Соотношение античной и нововременной науки: методологические проблемы Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

УДК 001: 93/94

П.Г. Гусев

СГГ А, Новосибирск

СООТНОШЕНИЕ АНТИЧНОЙ И НОВОВРЕМЕННОЙ НАУКИ: МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ

Картина мира, сформировавшаяся у античных мыслителей, принципиально отличается от науки Нового времени. В то же время существуют глубокие преемственные связи между этими этапами истории познания. Оба этих тезиса много раз в разных вариантах формулировались и развивались исследователями науки, но многие детали здесь все еще неясны. Трудности изучения различия и взаимосвязей между античным и нововременным знанием связаны не только с недостатком исторических источников, которые позволили бы более конкретно представить особенности разных периодов в развитии знания. Многие проблемы в этой области исследования носят серьезный теоретический и методологический характер, они связаны с необходимостью разрабатывать теоретические модели разных типов знания и процессов их формирования. Недостаточная разработанность таких моделей приводит к тому, что уже имеющиеся исторические данные не удается привести в единую систему. Необходимо выделить связанные с этим вопросы, которые не нашли еще решения в исследованиях по истории и философии науки и наметить возможные средства и пути их решения.

В. Гейзенберг говорил о принципиальном единстве античного мышления и современной европейской культуры: «...Что с самого начала отличало греческое мышление от мышления других народов - это способность обращать всякую проблему в принципиальную и тем самым занимать такую позицию, с точки зрения которой можно было бы упорядочить пестрое многообразие эмпирии и сделать его доступным человеческому разумению». «.Когда Запад вступил в эпоху Ренессанса, -продолжает В. Гейзенберг, - эта связь оказалась в центре нашей исторической жизни и создала современное естествознание и технику». Поэтому, считал он, занимаясь философией греков, мы упражняемся в умении владеть одним из наиболее мощных интеллектуальных орудий, выработанных западноевропейской мыслью.

Можно найти и более конкретные указания на прямое использование тех или иных античных идей в науке Нового времени. Как пишет П.П. Гайденко, несмотря на то, что многое было переосмыслено в аристотелевской физике учеными XVI - XVII вв., осталось в силе аристотелевское учение о непрерывности, идея континуума, на основе которой Аристотель предложил свое решение парадоксов Зенона. Но, как отмечают многие историки, Аристотель исходил из убеждения, что природные процессы невозможно адекватно описать средствами математики. И поэтому хотя он и «был первым античным философом, создавшим понятийный аппарат для определения того, что такое движение, а тем самым - первую форму физической науки», его

физика была принципиально качественной и его представления о движении коренным образом отличаются от механики Галилея и Ньютона.

П.П. Гайденко также обращает внимание на то, что движение всегда определяется Аристотелем через две его точки - «от» и «к», т. е. точку «отправления» и точку «прибытия». «...Ударение у него падает не столько на само движение, сколько на то, что именно движется; и это «что-то» -сущность (усия) - накладывает отпечаток и на характер движения. Именно поэтому Аристотель принципиально не в состоянии абстрагироваться от того, что движется; движение у него не становится самостоятельным субъектом, как это стало возможным в физике нового времени (где изучается поэтому движение «материальной точки»), а остается всегда предикатом».

Возникает вопрос, чем же объясняются такие большие различия в понимании природных явлений. Ссылка на наличие философской идеи о неприменимости математики для описания природы, и в частности движения, имеет слишком общий характер. В работах Аристотеля можно встретить довольно много мест, где он использует количественные представления при описании различных явлений. В книге «О небе» есть тезис о пропорциональной зависимости между величиной (объемом) и тяжестью тела: «.Если объемы пропорциональны тяжестям и меньшая тяжесть соответствует меньшему объему, то и большая [тяжесть] должна соответствовать большему [объему]». В этой же книге он рассматривает соотношение времени, за которое совершается изменение одного тела под влиянием другого, с величиной тел. Рассуждая в общем виде, он одновременно поясняет свою мысль некоторыми примерами. «Допустим, - говорит он, - что А было нагрето, или получило толчок, или подверглось еще какому-нибудь воздействию, или же претерпело изменение в каком бы то ни было отношении со стороны В за время Г». И продолжая свое рассуждение, Аристотель снова использует идею пропорциональной зависимости: «.Примем, что равная [величина] в равное время изменяет равную, меньшая в равное время - меньшую, большая - большую и что [претерпевшие изменение величины] относятся между собой в такой же точно пропорции, в какой большая [изменяющая величина] относится к меньшей».

