CC BY
65
ш Ш
социальная эпистемология: некоторые вопросы и критические соображения
Д. И. ДУБРОВСКИЙ
i
В последнее время в нашей философской литературе часто ведется речь о социальной эпистемологии как о новом философском направлении, и в этой связи ставятся многие дискуссионные вопросы. Они касаются особенностей развития эпистемологии в условиях информационного общества, затрагивают острые проблемы взаимоотношения философии и науки, роли философии в системе культуры; более того - самого смысла философской деятельности в наше время.
Прежде всего, хотелось бы выяснить, в чем состоит новизна социальной эпистемологии, т.е. новизна ее теоретических оснований, полученных результатов и проектов. Я попытаюсь критически рассмотреть эти вопросы и тем самым продолжить дискуссию, проводимую журналом «Эпистемология и философия науки»1.
1. в чем состоит предмет
социальной эпистемологии? x
и
Родословная и контуры социальной эпистемологии очерчены >• И. Т. Касавиным, бесспорным у нас лидером в этой области". и
с£
' См.: Эпистемология & философия науки. Т. XIV, № 4. Минск, 2007 ^
и другие. (В
" См.: Касавин И. Т. Социальная эпистемология: понятие и пробле- *
мы // Эпистемология & философия науки. Т. VII, № 1. Минск., 2006. е;
В дальнейшем, поскольку речь будет идти о материалах, опубликованных 0)
в этом журнале, я при цитировании будут указывать только год его вы- ^
пуска, номер и страницы. I ш
N9 1
И. Т. Касавин выделяет три основных направления, связанных соответственно с именами Д. Блура, С. Фуллера и А. Голдмана (последний является автором аналитической статьи о социальной эпистемологии в Стэндфордской философской энциклопедии).
Не пересказывая особенности каждого из направлений, хотелось бы отметить, что само название «социальная эпистемология» содержит налет двусмысленности. Что имеется в виду? Эпистемология социальных явлений (особенности философского, теоретического осмысления их познания)? Выяснение роли определенных социальных факторов во всяком познании? Или эпистемология понимается вообще в качестве социального предприятия? Или и то, и другое, и третье (и что-то промежуточное между ними, и т.д.)? Оказывается, у разных авторов имеется разное истолкование указанного термина, часто же смешанное, недифференцированное. Столь неясная ситуация сохраняется и при использовании термина «социальное», а нередко и при истолковании того, что именуется «эпистемологией» и «знанием». Это создает слишком большие трудности в понимании предмета «социальной эпистемологии» (что отмечается в указанной статье А. Голдмана).
Наиболее ясной и специфичной является позиция Д. Блура, претендующая на новацию и связанная с жестким противостоянием классической эпистемологии (так называемая «сильная программа»). Социальная эпистемология однозначно сводится им к «социологии знания», которая приходит на смену устаревшей классической эпистемологии. Всякое знание, согласно Блуру, есть явление институциональное и потому исключительно социальное. Ментальные состояния индивида, содержание индивидуального сознания исключаются из категории знания (вслед за Витгенштейном и бихевиористами). Научное знание ничем не отличается от других феноменов культуры. Понятия рациональности, истины, экспериментального подтверждения или опровержения утрачива-X ют какой-либо регулятивный смысл; они замещаются чисто функ-и циональными определениями различных социальных, в частности
языковых, практик. Знание как социальный институт оказывается «самореференциальной системой». Новое знание возникает ис-Ч ключительно из «предшествующего знания». Эмпирические дан-К ные не способны инициировать подлинное знание, ибо они целиком институционально (теоретически?) нагружены и потому ли-^ шены самостоятельной роли даже в малейшей степени. Поэтому ф нельзя говорить и о какой-либо связи между научной теорией и реальностью. Я не привожу цитаты, так как это потребовало бы й( много места. К тому же такую работу уже проделала Ю. С. Мор-
¡1
Щит
кина, подробно рассмотревшая взгляды Д. Блура в недавно защищенной диссертации «Социальная природа познания (анализ концепций Эдинбургской школы)»3.
Концепция Д. Блура, на мой взгляд, строится на сомнительных постулатах (ряд из них приведен выше) и в ряде отношений само-прогиворечива (как быть, например, с индивидуальным сознанием автора: ведь он уверен, что им произведено некое существенное знание!). Аналогичную позицию занимают Б. Барнс и др. Что касается А. Голдмана и С. Фуллера, то их концептуальные установки не имеют ультрасоциологизаторских претензий; они близки к традиционным эпистемологическим исследованиям роли социальных факторов в развитии научного знания и не содержат, на мой взгляд, каких-либо существенных концептуальных новаций.
И все-таки хотелось бы уяснить, в чем специфика предмета социальной эпистемологии. В указанной выше статье И. Т. Каса-вина есть раздел «О предмете социальной эпистемологии». Но в нем трудно найти четкий ответ. Из содержания этого раздела следует лишь то, что предмет социальной эпистемологии, как философской дисциплины, нельзя отождествлять с предметной областью социологии, культурологии, других социально-гуманитар-ных наук, изучающих процессы познания. Остается неясным принципиальный вопрос: является ли социальная эпистемология разделом, направлением современной эпистемологии,и или она выступает как выражение современной эпистемологии в целом (т.е. ее предмет и есть предмет последней)?
