CC BY
60
СОЦИОЛОГИЯ РИСКА И БЕЗОПАСНОСТИ
Т.В. Шипунова
СОЦИАЛЬНАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ: ТЕМАТИЗАЦИЯ ДИСКУССИОННОГО ПОЛЯ*
Целью статьи является прежде всего рассмотрение теоретических дискуссий вокруг фундаментальных вопросов, совокупность ответов на которые образует базу для дальнейшего конструирования концептов социальной безопасности. Рассмотрены основные этапы трансформации представлений о социальной безопасности в научном дискурсе и его гуманистическое содержание в современной социологии безопасности. В статье проанализирована проблема относительности понятия «безопасность» и ее последствия для науки и общества. Дискуссия о субъективном и объективном знании о безопасности включает в себя анализ «парадокса безопасности», обсуждение вопроса о делении безопасности / защищенности на субъективную и объективную. Продолжением дискуссии выступает выделение двух видов небезопасности: insecurity и uncertainty. Эти виды небезопасности в совокупности могут объяснить, почему мероприятия, которые фактически повышают безопасность, одновременно и понижают ее. Кроме того, в статье автор затрагивает дискуссию о степени рациональности мнения экспертов и обывателей о рисках как угрозах безопасности. Проанализирован вопрос о соотношении и социальной адекватности обыденного и научного знания. Рассмотрена проблема социальной адекватности оценки «объективных» рисков, формирующейся в государственном дискурсе. Проанализированы недостатки менеджмента рисков на примере актуарной юстиции и политики экономизации системы наказания. Рассмотрена дискуссия о связи представлений о человеческом достоинстве, правах людей и возможностью государства единолично формировать политику безопасности. Автор приводит понимание человеческого достоинства в концепции «объективной формулы» и «преднамеренно-балансирующей» модели и анализирует недостатки данных точек зрения. В итоге автор формулирует специфический закон самооценочной рефлексии, устанавливающий взаимосвязь
* Статья подготовлена при поддержке РГНФ, проект № 15-03-00383. Шипунова Татьяна Владимировна — доктор социологических наук, доцент, профессор кафедры теории и практики социальной работы факультета социологии Санкт-Петербургского государственного университета ([email protected])
Tatyana Shipunova — Doctor of Sociology, Associate Professor, Faculty of Sociology, St. Petersburg State University ([email protected])
между человеческим достоинством и сопротивлением социально-неадекватным нормам.
Ключевые слова: безопасность, социальная безопасность, риск, права человека, человеческое достоинство.
Тема безопасности человека в современном обществе является одной из важнейших тем исследований представителей различных научных специальностей. Она восстребована как в плане разработки направлений государственной политики, так и в плане переосмысления важных теоретических проблем, связанных с изменениями современной реальности. К таким изменениям, прежде всего, следует отнести процесс глобализации, появление разнообразных интер-и интракультурных переменных, возникновение новых диспозиций в расстановке сил как в глобальном обществе, так и в отдельном социуме, нарастание все более очевидной дифференциации стран и социальных групп в конкретных обществах и т. д.
Понятие «безопасность» давно перестало быть только политическим и правовым. Оно используется для обоснования и реализации стратегий успешного существования и функционирования людей. Из этого вытекает необходимость конкретизации понятия безопасности, которое получает дополнительные характеристики-уточнения: глобальная, экологическая, социальная, этническая, национальная и т. д. Операционализация понятия осуществляется за счет введения таких концептов, как парадигма безопасности, пространство и границы безопасности, культура безопасности, режим безопасности, управление безопасностью, комплекс безопасности и т. д. (Боровков, Радиков 2013). Происходит также выделение относительно самостоятельных направлений исследований социальной безопасности в различных сферах жизнедеятельности человека, а именно: безопасности в сфере здоровья (см., напр.: Шабунова, Ка-лачикова 2012; Кравченко 2015), рисков взросления и незащищенности детства (см., напр.: Дементьева 2011), проблем бедности и неравенства (Тихонова 2014; Горшков 2014), субъективных оценок социальной защищенности и безопасности (см., напр.: Полюшкевич 2012) и т. п. Несмотря на то, что исследования в области безопасности успешно развиваются, многие вопросы остаются непроясненными. Это касается, прежде всего, определения самого понятия «безопасность».
