CC BY
127
Е. О. Новожилова
СОЦИАЛЬНО-ЭКОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ КОЛОНИЗАЦИИ
В социально-исторической литературе, как отечественной, так и зарубежной, тема колонизации до недавнего времени пребывала в тени. Отчасти это объясняется негативными ассоциациями, связанными с родственными, но не адекватными понятиями колониальной политики и колониализма, сформировавшимися еще до краха колониальной системы.
Однако в пору существования колоний на Западе все виделось в розовом цвете. «Колонист тяжко трудился, преследуемый в своей стране, прежде чем уехать, он оседал там, куда привел его Всевышний. Здесь ему предстояло возделывать землю, выращивать, добиваться успеха и умножаться. Но, чтобы достичь этого, „он должен был защищаться от агрессоров, мятежников и прочей сволочи“. Велика была слава его! Сколько страданий должен был претерпеть он, чтобы именоваться завоевателем!»1
Дореволюционная отечественная литература освещает колонизацию в менее героических тонах — как государственное предприятие, призванное расширить и укрепить империю, переместить излишки населения из европейской части и насытить земельный голод крестьянства. Много пишут на эту тему губернские чиновники, занятые инвентаризацией земель, организацией миграционных потоков и обустройством переселенцев, отсюда — статистический уклон. Но дело государственное не позволяет усомниться в правильности выбранных целей, равно как и в цивилизаторской миссии колонизатора.
В советское время тема колонизации окажется под негласным запретом. Имена Г. К. Гинса, А. А. Кауфмана, Н. М. Ядринцева, А. А. Исаева, В. П. Вощинина, И. Л. Ям-зина и др. будут фактически забыты, оставаясь знакомыми лишь ограниченному кругу специалистов. На Западе возобладает чувство вины за деяния колонизаторов. Воспоминания о работорговле, массовом вымирании и уничтожении коренного населения, подневольном и контрактном труде, ограблении отсталых народов и насильственной аккультурации затмят все остальное, не давая возможности беспристрастно анализировать сложный и многогранный феномен.
Пойдет время, одна за другой бывшие колонии обретут независимость и станут развиваться более-менее самостоятельно, распадется Советская империя, мир начнет стремительно продвигаться по пути глобализации, и тема колонизации окажется более нейтральной. Однако серьезных попыток «вывести [ее] историю... из гетто, в которое она была загнана традицией»2, до сего времени предпринято немного. В современной литературе никто не рассматривал колонизацию как перенос форм деятельности или механизм социально-экономического выравнивания территорий. Практически обойдены вниманием экологические аспекты колонизационного процесса. С трудом удается классифицировать используемые подходы, не всегда отчетливо обозначенные самими авторами.
Прежде чем рассматривать социально-экологические аспекты колонизации, следует определить ее и попытаться систематизировать все то разнообразие социальнополитических и экономических отношений, которое возникало при столкновении двух или нескольких культур, претендующих на одну и ту же территорию. Отметим сразу, что при такой постановке проблемы из рассмотрения автоматически выпадает процесс
© Е. О. Новожилова, 2008
первичного заселения человеком сухопутных просторов планеты, который некоторые авторы включают в колонизацию (см., например, Черносвитов3).
Не является колонизация и синонимом миграции, хотя в обоих случаях имеет место перемещение людей. Эти два феномена перекрываются, но не совпадают: всякая колонизация предполагает переселение, но не всякое переселение является колонизацией. К тому же миграция больше связана с количественными характеристиками — численность населения, возрастные и половые соотношения. Колонизация всегда накладывает более глубокий отпечаток на взаимодействующие культуры, изменяя качественные характеристики — образ жизни, социальную организацию, формы деятельности, технологию, ценности, политическое устройство.
В первоначальном смысле колонизация подразумевала внешнюю миграцию из родного города или метрополии для поселения на новом месте. Колонии ассоциируются с оккупацией чужих земель и введением их в хозяйственный оборот. Определения, приводимые в дореволюционной литературе, объединяют две существенные особенности: во-первых, отмечается культурное воздействие колонизации, во-вторых, подчеркивается ее государственный характер. Так, для А. А. Кауфмана колонизация — это «способ развития человечества,распространяющий культуру по лицу земли»4; для Г. К. Гин-са — «политика всестороннего культурного развития незаселенных и слабо заселенных пространств»5; Д. А. Давидов подчеркивал, что «переселение есть акт частной жизни, а колонизация — государственной»6 (курсив наш.—Е.Н.).
Л. Л. Рыбаковский определяет колонизацию как процесс освоения и заселения слаборазвитых территорий и связывает его со становлением и развитием капиталистического способа производства, а следовательно, не приемлет «внеисторический» подход к определению колонизации, используемый в дореволюционной литературе7. М. Ферро подходит к определению колонизации более гибко. Он утверждает, что этот процесс нельзя отделять от империализма, тем самым существенно расширяя временные и пространственные границы анализа феномена колонизации.
Столь же неоднозначны классификации колоний. А. А. Исаев, Г. К. Гинс и др. выделяли два вида: заселяемые — те, которые по естественным условиям пригодны для жизни европейцев (Северная Америка, Австралия), и эксплуатационные — те, где по естественным условиям жизнь европейцев трудна и где эксплуатируется труд местного населения (Индия, Индонезия). Однако в таком делении можно усмотреть подмену социально-экономических различий природно-климатическими. Хотя сходство климатических условий Европы и колонии оказывало существенное влияние на исход колонизационных процессов и будущее колонии.