Как полагает И. Т. Касавин, предмет социальной эпистемологии определяется пониманием того, что представляет собой «социальность». Уточнение этого, по его словам, - «одна из главных задач социальной эпистемологии сегодня»4. Указанное понятие, как он справедливо отмечает, берется западными авторами без специального анализа, либо получает у них «весьма банальное определение» (как, например, в разделе «Понятие социального» в указанной выше статье А. Голдмана). И. Т. Касавин предлагает
X и
и >.
свою «типологию социальности», которая позволяет «уточнить *
общее понимание предмета социальной эпистемологии - отноше- х
ние знания к социальности и отношение социальности к зна- ^
нию...»5. Последуем за автором. ®
__X
, Л
См. также: Моркина Ю. С. Л. Витгенштейн - Д. Блур. Институцио- с;
нальная природа знания // Язык, знание, социум. М., 2007. Ф
4 Эпистемология & философия науки. Т. VII, № 1. Минск, 2006. С. 9. ^
5 Там же. (¡Я
2. что такое «социальность»?
Предлагаемая типология включает три типа социальности. «Первый тип социальности представляет собой пронизанность знаний формами деятельности и общения, способность выражать их специфическим образом, путем усвоения и отображения их структуры. Это "внутренняя социальность" познания, свойство, которое присуще когнитивной активности человека, даже если он выключен из всех наличных социальных связей...».
«Второй тип социальности - "внешняя социальность" - выступает как зависимость пространственно-временных характеристик знания от состояния общественных систем (скорость, широта, глубина, открытость, скрытость). Социальные системы также формируют требования к знанию и критерии его приемлемости. Познающий субъект использует образы и аналогии, почерпнутые в современном ему обществе»6.
«Третий тип социальности представлен "открытой социальностью". Она выражает включенность знания в культурную динамику или то обстоятельство, что совокупная сфера культуры является основным когнитивным ресурсом человека»'.
Сопоставляя выделенные типы, нетрудно заметить, что они слишком диффундируют друг в друга. Третий тип вообще покрывается первыми двумя, ибо «включенность знания в культурную динамику» является и причиной? и следствием как «внутренней», так и «внешней социальности». Кроме того, типология «социальности» должна связываться с «типологией знания», соответственно с «типологией проблем», служить для последней если не основанием, то, по крайней мере, стимулом ее теоретической разработки.
Здесь необходим анализ взаимоотношения, взаимообусловленности онтологических посылок (часто неявных) и собственно эпистемологических (тоже не всегда четко формулируемых). Без ясных, хорошо обоснованных посылок такого рода невозможна никакая теория познания. И, конечно, конкретизация «типологии _ социальности» требует разработки типологии «социальных субъ-и ектов», форм «деятельности» и «коммуникаций». Все эти вопросы >, нуждаются в основательном анализе. Разумеется, приведенные * замечания следует рассматривать не в качестве упрека И. Т. Каса-X вину, а как попытку уточнения актуальных задач разработки тео-^ ретических основ социально-эпистемологических исследований.
Пока еще эти теоретические основы довольно зыбки. X Описывая три типа «социальности», И. Т. Касавин, по всей ве-
¡2 роятности, не претендует на то, что он тем самым достаточно пол-
Ф _
¡В 6 Там же. С. 10.
7 Там же.
1
!{|| ШЙЗ
но раскрыл содержание понятия «социальности» («социального»). Специальный же анализ философского понятия «социальности» («социального») он оставляет в стороне, что вполне понятно для небольшой статьи. Однако для наших целей крайне важно хотя бы очертить объем этого понятия, ограничить ту часть реальности, которой допустимо приписывать качество «социальное» (и здесь эпистемологические операции сразу оказываются под контролем онтологических угверждений). Выделим, в самых общих чертах, те классы объектов (явлений), которые обычно отличают от социальных, противопоставляют им. Это, прежде всего, физии-ческие и биологические объекты. Однако в ряде отношений физические и социальные объекты не являются альтернативными (трактор - физический объект, но вместе с тем и социальный). В других же отношениях они могут быть строго альтернативными (айсбергу, как физическому объекту, ни в каком смысле нельзя приписывать социальное качество, даже когда с ним сталкивается «Титаник»), Так же обстоит дело и при соотнесении социального и биологического (человек - биосоциальное существо, || но амеба - исключительно биологическое). При углублении анализа раскрываются более тонкие и более сложные виды отношений, особенно это актуально в области соотношений социального и биологического. Но для наших целей важно зафиксировать простые и общепринятые положения: физическое и биологическое существуют независимо от социального и исторически предшествуют ему; социальное возникает и существует на базе физического и биологического, зависит от них. Эти онтологические посылки способны существенно корректировать понимание «социального».
Отсюда следует, что когда мы говорим о влиянии социальных факторов, то нельзя забывать, что они сами обусловлены не зависимыми от них физическими и биологическими процессами и закономерностями. Поэтому понятие о социальном, «очищенном» от физических и биологических зависимостей, содержащем последние, как говорят, в «снятом виде», имеет ограниченные кон- X цептуальные возможности, часто выносит за скобки, маскирует и острейшие проблемы социального развития. В последние два столетия сильно возросла зависимость биологического от социально- ^ го. Но все равно в их взаимоотношениях сохраняется асимметрия, е£ т.е. приоритет биологического, что наглядно проявляется в ги- к бельном для человеческого общества нарастании экологического кризиса. Раскрываются все новые существенные зависимости со- ^ циального от биологического, без учета которых не может быть ф основательно осмыслено само качество социальности; становится крайне актуальным анализ различных форм их взаимопроникно- ¡ай
¡11
вения, а здесь на первом плане именно эпистемологическая проблематика8.