Одно из первых и наиболее общих определений понятия «безопасность» дал A. Волфес: безопасность — это отсутствие незащищенности (Wolfers 1962). После введения в научный оборот понятие «безопасность» изменялось в четырех измерениях (Daase 2014: 19):
— реферативное измерение, которое определяет, чью защиту нужно осуществлять. Здесь наблюдается возрастание индивидуализации понятия за счет того, что центральное место в моделях безопасности и защиты начинает занимать отдельный человек.
— предметное измерение устанавливает, в какой проблемной области могут быть замечены нарушения безопасности. В данном измерении отчетливо выделяется гуманизация понятия безопасности. Проявляется это в том, что центр
внимания смещается с таких абстрактных вещей, как военная или хозяйственная безопасность, на безопасность, и защиту личности как базовую потребность людей.
— пространственное измерение описывает географическую область гарантий безопасности. Одновременно при рассмотрении понятия проявляется интерес к глобализационным проблемам, поскольку безопасность больше не может существовать в каких-то отдельно взятых национальных границах.
— измерение опасностей, рисков, которое устанавливает то, как будет концептуализирован феномен небезопасности / ненадежности, определяющий политику безопасности. Здесь наблюдается потенцирование дискурса безопасности, отражающего ту опасность (или опасности), которая пока еще не проявилась, но может проявиться в будущем.
Из сказанного можно выделить ключевые тезисы:
а) человек с его потребностями — конечная цель обеспечения безопасности;
б) гарантии безопасности должны распространяться на различные сферы жизнедеятельности человека;
в) безопасность не может рассматриваться как некое определенное, раз и навсегда заданное положение вещей.
Два первых тезиса не вызывают сомнений, они общепризнаны и образуют некую аксиому, когда речь идет о социальной безопасности. А вот третий тезис порождает дискуссии, во многом обусловленные неопределенностью продукта, производимого всей системой обеспечения безопасности. Рассмотрим некоторые важные, с нашей точки зрения, темы обсуждения (социальной) безопасности, которые являются актуальными для зарубежной и российской практики.
Представления о социальной безопасности и рисках
Развитию представлений о безопасности / защищенности, в том числе социальной, посвящены труды многих зарубежных и отечественных исследователей. Основное концептообразующее значение при этом придается понятию «риск». Существует множество определений риска и подходов, демонстрирующих их место в современном обществе. Так, в трудах У. Бека современное общество развивается в соответствии с «логикой производства рисков» (Бек 2000: 14). Риски — это объективная данность, которая формируется в процессе развития технологических процессов и модернизации общества. Производство рисков происходит во всех сферах жизнедеятельности людей. Поскольку этот процесс нарастает, то современная реальность характеризуется расширенным воспроизводством рисков, определяющим в конечном итоге меру незащищенности / небезопасности граждан (см. также: Луман 2001).
По мнению Н. Лумана, при изучении рисков следовало бы «попытаться реализовать строго социологический подход, состоящий в постижении феномена риска лишь соответственно смыслу коммуникаций...» (Луман 1994: 137). В своих рассуждениях о проблеме различения «того, что наблюдается», Н. Луман приходит к выводу, что «различение "риск / надежность", как и различение "риск / опасность", построены асимметрично. В обоих случаях понятие риска
обозначает сложный комплекс обстоятельств, с которыми обычно приходится иметь дело, по меньшей мере — в современном обществе» (Там же: 151). Н. Лу-ман считает, что современное общество риска не есть «всего лишь результат восприятия последствий действия техники. Начало ему положило уже расширение исследовательских возможностей и самого знания» (Там же: 155).