В «Физике» Аристотель сравнивает скорости движения различных частей вращающегося шара: «.Движения частей различны как в отношении самих частей, так и по отношению к движению целого. Различие это лучше всего усмотреть в движении шара, так как скорость будет не одна и та же у [частей], лежащих вблизи центра, в отдалении [от него] и у шара в целом, как будто бы движение не было единым». Однако ни Аристотель, ни другие мыслители этой эпохи не доводят такие рассуждения до более точного описания хотя бы самых простых случаев.

Еще одним фактором, который часто принимается во внимание исследователями науки, является уровень техники, характерный для данной эпохи. Известно, например, что Аристотель объяснял движение брошенных тел тем, что имеет место последовательная передача движения через

ближайшую к ним среду. Во время броска приводится в движение не только бросаемое тело, но и окружающий его воздух, и последний некоторое время сохраняет способность приводить в движение тело, непосредственно соприкасающееся с ним.

«Характерно, - пишет П.П. Гайденко, - что при этом излюбленным примером Аристотеля остается стрела. Сравнительно легкая, стрела, видимо, казалась наиболее наглядно подтверждающей концепцию движения брошенного тела, поддерживаемого с помощью движущей среды». Но уже в эпоху эллинизма начинается пересмотр гипотезы Аристотеля. «Вполне допустимо, что в этот период определенную роль в объяснении движения могло сыграть, помимо чисто теоретических аргументов, и развитие техники, а именно появление катапульт. То, что могло казаться приемлемым для стрелы, стало совсем не столь очевидным после изобретения катапульты: воздух уже слишком «легок» для того, чтобы двигать тяжелое ядро. Это особенно заметно в позднейших рассуждениях Галилея». И далее на примере диалога Симпличио и Сальвиати из книги Галилея она показывает, каким образом развитие техники оказывает влияние на научное мышление: «.Техника как бы предлагает каждый раз новые и для каждой эпохи свои примеры, те самые, которые служат своего рода наглядными моделями для определенной научной программы». П.П. Гайденко отмечает при этом, что излюбленные для данной научной програмы примеры гораздо глубже связаны с ее методом, чем может показаться на первый взгляд. Т. Кун называет их «парадигмальными типами инструментария» (см.: Кун Т. Структура научных революций. М., 1975. С. 86), подчеркивая глубокую внутреннюю связь этих «примеров» со структурой научной теории.

Но можем ли мы достаточно полно описать структуру научного знания и показать место таких наглядных моделей в этой структуре? Современная философия науки предлагает разные концепции структуры науки и научного знания. Возникает вопрос о том, какие из них могут быть наиболее полезны в этом случае.

Вернемся к вопросу об особенностях соотношения количественных и качественных характеристик движения в аристотелевской физике. Можно предположить, что Аристотель вообще не считал нужным давать точную количественную характеристику движения. По крайней мере этот вопрос требует специального исследования. Как показывает в своих работах М.А. Розов, в развитии науки бывают такие периоды, когда значительную роль в развитии знания играют программы деятельности ученого, определяющие отбор и систематизацию знаний, составляющих определенную область науки (см.: Степин В.С., Горохов В.Г., Розов М.А. Философия науки и техники. М., 1995). Кроме того, нужно учесть, что такие идеи, как мысль о неприменимости математики для описания природы, относятся к общим методологическим принципам, составляющим рефлексивный уровень науки. Концепция М.А. Розова показывает необходимость специального анализа того, как соотносится в работе исследователя прямое следование тем или иным методологическим положениям и работа в соответствии с образцами и

традициями, которые не выражены в виде четко сформулированных норм и составляют так называемое неявное знание. В этой концепции дается и более детальная интерпретация «парадигмальных типов инструментария», о которых писал Т. Кун.

Таким образом, проведенный в данной работе предварительный анализ имеющихся в литературе по истории и философии науки представлений об особенностях античной картины природы позволяет предположить, что концепция науки как системы с рефлексией, основой которой являются как исследовательские программы, так и программы отбора и систематизации знаний, существующие, по крайней мере частично, в виде непосредственных образцов деятельности, может помочь в решении существующих здесь проблем.

© П.Г. Гусев, 2006