Все эти общеизвестные вещи приходится повторять для лиц, продолжающих самозабвенно играть в свои ультрасоциологиза-
торские интеллектуальные игры. Они выстраивают правдоподобные схемы примата социального во всех познавательных отношениях, сплющивая и догматизируя содержание понятие «социального» путем элиминации его онтологических оснований, игнорируя необходимость специального анализа социальной онтологии в ее отношении к социальной эпистемологии (это весьма характерно для многих западных представителей последней).
Главная линия аргументации здесь проводится следующим образом. Любой объект реальности (физический, биологический и т.д.) есть человеческий объект; есть то, что выделено, связано, интегрировано, расчленено, сконструировано нашими человеческими средствами и способами познания (которые являются, конечно же, социальными); всякое знание формируется и развивается под влиянием тех или иных социальных факторов. Из этих утверждений (представляющих собой общие места!), истолкованных чисто в конструктивистском духе, следует, что всякое знание (познание) во всех отношениях есть социальное явление, а постольку оно и составляет предмет социальной эпистемологии. Выходит, что последняя - это и есть современная эпистемология в целом. Такой вывод, наверное, неприемлем для моих коллег. Но тогда социальная эпистемология - это часть, раздел, специфическое направление современной эпистемологии. Вопрос: в чем же именно ее специфика по сравнению с другими разделами, направлениями современной эпистемологии? каковы эти разделы, направления? На этот вопрос должен быть дан четкий ответ.
Здесь сразу же напрашивается сопоставление с эволюционной эпистемологией (К. Лоренц, Г. Фоллмер и др.), которая, как по своей проблематике и принципам, так и по результатам, сущест-^ венно отличается от того, что именуют социальной эпистемологи-и ей. Это справедливо отмечает Е. Л. Черткова4. Сюда относятся и ^ ряд других эпистемологических концепций, которые резко проти-востоят социальной эпистемологии. Я имею в виду не только X представителей аналитической философии (таких, как Т. Нагель,
с?
X. Патнём, Д. Дэвидсон и многих др.), но и наших российских коллег, внесших существенный вклад в разработку актуаль-
ю
I ных вопросов современной эпистемологии и вполне отдававших л
с —--
® * Вопросам такого рода посвящена обширная литература. См., напри-
ЯЗ мер: Биология и культура / Под ред. И. К. Лисеева. М., 2004.
9 Эпистемология & философия науки. Т. XIV, № 4. Минск, 2007. С. 47,49.
ет искать не столько путем уточнения понятия «социальности»
и
Ш®:
себе отчет в необходимости учета роли социальных факторов (В. А. Лекторский, В. С. Стёпин, И. Т. Касавин, В. Н. Порус, В. П. Филатов и др.). Без такого разграничения и сопоставления вряд ли можно серьезно говорить о специфическом предмете социальной эпистемологии.
Не проясняют этот принципиальный вопрос и слишком абстрактные определения, которые встречаются при обсуждении ее специфики. Так, В. Н. Порус, справедливо выступающий против релятивизма, контекстуализма как неких принципов социальной эпистемологии, против низведения ее к «социологии знания» и к междисциплинарным проблемам социальных наук, предлагает такое определение, выделенное у него курсивом: «Социальная эпистемология - это теория, занимающаяся определением объективных границ свободы познающего субъекта в социальном контексте его познавательной деятельности»10. При этом поясняется, что ее задачей «становится переосмысление понятийного аппарата классической теории познания»11. В общем плане направление мысли В. Н. Поруса понятно. Однако вопрос о специфическом предмете социальной эпистемологии все же остается совершенно неясным. Зато создается впечатление, что ее предмет и есть предмет современной эпистемологии вообще, о чем я уже говорил выше. Это впечатление поддерживается и некоторыми высказываниями И. Т. Касавина, когда он заявляет: «Решение вопроса о возможности социальной эпистемологии следует понимать, по всей видимости, как мета^илософский выбор определенной судьбы философии вообще»1-. Желая размежеваться с наукой, подчеркнуть именно философский статус социальной эпистемологии, И. Т. Касавин пишет: «Проблемы, над которыми задумываются социальные эпистемологи, являются философскими в той степени, в какой они оказываются неразрешимыми»13. Согласитесь, что такая «задумчивость» не делает большой чести социальной эпистемологии, если ее специфика в том, что она занимается неразрешимыми проблемами. Кроме того, неясно, что здесь имеется в виду под «разрешимостью» и «неразрешимостью». Если социаль-ная эпистемология действительно не способна и не призвана ре- и шать актуальнейшие проблемы современного познания, то зачем она нужна? *
На мой взгляд, специфику социальной эпистемологии следу- х
(хотя и это нужно), сколько путем рассмотрения особенностей *
X
10 Там же. С. 42. ¡2
Там же. Ф
12 Там же. С. 33. *
13 ТО
Эпистемология & философия науки. Т. VII, № 1. Минск, 2006. С. 15. [¡¡¡^
й|!
эпистемологии на ее нынешнем этапе, выяснения разнообразия и единства ее проблемного поля и, соответственно, разнообразия наличных концептуально оформленных направлений эпистемологических исследований, среди которых определенное место отводится тому, что именуется социальной эпистемологией.
рйц SSÍJfe
fe Si
Щ II
II
я
* 'ч!