К идеям Н. Лумана примыкают и рассуждения Э. Гидденса (Giddens 1990). Оба автора в своих исследованиях приходят к мысли об утрате современным человеком рациональности, которая поддерживала «онтологическую безопасность», сохраняемую благодаря рутинизации повседневной жизни и адаптационным навыкам, что делало обыденную жизнь управляемой и предсказуемой (Гидденс 2011). Неопределенность современности создает препятствия на пути достижения человеком поставленных им целей и выбора средств целедостиже-ния. Как отмечает З. Бауман, современный человек переходит «.. .из эры заранее заданных "референтных групп" в эпоху "универсального сравнения", в которой цель усилий человека по строительству своей жизни безнадежно неопределенна...» (Бауман 2008: 13), и, следовательно, не поддается рациональному прогнозированию. Отсюда возникают страх и ощущение незащищенности перед реальностью, восприятие своего положения как опасного.
Следуя идее Э. Гидденса о том, что внешние риски, связанные с природой или сменой традиций, перестают играть ведущую роль, уступая место рукотворным рискам, П. Штомпка предложил характеристики риска, которые определяет современное глобализирующееся общество: универсализация, глобализация, институционализация и усиление (Штомпка 2005: 598).
М. Дуглас (Douglas 1992) при рассмотрении рисков и их оценке придавал большое значение культурному контексту, который под влиянием ценностей задает определенный ракурс или угол зрения на отбор и значимость тех или иных вещей, процессов, событий. Это культурно обусловленное видение создает вариабельность оценки рисков в разных пространственно-временных континуумах и дифференцирует подходы к обеспечению социальной безопасности в отдельно взятых обществах. И хотя М. Дуглас при анализе риска остается на объективистских позициях, его тезис о влянии культурного контекста на оценку рисков представляет собой новый поворот в теоретическом осмыслении данного понятия.
Российские исследователи также внесли большой вклад в разработку понятий «риск» и «социальная безопасность». Особого внимания заслуживает концепция безопасности и рисков, предложенная О.Н. Яницким. Автор согласен с мнением классиков социологии, что трудность определения рисков связана с опосредованием исчислений риска «личностными предпочтениями, культурой и политическим контекстом» (Яницкий 2003: 15). Риск неустраним из социальной жизни, а границы безопасности устанавливает само общество. «Пределы безопасности заложены в средовом постулате: среда как природная система (биосфера) или как социальная сеть, пронизывающая общество, не застрахована от природных мутаций и социогенных опасностей» (Там же: 19). По мнению автора, в России «производство рисков не только является прибыльным делом, оно стало мотивом, ресурсом и орудием борьбы конкурирующих групп» (Там же: 22). Говоря о безопасности, автор подчеркивает, что «в обще-
стве риска социальный порядок детерминируется его нормативным идеалом: не развитие, а безопасность становится главным ориентиром деятельности его социальных институтов» (Там же: 24), однако социальный порядок не может обеспечить защиту граждан от всех рисков, поскольку сам выступает как неопределенность (См. также: Яницкий 2014).
Говоря об отечественных исследователях, нальзя не сказать также об идеях Р.Г. Яновского и В.Н. Кузнецова, которые одними из первых в России стали отстаивать идею «гуманитаризации безопасности». Рассмотрение социальной безопасности с позиций аксиологии, предложенное Р.Г. Яновским (Яновский 1999), стало важным событием на пути построения теоретических конструктов социального знания о данном феномене.
Опираясь на идею «гуманитаризации безопасности», В.Н. Кузнецов предлагает следующее определение социальной безопасности. Это «совокупность мер по защите целей, идеалов, ценностей и интересов человека, семьи, страны и народа в социальной сфере, развитие социальной структуры и отношений в обществе, системы жизнеобеспечения и социализации людей, образа жизни в соответствии с потребностями прогресса нынешних и будущих поколений...» (Кузнецов 2007: 161).
В противовес пониманию безопасности как достигнутого на данный момент результата, В. Серебрянников и А. Хлопьев развивают деятельностный подход в изучении феномена. Они считают, что отождествление безопасности с результатом неких мероприятий не раскрывает ее динамики. Социальная безопасность — это всегда (и постоянно) деятельность по выявлению, предупреждению, ослаблению и / или устранению опасностей и угроз, способных причинить вред: погубить, «. лишить фундаментальных материальных и духовных ценностей, нанести неприемлемый (недопустимый объективно и субъективно) ущерб, закрыть путь для выживания и развития» (Серебрянников, Хлопьев, 1996: 16).
