CC BY
44
УДК 821.161.1(092)
ББК 83.3(2=Рус)6 Ш 378
Шевцов К.В.
Аспирант кафедры ингушской литературы и фольклора Ингушского государственного университета, e-mail: [email protected]
Солженицын-идеолог: к постановке проблемы
(Рецензирована)
Аннотация:
Целью является выявление и текстологический анализ различных вариантов парадоксального синтеза разнонаправленных начал в солженицынских произведениях. Задачи работы сосредоточены на осмыслении идеологических взглядов писателя, имеющих неоднозначную интерпретацию в отечественном литературоведении. Отмечается, что А. Солженицын на протяжении почти всей жизни совмещал православную веру с любовью к революции, будучи истинным христианином и одновременно пламенным революционером. Этот парадокс наиболее ярко проявился в книге «Архипелаг ГУЛАГ», где религиозная идея самоосуждения и самоочищения уживается с исступленным воспеванием революционного насилия. Поиски Солженицына проявились в том, что наряду с советами читателю отказаться от поиска внешних врагов и бороться с персональными моральными дефектами, он яростно призывает встать на путь вооруженной борьбы с ненавистным режимом. Еще одним примером парадоксальной двойственности Солженицына является сочетание рационально-логического и религиозно-мистического начал. Автор «Архипелага ГУЛАГА» одновременно и прирожденный математик, привыкший мыслить рационально, и мистик-фаталист, не сомневающийся, что сам Господь использует его в качестве инструмента реализации высшей воли. В результате выявлено, что Солженицына-идеолога всегда отличала категоричность в суждениях и оценках, он явно тяготел к авторитарно-проповедническому слову. Однако, несмотря на это, произведения писателя имеют ярко выраженную полифоническую природу, совмещая в себе противоположные концептуально-смысловые начала. Причина, возможно, заключена в том, что сложная, многогранная личность великого писателя-идеолога совмещала в себе принципиально разные ипостаси.
Ключевые слова:
Солженицын, идеология, двойственность, полифония, религиозность, революционность.
Shevtsov K.V.
Post-graduate student of Ingush State University, e-mail: [email protected]
Solzhenitsyn as an ideologue: the problem statement
Abstract:
The aim of this study is to identify and analyze textually different variants of paradoxical synthesis of differently directed attitudes in Solzhenitsyn's works. The tasks of the work focus on understanding the ideological views of the writer, which
have an ambiguous interpretation in the domestic literature. Throughout almost all his life, A. Solzhenitsyn combined Orthodox faith with love for the revolution, being a true Christian and at the same time a fiery revolutionary.
This paradox was most pronounced in the book "The Gulag Archipelago", where the religious idea of self-judgement and self-cleansing works with the incongruous singing of revolutionary violence. Solzhenitsyn's search was manifested in the fact that, along with advice to the reader to abandon the search for external enemies and fight personal moral defects, he fiercely calls for an armed fight against the hated regime. Another example of Solzhenitsyn's paradoxical duplicity is the combination of rational-logical and religious-mystical attitudes. The author of "The Gulag Archipelago" is both a born mathematician, used to thinking rationally, and a mystic fatalist, who has no doubt that the Lord himself uses him as a tool for the realization of the highest will.
As a result, we have revealed that Solzhenitsyn as an ideologue was always distinguished by categoricalness in judgment and assessments, he clearly gravitated to an authoritarian-preaching word. Despite this, however, the writer's works have a pronounced polyphonic nature, combining opposite conceptual-sense principles. The reason may be that the complex, multifaceted personality of the great ideologist writer combined fundamentally different things.
Keywords:
Solzhenitsyn, ideology, ambivalence, polyphony, religiosity, revolutionary character.