к го
4. Социальная эпистемология и наука
Существует ряд основательных работ, в которых представлена панорама современной эпистемологии на фоне классической эпистемологии14. Информационное общество ставит новые проблемы, динамизирует и усложняет эту панораму, существенно видоизменяя традиционные отношения эпистемологии и науки. В последние десятилетия возникли и быстро развиваются науки, имеющие своим предметом исследование познавательных процессов (когнитивная наука, социология знания, психология научного исследования, история науки и др.). Они начинают теснить эпистемологию, некоторые представители этих наук прямо заявляют о ее отмирании и замене сугубо научными подходами. Это обостряет обсуждение вопроса о характере взаимоотношения социальной эпистемологии и науки.
Для нас ясно, что претензии «вытеснить», «заменить» эпистемологию наивны. Вместе с тем быстрое развитие научных дисциплин, исследующих познавательные процессы, создает в эпистемологии новую ситуацию. Она обязана анализировать и учитывать их результаты и проблемы, более того - активно содействовать развитию этих научных дисциплин. Это означает, что эпистемология должна использовать свои ресурсы для оценки и корректировки их стратегии, для решения их ключевых теоретических и методологических вопросов. У философов и ученых здесь общая сверхзадача. Сейчас надо больше думать об укреплении сотрудничества, а не о том, чтобы держать философскую гра-^ ницу на замке, и Поэтому мне кажутся несколько избыточными яркие метафо-
ры моего коллеги и друга В. Н. Поруса по поводу тех философов, «кто сменял первородство на чечевичную похлебку»; «переобла-X чившиеся в междисциплинарных исследователей», они «вынуж-
дены притворяться учеными, что у настоящих ученых, кроме недоумения или жалостливой снисходительности, никаких иных
15
Í эмоций вызвать не может» . Пора «отказаться от суицидных по-м
Ф 14 См.: Лекторский В. А. Эпистемология классическая и неклассиче-
щ екая. М., 2001; и другие.
¡üj 15 Эпистемология & философия науки. Т. VII, № 1. Минск, 2006. С. 41.
пыток саморастворения философии в концентрированной кислоте научной методологии»1'1.
Я понимаю, чем озабочен В. Н. Порус. В философской литературе можно найти немало иллюстраций к приведенным метафорам. И все же его пафос вряд ли заслуживает поддержки. Многие философы, не меняя своего «первородства», продуктивно участвуют в разработках узловых проблем когнитивной науки и других научных дисциплин, исследующих познавательные процессы. И, насколько мне известно, они являются крайне востребованными в научном сообществе. Показателен полувековой опыт аналитической философии в разработке проблемы «психика и мозг», в которой приняли и принимают непосредственное участие наиболее крупные ее представители в содружестве с нейрофизиологами и психологами. Свидетельством этому служит, например, фундаментальный совместный труд К. Поппера и выдающегося нейрофизиолога, Нобелевского лауреата Дж. Экклса «Эго и его мозг».
Хочу отметить, что сейчас наблюдается своего рода дрейф ряда философов в сторону науки — ее языка, проблем, способов обоснования знания. Это вызвано общей ситуацией в философском сообществе последних десятилетий: непомерным возрастанием числа и объема публикаций, в которых трудно обнаружить «сухой остаток», высокой степенью аморфности, неопределенности. «версиальности» суждений, которые невозможно ни обосновать, ни опровергнуть, компилятивностью текстов и взаимной амнистией в этом их авторов, нередко возникающим чувством бесплодности, неподлинности собственной деятельности. Продуктивное содружество с учеными способно вызывать у философа столь недостающее ему в наше время ощущение востребованности.
Результаты успешного сотрудничества философов и ученых в области изучения познавательных процессов отражены в большом числе изданий, особенно зарубежных. У нас тоже есть немало такого рода книг, в том числе специально посвященных философскому анализу когнитивных исследований1 . Когда говорят о философах, занимающихся методологическими проблемами науки, то в каждом случае требуется конкретная оценка: все зависит от характера проблемы, от соблюдения меры, от научной компетенции философа. Я опять вынужден повторять, казалось бы, хорошо известные вещи.
16 Там же.
17 См., например: Когнитивный подход: Философия, когнитивная наука, когнитивные дисциплины / Отв. ред. В. А. Лекторский. М., 2008; Искусственный интеллект: междисциплинарный подход. М., 2006; и другие.
Ш1
Не могу обойти и метафору о «концентрированной кислоте научной методологии». Получается, что научная методология не содержит философских аспектов. Разумеется, научная методология имеет разные уровни. Этот вопрос требует специального анализа. Не вдаваясь в него, можно утверждать, что помимо тех уровней, на которых оцениваются, уточняются, обосновываются отдельные конкретные методы, помимо так называемой «формальной методологии», есть более высокий теоретико-методологический уровень, включающий использование общенаучных категориальных структур (задаваемых, например, парадигмой функционализма или системным подходом), и, что особенно важно, метанаучный уровень. На этих уровнях как раз и встают философские вопросы, на которые неизбежно в той или иной степени выходят ученые, решающие нетривиальные задачи. Перед ними возникают вопросы о соотношении эмпирического и теоретического, о критериях достоверности экспериментальных данных, о средствах и способах обоснования истинности теории и т.п. Решение такого рода вопросов в контексте задач своей науки для ученого бывает исключительно важно. Но в большинстве случаев ему нужна здесь поддержка квалифицированного философа. В последнее время наблюдается возросшая потребность ученых в сотрудничестве с философами.
Сказанное относится и к проблематике междисциплинарности, которая является сейчас исключительно актуальной, причем не только в «социологии знания», но всюду, где требуется достижение концептуальной связи между языками разных наук; особенно же в тех областях, где возникает необходимость интеграции результатов социогуманитарных и естественнонаучных исследований.