Попытка более широкой типологии, признающей роль многих разнородных факторов в исторической судьбе той или иной колонии, предпринята Филипом Кертином. Он выделил три типа:
• истинная колонизация представлена сегодня такими примерами, как США и Канада. Культурный обмен происходил, но имела место главным образом всеобъемлющая иммиграция европейцев, несших с собой свою культуру. Туземное население было вытеснено, став меньшинством, иногда культурно ассимилированным, иногда — нет.
• территориальная империя — демографически обратна истинной колонизации. Европейцы завоевали заморскую территорию, но послали туда ничтожно малое число поселенцев помимо административного и военного персонала, необходимого, чтобы ее контролировать. Примерами этого типа может служить британское правление в Индии и Нигерии.
• плюральные общества — промежуточный тип. В этом случае европейские поселенцы составляли существенное меньшинство (около 5 % от общей численности населения), живущее бок о бок с другими культурными сообществами местных жителей. Примеры из прошлого века — Африка, Алжир, Израиль, Перу, Гватемала, многие части бывшего СССР8.
В силу специфики работы Кертин рассматривает только европейскую колонизацию. Однако демографический критерий, взятый им за основу классификации, можно считать вполне объективным, поскольку соотношение численности, а также сходство природноклиматических условий и различие в уровне технологического развития территорий составляют триаду непосредственных причин, определяющих судьбу колонизируемых земель.
Сложности возникают и с обособлением подходов к изучению колонизации. Это естественно для тематики, разрабатываемой недавно. Так что нынешний этап можно считать скорее «инвентаризационным». Богатый фактический материал довлеет над систематическим его осмыслением под определенным углом зрения. Бесспорными и очевидными оказываются два момента: стремление пишущих анализировать колонизацию как многомерное явление и уклон в пользу глобальной перспективы.
Нам представляется, что подходящую систему координат для рассмотрения колонизации заложил Иммануил Валлерстайн. В его целостном эволюционно-историческом подходе единицей анализа избрана вся мировая система, а эпицентр развития, задающий вектор мировой истории, перемещается в географическом пространстве. Отношения между странами предстают как включение в миросистему с последующим выравниванием. «В то время, когда росла миросистема, сильные государства ядра пытались вовлечь новые территории в процессы, протекающие в современной миросистеме. . Довольно часто сильные в военном плане государства . встречались с политически слабыми структурами и, чтобы обеспечить вхождение этих районов в миросистему, их завоевывали и объявляли колониальное правление»9.
Но впервые единая мировая система формируется в XVI в. в Атлантическом регионе, тогда как колониальная история насчитывает несколько тысячелетий. Следовательно, система координат Валлерстайна подходит для анализа европейской колонизации, но нуждается в дополнении в связи с более ранними примерами. Расширить временной и пространственный охват удается Марку Ферро. Французский историк связывает колонизацию с империализмом. В древности не существовало единой миросистемы, но были древние империи, осуществлявшие колониальную политику и основывавшие колонии.
М. Ферро избирает компаративный подход, вписывая историю колонизации в мировую историю. В его интерпретации колонизационные процессы — одна из главных движущих сил мировой истории. Уклон в пользу глобальной перспективы позволяет отойти от упрощенных схем, в которых колонизация начиналась эпохой Великих географических открытий и носила европоцентристский характер. Автор глобальной истории колонизации справедливо отмечает, что колониальная история прежде никогда не излагалась от лица колонизируемых народов. Все представлялось так, будто их историческая судьба начиналась с завоевания и включения в состав той или иной европейской империи. Но колонизируемые общества не были гомогенными в культурном отношении. До колонизации у них была своя история. Они характеризовались разными формами деятельности и социальной организации. Им не был свойственен одинаковый уровень технологического развития. Пестрыми были и природно-климатические условия их окружения. Все эти факторы определили не только специфику колонизационных процессов, но и их конечные результаты.
Однако Запад представляет мощнейшую точку притяжения. Трудно отойти от этноцентричной интерпретации мировой истории и истории колонизации последних пятисот лет. В попытке объективного анализа взаимодействия Запада и остального мира Филип Кертин вообще отказывается от теоретических обобщений в пользу эклектического эмпиризма, т. е. заменяет какой бы то ни было сквозной подход серией эссе, составляющих в совокупности панорамную картину европейских вызовов и заморских ответов. Он рассматривает технологические источники европейского могущества, дает модели имперского строительства в разных частях планеты, на конкретных примерах анализирует культурную динамику стран, находившихся под колониальным правлением, стран, остававшихся свободными, но по собственной инициативе осуществивших модернизацию, ощущая угрозу власти Запада, а также обрисовывает культурные обмены в важный период ликвидации европейских заокеанских империй в третьей четверти ХХ в. Его серия эссе, подобно мозаике слагающих общую картину, также свидетельствует в пользу сложности и многогранности феномена колонизации.