Подобно другим писателям-идеологам, А. Солженицын не ограничивался прямым публицистическим формулированием собственных доктрин, но стремился к воплощению их в художественной ткани своих произведений. В силу целого ряда объективно обусловленных причин, в 1960-1980-е гг. солже-ницынские тексты получили прежде всего общественно-политический резонанс: автор «Архипелага ГУЛАГа» воспринимался большинством читателей в первую очередь как общественный деятель, бросивший вызов тоталитарной государственности. В центре внимания, естественно, оказались именно идеи Солженицына, а не его художественный мир. В этой связи многие специалисты и просто читатели замечали, что политическая борьба, которую вел Солженицын, заслонила собой неповторимую образную систему художника, особенности его творческой манеры.
Сегодня появился целый ряд исследований, нацеленных на осмысление художественной философии писателя, анализ основных его
конструктивных принципов и приемов. При этом, обнаружилось очень много неясного и даже загадочного в позиции Солженицына-идеолога.
Ж. Нива много лет назад высказал мысль о существовании двух разных Солженицыных [1: 175]. В этой связи автора «Архипелага ГУЛАГа» сравнивали также с двуликим богом Янусом [2: 253-254]. Надо признать, что применительно к Солженицыну идея раздвоения личности, которая обычно используется в сугубо метафорическом смысле, утрачивает иносказательный статус и воспринимается едва ли не в буквальном значении. Порой складывается впечатление, что под именем Солженицына действовало и создавало различные тексты сразу двое (или даже несколько) индивидов.
Попробуем проследить, опираясь на достоверный биографический материал, как формировались общественно-политические взгляды Солженицына и каким образом шел процесс их постепенной трансформации. Первые годы существования А. Солженицына прошли под знаком двойственности, которая
носила вынужденный и объективно обусловленный характер: Жарко-костровый, бледно-лампадный, / Рос я запутанный, трудный, дву-правдный [3: 30]. Под двумя правдами, о столкновении которых речь идет в процитированных строчках из автобиографической поэмы «Дороженька», подразумевались, с одной стороны, религиозная вера, в духе которой А. Солженицына воспитывали дома, а с другой - коммунистическая идеология, внедряемая в его сознание школой, а потом университетом. Судя по всему, будущему писателю-диссиденту удавалось до поры до времени искусно совмещать домашнюю православную «бледно-лампадность» со школьной революционно-коммунистической «жарко-костровостью». Но вскоре религиозное чувство юного Сол же -ницына существенно ослабевает, и он перестает ощущать себя православным христианином - вплоть до духовного возрождения, которое наступит только в 1952 году. Впрочем, было бы ошибкой полагать, что все это время мощный духовно-религиозный потенциал Солженицына остается невостребованным и незадействованным - фактически его новой верой становится марксизм-ленинизм.
Вот как характеризует этот мировоззренческий поворот Л. Сараски-на: «И если до семнадцати лет Солженицын считал себя «совершенно противоположным этому строю, этому государству», не принимал советского воспитания и, как мог, сопротивлялся ему, скрывая свои убеждения и свою веру, — позже многое изменилось. «Я действительно повернулся, внутренне, и стал, только с этого времени, марксистом, ленинистом, во всё это поверил. И с этим я прожил до тюрьмы: университет и войну». С этим он путешествовал на велосипеде по Кавказу и Украине, и «бог» в его записках и стихах подчинялся советским правилам орфографии» [4: 147]. А вот еще признание самого писателя:
«Было время в моей юности, в 30-е годы, когда был такой силы поток идейной обработки, что я, учась в институте, читая Маркса, Энгельса, Ленина, как мне казалось, открывал великие истины, и даже была такая у нас благодарность, что вот, благодаря Марксу, какое облегчение — всю предыдущую мировую философию, все 20 - 25 столетий мысли, не надо читать, сразу все истины — вот они уже достигнуты! О, это страшный яд! Когда говорят вам, что истина найдена, она — вот она, лежит такая доступная, зачем мучиться и проходить этих 100 философов и узнавать историю мысли? Да, в этом смысле я прошёл через искушение, и в таком виде я пошёл на войну 41-года»» [4: 147-148].
