СОЛЖЕНИЦЫН И ВЛАСТЬ: ЖИЗНЬ ВО ЛЖИ Текст научной статьи по специальности «История и археология»

Status

Солженицын и власть: жизнь во лжи

© Фурсов А. И.

© Fursov A.

Солженицын и власть: жизнь во лжи Solzhenitsyn and power: life in a lie

Аннотация. В предисловии к переизданию книги выдающегося историка А. В. Островского «Солженицын. Прощание с мифом» кратко проанализирована реальная, очищенная от пропагандистских мифологем биография Солженицына. Особое внимание уделено взятой им на себя роли орудия Запада против советской цивилизации в «холодной войне». Показаны место и роль Солженицына в борьбе политических группировок в советском руководстве.

Annotation. In the preface to the reprint of the book by the eminent historian A. V. Ostrovsky "Solzhenitsyn: Farewell to Myth", a real biography of Solzhenitsyn, purged of propaganda by mythologists, is briefly analyzed. Particular attention is paid to his role as a weapon of the West against Soviet civilization in the Cold War. The place and role of Solzhenitsyn in the struggle of political groups in the Soviet leadership are shown.

Ключевые слова. Солженицын, Островский, КГБ, диссиденты, «Архипелаг ГУЛаг».

Key words. Solzhenitsyn, Ostrovsky, KGB, dissidents, "Gulag Archipelag".

И во веки веков, и во все времена Трус, предатель — всегда презираем.

В. Высоцкий

1

В 2004 г. вышла книга замечательного историка Александра Владимировича Островского «Солженицын. Прощание с мифом» [3]. В ней автор разобрал литературную и политическую биографию А. И. Солженицына. Последняя глава книги называется «Глупость или измена?». Причем оба эти слова адресованы не столько Солженицыну, сколько КГБ. Двенадцать лет спустя в работе «Солженицын, КГБ, крушение СССР» [4. С. 321—530] А. В. Островский развил эту тему.

Книга 2004 г. вышла четырехтысячным тиражом, практически сразу же была раскуплена и стала библиографической редкостью. Сборник «De Secreto», для которого была специально написана вторая работа, вышел суммарно 6 тыс. экземпляров — три издания быстро разошлись полностью, тоже став библиографической редкостью. В связи с этим было

ФУРСОВ Андрей Ильич — член Международной академии наук (Инсбрук), кандидат исторических наук.

n

принято решение переиздать работу 2004 г. Причинами тому стали как замечательный текст книги, так и ситуация, которая складывалась в последние годы по поводу Солженицына и вокруг него, — ситуация, которая отражала важные тенденции в развитии властно-идейной жизни РФ. Кроме того, Солженицын, будучи весьма средним писателем, интересен как фигура в игре под названием «холодная война», а также своими отношениями с властью — советской, западной, антисоветской (РФ). В то же время вызывает интерес отношение всех этих властей к нему — как при его жизни, так и после смерти.

Солженицын умер в августе 2008 г. В сентябре 2017-го появилась информация, что МИД РФ собирался предложить ЮНЕСКО сделать 2018 г. — год столетия со дня рождения А. И. Солженицына — Годом Солженицына. Прочтя первые строки этого сообщения, я удивился: если бы речь шла о козыревском МИД, то все было бы логично, но нынешний МИД, кажется, другой. Или это только кажется? Но уже следующие строки внесли ясность: реальным инициатором является правительство Российской Федерации — «благую весть» об этом сообщил на брифинге журналистам тогдашний руководитель аппарата правительства в ранге вице-премьера С. Приходько (тот самый, который в 2018 г. в компании с О. Дерипаской попадет в неприятную историю с «девушкой пониженной социальной ответственности» пэтэушного облика с кличкой «Настя Рыбка» и после скандала будет вынужден тихо покинуть хлебную должность). Он разъяснил, что оказывается, еще в 2015 г. правительство разработало «план основных памятных мероприятий, направленных на глубокое изучение и популяризацию наследия автора среди молодежи и старшего поколения». По задумке инициаторов, Год Солженицына также должен был привлечь внимание международного сообщества к творчеству Солженицына.

Последнее звучит весьма «трогательно». Дело в том, что на Западе Солженицына почти забыли — причем еще при его жизни там: отработанные инструменты и материалы «холодной войны» неактуальны. С началом перестройки и приходом к власти в СССР (неважно в данном случае — по дури или из плохишеско-предательских побуждений) внутренних разрушителей строя, страны, системы надобность во внешних разрушителях типа Солженицына, по сути, отпала. Да и надоел он Западу своими поучениями и претензиями на роль учительного старца — там этого не любят. Не случайно в начале 1990-х, накануне возвращения Солженицына в Россию, во французской газете Le Monde появилась карикатура: у полуоткрытой двери в кабак с бандитами и непотребными девками (так Le Monde изобразил Россию) отирается Солженицын и, просясь внутрь, объясняет охраннику: «Могу быть духовным наставником, совестью нации». Вернуться получилось, с духовным наставничеством и совестью — нет. Но это уже наши дела, а не Запада, где Солженицына с его Нобелевской премией, повторю, подзабыли. (Впрочем, по сравнению с таким ничтожеством, как литнобелевка Алексиевич, Солженицын — действительно гигант.)