Новаторская попытка осмыслить колонизацию как многомерное явление предпринимается В. К. Карнаухом. Используя цивилизационный подход, он отошел от традиционного «безобидного» описания «чужой» колонизации и проанализировал феномен с позиций мировой истории как один из способов распространения цивилизации в пространстве и во времени, имеющий волновую природу10. Отечественный философ раскрыл сущность и характерные особенности последовательных волн колонизации: аграрной и индустриальной. Кроме того он разделил колонизацию и завоевания, характеризуя их как самостоятельные явления, хотя часто и сопутствующие друг другу. Колонизация как феномен мировой истории и российская колонизация у В. К. Кар-науха выступают как общее и особенное, а прежняя идеологическая основа заменяется более надежным социально-экономическим фундаментом.
Поскольку колонизация в действительности являлась переселением человека в составе расширенной семьи биологических видов — среди которых были как целенаправленно отобранные, так и случайные попутчики,— ее результаты определялись не только разрывом в технико-технологическом развитии. Разница экологической истории колонизирующих и колонизируемых обществ — обществ разных континентов и Старого Света и Нового Света особенно — становилась тем комплексом причин, что определили исход колонизации и ход мировой истории последних пятисот лет. В той или иной мере экологической стороны колонизации касались в своих работах Филип Кертин, Джа-рес Даймонд, Альфред Кросби, Филипп Фернандес-Арместо, Левтин Ставрианос, Даниел Бурстин, из отечественных авторов — Ю. П. Аверкиева.
Мы полагаем, что колонизация представляет собой перенос более продвинутых форм деятельности и, одновременно, механизм культурного, экономического и демографического выравнивания территорий. Возможность колонизационных процессов обусловлена некой разностью потенциалов. Без разности потенциалов не может возникнуть однонаправленный поток людей, растений, животных, технологий и идей, который составляет сущность колонизации. В работе «Сибирь как колония» Николай Михайлович Ядринцев писал: «Мировая роль колонизации громадна. Выделяя часть населения в одних местах, она создает новые ячейки жизни в виде колоний, способствует более равномерному распределению населения по земному шару, распространяет жизнь, культуру и часто создает среди пустынь новые государственные организмы»11. В самих определениях колонизации косвенно указывается на этот перенос и последующее выравнивание: хозяйственное освоение малозаселенных и недоиспользуемых земель.
Однако колонизируемые территории не являются безлюдными или вовсе неиспользуемыми. Следовательно, при колонизации всегда имеет место столкновение и взаимодействие культур, имеющих разный уровень технологического развития и претендующих на одну и ту же территорию. Взаимодействие и взаимное заимствование характеризует колонизацию как более сложное и многомерное явление, чем было принято считать прежде, когда ее приравнивали к завоеванию территории и вытеснению коренного населения. Чтобы подтвердить эту мысль, еще раз обратимся к работам Н. М. Яд-ринцева по российской колонизации: «Влияние русской народности на инородцев не могло пройти бесследно, но точно так же произошло и обратное действие, т. е. русские сами восприняли многое от инородцев. Заимствование инородческой культуры, обычаев и языка русскими на Востоке составляет несомненный факт. ... Как киргизы и калмыки, принимая русскую веру, принимались за хлебопашество, так иногда беглые солдаты ... принимали киргизскую веру и стада овечьи пасли»12.
Подобный откат к более низкому технологическому уровню и примитивным формам социальной организации происходил довольно часто, особенно на начальных этапах колонизационного процесса. Иногда колонизаторы попадали в совершенно новые природно-климатические условия и, чтобы приспособиться, заимствовали культурные привычки туземного населения. Нередко численность колонизаторов оказывалась недостаточной, чтобы практиковать прежние навыки землепользования. Это в особенности касается аграрной колонизации. Даниел Бурстин указывает на то, что поначалу дефицитом в Америке были рабочие руки при избытке земли. Так что колонизаторы переходили к экстенсивному сельскому хозяйству, перенимали у коренного населения более примитивные технологии, приемы земледелия и местные культуры13.
Белые поселенцы завезли в Америку лошадь. Этот компонент «чемоданной биоты» оказал решающее влияние на последующую историю североамериканского континента. Прежде индейцы Северной Америки практиковали в разных вариациях охоту, собирательство, рыболовство и примитивное земледелие. Лошадь, в сочетании с евразийскими травянистыми растениями, запустит демонтаж местных степных экосистем. Но до этого она внесет радикальные изменения в образ жизни и социальную организацию индейских племен. Благодаря лошади и огнестрельному оружию индейцы за несколько десятилетий превратятся в конных охотников на бизонов, перестроят собственную экономику и эффективно включатся в масштабные торговые обмены с колонизаторами. Ю. П. Аверкиева связывает эти изменения с разложением родоплеменной социальной организации14.
Идею взаимодействия культур при колонизации подтверждают и работы из серии «Истории американского фронтира» (Histories of the American Frontier / ed. by Ray Allen Billington), детально описывающие последовательные стадии колонизации Северной Америки. Книга Дугласа Херта, по рекомендации самого автора,— это повествование не только о борьбе, но и о «сотрудничестве между индейцами и белыми на территории, на которую претендовали и те, и другие»15. А Роберт Атли говорит о том, что за четыре столетья, пока две расы разделяли континент, они, естественно, испытывали взаимовлияние16. Культуры переживали перекрестное оплодотворение, так что современная Америка стала совсем не тем, что представлял себе в одномерной интерпретации фронтира Фредерик Тернер, а сложной смесью американского и местного наследия. Не было единого фронтира, ровной линией продвигавшегося в западном направлении. История колонизации Америки — это история множественных фронтирных зон, в которых строились разнообразные отношения культурного обмена. То же самое справедливо для истории колонизации любой территории.