Отметим, что солженицынская вера в коммунистические идеалы приняла в эти годы действительно религиозный, исступленно-экстатический характер. Прежде всего он мечтал тогда о мировой революции. Вот как сам он характеризовал тогдашние взгляды в ранней автобиографической повести с не требующим комментариев заглавием «Люби революцию»: «Все поколение их родилось для того, чтобы пронести революцию с шестой части Земли на всю Землю» [3: 215]; «А всегда было это ощущение предстоящего великого боя, который разрешится только Мировой Революцией, но прежде их поколению надо лечь, всем полечь, готовиться всем погибнуть, и в этом сознании были счастье и гордость. ВСЕМУ поколению - лечь не жалко, если по костям его человечество взойдет к свету и блаженству» [3: 217].
Интересно, что трепетно-возвышенное отношение к революционно-коммунистическим идеалам не мешало молодому Солженицыну воспринимать современную ему советскую государственность резко негативно, Сталина же он ненавидел всегда, а с конца 1930-х стал его смело именовать «паханом»: «А в приватных
разговорах, и даже в письмах, Саня опасно иронизировал, что всем на свете — лодочным походом, учебой в МИФЛИ, почётной стипендией — обязан «пахану». Этот крамольный термин появился в его обиходе ещё летом 1939-го, после Волги» [4: 172].
Хорошо известно, что было с Солженицыным далее: арест за резкие эпистолярные инвективы в адрес «пахана» и его политики, пребывание в тюремно-лагерной неволе, где происходит постепенное разочарование в коммунистической идеологии, затем переход на позиции философского скептицизма (этот недолгий период биографии писателя нашел яркое отражение в его романе «В круге первом») и наконец возвращение к утраченной когда-то религиозности - с высоты вновь обретенной православно-христианской веры он и обрушит со страниц своих зрелых произведений убийственную критику на тоталитарный советский режим. «Почти все публицистические тексты А. Солженицына имеют черты фактографичности, историзма. Темы его публикаций дают серьезный повод для размышлений о смысле жизни, о взаимоотношениях общества и власти, о преодолении жестокости, вражды и насилия в социальной сфере» [5: 193].
По существу, Солженицын с юных лет и до конца жизни совмещал веру в Христа с любовью к революции, оставаясь истинным христианином и в то же время пламенным революционером. Этот парадоксальный синтез двух разнонаправленных начал прежде всего просматривается в книге «Архипелаг ГУЛАГ». Он назвал эту свою книгу «зовом к раскаянию» [6: 619]. И действительно, в сюжетно-смысловой структуре произведения важную роль играет исповедально-проповедническая линия, основу которой составляет христианская антропологическая доктрина, гласящая, что душа человека является ареной борьбы добра и зла. Не существует людей всецело добрых, как и полностью погруженных
во зло, - каждый индивид совмещает в себе положительные и отрицательные черты: Постепенно открылось мне, что линия, разделяющая добро и зло, проходит не между государствами, не между классами, не между партиями, — она проходит через каждое человеческое сердце — и черезо все человеческие сердца. Линия эта подвижна, она колеблется в нас с годами. Даже в сердце, объятом злом, она удерживает маленький плацдарм добра. Даже в наидобрейшем сердце — неискоренённый уголок зла [7, т.6: 384].
Тоталитарный режим способствует пробуждению и приумножению зла, глубоко укорененного в душах людей, это зло и стало, по мысли солженицынского рассказчика, прочной опорой сталинской государственности. Поэтому долг полноценного в духовно-нравственном отношении индивида состоит не в том, чтобы обличать внешнее зло, он обязан обратить взор внутрь своей личности, дабы отыскивать персональные моральные изъяны, связанные с основами ненавистного тоталитарного строя. Необходимо, отказавшись от критики чужих пороков, встать на путь самопознания, самоосуждения, самоочищения. В рамках исповедально-проповеднической линии герой-рассказчик на основе своих размышлений приходит к важнейшему выводу: к истине и свету ведет дорога религиозного самоочищения, тогда как путь революционного насильственного переустройства общества является ложным и контрпродуктивным: С тех пор я понял правду всех религий мира: они борются со злом в человеке (в каждом человеке). Нельзя изгнать вовсе зло из мира, но можно в каждом человеке его потеснить. С тех пор я понял ложь всех революций истории: они уничтожают только современных им носителей зла (а не разбирая впопыхах— и носителей добра), — само же зло, ещё увеличенным, берут себе в наследство [7, т. 6: 384].