Некоторые современные авторы придерживаются точки зрения, что безопасность и защищенность — это относительные понятия, которые различаются в интерпретациях не только в разных странах, но и в разных социальных группах (Grosser 2011: 35—40). Например, в современном обществе наблюдается феномен возрастающей самогеттоизации (gated communities) богатых в хорошо контролируемых жилых районах, которая призвана разделить граждан на благополучных и неблагополучных по принципу доходности. З. Бауман по этому поводу пишет: «Сообщество, определенное созданием тщательно охраняемых границ, а не содержанием; "защита сообщества", истолкованная как наем вооруженных сторожей для охраны входа; преследователи и бродяги, возведенные в ранг антиобщественных элементов номер один; сокращение общественных мест до защищенных анклавов с доступом только для избранных; разделение вместо обсуждения жизни сообщества и криминализация всего остального пространства — вот основные параметры современного развития городской жизни» (Бауман 2008: 103).
Представляется, что при обсуждении вопроса об относительности понятия «социальная безопасность» следовало бы обратить внимание на необходимость разделения представлений о содержании и объеме этого понятия. Поскольку
все люди являются представителями одного вида homo sapiens, то им всем свойственны одинаковые (базовые) потребности и примерно одинаковые психоэмоциональные реакции. Эти универсальные для всех людей характеристики дают возможность предполагать, что содержание понятия «безопасность» (как минимум, в отношении базовых потребностей) будет аналогичным у всех людей, а объем этого понятия будет варьироваться как в пространственно-временном континууме, так и в зависимости от социальных характеристик индивидов (их социального статуса, образования, возраста, доходов и т. д.). Действительно, если общество и его институты функционируют так, что минимизируют риски и их деятельность способствует понижению уровня страхов у людей, то это ведет к возрастанию чувства защищенности / безопасности. Сами же страхи (и, соответственно, ощущение небезопасности) могут быть разными как в различных обществах, так и в отдельных социальных группах и у индивидов.
Субъективное и объективное знание в контексте культуры безопасности
В каждом обществе формируется культура безопасности, которая понимается как результат «непреднамеренной секьюризации», т. е. как нерефлекси-руемый или частично рефлексируемый феномен самозащиты от угроз. По мнению некоторых исследователей, развитие культуры безопасности приведет к тому, что в будущем она будет пониматься как «сумма убеждений, ценностей и практик индивидов и организаций, которые принимают решения о том, что именно рассматривается как опасность и какими средствами ей нужно противостоять» (Daase et al. 2014: 10).
Процесс формирования культуры безопасности связан с известным парадоксом: возрастание безопасности влечет за собой возрастание чувства небезопасности. «Этот парадокс можно было бы объяснить в качестве социоструктур-ного мегатренда: в современных условиях потребность в защищенности и практики политики, общественности, науки, средств медиа в этой области так пересечены и усилены, что существует тренд в виде все возрастающего и одновременно самого себя уменьшающего стремления к безопасности» (Там же). Иначе говоря, люди живут во все большей безопасности, однако чувствуют себя все менее защищенными. Таким образом, можно говорить о двух видах безопасности / защищенности — субъективной и объективной (Там же: 22).
Объективная безопасность / защищенность — это рациональный феномен, отражающий результат калькуляции опасностей, произведенной экспертами. Субъективная безопасность иррациональна и представляет собой искаженное восприятие опасностей, ведущих к их преуменьшению или преувеличению. Основанием этого феномена считаются психологические механизмы, описывающие ошибки восприятия (реальности) (Slovic 1992), или культурные пре-диспозиции, задающие индивиду определенную степень готовности к интерпретации опасностей тем способом, который был сформирован его жизненным опытом и социумом (Douglas, Wildavsky 1982). Носителями субъективной безопасности / защищенности являются рядовые члены общества с их обыденным знанием.