В. Н. Порус тем не менее признает, что научные исследования познавательных процессов нужны для философской эпистемологии, как кислород, без которого она задохнулась бы на «заоблачной высоте абстракций»18. И. Т. Касавин также подчеркивает, что * философ не может «ограничиваться постановкой общих проблем в ^ общем же виде и боязливо избегать обсуждения методологиче-ас ских проблем конкретных наук»19. Но ведь и философская эпи-З» стемология нужна не в меньшей мере научным исследователям, Ч ставящим перед собой новые масштабные проблемы. ® Никто из наших коллег, участвовавших в дискуссии о соци-I альной эпистемологии, не пытался лишать ее философского ста-¡5 туса, «растворять» ее в чем-то. Другое дело - истолкование с ее Ф ____
(О 18 Эпистемология & философия науки. Т. XIV, № 4. Минск, 2007. С. 42.
ГаВ 19 Там же. С. 34.
Там же. С. 44.
21 Там же. С. 54.
Й8§
1 ш
1
позиции вопроса о зависимости развития науки от социальных факторов. Здесь оценки роли этих факторов заметно расходились. Нередко сохранялась высокая степень неопределенности, как в плане указания самих детерминирующих факторов, так и в плане полагаемых следствий, которые они вызывали или способны вызвать. Иногда все же оставалось впечатление, что мыслится некоторая одномерная детерминация, в которой социальные факторы «стягивают» в себя все остальные, и эта детерминация якобы достаточно полно объясняет развитие науки. Процессы теоретических новообразований в науке, возникновения оригинальных эмпирических стимулов, формирования новых парадигмальных установок не могут быть объяснены влиянием одних социокультурных факторов. По словам Е. А. Мамчур, «как бы ни влияли социальные факторы на научное познание, у него есть своя внутренняя логика, своя собственная история развития, относительно независимая от истории социокультурного окружения»20.
Никто не собирается отрицать полезность исследования социокультурных влияний на развитие науки. Однако остается фактом, что у большинства представителей западной социальной эпистемологии не находит места собственно эпистемологический анализ, призванный ставить во главу угла вопрос об истинности, объективной значимости научных результатов. Именно этот вопрос является системообразующим в понимании, в оценке развития научного знания. И здесь первостепенное значение имеет анализ не только позитивного, но и негативного влияния социальных факторов. История науки свидетельствует: для утверждения новой истины первооткрывателю зачастую требуется высокое мужество духа, чтобы противостоять доминирующим в культуре канонам, символам веры, расхожим клише и предрассудкам. Этот аспект влияния социальных факторов почему-то большей частью остается на дальнем плане. Вызывает «задумчивость» и еще одно странное обстоятельство: даже в той версии социальной эпистемологии, которую поддерживают многие наши коллеги, остается в тени такой существенный вопрос, казалось бы лежащий на по- ^ верхности, как влияние науки на развитие культуры, в том числе и ее влияние на те социальные факторы, за которыми признается ^ влияние на науку. В этой связи Б. И. Пружинин справедливо под- ^ черкивает, что наука неоднократно демонстрировала «способ- с! ность активно формировать вокруг себя социокультурную среду к и поддерживать в ней то, что соответствует ее внутренней природе»21. Этот вопрос, продолжает он, «мог бы стать сферой реально---Ф
20 То«» чгс Г АЛ 31
(О
го приложения сил социальной эпистемологии как направления философских исследований познания»22. Такая ее направленность диктуется тем, что в современных условиях повышается роль науки как стража объективности в культуре и ее рациональных оснований, как силы, противостоящей всевозможным способам попрания истины и правды, - силы, противодействующей шизофреническим и параноидным тенденциям, непомерному разрастанию иррационализма и абсурда.
•«т
га
Каковы проблемы
социальной эпистемологии?
Особенности того направления современной эпистемологии, которое у нас стали именовать «социальной эпистемологией» и начали развивать, можно определять путем указания на ее основные проблемы, которыми она занимается или собирается заняться; это - проще, реалистичнее, чем пытаться формулировать ее эксклюзивный предмет. Ведь «социальная эпистемология» - это, так сказать, западный «брэнд», западный «лейбл», обозначающий, охватывающий, как мы видели, весьма разношерстный, по своим задачам и концептуальным установкам, набор исследований и размышлений, часто в существенной степени противоречащих друг другу. Общим для них является клише «социальности», представляемое в узких, разных и часто в недостаточно определенных значениях. Ряд версий социальной эпистемологии для нас заведомо неприемлем, о чем уже шла речь (Эдинбургская школа и т.п.). Нельзя принять и позицию С. Фуллера, который рассматривает социальную эпистемологию, по краткому и точному определению И. Т. Касавина, «не просто как одну из версий современной теории познания, но как ее глобальную и интегративную перспективу»23. Поэтому вызывает возражение заметная тенденция у некоторых наших авторов слишком уж тесно «пристраиваться» к за-падной социальной эпистемологии. Эта тенденция, имеющая 5 отчасти дипломатический налет, связана с естественным желани-^ ем развивать знакомства и сотрудничество с западными философе фами, быть принятыми в их сообществе. Но в ней слышится и от-^ звук комплекса маргинальное™, унаследованного от советской
Ч философии, а, может быть, и еще с более давних времен. Не по-К этому ли весьма посредственные западные мыслители нередко становятся у нас главными «ньюсмейкерами»: их тексты подробно разбирают, обильно цитируют, как бы подтверждая тем самым
л С
Ф
X 22
В
Там же.