Однако, наряду с зовом к раскаянию, в книге «Архипелаг ГУЛАГ», как не раз уже отмечалось, звучит и мощный призыв к мщению. В структуре произведения, наряду с упомянутой исповедально-проповеднической линией, обнаруживается существенно иное сюжетно-смысловое начало - его можно назвать революционно-обличительным. В рамках этой линии книги герой-рассказчик демонстрирует необузданную ненависть к режиму и всем его функционерам. Соответственно, ни о каком самоосуждении, равно как и о терпимо-гуманном отношении к чужим слабостям, не может быть и речи: герой-рассказчик воспринимает себя в качестве ни в чем не повинной жертвы сталинского беззакония. Революционно-обличительная линия «Архипелага ГУЛАГа» принимает форму истории о том, как автобиографический герой, попав в тюремно-лагерную неволю наивным и робким, несмотря на военный опыт, юнцом, постепенно мужает, закаляется и, избавившись от всякого рода иллюзий коммунистического и конформистского свойства, превращается в бесстрашного бойца, который принимает участие в различных акциях неповиновения. Кульминацией этой линии является глава «Сорок дней Кенги-ра», которая описывает вооруженное восстание заключенных против лагерной администрации. Здесь на смену призывам к терпимости и гуманности приходит сугубо революционная риторика: Убей стукача! <..> Нож в грудь стукача! Делать ножи и резать стукачей - вот оно! [7, т. 7: 160]; Вооружайся, чем можешь, и нападай на войска первый! [7, т. 7: 201]; Хлопцы, бейте чекистов! [7, т. 7: 204], Смерть стукачам, чекистским холуям! [7, т. 7: 201] и т.д. В парадоксальном взаимодействии двух линий, двух различных целевых установок, которые, очевидно, соответствуют двум ипостасям личности автора, и заключена
особая полифоническая специфика книги «Архипелаг ГУЛАГ».
Можно уверенно утверждать, что и философский скептицизм Солженицына на самом деле никуда не исчез, но оказался укоренен в глубинах личности писателя, что и наложило отпечаток на философско-идеологический диспут, развернутый в романе «В круге первом»: здесь писатель сделал мощным рупором скептицизма и стоицизма своего alter ego Глеба Не-ржина. В ключевом эпизоде романа автобиографический Нержин отвергает план, предложенный ученым Герасимовичем: он состоит в том, чтобы свергнуть режим Сталина и передать власть в руки технократической элиты - самоотверженным, совершенно бескорыстным и светоносным людям [7, т. 2: 245], которые и поведут страну к искомой социальной гармонии. Нержин же убежден, что так называемый прогресс есть фикция: по крайней мере, в нравственном отношении человечество за последние тысячелетия не изменилось в лучшую сторону, скорее - наоборот. Люди находятся во власти собственных групповых и персональных иллюзий и не ведают, что творят, а потому их благие планы и проекты всякий раз оборачиваются деструктивными результатами: Сеяли рожь, а выросла лебеда!.. [7, т. 2: 248]. Нержин опасается, что в ходе задуманных Герасимовичем преобразований, осуществлением которых будут заниматься светоносные люди, может возникнуть еще более отвратительный режим, чем даже сталинский: Да, мерзок наш режим, но откуда вы уверены, что у вас получится лучше? А вдруг - хуже? Оттого, что вы хорошо хотите? А может и до вас хотели хорошо? <..> Для меня нет слова, более опустошенного от смысла, чем «прогресс». Илларион Палыч, какой прогресс? От чего? И к чему? За двадцать семь столетий стали люди лучше? добрей? или хотя бы счастливей? Нет, хуже, злей и несчастней! И все
это достигнуто только прекрасными идеями! [7, т. 2: 248]. Вряд ли случайно Солженицын противопоставил в романе политическому радикализму именно скептицизм, причем снабдил его носителя весьма убедительной аргументацией, благодаря чему Нержин фактически обрёл статус героя-резонера.