И правительство РФ озаботилось напомнить. А заодно приобщить к опусам малочитаемого автора российскую публику различных возрастов. Ну и увековечить память о нем памятником. Сказано — сделано: 11 декабря 2018 г. в Москве открыт памятник Солженицыну. Скорее всего этот памятник, если его не будут охранять, ждет такая же судьба, как и памятник ему во Владивостоке: на нем с завидной регулярностью появляется вывеска с надписью «Иуда».

2

Но чем же так дорог и мил властям Российской Федерации Солженицын? Может, он — действительно великий русский писатель, чьи произведения украсили нашу литературу? Может, он — действительно моральный авторитет, совесть нации, а вся его жизнь — это реализация провозглашенного им принципа «жить не по лжи»? Или все это мифы, созданные им самим, распространенные Западом в годы «холодной войны» и принятые (по каким-то причинам) в качестве правды властями РФ? Может, он — действительно великий писатель, а вовсе не «литературный власовец», как его место определили еще в советские времена?

Разберемся.

«Продавшимся» и «литературным власовцем» назвал когда-то Солженицына, например, советский историк Н. Н. Яковлев, и эту точку зрения разделяли в советские времена многие. Кто-то скажет: но то советские времена, пропаганда, призванная опорочить борца с Системой. Но посмотрим, что писали и говорили о Солженицыне в советские времена на Западе. Замечательный американский писатель Гор Видал назвал Нобелевского лауреата просто: «плохой писатель и к тому же дурак». Для блестящего мыслителя А. Шмемана Солженицын был нарциссом с манией величия, для А. А. Зиновьева — объектом глубокого презрения, лжецом. Да и в РФ далеко не все в восторге от Солженицына как писателя (достаточно вспомнить, что писал о нем Ю. Поляков) и как деятеля. «Насквозь лживый и продажный мерзавец, разрекламированный на весь мир», — так определили Солженицына А. Беляков и О. Мат-вейчев в отличной книге «Ватник Солженицына» [1]. «Глумливый предатель-дезертир-стукач» (их же определение). Эти авторы не одиноки в своей оценке.

«Лживый» — этот эпитет постоянно сопровождает Солженицына. А как иначе? Трудно сказать, когда он не лгал. Пытаясь представить себя «боевым офицером», он как-то «забыл», что в боевых действиях, по сути, не участвовал. Попав в феврале 1943 г. на фронт, Солженицын вовсе не провоевал всю войну командиром артиллерийской батареи, а служил в звуковой батарее радиоразведки. Причем служил в довольно комфортных условиях. Он вообще умел устроиться с комфортом — даже в лагере. Сидел под Москвой и в Москве (лагерь № 121 на Калужской заставе); был завпроизводством, помощником нормировщика, затем — четыре года «шарашки» (математик, библиотекарь — не пыльно). «Самый легкий вид ареста» — так сам Солженицын писал о своем аресте.

Почему так? Скорее всего потому, что в начале 1945 г. Солженицын согласился стать стукачом (оперативный псевдоним «Ветров»), доносящим о готовящихся побегах. 20 января 1952 г. он ставит администрацию лагеря в известность о подготовке зэками восстания. В действительности, как пишут А. Беляков и О. Матвейчев, «никакое восстание не планировалось; небольшая группа заключенных собиралась пойти к начальству с просьбой» [1]. Полагая, в соответствии с доносом Солженицына, что небольшая группа — это авангард восставших, лагерное начальство приказало открыть огонь. Иными словами, перед нами доносчик, намеренно виновный в гибели людей.

Впрочем, доносил Солженицын не только на чужих ему людей, но и на близких. Будучи арестован в феврале 1945 г., он во время следствия оболгал ближайших друзей и даже жену, показав, что это отъявленные враги Советской власти с большим стажем антисоветской деятельности. В результате, например, его школьный друг Виткевич получил 10 лет (сам Солженицын — 8). И в более позднее время, во второй половине 1960-х — начале 1970-х гг., Солженицын будет сознательно подставлять людей, как пешек в своей игре, под удары власти, используя это в качестве доказательства репрессивного характера системы. Причем он сам откровенно опишет эту методу в книге «Бодался теленок с дубом», — там хватает подобных циничных пассажей.

Только крайние апологеты Солженицына, вроде автора бесстыдной и бессовестной биографии Солженицына Л. Сараскиной, не заметят этого; точнее, приложат все усилия, чтобы не заметить откровения их героя, действия которого по отношению к ряду людей вполне можно назвать палаческими. Собственно, и сам «герой» об этом проговаривается. Так, в книге «Архипелаг ГУЛаг» есть прелюбопытнейшее место, где он характеризует себя как «вполне подготовленный палач». И далее: «может быть у Берии я вырос бы как раз на месте (курсив мой. — А. Ф.)... да ведь это только сложилось так, что палачами были не мы, а они». Есть у Солженицына подобного рода обращение и к деятелю другой эпохи: «а и скликнул бы нас Малюта Скуратов — и мы бы не оплошали».

Продолжал Солженицын, мягко говоря, «фантазировать» и в лагере, и в ссылке, и на воле. В 1955 г. он отправил на имя Н. С. Хрущева прошение о помиловании, где главным аргументом станет онкологическое заболевание на стадии метастаз, проникших в лимфатические узлы. Однако врачи заболевания не обнаружат. Позднее, в «Раковом корпусе» Солженицын опишет свою болезнь. Однако медики, которым довелось прочесть книгу, отметят: симптомы и ход болезни описаны нечетко и некорректно, словно с чужих слов, а не по собственному опыту.