Взаимопроникновение культур занимало продолжительное время, так что передачу новых форм деятельности и выравнивание мы замечаем не сразу. Им предшествует переходный период смешанных форм хозяйствования и взаимозаимствования. Его можно считать адаптационным для колонизаторов.
Тем не менее, разные по уровню технологического развития культуры не могут мирно сосуществовать бок о бок. В особенности это касается соседства культур традиционных, застывших в своем развитии, и культур развивающихся, которым внутренней динамикой предопределено расширяться. При столкновении таких культур конечным результатом неизбежно оказывается перенос форм деятельности: аграрной — на территории, где прежде практиковались охота и собирательство, индустриальной — на территории, занимавшиеся до этого сельским хозяйством. То есть колонии подтягиваются к технологическому уровню метрополий. Этот процесс носит завершенный характер только при истинной колонизации. Территориальные империи и плюральные общества обычно остаются на переходной стадии, оказываясь сырьевыми придатками метрополии, поставляя на международный рынок минеральные, энергетические и биологические ресурсы, коммерческую сельскохозяйственную продукцию.
Изменение форм деятельности в колониях обусловлено совокупностью причин. Насильственное внедрение новых технологий — не главная из них. Прежде всего, в ин-тродуктивную фазу колонизации основной упор делается на эксплуатацию природных ресурсов. Коренное население вовлекается в обмены и торговлю с колонизаторами. Возрастает добыча невозобновляемого минерального сырья, древесины, пушнины, дичи, шкур. Естественные запасы биологических ресурсов сокращаются, иногда до полного истощения, так как скорость изъятия начинает превышать скорость восстановления. Так было в случае отстрела бизонов совместными усилиями индейцев и белых колонизаторов и в случае добычи пушного зверя коренными обитателями Сибири и пришлыми промысловиками. Эта же модель двойной эксплуатации многократно повторяется при колонизации других территорий. Пишет Н.М. Ядринцев: «С приходом русских начинается двойная охота за ценным зверем колониста-промышленника и инородца... способы приобретения зверя облегчаются с помощью ружья и пороха. стало быть, истребление идет быстрее. Все это обнаружилось уменьшением добычи»17. Из-за сокращения запасов биологических ресурсов потребности туземного населения не могли быть обеспечены на прежнем уровне при прежних затратах усилий и времени.
Конфликт технологий приводил к тому, что значительная часть колонизируемых пространств оказывалась занята культурой. Коренное население, если оно практиковало различные формы охоты и собирательства, испытывало дефицит территории, поскольку присваивающая экономика требует гораздо большей территории на душу населения, чем производящая. Более высокая производительность форм деятельности, практикуемых колонизаторами, могла служить стимулирующим примером, ускоряя заимствование.
Рост численности населения в результате миграционного притока и увеличения рождаемости в среде пришлого населения повышал давление на землю и требовал принятия видов землепользования, повышающих текущие возможности среды. Наблюдается общая тенденция интенсификации. В случае аграрной колонизации увеличение производительности территории могло достигаться за счет замены собирательства или подсечно-огневого земледелия постоянными полями, а также возделывания более продуктивных — часто завезенных — культур и сельскохозяйственной специализации. При индустриальной колонизации — за счет замены ремесленного производства промышленным, организационных изменений, создания инфраструктуры.
Изменение форм деятельности является частью более широких изменений: образа жизни. При колонизации сталкиваются не только разные биоты и разные технологии, но и разные образы жизни: неконкурентный кооперативный и агрессивный конкурентный. В таком противостоянии верх одерживает второй, образ жизни колонизатора. Это противостояние может носить более или менее мирный характер, в зависимости от разницы в экологической истории.
Невозможно однозначно оценить последствия колонизации для социально-политической сферы колонизируемых территорий. До колонизации большинство будущих колоний представляли собой изолированные самодостаточные общества. В частности, И. Валлерстайн в статье «Существует ли Индия?» указывает на то, что до колонизации Британией Индия не была национальным государством, а лишь совокупностью удельных княжеств18. Политическая унификация стала следствием изменений в экономической и социальной сферах, отражающих процессы, происходящие в самой метрополии. Британия вступает в колониальное правление в эпоху бурной индустриализации, а значит, в Индии и в других ее колониях развернется колонизация индустриальной волны. Природа ее окажется двойственной. Среди прочего будет создана первичная инфраструктура (прокладка железных дорог), возникнет текстильная индустрия, которая разрушит местное ремесленное производство. Возможно, здесь подошла бы характеристика, использованная Йозефом Шумпетером для описания капитализма,— созидательное разрушение.
Рассматривая колонизацию в экологическом измерении, мы намерены ограничить временной отрезок эпохой, начинающейся Великими географическими открытиями. В эту пору колонизация перекидывается на другие континенты, т. е. сталкивает не только разные культуры, но и биоты, имеющие разную эволюционную историю. Формируются империи нового типа. Последующая судьба заокеанских колоний окажется разной, но все они были результатом индустриального развития и соперничества нескольких европейских государств, и к этим трансатлантическим предприятиям восходит первый этап глобализации.