По мнению Ч. Дааса, существуют два вида небезопасности: 1) угроза как опасность (риск) для тела, жизни, благосостояния и свободы (онтологическая
угроза — insecurity); 2) небезопасность в восприятии и оценках этих угроз как эпистемологическая неопределенность (uncertainty). Это различение может объяснить, почему мероприятия, которые фактически (объективно) повышают безопасность и снижают риски, одновременно и понижают ее, поскольку увеличивают неизвестность. Автор приводит пример из пренатальной медицины: пренатальное сопровождение рожениц повышает безопасность родов, но неизвестность будущих родителей усиливается, т. к. они узнают о многих возможных рисках, связанных с рождением ребенка. «Их хлопоты ни в коем случае не иррациональны, поскольку базируются на знании, которое автоматически включает и незнание и в итоге усиливает чувство ненадежности (небезопасности). Знание всегда продуцирует незнание, и это является причиной, почему общество знания является глубоко небезопасным обществом» (Daase 2014: 22; см. также: Wehling 2006).
В качестве средства и способа борьбы с незнанием рассматривается калькуляция рисков. Проблема состоит в том, что расчет рисков производится, с одной стороны, на «точных научно-математических вычислениях, а с другой — на политических и нормативных предпосылках (допущениях, предположениях), которые не являются абсолютом, но базируются на установках и убеждениях» (Daase 2014: 24) отдельных лиц и / или групп без учета мнения граждан (обыденного знания).
Вопрос о соотношении и социальной адекватности обыденного и научного знания не нов. Еще Аристотель, рассуждая о законах, писал: государство — это как дом, построенный для всех граждан, дом, кирпичиками которого являются законы, а «дом знает не только тот, кто его построил, но о нем еще лучше будет судить тот, кто им пользуется.» (Аристотель 1984: 466).
К аналогичным выводам пришли и постмодернисты. По их мнению, если научное знание (в той или иной мере) выступает базой для законодательной деятельности и является «сверх положенным», то обыденное включает «.представления о самых разных умениях: делать, жить, слушать и т. п.» (Лиотар 1998: 52). Такое знание соединяет в себе множество компетенций и характеризуется «близостью к обычаю», в отличие от научного знания, базирующегося на рациональном поиске истины. Недостатки обыденного сознания нивелируются здравым смыслом: «.здравый смысл и обыденное сознание дополняют друг друга в образе мышления, притом самым необходимым образом: оба они составляют две половины doxa» (Делез 1998: 168).
Таким образом, обыденное знание и здравый смысл, отражая представления о «хорошем» и «плохом», определяя возможные результаты, формирует представления о социальных явлениях, исходя из повседневных потребностей людей и их опыта. И граждане будут судить о социальной безопасности в обществе не менее адекватно, чем эксперты и государственные чиновники, вводящие ту или иную концепцию внешней и внутренней безопасности, какими бы рациональными они ни были. Вот откуда в демократических обществах берется необходимость согласования концепций социальной безопасности и мероприятий, осуществляемых в рамках этих концепций, с общественностью. Вместе с тем безопасность, связанная с природными рисками (например, радиоактивность, вредные вещества и др.) и рисками будущего, т. е. со всем
тем, что «обыденное сознание не замечает и не воспринимает», неизбежно будет подвергаться сомнению и спорам (Бек 2000: 90).
Что касается парадокса безопасности, то, видимо, его невозможно избежать, поскольку многие знания порождают не только «многие печали», но и многие опасения в силу того, что опасности создают неопределенность. Однако само восприятие опасностей и реакция на них в виде чувства страха, вызывающего необходимость действий, направленных на избавление от опасностей, существенно разнятся в зависимости от обществ. Эта разница пролегает не только по линии различия социальных норм, традиций и обычаев, образованности и благополучия населения и т. д., но и по линии осей национальных культур, описанных Г. Хофстеде. Так, ось «избегание неопределенности» (Uncertainty avoidance) соотносится с терпимостью общества к неопределенности. Эта ось отражает то, насколько «культура программирует своих членов чувствовать (дис)комфорт в неструктурированных ситуациях», т. е. новых, неожиданных, неизвестных и отличных от обычных. «Культуры, избегающие неопределенности, стремятся минимизировать возможность возникновения таких ситуаций строгими законами и правилами, мерами безопасности и защиты... Люди в таких культурах более эмоциональны и мотивируются внутренней нервной энергией. Причем избегание неопределенности связано с пониженными оценками субъективного благополучия и повышенным уровнем ксенофобии, которые не способствуют доброжелательным установкам» (Хофстеде, МакКрэй 2010: 19). Этим же, вероятно, может обусловливаться алармизм, «драматизация Зла», агрессивные действия в отношении (предполагаемых) источников опасностей — процессов и / или субъектов. В противоположном типе культуры люди более терпимы к мнениям, отличным от тех, к которым они привыкли.» (Там же: 29). Кроме того, в культурах, терпимых к неопределенности, респонденты оценивают себя как более доброжелательных. Следовательно, их реакция на неопределенность, созданную какими-то опасностями, будет более спокойной и адекватной.