Еще одна ложь — это то, как якобы бедствовал Солженицын в СССР вплоть до эмиграции — «жил на один рубль в день». На самом деле в «Новом мире» он сразу же начал получать большие гонорары, а с марта 1963 г. на его счет пошла и валюта — гонорары за перевод повести «Один день Ивана Денисовича». С нее началось восхождение Солженицына к всесоюзной и мировой славе, и на ней имеет смысл остановиться чуть подробнее.

3

«Один день...» написан на злобу дня и появился в нужный для Хрущева и его группы момент. Борьба в верхушке потребовала нового витка разоблачений Сталина, что и было сделано на XXII съезде КПСС. Обстановка способствовала публикации, в «Новом мире» тематику повести приняли «на ура» — она весьма соответствовала политической конъюнктуре. Как заметил не кто-нибудь, а Лев Копелев, «солженицынская смелость — это смелость человека, первым ступившего на разминированное поле».

На рекламу «Одного дня.» еще до выхода повести был брошен советский пропагандистский аппарат, и средненькую повесть возвели в ранг литературного достижения. Даже в оформлении книги, вышедшей отдельным изданием сначала в «Роман-газете», Солженицын остался верен себе: как он сам признался, фото на обложке было таким, каким нужно: мы изобразили «выражение замученное и печальное». Не случайно Варлам Шаламов — человек, который отсидел в лагерях не 8, а 18 лет, причем в условиях несравнимо тяжелее солженицынских (читай «Колымские рассказы»), и в суровой порядочности которого нет оснований сомневаться, познакомившись с Соженицыным, охарактеризовал его как дельца: «Деятельность Солженицына — это деятельность дельца, направленная на личный успех со всеми провокационными аксессуарами подобной деятельности». Показательно, что Шаламов категорически запретил Солженицыну пользоваться его, Шаламова, архивом, до которого тот так хотел добраться.

Солженицын стремился сделать карьеру большого советского писателя: передавал заискивающие приветы Н. С. Хрущеву («Из литераторов моего круга я не знаю никого, что бы так легко и беспардонно врал и льстил партийному руководителю», — это В. Войнович о Солженицыне); лебезил перед М. А. Шолоховым, А. Т. Твардовским, другими литначаль-никами; позже он выльет немало грязи на Шолохова и даже Твардовского, своего главного благодетеля, пнет. Ну что же, как говорил Гамлет, неблагодарность есть свойство низких натур.

«Один день.» был выдвинут на соискание Ленинской премии, то был пик в карьере Солженицына как советского писателя. Получи он вожделенную премию, и, можно не сомневаться, КПСС обзавелась бы еще одним «подручным партии», как называл совписов Хрущев. Но — не сложилось. Премию получил О. Гончар. Солженицын страшно обиделся на Советскую власть, однако еще несколько лет пытался делать карьеру советского писателя: ходил на прием к министру культуры П. Н. Демичеву, отрекался от каких-то своих старых произведений (например, от «Пира победителей»), от зарубежной публикации «Ракового корпуса», систематически не подписывал никаких обращений к власти в защиту подвергавшихся преследованиям инакомыслящих, будь то Ю. Синявский, А. Даниэль, И. Бродский, П. Григоренко или А. Марченко. «Они избрали свою судьбу сами», — так Солженицын мотивировал свой отказ.

До поры до времени он не желал превращаться в борца с властью, поскольку все еще рассчитывал на советскую карьеру. Однако, во-первых,

шансов на нее становилось все меньше; во-вторых, амбиции Солженицына стали расти непомерно его реальному статусу — хотелось быть не просто писателем, а учительным старцем, наставляющим общество и, самое главное, власть; в-третьих, будущий лауреат стал все больше заглядываться в сторону Запада как альтернативного варианта карьеры, но уже не советского, а мирового масштаба. Был и четвертый фактор, но о нем позже.

Постепенно Солженицын стал склоняться к тому, чтобы сделать ставку не на СССР, а на противостоящую ему систему. Какое-то время (февраль 1965-го — февраль 1967 г.) он работал в обоих направлениях одновременно, все более, однако, склоняясь к «западному» и превращая советское в элементарную, до времени, мимикрию. Но для этого надо было привлечь внимание к себе Запада. А средство было одно — открыто вступить в конфликт с советской системой, Советской властью. И Солженицын начал провоцировать власть. Тут к тому же, как по заказу, в октябре 1965 г. КГБ демонстративно изымает у него часть архива, — и внимание было привлечено. В мае 1967 г. наступил «момент истины» (если слово «истина» хоть как-то может быть соотнесено с Солженицыным). Еще в марте «мэтр» взялся сочинять обращение (по сути — политическое) к IV Всесоюзному съезду писателей СССР. За пять дней до открытия съезда он начал рассылать свое письмо, и 31 мая оно было опубликовано французской газетой Le Monde, после чего его стали перепечатывать другие издания, в том числе эмигрантские.

Вот как сам Солженицын (внимание!) характеризует ситуацию: «ведь Запад не с искаженного "Ивана Денисовича", а только с этого шумного письма выделил меня и стал напряженно следить». Иными словами, сигнал был подан и принят. На Западе поняли: появилось нечто, что можно использовать в качестве орудия в «холодной войне». Прав был В. Шала-мов, написавший позднее Солженицыну: «Пастернак был жертвой "холодной войны", Вы — ее орудие».