То, что Кертин определил как истинную колонизацию, представлено в современном мире нео-Европами. Эти регионы имеют население преимущественно европейского происхождения и характеризуются европейскими версиями естественных и искусственных экосистем. Их объединяет то, что они расположены в умеренном климате и более всего удалены от Европы. Упомянутые особенности наводят на мысль, что успех европейских предприятий за океаном — европейский империализм — имел экологическую основу, т. е. был обусловлен географическими особенностями будущих нео-Европ и подготовлен расширенной семьей биологических видов евразийского происхождения.
Кросби называет европейских колонизаторов потомками неолитической революции Старого Света19. После разрушения древней Пангеи произошла децентрализация процессов эволюции, так что каждый континент оказался со своим набором видов, географическими и климатическими особенностями. В результате первичного расселения Homo sapiens формируются изолированные популяции. У каждой из них будет своя история, в том числе и экологическая. Логично допустить, предвидя обвинения в географическом и экологическом детерминизме, что история следовала для разных народов разными путями из-за различий в их окружающих средах, а не из-за биологических различий между самими людьми. Эти «географические авангарды человечества» либо застрянут в каменном веке (гуанчи Канарских островов, аборигены Австралии, маори Новой Зеландии), либо познают блага и невзгоды неолитической революции значительно позже тех человеческих популяций, которые волею судьбы оказались в сердцевинных территориях происхождения земледелия и одомашнивания животных
евразийского континента (более позднее развитие характеризовало ацтеков, инков, майя и некоторые народы Полинезии). Опережающий старт этих «счастливчиков» создаст разрыв, а значит, ту разность потенциалов, которая является движущей силой истории вообще и процессов колонизации в частности. Таким образом, истоки неравенства лежат глубоко в доистории. Они разделят человечество на «имущих и неимущих истории», оставив географический авангард человечества на проигравшей стороне Пангеи.
С экологической точки зрения неолитическая революция представляет весьма специфическую трансформацию в образе жизни и в энерговооруженности человека. Обычный биологический вид, существующий за счет адаптации к окружающей среде (т. е., как все биологические виды, меняющий себя под среду), превращается в уникальное существо, приспосабливающее окружающую среду под свои потребности. Доместикация растений и животных оказалась механизмом, позволившим человеку захватить целые фрагменты биоты и манипулировать ими. В агроценозах человек перераспределил в свою пользу дополнительные калории, которые в естественных экосистемах более-менее равномерно распределены между многими видами. А это — основа увеличения численности, появления прибавочного продукта, формирования сложных стратифицированных обществ, технологического развития. Сила земледельца перед охотником-собирателем в численности, социальной организации и технологии.
Таким образом, производство пищи на фоне присвоения даров природы в экосистемах охотников-собирателей представляет ключ к пониманию того, почему общечеловеческая история пошла именно таким путем, почему выходцы из Старого Света колонизировали Новый Свет, Австралию, Новую Зеландию и некоторые части Африки и достигли мировой гегемонии, а не наоборот. Лишь в некоторых регионах планеты существовал подходящий набор потенциальных доместикантов, определивший центры независимого происхождения сельского хозяйства. И лишь в одном регионе — Плодородный полумесяц — геологическая и биологическая история планеты собрала богатый набор действующих единой связкой растений и животных, которым будет суждено стать основными кормильцами человечества. А широтная ориентация континентальной оси Евразии обусловила высокую скорость распространении растений, животных, технологий и идей в пределах самых обширных в мире сухопутных пространств. (Континентальные оси Северной и Южной Америки и Африки ориентированы в меридиональном направлении, т. е. распространение затрудняется или оказывается невозможным из-за необходимости преодолевать разные климатические зоны.) На все остальные территории колонизаторы приносили готовый набор видов, который Кросби назвал «чемоданной биотой», а Даймонд включил в «пакет основателя».
Этот автор в своей «широчайшей модели истории» выделяет четыре группы причин успеха европейского империализма второй половины II тыс. н.э., называя их первичными:
1) более ранний старт (в Евразии производство пищи начало обеспечивать значительную часть человеческого рациона на 5000 лет раньше, чем в Америке; туземное население Австралии и Новой Зеландии до контакта с европейцами практиковало присваивающую технологию со слабыми намеками на возможность перехода к производству пищи; Сахара и тропики отделяли нильскую область древней цивилизации от южных оконечностей африканского континента, расположенных в умеренном климате);
2) набор потенциальных доместикантов (в Евразии он оказался богатым и сбалансированным по основным пищевым компонентам. В совокупности с другими биологическими и экологическими особенностями одомашниваемых растений
и животных это обеспечило производству пищи безусловные преимущества среди конкурирующих альтернатив в континууме стратегий получения пищи);
3) более быстрое и легкое распространение растений, животных, технологий и идей (чему способствовала широтная ориентация евразийской континентальной оси);
4) большие и менее изолированные густонаселенные территории (что обеспечило диффузию изобретений и нововведений путем заимствования и способствовало соперничеству между евразийскими обществами, обеспечившему культурное развитие)20.