"3 Эпистемология & философия науки. Т. VII, № 1. Минск, 2006. С. 6.
художественные и т.д.) и в то же время требует сочетания собст-
Здесь хотелось бы отметить следующее: то, что сегодня в на-
i 1! ¡11 N
новизну и особую значительность заявленных ими способов постановки вопросов и направлений исследования, которые, на поверку, оказываются зачастую повторением пройденного в обрамлении терминологических новаций, или же заведомо слабой, малоинтересной теоретической продукцией.
Вместе с тем среди представителей западной социальной эпистемологии есть философы, которые близки нам (по крайней мере, мне и некоторым моим коллегам) по своим теоретическим установкам и ряду проблем, находящимся в центре их внимания. Они подчеркивают связь социальной эпистемологии с классической эпистемологией, отстаивают «веритистский подход», т.е. принципы истинности и обоснованности, выступают в защиту «объективизма» против «эпистсмического релятивизма» (Б. Барн-са, Д. Блура и др.), принимают только «слабую» версию социального конструктивизма, согласно которой лишь репрезентации (лингвистические и ментальные) могут быть названы социальными конструкциями, в отличие от «сильной» версии, полагающей в качестве социальных конструкций не только репрезентации, но и представляемые ими сущности. Сторонники такой позиции в социальной эпистемологии (Ф. Китчер, А. Голдман и др.) считают, что она обязана сочетать экстерналистскую ориентацию с ин-терналистской; что ее цели должны быть по преимуществу нормативными, а не чисто описательными. Они справедливо критикуют крайности в решении важнейшей для социальной эпистемологии проблемы о характере соотношения индивидуального и коллективного субъектов, согласно которому носителем знания является только определенная социальная общность (и ни в коем случае не индивид).
Исследования в эпистемологическом плане взаимосвязей индивидуального, коллективного, массового, институционального субъектов являются исключительно актуальными в условиях информационного общества и ускорения процессов глобализации. Это, действительно, стратегически значимая проблемная область социальной эпистемологии, так как она включает все мыслимые X виды деятельности познающего субъекта (научные, политические, и
X
венно эпистемологического анализа с онтологическим, аксиоло- ^ гическим и праксеологическим (последнее понятие выражает ак- с£ тивность: интенциональность, целеполагание, волю, действие). 55
ге X
шей литературе называют постнеклассической фазой развития л эпистемологии (В. С. Стёпин и др.), означает новую ситуацию, требующую при анализе познавательного процесса (в решении эпистемологических задач) не только онтологической рефлексии, ш
6 Зак. 3339
81
1
I® •>
ЙИ
но также и рефлексии аксиологической и праксеологической. То же самое имеет место, когда вектор познавательной активности фиксирует онтологическую задачу - она нуждается в основательной эпистемологической, аксиологической и праксеологической проработке. И это в равной степени относится к задачам аксиологического и праксеологического типа, каждая из которых требует рефлексии в остальных трех категориальных планах. Такая новая ситуация существенно затрагивает традиционное размежевание философских дисциплин, ставит во многом по-новому вопросы специализации и внутрифшософской междисциплинарности. Сейчас вряд ли возможна углубленная разработка, например, этических и других аксиологических проблем без основательного их анализа в онтологическом и эпистемологическом, а также, конечно, в праксеологическом планах. Сказанное относится и к разработкам в области философии науки; здесь мы встречаем те же четыре основных типа проблемных ситуаций в их взаимосвязях.
И. Т. Касавин настоятельно подчеркивает (и это - несомненно!), что социальная эпистемология выступает в качестве постне-классического направления философской деятельности. Это тоже добавляет трудности для четкого определения ее предмета и границ. И, наверное, не стоит, как я делал в начале статьи, биться над этим (если она не выказывает чрезмерных и эксклюзивных претензий!). Достаточно обозначить в общих чертах ее предметную область и, главное, уточнить основные проблемы, которые она призвана разрабатывать.
В центре внимания социальной эпистемологии находятся процессы и результаты научного, художественного, обыденного и других видов познания социальных явлений, социума и культуры в целом. При этом она рассматривает эти процессы познания и его результаты, прежде всего, под углом проблемы истины, в ее связях с категориями блага, справедливости и другими универсалиями культуры. Разумеется, такое определение - слишком общее и абстрактное, но оно допускает многоплановые конкретизации и 5 дифференциации проблемного поля социальной эпистемологии, ^ которое является открытым, не исключает пересечений в нем с ж другими направлениями современной эпистемологии, использо-X вания различных и комплексных концептуальных средств для ре-Ч шения той или иной задачи. Тем самым выражается определенная
мера условности выделения социальной эпистемологии как осо-
X бого направления, ибо она вряд ли обладает сейчас достаточно
развитыми, специфическими только для нее теоретическими сред-
л С
Ф ствами и методами, пз
И все же ее выделение и институциализация (я имею в виду создание соответствующего сектора в Институте философии) оп-
ts
«да л.
Ф
11
равданы, заслуживают поддержки, так как это способствует концентрации усилий на философских проблемах социального познания, повышает шансы достижения значительных результатов в теоретическом осмыслении и стимулировании социального познания, в успешной разработке его проблем как способа содействия в решении жизненно важных проблем социального развития.
i'-'if:
6. о некоторых насущных задачах
В условиях информационного общества перед социальной эпистемологией встают новые, исключительно актуальные проблемы. При этом, конечно, сохраняют свое значение традиционные цели исследования - изучение влияния различных социальных факторов на познавательные процессы и развитие науки, эпистемологическая рефлексия.