Как заметил Г. А. Морев, в середине 1960-х Солженицын перестал быть литератором в традиционном смысле; все его произведения после этого срока — силовые акции, все тексты — удары по СССР. Именно с середины 1960-х и особенно на рубеже 1960—1970-х гг. к Солженицыну в его новом качестве начинают присматриваться западные спецслужбы и (под определенным углом, сообразным новым задачам) КГБ. Вскоре рукописи Солженицына находят свой путь в парижское издательство YMCA-Press.

А. Флегон, автор книги «Вокруг Солженицына», писал, что именно американская разведка была действительным хозяином эмигрантских изданий, включая издательство YMCA, которое финансировалась ЦРУ и русским отделом госдепа. Выскажу предположение о том, что поворот Солженицына от литературы к рекламно-конфронтационной (по отношению к СССР) политике был связан не только со стремлением сделать карьеру на Западе (в мировом масштабе), но, помимо прочего, и со следующим. При всей эгомании, при всем представлении о собственном величии подсознательно Солженицын скорее всего понимал, что ни новым Толстым, ни даже новым Шолоховым ему не стать — не

допрыгнуть. Кстати, именно поэтому он так ненавидел Шолохова и клеветал на него — хотелось занять его место. Не будучи способным создать нечто даже близко подходящее к уровню не только «Тихого Дона», но даже «Поднятой целины» и «Донских рассказов», он стремился отнять у Шолохова великий роман, отказывая в авторстве. Это похоже на логику подлеца Ромашкова («Ромашки») из каверинских «Двух капитанов»: не будучи способным на такую любовь, которую испытывал к Кате Тата-риновой Саня Григорьев, он, в подлости своей, мог только одно: постараться отнять у него Катю, в чем сам откровенно признался Григорьеву.

4

Но может, Солженицын, по крайней мере, крепкий мастеровитый писатель, мастер пера?

Нет, не тот случай.

Начать с того, что есть существенная разница между теми работами Солженицына, которые редактировал сильный редактор (например,

A. Берзер в «Новом мире»), и теми, которые будущий нобелевский лауреат редактировал сам. Если первые короче вторых (отредактированный Берзер, т. е. отжатый от «воды» — повторов, длиннот, стилистической разноголосицы с перебором псевдорусских выражений, «Один день.» уменьшился в три раза!), более цельны и осмысленны, то вторые — длинные, рыхлые, рассыпающиеся на куски тексты; достаточно взглянуть на графоманское «Красное колесо».

В серьезном литературном таланте Солженицыну отказывали весьма разные, нередко принадлежащие к различным литературно-политическим лагерям писатели и критики: В. Войнович, В. Лакшин, Б. Сарнов, Ю. Поляков и ряд других. Думаю, все они подписались бы под вердиктом

B. Шаламова: «Солженицын — писатель масштаба Писаржевского». Отмечают исследователи и искусственный псевдорусский язык Солженицына — язык горожанина, старательно канающего под якобы простой исконно русский говор.

Из всего сказанного — простой вывод: Солженицын — тотально сфальсифицированный по политическим причинам литератор; посредственный писатель третьего (в лучшем случае) ряда.

5

Чтобы реально стать орудием «холодной войны», чтобы с полным основанием, подобно Плохишу, прокричать: «Радуйтесь!.. Это все я, Плохиш, сделал. То-то сейчас грохнет», — Солженицыну нужно было изготовить некий опус, причем не художественный, а политический, бьющий по Советскому Союзу и очерняющий его в глазах западной общественности. Таким «произведением» стал «Архипелаг ГУЛаг». А. В. Островский в фундаментальном исследовании «Солженицын. Крушение мифа» со всей скрупулезностью установил, что «Архипелаг.» был написан в четыре захода с февраля 1965-го по апрель 1968 г.: 90 авторских

листов (почти 2000 стр.) за 300 дней, т. е. чуть более 6 страниц плотного текста в день.

Солженицын писал «Архипелаг. », но не публиковал его, а прятал, как он утверждает, по знакомым; и так длилось минимум пять лет — до 23 августа 1973 г. В тот день произошли два события: 1) Солженицын дал большое интервью иностранным корреспондентам; 2) КГБ изъял один из экземпляров «Архипелага.» у Е. Воронянской, которой Солженицын отдал его на хранение (очень похоже на согласованное обеими сторонами — КГБ и Солженицыным — активное мероприятие). После изъятия Воронянская повесилась, и 5 сентября Солженицын дал команду печатать «Архипелаг.» в эмигрантском издании YMCA-Press (Париж).

В тот же день, 5 сентября, советскому руководству было передано написанное в конце августа провокационное солженицынское «Письмо вождям Советского Союза». В руководстве не было единой точки зрения, что делать со скандалистом. Одни (Брежнев, Косыгин) считали необходимым арест, другие (Андропов) — высылку. Уже тогда Андропов четко зафиксировал, среди кого Солженицын и его писания найдут поддержку — среди десятков тысяч власовцев, оуновцев и других враждебных элементов. И действительно, в «Архипелаге.» Солженицын с симпатией пишет и о бандеровцах, и о власовцах, пытаясь их облагородить, а фактически — реабилитировать. «Литературный власовец» — эта характеристика приклеилась к Солженицыну и из-за содержания его деятельности в целом, и из-за того, что он выступал на стороне Запада в борьбе последнего против СССР (но, в отличие от А. А. Зиновьева, не раскаялся и не покаялся в этом), и из-за конкретной позиции по Власову. Своим «Архипелагом.» Солженицын, по сути, доказал, что он — власовец, причем не только литературный, но и политический.