Эти первичные причины уходят корнями в географию, биологию и экологию континентов. Все они привели к развитию непосредственных факторов, составивших весомые и наглядные преимущества европейских колонизаторов при их столкновении с коренным населением других континентов.
К этой встрече двух миров стороны подошли с разным багажом. Европейцы, открывшие другие континенты и основавшие за океанами колонии, были потомками неолитической революции Старого Света — т. е. к производству пищи их предки обратились намного раньше человеческих сообществ других континентов. Аграрная технология, в среднем, дает возможность прокормиться с единицы площади на порядок большему числу людей, чем технология охоты-собирательства. Преимущество многочисленных плотных популяций явилось определяющим для их опережающего социального, культурного и технологического развития.
Технологический перевес европейских колонизаторов в заокеанских предприятиях не был решающим фактором. Просто он больше других бросается в глаза. Действительно, стальные пики и копья, металлические доспехи, позже — аркебузы и, в особенности, живая военная машина — лошадь,— обеспечивающая скорость и маневренность в открытом бою,— все это впечатляет в сравнении с пешими воинами туземного населения, имевшими в своем распоряжении примитивное каменное и деревянное оружие.
Но поначалу эти воины многократно превосходили численностью европейских колонизаторов, военные победы которых одни не могут объяснить их конечного успеха. Главную роль сыграло не стальное, а биологическое «оружие». Успех был обусловлен демографическим вытеснением. Причем это касается не только человека, но и целой группы биологических видов, которые, действуя единой связкой, позволили демонтировать местные экосистемы и создать на их месте неоевропейские экологические копии.
Главным виновником демографического опустошения при колонизации заокеанских территорий считаются инфекционные болезни. Длительная коэволюция человека и доместицированных на территории Евразии животных (а именно здесь были одомашнены коровы, свиньи, лошади, овцы и козы) постепенно сделала многие прежде эпидемические заболевания относительно безвредными для обитателей Старого Света. У переболевших оспой, корью, краснухой и другими болезнями вырабатывался пожизненный иммунитет. Росла устойчивость человеческих популяций, снижалась вирулентность микробов. Так что со временем многие серьезные напасти перекочевали в категорию детских болезней.
Туземное население изолированных территорий не имело эпидемиологического опыта, поскольку в будущих нео-Европах отсутствовали подходящие для одомашнивания животные. Контакт с европейцами, явившимися со своим багажом технологий, чемоданной биотой и микроорганизмами для многих нативных популяций был подобен Судному дню. Результатом стал демографический коллапс.
«Эпидемии девственных земель», как назвал их Уильям Макнил21, распространялись с невероятной скоростью. Часто они шли впереди белого колонизатора, почти поголовно истребляя коренное население, не имевшее иммунитета. Гибель 90-95 % от общей численности популяции считалась обычной, так что многие территории, когда туда добрались колонисты, представляли вакантные места. «Нет никакого сомнения,— пишет Даниел Бурстин,— что больше индейцев умерло от эпидемий, чем от мушкетов белого человека»22. Особенно высокую дань собрали инфекционные болезни Старого Света в продвинутых многолюдных обществах, представленных империями ацтеков и инков. Причем каждое нарождавшееся поколение обеспечивало благоприятную почву для новой вспышки эпидемии. И здесь мы видим разрыв, отставание. Туземные популяции просто не успели приспособиться к новым заболеваниям, которые тысячелетиями «закаляли» евразийское население. Они проиграли из-за нехватки времени, а прекращение изоляции стало началом опустошения.
Колониальная история патогенных микроорганизмов Старого Света — это история успеха, который служит наиболее ярким примером действенности и мощи тех биогеографи-ческих постоянных, которые лежали в основе успеха европейских строителей империй в заокеанских регионах. Микроорганизмы, а не колонизаторы, несут главную ответственность за уничтожение туземного населения и открытие нео-Европ для демографического захвата.
Как уже отмечалось, колонизации — это всегда взаимодействие и взаимообмен между колонией и метрополией. Симметричность таких обменов, на наш взгляд, в значительной степени определяла конечный результат колонизации. Истинная колонизация сопряжена с удивительной односторонностью обмена. Поток людей, микроорганизмов, растений и животных шел в одном направлении, как будто в другом он был невозможен из-за непреодолимой преграды. В этом одностороннем, асимметричном обмене микроорганизмы составляли передовой отряд, но не менее значимыми были растения и животные.
Евразийская чемоданная биота, включавшая хлебные злаки, крупный рогатый скот, овец, коз, свиней, лошадей, птицу, а также многочисленные сорные растения, сыграла не менее важную роль в формировании нео-Европ в умеренных климатах других континентов. Намеренно или ненамеренно привнося в нативные экосистемы чужеродные им виды, колонизаторы запустили долгосрочные необратимые изменения. Поскольку живые существа характеризуются способностью к самовоспроизводству, эффективность и скорость, с которыми они могут видоизменить окружающую среду целого континента, превосходят эффективность и скорость любого механизма или машины из всех, когда-либо изобретенных человеком.