Социальная безопасность и человеческое достоинство
Разумеется, социальная безопасность должна быть гарантирована, но «можно ли в стремлении к безопасности нарушать права людей?» Как верно замечает М. Меллерс, «мероприятия, проводимые полицией, часто являются дискуссионными для общественности, потому что они выступают показателем амбивалентности понятий "свобода" и "безопасность"» (Mollers 2013: 43). Иначе говоря, мероприятия полиции вызывают дискуссию по поводу того, какой ценой может обеспечиваться социальная безопасность. Как пишет автор, эта дискуссия возникла не сразу. После теракта 11 сентября 2001 г. общественность не только в США, но и во всем мире с оптимизмом отнеслась к мероприятиям по укреплению полиции, расширению полномочий полицейских, созданию базы данных ДНК, введению должности маршала на авиалиниях и т. д. Но через некоторое время пришло осознание, что все эти шаги приближают общество к ограничению свободы граждан и росту системного насилия. Встал вопрос о необходимости выбора между свободой и безопасностью. Кроме того, возникла дискуссия по поводу целесообразности наделения института государ-
ственной власти правом единоличного принятия решения об ограничении свободы граждан, даже если эти ограничения ведут к росту безопасности. Например, получить сведения о готовящихся терактах — это важно, но можно ли ради этого применять пытки?
В основе данной дискуссии лежит то или иное понимание человеческого достоинства, поскольку именно оно определяет не только права личности, но и формирует определенные требования обеспечения социальной безопасности.
Г. Дюриг в своей «объективной формуле» отмечает, что «достоинство всех людей базируется на их тварности или на их рассудочности как природном свойстве и / или моральной автономии индивидов» (Цит. по: Möllers 2013: 48—49). В соответствии с этой формулой, человеческое достоинство людей нарушается (умаляется) тогда, когда конкретный человек будет низведен до объекта, простого средства или просто к замещающей что-либо величине (Там же: 50).
Другая точка зрения представлена у Л. Хедигена. Он предложил «преднамеренно-балансирующую» модель, в которой человеческое достоинство рассматривается в качестве некоторой «объективно-правовой нормы», в которой фиксируется перечень характеристик человеческого достоинства. Эквивалентом характеристик выступают права человека. Вместе с тем автор считает, что выявление действий, сознательно ущемляющих человеческое достоинство, является практически невозможным, поскольку не понятно, что же такое человеческое достоинство.
Правовой подход к пониманию человеческого достоинства привел к его релятивизации. Рассуждения Л. Хедигена поставили человеческое достоинство в зависимость от мнения законодателя, который закрепляет правовые нормы, запрещающие или дозволяющие те или иные действия в отношении человека. Данное положение не столь безобидно, как кажется. Например, опираясь на него, государство в борьбе с терроризмом релятивизировало представления о недопустимости применения пыток в отношении террористов, что привело к оправданию использования насилия в отношении лиц, совершивших или намеревавшихся совершить теракт (Цит. по: Möllers 2013: 51—52).
Передача полномочий по определению действий, нарушающих человеческое достоинство, государственному институту права имеет как позитивные, так и негативные следствия. Позитивные следствия в виде защиты человеческого достоинства и роста социальной безопасности возможны только тогда, когда государство в лице законодательных органов действительно (а не декларативно) печется о соблюдении прав граждан, соотнося потребность установления той или иной нормы с интересами всего (в идеале) населения.