Вернемся, однако, к дебатам 1973 г. в советском руководстве — оно колебалось. Солженицын же тем временем повышал градус, накал противостояния. Он использовал неповоротливость зрелой брежневской системы, ее мягкость (а точнее — дряблость), ее оглядку на Запад. Разумеется, тогда не было крайних форм холуйства перед Западом, характерных для большей части постсоветских элит и их медиаобслуги, однако уже тогда была видна зависимость части советского руководства от мнения Запада, с которым хотели дружить («детант»). Вкупе с управленческой неповоротливостью власти все это давало Солженицыну шанс.

«Советскую власть образца 70-х годов, — пишет В. Войнович в книге о Солженицыне "Портрет на фоне мифа", — Андрей Амальрик сравнивал со слоном, который хотя и силен, но неповоротлив. Ему можно воткнуть шило в зад, а пока он будет поворачиваться, чтобы ответить, забежать сзади и воткнуть еще и еще. Так примерно и поступал со слоном-властью Солженицын». Осенью и в декабре 1973 г. советское руководство так и не раскачалось что-либо решить по поводу Солженицына, и в начале 1974-го он делает следующий ход.

11 февраля 1974 г. Солженицын запускает манифест «Жить не по лжи» и добивается желаемого результата: его арестовывают, обвиняют в измене Родине и лишают советского гражданства. На следующий день,

выдав приличную одежду (включая пыжиковую шапку) и 500 западногерманских марок, его сажают на самолет и отправляют на Запад. Здесь в 1975 г. он получает Нобелевскую премию по литературе — за «Архипелаг ГУЛаг». Впрочем, то, что здесь литературой и не пахнет, а речь идет сугубо о политике — об антисоветской политике, о «холодной», информационно-психологической войне против СССР, — писала даже западная пресса. Ограничусь только одним примером: влиятельная западногерманская Die Welt охарактеризовала Нобелевскую премию Солженицына как политическую демонстрацию. Проще говоря, расценила «нобелевку» как 30 сребреников.

Исходно немалую роль в шустрении по выдвижению Солженицына на Нобелевскую премию сыграл НТС — Народно-трудовой союз, организация ярых антисоветчиков, ставившая задачу свержения советского строя (до середины 1950-х гг. — исключительно насильственного). «Окормляли» НТС ЦРУ и БНД. Впрочем, как выясняется, не только ЦРУ и БНД, но и КГБ. А. В. Островский в своей работе о Солженицыне ссылается на бывшего работника 5-го Управления КГБ СССР подполковника А. Н. Кичихина. «Многие наши сотрудники в кулуарах управления, — подчеркивал подполковник, — говорили довольно откровенно: если бы КГБ не подкреплял НТС своей агентурой, Союз давно бы развалился. Получалось, что мы подпитывали НТС и кадрами, и, так сказать, интеллектуально» [3. С. 565].

Признание А. Н. Кичихина — не хвастовство и не преувеличение. Эмигрантские организации с самого их возникновения были нашпигованы советской агентурой. Что касается НТС, то В. Буковский вообще называл его «организацией—двойным агентом», искусственно поддерживаемым и ЦРУ, и КГБ, — так сказать, совместным предприятием (создается впечатление, что таким же «совместным предприятием» был с определенного момента и Солженицын, не говоря уже о диссидентском движении в СССР). Другой вопрос — какие функции выполняла эта агентура в эмигрантской среде и какую роль это сыграло в конечном счете в разрушении СССР.

Особенно активизировался НТС на рубеже 1960—1970-х гг. Здесь и кампания за присуждение Солженицыну «нобелевки» (публикация в 1969 г. в сотрудничавшем с НТС журнале «Часовой»), и деятельность созданной НТС в начале 1970-х спецкомиссии по выработке новых форм в СССР. В опубликованной спецкомиссией брошюре говорилось о необходимости перестройки в СССР: «России нужна не только политическая, но и духовная перестройка». В направлении именно такой перестройки работали НТС и западные спецслужбы, используя Солженицына в качестве ударного инструмента, а его «Архипелаг.» — в качестве орудия психоударной акции.

На Западе Солженицын довольно быстро разочаровал и властную элиту, и эмиграцию. Последнюю он начал поучать, пытаясь стать ее неформальным главой, и тут же нарвался на жесткую отповедь Андрея Синявского. Что оказалось еще хуже для Солженицына — он начал поучать западную, прежде всего американскую, элиту, как ей вести себя

по отношению к Советскому Союзу. Выступая 30 июня 1975 г. в отеле «Хилтон», Солженицын призвал президента США Дж. Форда как можно больше и активнее вмешиваться во внутренние дела СССР, усиливая давление на него, в том числе с помощью военных угроз. Американцы охарактеризовали выступление Солженицына как прогитлеровское и глупое, а его самого — как фанатика, который стремится прекратить процесс детанта, разрядки международной напряженности и вернуть мир в состояние «холодной войны»; сотрудники аппарата Форда не рекомендовали ему назначать аудиенцию писателю ввиду «умственной нестабильности» последнего.

