из которой все только начинается. Ощущение красоты свободы - метафизически-эстетический эквивалент путешествия.
Если говорить об эстетической онтологии путешествия в культурной ситуации постмодерна, мы получим некоторое своеобразное уточнение и дополнение. Здесь речь идет чаще всего о «близких» путешествиях: Вы отправились по знакомой дороге, вы пришли в знакомое место, но именно здесь и сейчас вы почувствовали что-то особенное, что заставило забыть ход времени и, возможно, заглянуть в себя. Путешествие внутрь себя, на поиски маленького человека, который живет в большом, разговор о близком (М.Ямпольский) -характерные эстетические мотивы «постмодернистского» путешествия. Иногда, как это сделал П. Гринуэй, специально создаются туристские маршруты по небольшому знакомому участку города, ищутся непривычные ракурсы для взгляда, экскурсанты учатся подробно вглядываться в то, что и так хорошо видно, открывают свой «путь к очевидности». Феноменологическая практика - видеть видимое - приносит современному человеку огромное эстетическое наслаждение. Не случайно в моде японские философские сады, в которых невозможно прогуливаться в силу их миниатюрности: такой сад может с успехом разместиться в пространстве размером с посылочный ящик. Путешествие в этом саду превращается в созерцание, пунктом назначения которого в итоге оказывается углубление в себя, поворот глаз «зрачками внутрь».
Как уже говорилось, метафизические чувства у современного человека могут возникать по поводу вещей совершенно ничтожных. Эти чувства практически не опираются на предметную форму, и от качества предмета не зависят. Как возможно, чтобы они играли в его жизни такую значимую роль? Механизм их действия основан на силе впечатления, если последнее понимать буквально как впечатывание образа вещи, человека, запаха, вкуса (вспомним известный фрагмент Пруста с пирожными-мадленами). Вещь, вызвавшую впечатление, Пруст называет «запечатанной вазой». Это, по мнению Мамардашвили, поэтическая версия кувшина, содержащего в себе несоизмеримого с его объемом джина [см. 4]. Если джин вырвется из кувшина, начнутся воспоминания, влекущие за собою мечты. Воспоминания - это клеточка работы памяти, а память, как известно, всегда эстетизирует. Мечта невозможна без участия фантазии, без работы ассоциативного мышления. Это тоже форма эстетической деятельности. Воспоминание и мечта выдергивают человека из «здесь и сейчас», он ощущает себя где-то в другом месте и времени, может даже пережить катарсис как
высший тип эстетической реакции. И все это за пределами прямого взаимодействия с какой-либо эстетически прекрасной видимостью. Эстетическая онтология «малых форм» -свидетельство скрытой (интериоризированной) художественной способности современного человека, результат «наведения» его многовекового эстетического опыта на отношения и вещи, традиционно не воспринимаемые в категориях прекрасного и возвышенного. Это достаточно надежный вариант эстетической практики сопротивления метафизическим рискам современности, восстанавливающий уникальное пространство внутреннего мира современного человека.
Литература
1.Бауман З. Индивидуализированное общество / Пер. с англ. / Зигмунт Бауман. - М.: Логос, 2002. - 325
с.
2.Башляр Г. Дом от погреба до чердака. Смысл жилища // Логос. - №3-4(34). - 2002, с. 109-134.
3.Жижек С. Устройство разрыва. Параллаксное видение. - М.: Европа, 2008. - 516 с.
4.Мамардашвили М. К. Психологическая топология пути: М. Пруст «В поисках утраченного времени»: [лекции] / М. К. Мамардашвили. - СПб.: Рус. христиан. гуманит. ин-т, 1997. - 571 с.
5.Марков Б.В. Между индивидуальностью и субъективностью // Рено А. Эра индивида. К истории субъективности. Пер. с фр. / Ален Рено. - СПб.: «ВЛАДИМИР ДАЛЬ», 2002. - С. 409-470.
6.Марков Б.В. Механизмы антропосоциогенеза. // Антропологические конфигурации современной философии: Материалы научной конференции. МГУ, 3-4 декабря 2004 г. - М.: Современные тетради, 2004, с. 165-167.
7. Ортега-и-Г ассет Х. Эссе на эстетические темы в форме предисловия // Хосе Ортега-и-Г ассет. Дегуманизация искусства. Пер. с испанск. - М.: Радуга, 1991, с. 479-499.
8.Хайдеггер М. Исток художественного творения / М. Хайдеггер // Зарубежная эстетика и теория литературы Х1Х-ХХ вв. Трактаты, статьи, эссе. - М.: Изд-во МГУ, 1987. С. 264-313.