Европейцы никогда бы не адаптировались к заокеанским территориям в их первозданном виде. Мигранты смогли основать здесь полноценные — поселенческие — колонии лишь тогда, когда эти земли стали гораздо больше похожи на Европу. Обращает на себя внимание тот факт, что колонии плантационного типа (места, где у европейцев не было намерения осесть навсегда, где они составляли меньшинство населения, необходимое для осуществления контроля над колониальной территорией, или где, в силу половых диспропорций потока иммигрантов, происходила метизация населения) были основаны в тропических и субтропических климатах. Эти условия не были похожими на европейскую родину, так что они не подходили не только европейцам. Здесь не могла процветать, а значит работать на успех колонизаторов, расширенная семья биологических видов. И эпидемиологическая среда оказалась для европейцев крайне неблагоприятной, а смертность — чрезвычайно высокой. Это стало одной из главных причин импорта африканской рабочей силы, гораздо более устойчивой к тропическим заболеваниям.
Тропические экосистемы никогда не будут полностью демонтированы и заменены на европейские версии, как это было в нео-Европах. Так что результатом «иберийского колониального проекта»23 станет не только культурная, но и биологическая «метизация». Колонизаторы лишь заменят в местных экосистемах некоторые компоненты, делая экосистемы более привлекательными для эксплуатации. Коммерческие культуры, в совокупности с некоторыми видами минеральных ресурсов, превратят колонии плантационного типа в источники обогащения для метрополии и ее обитателей. С внедрения коммерческих культур в нативные экосистемы начинается восхождение в начале XV в. европейского империализма. На Мадейре и Канарских островах будут апробированы плантации сахарного тростника. Они переделают природу в соответствии с замыслами человека и станут той моделью, которая будет затем многократно повторена в других колониях. А сахар окажется катализатором социальных и экологических изменений. Острова Восточной Атлантики — лаборатория европейского империализма нового типа. Этот «эксперимент» подтверждает, что путь к процветанию лежал в добавлении к местной биоте тех растений и животных, на продукцию которых в Европе существовал спрос.
Благоприятные коммерческие десятилетия плантационных колоний, предшествовавшие Великим географическим открытиям, внесли весомый вклад в финансовую осуществимость заокеанских предприятий, на что указывают, в частности, Фернан Бродель24 и Филипп Фернандес-Арместо25. Европа вступит в период бурного экономического развития. Повышение производительности труда приведет к увеличению производства и потребления, откроет доселе невиданный диапазон выбора. С конца XVIII в. появится возможность социальных инвестиций: образование, гигиенические мероприятия, инфраструктура. Деньги будут направляться и на внешние цели, связанные с завоеванием и колонизацией. На этот, не знающий прецедентов во всей доиндустриальной истории, широчайший диапазон новых возможностей обратил внимание Кертин.
Создание поселенческих колоний в Северной Америке относится к ХУЛ-ХУШ вв. Колонисты искали новую родину, а не быстрого обогащения. Они приходили сюда навсегда, хотя возвратный поток был довольно значительным (до тридцати процентов26). В целом это была аграрная колонизация, поскольку большую часть прибывших составляли безземельные крестьяне, бежавшие от голода. В Европе к этому времени формируется прибавочный продукт населения. Это обезземелевшее крестьянство, которое прежде компенсировало убыль городского населения, устремляется на свободные земли. В рекламных проспектах, зазывающих поселенцев в заокеанские колонии, новые места представлялись раем. Но в этом раю уже был свой Адам.
Пуританский колонизаторский проект представлял, в отличие от более раннего и привязанного к другим природно-климатическим условиям иберийского варианта, не включающее, а исключающее общество. Леопольдо Сеа подчеркивает, что европейцы при образовании поселенческих колоний в Северной Америке исходили из предпосылки создания нового порядка, и в этом новом порядке индейцы были лишними27. Был этот проект исключающим и в экологическом смысле: замена нативной флоры и фауны пришлыми видами. Он будет повторен в умеренном климате других континентов и островов. Даймонд, излагая историю Австралии, еще раз подтверждает обусловленность различий в социально-историческом развитии не расовыми, а экологическими первопричинами. «Колонисты не создавали [здесь] ... грамотной, производящей пищу демократии. Они просто импортировали все элементы со стороны: скот, все сельскохозяйственные культуры. металлургические знания, паровой двигатель, винтовки, алфавит, политические институты и микробов»28.
С экологической точки зрения, колонизация представляет собой перенос на новые территории более интенсивных взаимоотношений человека с окружающей средой.
Механизмом такой интенсификации является создание искусственных — аграрных и индустриальных — экосистем на месте естественных. Искусственные экосистемы позволяют перераспределить ресурсы в пользу человека, повысить текущие возможности среды. Иногда для этого осуществлялся полный демонтаж местных экосистем и создание на их месте европейских копий. Подобное оказалось возможно на территориях умеренного климата за пределами Старого Света. Формирование нео-Европ служит примером истинной колонизации. В тропическом и субтропическом климатах осуществлялась не только расовая, но и биологическая «метизация». То есть местные экосистемы не были демонтированы, в них лишь добавлялись некоторые растения — иногда животные,— повышающие для колонизаторов коммерческий потенциал обретенной территории.
Колонизация запустила глубокие и продолжительные экологические изменения в прежде изолированных экосистемах континентов. Ее косвенным следствием оказалась гомогенизация мировой биоты. «Регионы (нео-Европы.—Е. Н.), сегодня экспортирующие больше продовольствия европейского происхождения — зерновых злаков и мяса,— чем любая другая территория планеты, пятьсот лет назад не знали пшеницы, ячменя, ржи,
29
крупного рогатого скота, свиней, овец и коз»29.