Неудивительно, что интерес к Солженицыну и его «Архипелагу.» начал быстро падать: первый том вышел тремя изданиями — 60 тыс. экземпляров, которые разошлись; второго тома разошлось только 4 тыс., а третьего — 2 тыс., и остатки так и были погребены на складах.

Если политический истеблишмент США быстро потерял интерес к Солженицыну, то спецслужбы этот интерес еще какое-то время сохраняли. ЦРУ весьма интересовалось лауреатом, как и те круги в США, которые работали на свертывание разрядки и обострение американо-советских отношений. (Аналогичный интерес был и у части советского руководства: и у тех, кто считал необходимым поддержание определенного уровня конфронтации с Западом вообще и США в частности, и у тех, кто выбрал в качестве главного западного партнера не США, а воссоздающуюся невидимую Британскую империю1.)

Во всем, что делал и писал Солженицын на Западе, он со всей очевидностью выступал как враг СССР, т. е. исторической России, как бы она ни называлась, т. е. как враг русского народа. Впрочем, чему же удивляться? Еще в 1950 г. он хотел, чтобы Трумэн сбросил атомную бомбу на СССР, но Трумэн уже не мог этого сделать, — у СССР появилась своя атомная бомба, что избавило Советский Союз от ядерного удара, а мир — от новой мировой войны.

Неудивительно, что главный герой романа «В круге первом» И. Володин, alter ego автора, спешит сообщить американцам, что СССР вот-вот нарушит их атомную монополию. Для чего сообщить? Чтобы американцы упредили. Упредили как? Атомной бомбардировкой. И мы знаем о немалом числе планов США конца 1940-х гг. по уничтожению атомным ударом сотни крупнейших городов СССР в духе того, что они сотворили с Хиросимой и Нагасаки, — только теперь в масштабе целой страны под названием Советский Союз. Только обретение Советским Союзом в 1949 г. своей атомной бомбы, в чем стремился помешать нам alter ego Солженицына из его романа, спасло нашу страну и мир. Остается удивляться, что в романе Володина отправляют в лагерь, а не расстреливают, как это должно делать с изменниками Родины и врагами собственного народа.

«Архипелаг ГУЛаг» — это тоже измена Родине, и поскольку именно за этот опус Солженицын получил Нобелевскую премию, на вопросе об этой книге, ее качестве, о том, как она создавалась, имеет смысл оста-

1 Подробней о проекте ее воссоздания и ключевой роли в нем части советской элиты см. [5].

новиться подробнее. И еще одно. Как это ни парадоксально, но именно «Архипелаг.», благодаря которому Солженицын приобрел мировую известность, напрочь ломает его писательскую и гражданскую репутацию и прямо указывает на те секреты его литературно-политической, а точнее — подрывной деятельности, которые Солженицын хотел бы скрыть. В этом плане по поводу фальшивки под названием «Архипелаг ГУЛаг» значение имеет все: и лживое содержание, и структура текста, и стиль, и время появления.

5

Правы те, кто считает, что «Архипелаг.» — это полный набор мифов, использовавшихся в информационно-психологической войне против СССР геббельсовской пропагандой, а после войны — пропагандой Запада.

Главной задачей «Архипелага.» было представить СССР исчадием тоталитарного ада, которое до сих пор сохраняет сталинские черты; при этом одно из доказательств — оно и в 1970-е преследует таких людей, как Солженицын. (Парадокс: даже антисоветчик и русофоб Збигнев Бжезинский еще в 1960 г. отказался от трактовки СССР как тоталитарного общества!) Главное доказательство «адскости» — цифры жертв так называемых большевистских (главным образом сталинских) репрессий. Здесь Солженицын далеко переплюнул лживую книгу Р. Конквеста «Большой террор». На круг у Солженицына выходит 110 млн убитых и замученных с 1917-го по 1959 г. Абсурдность этой цифры ясна и без документов: если бы за 42 года было изъято из оборота 110 млн человек, то невозможно было бы ни страну отстроить в 1930-е, ни в войне победить, ни экономику восстановить после войны.

На беду Солженицына, в 1990-е гг. были открыты архивы. Совместные российско-американские исследования показали: с 1921-го по 1954 г. за контрреволюционные преступления было осуждено не 110 млн, не 50 млн и даже не 10 млн, а 3 777 380 человек; из них к высшей мере наказания было приговорено около 770 тыс. человек. Впрочем, Солженицын «подстраховался» и «соломку» заранее подстелил: он с ходу предупреждает, что его «Архипелаг.» — не точное историческое исследование, а «опыт, импрессионистский взгляд». В его основе — рассказы зэков, «опыт художественного (курсив мой. — А. Ф.) исследования» (в смысле: если что, не обессудьте — не ученый я, писатель, так сказать, импрессионист). А поскольку «исследование» художественное, то ни ссылок, ни имен, ни источников информации. Вместо этого — «один зэка говорил», «мы верим», «один врач сказал», «мы не ручаемся за цифры, но других нет». Последнее, «других нет», — прямая ложь; они есть, и фальшивка о десятках миллионов «от коммунизма умученных» давно разоблачена. При такой «художественно-свидетельской базе» можно писать все что угодно: и то, что за невыполнение плана зэков уничтожали ротами; и то, что трупы скармливали собакам; и то, что людей жгли заживо; и многое другое. На данный момент все эти солженицынские фальшивки, как

и его «игра в цифирь», разоблачены отечественными и зарубежными историками.