Рассуждая о парадоксальной двойственности Солженицына, следует отметить в его личности еще один сплав двух несовместимых начал: он одновременно и прирожденный математик-рационалист, привыкший тщательно продумывать каждый свой поступок, и мистик-фаталист, носитель пророческого самовосприятия, убежденный, что Всевышний отслеживает едва ли не любой его шаг. Как рационалист-картезианец Солженицын опирается на логику и каждый свой посыл
сопровождает основательной аргументацией, в качестве же мистика и фаталиста он везде усматривает промысел Божий, а в собственной биографии обнаруживает многочисленные чудеса [8]. Сосуществование рационально-логического и религиозно-мистического начал можно назвать фирменным знаком солженицынского дискурса.
В результате можно констатировать, что позиция Солженицына-идеолога, как правило, ускользает от любых однозначных и завершенных характеристик. Александр Солженицын, всегда тяготевший к авторитарно-проповедническому слову и монологическо-
одноидейному повествовательному формату, в результате создал целый ряд произведений, которые обнаруживают всецело полифоническую природу.
Примечания:
1. Нива Ж. Солженицын. Москва: Художественная литература, 1992. 191 с.
2. Большев А.О. Шедевры русской прозы в свете психобиографического. Санкт-Петербург: Филологический факультет СПбГУ, 2011. 348 с.
3. Солженицын А.И. Протеревши глаза: сборник. Москва: Наш дом, 1999. 368 с.
4. Сараскина Л.И. Солженицын. Москва: Молодая гвардия, 2008. 939 с.
5. Рягузова Л.Н., Чжао С. А.И. Солженицын и В. Набоков: парадоксы литературных «встреч» и «невстреч» // Вестник Адыгейского государственного университета. Сер.: Филология и искусствоведение. Майкоп, 2018. Вып. 2 (217). С. 191-197.
6. Солженицын А.И. Бодался теленок с дубом: очерки литературной жизни. Москва: Согласие, 1996. 688 с.
7. Солженицын А.И. Малое собрание сочинений. Москва: ИНКОМ НВ, 1991. Т. 6.
8. К числу чудес, обусловленных Божьим промыслом, А. Солженицын в автобиографической книге «Бодался теленок с дубом» отнес такие, например, события из собственной жизни, как безоперабельное избавление от злокачественной опухоли с метастазами в 1954 году и публикация повести «Один день Ивана Денисовича» в 1962 году.
References:
1. Niva Zh. Solzhenitsyn. Moscow: Khudozhestvennaya literatura, 1992. 191 pp.
2. Bolshev A.O. Masterpieces of Russian prose in the light of the psycho-biographical. St. Petersburg: Faculty of Philology of SPbSU, 2011. 348 pp.
3. Solzhenitsyn A.I. Having rubbed the eyes: a collection. Moscow: Nash Dom, 1999. 368 pp.
4. Saraskina L.I. Solzhenitsyn. Moscow: Molodaya gvardiya, 2008. 939 pp.
5. Ryaguzova L.N., Chzhao S. A.I. Solzhenitsyn and V. Nabokov: paradoxes of literary "meetings" and "non-meetings" // Bulletin of the Adyghe State University. Ser.: Philology and the Arts. Maikop, 2018. Iss. 2 (217). P. 191-197.
6. Solzhenitsyn A.I. The oak and the calf: essays on literary life. Moscow: Soglasie, 1996. 688 pp.
7. Solzhenitsyn A.I. Small collection of works. Moscow: INCOM NB, 1991. Vol. 6.
8. Among the miracles caused by God's providence, A. Solzhenitsyn, in his autobiographical book The Oak and the Calf included such events from his own life as the inoperable getting rid of a malignant tumor with metastases in 1954 and publication of the story "One Day of Ivan Denisovich" in 1962.