Но даже в случае честной работы государственных чиновников на благо общества, нормы, кодифицированные в праве, могут быть социально-неадекватными, т. е. (в данном случае) нарушающими человеческое достоинство граждан. Причиной является расхождение в определении и оценке значимости человеческого достоинства в общественном мнении и в праве. И здесь возможны, как минимум, два варианта:
1) Совпадение представлений и оценок в общественном мнении и праве. Правовые нормы, устанавливающие запреты на нарушение тех или иных прав граж-
дан, соответственно будут социально-адекватными, однако могут возникнуть коллизии в отношении мер пресечения нарушений этих норм;
2) Расхождение представлений и оценок в общественном мнении и праве, когда в праве закрепляется социально-неадекватная норма в отношении соблюдения права на защиту человеческого достоинства граждан и / или в отношении меры наказания за нарушение норм. При этом официальные инстанции неизбежно сталкиваются с (массовыми) нарушениями установленных предписаний и актами протеста против их установления. Опираясь на «объективную формулу» Г. Дюрига, можно сформулировать своеобразный закон самооценочной рефлексии, устанавливающий взаимосвязь между человеческим достоинством и сопротивлением социально-неадекватным нормам: чем выше у человека чувство собственного достоинства, тем ниже вероятность его поведения, нарушающего социально-адекватные нормы, и выше вероятность его поведения, нарушающего социально-неадекватные нормы. Действие данного закона обусловлено следующим обстоятельством: когда человека принуждают подчиняться социально-неадекватным (т. е. несправедливым, а иногда — преступным) нормам, то это унижает его человеческое достоинство, ввергая в состояние приниженности и оглупленности, поэтому он при любой возможности стремится их нарушить посредством активного или пассивного сопротивления. Благодаря именно таким людям в обществе постоянно идет поиск социально-адекватных норм и, соответственно, способов повышения уровня социальной безопасности. Данный закон может рассматриваться как исследовательская гипотеза, которая требует своей верификации и дальнейших дискуссий по поводу определения понятия «человеческое достоинство».
Разумеется, в реальности процесс конфронтации определения и оценки значимости человеческого достоинства и мер по его защите протекает значительно сложнее. Он связан с политическими и экономическими интересами разных социальных групп, которые предпринимают все возможное, чтобы законодательно закрепить эти интересы в виде правовых предписаний. Так рождаются законы, противоречащие здравому смыслу, приносящие вред социуму, но поддерживаемые правящей элитой. Так одновременно рождаются (создаются) и новые виды «преступлений», расширяется вмешательство права в естественный ход развития общества, формируется неадекватная правовая политика, растет уровень системного насилия и уменьшается социальная безопасность.
Итак, в статье были представлены некоторые темы, формирующие дискуссионное поле современного знания о социальной безопасности. Все они тесно связаны между собой, более того, они вытекают друг из друга и тем самым определяют последующее конструирование концептов социальной безопасности в разных дискурсах. Анализ социальных практик сквозь призму представленных выше дискуссий может продемонстрировать скрытые (и истинные) интенции субъектов социальной безопасности. Представляется, что последнее замечание чрезвычайно актуально для российской действительности, переживающей социально-экономический и политический кризисы, а также нестабильность взаимодействия институтов власти, правящей элиты и гражданского общества.
Литература
Аристотель. Политика. Соч. Т. 4. М.: Издательство Мысль, 1984.
Бауман З. Текучая современность. СПб.: Питер, 2008.
Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну. М.: Прогресс-Традиция, 2000.
Боровков М.И., Радиков И.В. Современные представления о безопасности, Социология безопасности: проблемы, анализ, решения: мат. междун. науч. конф. — пятые Санкт-Петербургские социологические чтения. Ч. I. Санкт-Петербург, 19-20 апреля 2013 г. / Балт. гос. техн. ун-т. СПб., 2013: 56—57.
Гидденс Э. Последствия современности. М.: Праксис, 2011.
Горшков М.К. Общественные неравенства как объект социологического анализа, Социологические исследования, 2014, 7: 20—31.