Следует отметить потуги автора «Архипелага.» на философские размышления. Рассуждая о вопросе побед и поражений на примере Великой Отечественной, он пишет: «благословенны не победы в войнах, а поражения. Победы нужны правительствам, поражения нужны — народу», поскольку, почему-то считает Солженицын, поражения приводят к освобождению народа, к свободе. Получается, что если бы СССР потерпел поражение, то советский народ обрел бы свободу? Едва ли Солженицын не понимал, что это была бы «свобода» в немецких концлагерях с уничтожением 30 млн наиболее активных русских по плану «Ост» и низведением до скотоподобного состояния вне культуры и истории всех остальных. Вот такое благословенное поражение придумал для русских Солженицын.

Что тут скажешь? Литературно-политический власовец. И подумать только: опус этого персонажа, «Архипелаг ГУЛаг», включен в Российской Федерации в школьные программы приказом министра образования и науки А. Фурсенко от 9 сентября 2009 г. Теперь российские школьники будут изучать историю своей страны по лживой и ненавистнической книге. А мы возмущаемся украинскими властями за их подход к Бандере и Шухевичу, негодуем по поводу сноса памятников советским воинам и военачальникам в странах Восточной Европы. Неча на зеркало пенять, коли рожа крива, сами хороши: история Солженицына в РФ красноречиво об этом свидетельствует. Чем отличается подход Солженицына к бандеровцам, зафиксированный в книге, которую стараниями Фурсенко и ему подобных обязаны теперь читать наши дети, от того, что торжествует сейчас на Украине?

Те, кто всерьез анализировал текст «Архипелага.», отметили бросающийся в глаза факт: повторы, дублирование составляют 40% текста. В разных главах высказываются взаимоисключающие точки зрения по одним и тем же вопросам (когнитивный диссонанс?), а сам текст стилистически дискретен, т. е. написан не одним человеком. Правда, Солженицын говорил о том, что у него было много (аж 227!) помощников, которые собирали материал. Но собирать материал и писать на его основе текст — разные вещи. И фамилия автора на книге — одна, и «нобелевку» получал один человек.

Повторы, противоречия и стилистическая дискретность свидетельствуют не только о том, что текст писал не один человек, но и о том, что его варганили, склеивали в скоростном режиме, не проверяя стыковки и не сводя к стилистическому однообразию. «Отсюда очевидно, — пишут А. Беляков и О. Матвейчев, — что данная эпопея — плод сотрудничества целого коллектива литературных работников. То есть отдельные части книги писались отдельными людьми, а Солженицын осуществлял механическую сводку этого материала, не сумев или не пожелав его вычитать и устранить бьющие в глаза противоречия и нестыковки» [1].

Не успел и/или не пожелал? Чего ждал? Или чего ждали те, кто помогал? А выстрелил «Архипелагом.» срочно — потому что торопился. И/или торопили? Кто?

6

Одним из первых, если не самым первым, внимание на указанные странности обратил и даже объяснил их эмигрант Николай Успенский, профессор-филолог. В 1971 г. в статье «Загадка Солженицына», опубликованной в Нью-Йорке в газете «Новое русское слово», он писал (прежде всего об «Архипелаге.»): «Произведения Солженицына не написаны одной рукой (курсив мой. — А. Ф.). Они носят на себе следы многих лиц разного писательского склада, разных интеллектуальных уровней и разных специальностей». И вывод: «Архипелаг.» сфабрикован в «литературной мастерской» КГБ.

На первый взгляд такой вывод кажется странным: ведь именно КГБ преследовал, прессовал Солженицына, боролся с ним. Но, как заметил А. В. Островский, как-то очень странно боролся: либо все время бездарно, либо имитируя борьбу. О том, как КГБ мог действовать против тех, кого начальство считало врагами режима, свидетельствуют гэбэшные акции против так называемых русских националистов. Тут было все четко, без намека на имитацию. Скрупулезно проанализировав факты, Островский пришел к выводу, что уже в 1972 г. «Архипелаг.» был у КГБ, и вся история с Воронянской — это инсценировка. КГБ, как пишет историк, «валял Ваньку» и организовывал, добавлю я, акцию прикрытия базовой операции, а Воронянская в этой акции, как это ни цинично прозвучит (мир спецслужб циничен по определению), была расходным материалом, «пешкой», которой «ферзь» и тяжелые фигуры готовы были пожертвовать.

Сам Солженицын признает, что систематически пользовался закрытыми материалами из спецхрана Ленинской библиотеки. Их якобы обеспечивали ему его поклонники из числа сотрудников библиотеки, причем продолжали это делать даже во второй половине 1960-х гг., когда он оказался «под колпаком».

Я активно работал в спецхране во второй половине 1970-х — первой половине 1980-х гг. и свидетельствую: раза два сотрудники, конечно же, могли вынести для кого-то спецхрановские материалы. Однако делать это систематически, тем более для человека, находящегося «под колпаком» КГБ, было невозможно. А значит, все это не могло делаться без ведома КГБ. И вот уж совсем странный факт: 3 июня 1990 г., когда Солженицыну еще даже не вернули гражданство, КГБ «путем сожжения» уничтожил все 105 дел оперативной подборки на него [4. С. 485]. Подчищали оперативные «хвосты»? И отсюда вывод Островского: давление на Солженицына со стороны КГБ, включая арест, — это форма прикрытия «какой-то многообещающей деятельности», многоходовой операции.