Если поначалу поток был односторонним, то перенесенные технологии — прежде всего транспортные — создали возможность встречной волны переноса. В сельскохозяйственный оборот оказались вовлечены новые энергетически ценные культуры Нового Света и других колонизированных территорий, в том числе картофель, кукуруза (прижившаяся в южных районах Старого Света и получившая название «турецкого зерна»), арахис (особенно полюбившийся китайцам за то, что его подземные плоды якобы вырастали из опавших на землю цветков и напоминали цветом и гладкостью жемчуг). Постепенно формируется глобальный пул обменов, в который вошли и такие ценные коммерческие культуры, как кофе, какао, сахарный тростник, табак.
Гомогенизация коснулась не только культурных растений и домашних животных. Вследствие колонизации происходил глобальный обмен сорными видами, микроорганизмами, дикими животными. В результате таких обменов естественные и искусственные экосистемы разных континентов стали относительно однородными в своем климатическом диапазоне.
Анализ колонизации на примере создания с конца XV в. европейских империй позволяет сделать следующие выводы:
• Колонизация представляет собой механизм переноса на новые территории более продвинутых форм деятельности;
• Будучи многогранным феноменом, колонизация имеет и экологическую составляющую. Она сталкивает в притязаниях на одну и ту же территорию не только разные человеческие культуры, но и биоты, имеющие неодинаковую эволюционную историю;
• Специфика колонизационных процессов и конечный результат колонизации определяются природно-климатическими условиями потенциальной колонии, степенью различия экологической истории колонизируемых и колонизаторов, оккупационным потенциалом расширенной семьи видов-колонизаторов;
• Истинные колонии европейского типа образовались только в умеренных климатах наиболее удаленных и изолированных от Европы территорий;
• В основе демографического вытеснения местного населения лежал успех расширенной семьи биологических видов, включавшей микроорганизмы, растения и животных, которые участвовали в создании заокеанских версий Европы;
• Территориальные империи явились лишь модифицированными версиями нативных экосистем, приспособленными под временную коммерческую эксплуатацию. Истинная колонизация с образованием поселенческих колоний, с экологической точки зрения, представляла полный демонтаж местных экосистем и создание на их месте европейских версий из импортированных в составе чемоданной биоты компонентов;
• Результатом истинной завершенной колонизации стали выравнивание уровней социально-экономического развития и гомогенизация культур и биот.
1 Ferro M. Colonization: A Global History. London; New York, 1997. P. 7.
2 Ibid. P. 9.
3 Черносвитов П. Ю. К вопросу о различных видах колонизации территорий // Очерки истории освоения Шпицбергена. М., 1990. C. 182-205.
4 КауфманА.А. Переселение и колонизация. СПб., 1905.
5 Гинс Г. К. Переселение и колонизация. СПб., 1913. Вып. 2. C. 23.
Давидов Д. А. Колонизация Маньчжурии и Северо-Восточной Монголии. Владивосток, 1911. C. 23.
7 РыбаковскийЛ. Л. Миграция населения (Вопросы истории). М., 2003.
8 Curtin Ph. D. The World and the West: The European Challenge and the Overseas Response in the Age of Empire. Cambridge, 2000.
9 ВаллерстайнИ. Миросистемный анализ: Введение. М., 2006.
1° Карнаух В. К. Волны цивилизации. СПб., 1998.
Ядринцев Н. М. Сибирь как колония. Тюмень, 2000. С. 156.
12 Там же. С. 44.
13 Бурстин Д. Американцы: Колониальный опыт. М., 1993.
Аверкиева Ю. П. Индейцы Северной Америки: От родового общества к классовому. М., 1974.
15 Hurt R. D. The Indian Frontier, 1763 — 1846. Albuquerque, 2002. P. 9.
16 Utley R. M. The Indian Frontier, 1846 — 1890. Albuquerque, 2003.
17 Ядринцев Н. М. Сибирские инородцы. Тюмень, 2000. С. 73-74.
18 Валлерстайн И. Указ. соч. С. 28.
19 Crosby A. Ecological Imperialism: The Biological Expansion of Europe, 900 — 1900. Cambridge, 1986.
2° DiamondJ. Guns, Germs, and Steel. New York, 1997.
21 Human migration: Patterns and Policies / Ed. by W H. McNeill, R. S. Adams. Bloomington, 1978.
22 Бурстин Д. Указ. соч. С. 258.
23 СеаЛ. Философия американской истории: Судьбы Латинской Америки. М., 1984.
Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв. Т. 1. Структуры
повседневности: возможное и невозможное: 2-е изд. М., 2006. С. 197.
2 Fernandez-Armesto F. Civilizations: culture, ambition and the transformation of nature. New York; London; Toronto, 2001. P. 418.
26 Human migration: Patterns and Policies / Eds. by W. H. McNeill, R. S. Adams. Bloomington, 1978. P. 58.
27 Сеа Л. Указ. соч. С. 147.
28 Diamond J. Op. cit. P. 319-320.
29 Crosby A. Op. cit. P. 7.