Делез Ж. Различие и повторение. СПб.: Петрополис, 1998.
Дементьева И.Ф. Факторы риска современного детства, Социологические исследования, 2011, 10: 108-114.
Кравченко С.А. Социальная и культурная динамика еды: приобретения и уязвимости, Социологические исследования, 2015, 1: 85-94.
Кузнецов В.Н. Социология безопасности: Учебное пособие. М.: Изд-во МГУ, 2007.
Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. СПб.: Алетейя, 1998.
Луман Н. Власть. М.: Праксис, 2001.
Луман Н. Понятие риска, THESIS, 1994, 5: 135-160.
Полюшкевич О.А. Представления о социальной защищенности жителей России и Португалии, Социологические исследования, 2012, 12: 66-71.
Серебрянников В., Хлопьев А. Социальная безопасность России, под общ. ред. Иванова В.Н., Яновского Р.Г. Ин-т соц.-полит. исслед. Рос. Акад. наук. М.: МНИИПУ, 1996.
Тихонова Н.Е. Феномен бедности в современной России, Социологические исследования, 2014, 1: 6-19.
Хофстеде Г., МакКрэй Р.Р. Возвращаясь к обсуждению личности и культуры: связь личностных черт и культурных осей, Социологический журнал, 2010, 4: 9-41.
Шабунова А.А., Калачикова О.Н. Особенности репродуктивного поведения населения, Социологические исследования, 2012, 8: 78-84.
Штомпка П. Социология. Анализ современного общества. М.: Логос, 2005.
Яницкий О.Н. Социология риска: ключевые идеи, Мир России, 2003, 1: 3-35.
Яницкий О.Н. Социология критических состояний общества: теоретические и методические проблемы, Социологическая наука и социальная практика, 2014, 4(8): 5-24.
Яновский Р.Г. Глобальные изменения и социальная безопасность. М.: Academia, 1999.
Giddens A. The Consequences of Modernity. Cambridge: Polity, 1990.
Daase Ch., Engert S., Kolliarakis G. Einleitung: Politik und Unsicherheit, in: Politik und Unsicherheit: Strategien in einer sich wandelnden Sicherheitskultur, Daase Ch., Engert S., Kolliarakis G. (Hg.). Frankfurt am Main: Campus Verlag GmbH, 2014: 9-17.
Daase Ch. Unsicherheit und Politik: Eine Hinfürung, in: Politik und Unsicherheit: Strategien in einer sich wandelnden Sicherheitskultur, Daase Ch., Engert S., Kolliarakis G. (Hg.). Frankfurt am Main: Campus Verlag GmbH, 2014: 19-29.
Douglas M. Risk andBlame: Essays in Cultural Theory. L.: Routledge, 1992.
Douglas M., Wildavsky A. Risk and Culture. An Essay on the Selection of Technical and Environmental Dangers. Berkeley and Los Angeles: University of California Press, 1982.
Grosser A. Zwischen Sicherheit und Unsicherheit. Zu Notwendigkeiten und Übertreibungen in der Sicherheitsdebatte, in: Zivile Sicherheit: Gesellschaftliche Dimensionen gegenwärtiger Sicherheitspolitiken, P. Ziche, S. Kaufmann, R. Haverkamp (Hrg.). Bielefeld: Transcript Verlag, 2011: 35-40.
Möllers M.H.W. Öffentliche Sicherheit und Gesellschaft: Debatten im Kontext historischer Ereignisse Seit 9/11. 2., erweitere Auflage. Frankfurt: Verlag für Polizeiwissenschaft, 2013.
Slovic P. Perception of Risk: Reflections on the Psychometric Paradigm, in: K. Sheldon, D. Golding (eds.) Social Theories of Risk, Westport: Praeger, 1992: 83-115.
Wehling P. Im Schatten des Wissens. Perspektiven der Soziologie des Nichtwissens. München: Oekom Verlag, 2006.
Wolfers A. National Security as an Ambiguous Symbol, in: Discord and Collaboration. Essays on International Politics. Baltimore: The Johns Hopkins Press, 1962: 47-165.