Однако жизненно важные, острейшие философские проблемы информационного общества до сих пор остаются в рамках социальной эпистемологии слабо актуализованными. Наряду с хорошо знакомой каждому инерцией мышления это обусловлено, с одной стороны, все еще сохраняющимся влиянием тех образцов проблем (того их клишированного набора), которые постоянно муссируются в западной социальной эпистемологии; а с другой стороны -и это, пожалуй, главное, - недостаточным осознанием специфики, которая присуща содержанию и структуре проблем постне-классического типа. Проблема такого типа не является «чисто» эпистемологической в классическом смысле; она (о чем уже шла речь выше) существенно «нагружена» в онтологическом, аксиологическом и праксеологическом отношениях. Проблема социальной эпистемологии - это проблема, в фокусе которой находится, конечно, эпистемологическая задача, но решается она с учетом видения ее в ракурсах трех остальных категориальных измерений и с привлечением задаваемых ими концептуальных возможностей. Когда такого рода «нагрузка» выносится за скобки, эпистемологическая проблема «упрощается», их класс резко суживается. И тогда те жизненно важные, острейшие проблемы информационного общества, которые ближе всего социальной эпистемоло- X гии, легко разносят по другим философским и научным ведомст- х вам. Я имею в виду три основные группы проблем, которые крат- Ч ко можно обозначить следующим образом. К
1. Коммуникативная проблематика. Ее значительная часть х располагается на стыке эпистемологии и герменевтики. Это - за- ¡2 дачи исследования под углом истины, правды и подлинности ак- Ф тов обмена социальной информацией и понимания между субъек- jg тами (индивидуальными, коллективными, институциональными, !ш|
X
и
и >.
II !1к
массовыми), между производителями знаний, ценностных установок, целей и их трансляторами и реципиентами. Особенно актуальным в этом плане является эпистемологический анализ социальной и экзистенциальной значимости правды (в ее сравнениях с истиной) и подлинности (в ее сравнении с достоверностью). Соответственно, такое же значение приобретает эпистемологический анализ феноменов обмана в его различных формах и неподлинности, взятой в когнитивном, ценностном и экзистенциальном смыслах. Почему-то у нас тема обмана обычно считается психологической, редко затрагивается как предмет специального философского исследования (несмотря на то что она серьезно обсуждалась классиками философии). Обман является фундаментальным фактором коммуникации; более того, я бы сказал - фундаментальным фактором социальных процессов, земной цивилизации (проведите мысленный эксперимент, представьте себе, что вдруг обман начисто устранен, исчез, все люди, все институциональные субъекты перестали врать. Что произойдет тогда с человеческим обществом?). Столь же актуальна проблема самообмана как фундаментального фактора аутокоммуникации и на уровне индивидуального субъекта, и на уровнях коллективного, массового и, особенно интересно, институционального субъектов (здесь можно было бы выделить и тему самообмана философов, или философского самообмана).
Ключевым теоретическим узлом коммуникативной проблематики выступает классическая проблема «другого сознания», которая крайне слабо разрабатывается в нашей литературе. Познание и понимание «другого сознания» - не только индивидуального, но также коллективного и институционального - соотнесены с познанием и пониманием «собственного сознания». Здесь возникает ряд трудных эпистемологических вопросов, касающихся способов доступа к пониманию «содержания» сознания «другого», взаимосвязей субъективного и интерсубъективного, соотношения «со-держания» сознания, существующего в форме субъективной ре-X альности индивида и в отчужденных от нее, объективированных у формах (предметных, электронных и других). Становится актуальной четкая дифференциация двух, часто неразличенных, выступающих слитно, подходов к исследованию сознания, а именно: 1) его анализа «по содержанию» и 2) его анализа «по способу су-д шествования». Между тем, специальный анализ «по способу существования» позволяет углубить понимание взаимосвязи явле-
>.
х и х
ю X
^ ний индивидуального и общественного сознания, раскрыть исто-
Ф рические условия и механизмы тех процессов, благодаря которым
* идея обретает социальный статус, социальную действенность;
Г1а и, наоборот, когда она их теряет.
Проблема «другого сознания» и коммуникативная проблематика в целом выдвигают на первый план задачу эпистемологического исследования феноменов субъективной реальности (и самого качества субъективной реальности) как специального объекта, пребывающего пока в тени доминирующих ныне подходов к изучению сознания и познания, ценностных интенций и деятельности. Я думаю, что это одна из важнейших задач постнеклассиче-ской эпистемологии. Основной круг вопросов этого направления исследований был очерчен мной в статье «Гносеология субъективной реальности. К постановке проблемы»24.
2. Теоретико-методологическая проблематика. Она связана с
Ш:
------I---------------------------- г
Разумеется, приведенное выше далеко не исчерпывает содержание коммуникативной проблематики. Тем не менее обозначен-
ные проблемы представляют, на мой взгляд, первостепенное значение для социальной эпистемологии.
¡М
осмыслением, стимулированием и социальным прогнозированием развития научно-технических процессов, имеющих судьбоносное значение для земной цивилизации. Речь идет, прежде всего, о четырех мегатехнологиях, которые быстро развиваются, преобразуя на наших глазах социальную действительность. Это - информационные технологии, нанотехнологии, биотехнологии и когнитивные технологии. Они конвергируют и взаимооплодотворяют друг друга, способны создать качественно новую систему производства, исключительно мощные средства, которым иод силу решить экологическую, энергетическую и другие глобальные проблемы современности. Вместе с тем эти новые колоссальные возможности и уже начавшиеся реальные преобразования вызывают цепную реакцию неконтролируемых проблем, чрезвычайных рисков, угроз самоистребления человечества.
Здесь перед эпистемологией встают новые типы теоретических задач, если так можно выразиться, мета-междисциплинарного и мета-концептуального уровня. Они имеют ярко выраженный постнеклассический характер и преследуют двуединую цель. С одной стороны - это разработка теоретико-методологи- X ческих средств конвергенции и интеграции указанных четырех и мегатехнологий, что предполагает решение междисциплинарных проблем внутри каждой из них; соотнесение, оценка, корректиро- ^ вание и использование приемлемых стратегических и методоло- «5 гических установок таких широких концептуальных образований, ос как синергетика, конструктивизм, функционализм и т.д. С другой - разработка философско-теоретических основ прогностики, л создание теоретического базиса социогуманитарной экспертизы ф __X
24
" Эпистемология & философия науки. Т. II, № 2. Минск, 2004. ГЩ
научно-технических новаций. Последняя находится пока в эмбриональном состоянии, но без нее стихийное, неконтролируемое развитие, например, нано-био-технологий может оказаться для человечества самоубийственным. Создание же теоретического базиса такой экспертизы требует использования не только достижений естественных наук и социогуманитарного знания, но, в первую очередь, глубоких философских размышлений и знаний о природе человека, о подлинных ценностях, о подлинных целях развития земной цивилизации. Философы не могут оставаться в стороне и от решения вопроса об эффективной институциализа-ции социогуманитарной экспертизы. В этих областях для социальной эпистемологии открывается широкое поле деятельности, качественно новый уровень исследования взаимовлияний социальных факторов и науки, особенно влияния научно-технических факторов на социальную инфраструктуру и социальное развитие; при этом приоритетным является не ретроспективный или ситуативный, а именно перспективный подход.
В нынешних условиях колоссального, во многом хаотического, нагромождения проблем научно-технического и социального развития, образующих слабо поддающийся дифференциации и упорядочению конгломерат, остается крайне актуальной специальная эпистемологическая задача разработки способов осмысления, соотнесения, ранжирования, классификации проблем стратегического характера, анализа их структуры, взаимосвязей, перспектив их решения.
3. Социально-экзистенциальная проблематика. На нынешнем этапе развития общества с его смутной смысложизненной перспективой она играет центральную роль, так как неявно (реже явно) составляет смыслообразующее ядро всех проблем, независимо от того, являются ли они онтологическими, эпистемологическими, аксиологическими или праксеологическими; более того, ее суть объединяет в себе все названные категориальные измерения. Эта суть вопрошает о подлинных и высших смыслах существования, ^ познания, ценностных интенций и деятельности. Роковые вопро-и сы «зачем?», «для чего?», «во имя чего?» звучат все настойчивее, X требуют ответа. Они адресованы всем социальным субъектам: ^ индивидуальному, коллективному, институциональному, массово вому, российскому народу, всему человечеству. К Основательная рефлексия этих вопросов требует разработки
I специальных эпистемологических средств, позволяющих четко ¡£ выявить экзистенциальный аспект проблемы и тем самым коррек-ф тировать задаваемый ею вектор познавательной и практической ф активности. В этом может заключаться одна из актуальных задач [■¡¡1 социальной эпистемологии, поскольку вопросы о «смысле» и «со-
циальности» составляют сердцевину ее интересов. То, что именуется «экзистенциальным смыслом», представляет одно из содержательных измерений многомерной категории смысла и должно соотноситься с рассмотрением смысла в других планах; среди них, прежде всего, - и в когнитивно-лингвистическом. В таком плане под углом задач социальной эпистемологии понятие смысла анализировалось в содержательной статье И. Т. Касавина25.
Следующий шаг должен состоять в актуализации именно экзистенциального смысла, в выяснении его эпистемологических функций в процессах смыслообразования, в поисках выхода из того неизбежного круга, в котором мы оказываемся, стремясь раскрыть смысл смысла. В этом отношении важна разработка эпистемологических оснований для различения подлинных и неподлинных экзистенциальных смыслов. Подспорьем здесь может служить эпистемологический анализ экзистенциальных регистров здравого смысла, аккумулировавшего в себе многовековый жизненный опыт.
Разработка указанной проблематики в рамках социальной эпистемологии способна внести существенный вклад в реализацию философией своей главной миссии в современной культуре. Она состоит в том, чтобы укреплять в ней высокие смысложизненные ориентиры, противостоять нагнетанию абсурда, деструктивности, нигилизма, невротического слабоволия и уныния; всемерно поддерживать самоорганизацию и творческую энергию человеческого духа. Высший смысл философской деятельности, рефлексия которого столь часто вытесняется, состоит в созидании новых жизнеутверждающих смыслов и в охране старых, подтвержденных всем историческим опытом человечества. Этому, думаю, нет альтернативы. Рефлексия высшего смысла философской деятельности может служить важным стимулом повышения ее продуктивности и социальной значимости.
Изложенное выше ни в коей мере не претендует на роль неких программных рекомендаций. Как сотрудник сектора социальной эпистемологии, я счел своим долгом обратить внимание на ряд ^ чрезвычайно актуальных проблем, вполне отвечающих направ- и ленности социально-эпистемологических исследований. Хотелось ^ бы надеяться, что это будет способствовать продуктивной дискус- ^ сии по поводу статуса и задач социальной эпистемологии.
К
10 X
м с Ф X
В
"5 Эпистемология & философия науки. Т. XIII, № 3. Минск, 2007.