Подобного рода гэбэшная игра не ограничивалась только Солженицыным (так «играли», например, с Р. Медведевым, который тоже получал от Конторы некие закрытые материалы для работы) и вообще не ограничивалась индивидами, — по сути, почти все диссидентское движение было в большой степени спецслужбистской игрой. Это русских патриотов, или (как называл их ненавидевший их Андропов)

«русистов» КГБ давил беспощадно; с либерально-прозападными диссидентами разговор был другой. Помощник Горбачева А. С. Черняев, опубликовавший поразительные по откровенности и цинизму воспоминания, пишет: «Андропов не только придумал диссидентское движение и "раскрутил" его, но и дирижировал им». На пару с западными спецслужбами, добавлю я; и неизвестно еще, кто и кем продирижировал в конечном счете.

Я ни в коем случае не считаю Андропова «засланным казачком», сознательно ослаблявшим СССР, как это полагают некоторые неистовые «ультрапатриоты». Андропов действительно нанес большой вред и СССР, и КГБ; однако все его действия обусловлены тем, как он понимал, во-первых, свои собственные карьерные интересы; во-вторых, интересы своего ведомства; в-третьих, интересы СССР, природу последнего и перспективы социализма. А понимание это было, увы, не вполне адекватным, мягко говоря. Да и команда советников, подобранная Андроповым и унаследованная Горбачевым, не была ни шибко интеллектуальной, ни по-настоящему патриотичной — циничные фигокарманники.

Что бы ни писали об образованности, начитанности, уме и т. п. Андропова его клевреты, все эти арбатово-бовино-бурлацкие, четвертый генсек был достаточно ограниченным, не очень образованным, а самое главное — избыточно осторожным человеком. Отсюда — результаты правления, которые, не исключено, могли быть хуже, проживи он подольше. Впрочем, куда уж хуже, — ведь сказал же в конце перестройки его (да и Суслова тоже) выдвиженец Горбачев: «Внуков жалко».

7

Отдельный, очень важный и проясняющий многое как в солженицын-ской затее, с одной стороны, так и в советской и мировой политике того времени, с другой, вопрос — время публикации «Архипелага.», выбранный для этого момент. Сам Солженицын так писал о своих планах по поводу «Архипелага.»: «дам одновременный и страшный залп» между 1972-м и 1975 г. Сместилось к первой цифре — к самому началу 1970-х. «"Архипелаг ГУЛАГ" — книга страстная, — написал В. Войнович, — появилась в такой момент и в таких обстоятельствах, когда миллионы людей оказались готовы ее прочесть, принять и поверить в то, что в ней говорилось» [2]. Насчет миллионов Войнович, пожалуй, переборщил, несколько сотен тысяч — да, но и это немало. А вот в чем он прав, так это в том, что момент публикации книги был выбран очень точно. Забегая вперед, отмечу: его, по-видимому, определили «плаще-кинжальные коллеги-контрагенты» по обе стороны «железного занавеса», который железным (еще один антисоветский миф), конечно же, никогда не был. Каждая из сторон решала свои задачи, но результирующая парадоксальным образом совпала.

Рубеж 1960—1970-х гг. Что это было за время в СССР и в мире?

В мире и в СССР развивались в этот период противоречивые тенденции, которые, переплетаясь, создавали гремучую смесь. В СССР опре-

деленная часть номенклатуры, брежневская команда, считала, что на ХХ съезде Хрущев перегнул палку по отношению к Сталину, и необходима определенная реабилитация последнего. В то же время и в номенклатуре, и в КГБ были силы, которые полагали необходимым продолжать курс десталинизации и не допустить хотя бы даже частичной реабилитации Сталина. В основном то были «птенцы гнезда» О. Куусинена, из которого, помимо прочих, вылетел, а точнее, был вброшен в Большую Власть, и Ю. В. Андропов.

В мире, с одной стороны, ввиду ослабления США, наметилась готовность определенных кругов Запада к диалогу с СССР, к политике разрядки международной напряженности («детанта»), улучшения американо-советских отношений, по крайней мере на время — в кратко- и среднесрочной перспективе, пока США не встанут на ноги. С другой стороны, далеко не все на Западе были рады детанту. К тому же именно на рубеже 1960—1970-х гг. правящие круги Запада, его закрытые наднациональные структуры мирового согласования и управления начали готовиться к перехвату исторической инициативы у Советского Союза, что и произошло в середине 1970-х гг.

Таким образом, если брать международный уровень, то «Архипелаг.» появился в момент улучшения отношений (детанта) между СССР и США, чему в немалой степени сопротивлялись определенные круги по обе стороны мировых «баррикад». Что касается советской «сцены», то здесь одной из линий противостояния была так называемая десталинизация, но это — фасад. В реальности речь шла о векторе дальнейшего развития СССР и мировой соцсистемы: либо по пути совершенствования государственного планирования, реального (а не на словах из речей генсека и его идеологической обслуги) развития социализма, либо его «модификации» на основе рыночных реформ.

В канун XXIII съезда противникам десталинизации удалось сорвать предполагавшуюся на съезде частичную реабилитацию Сталина. Силами КГБ было организовано письмо деятелей науки и культуры против подобной реабилитации (подписи собирал Эрнст Генри); и трусоватая брежневская команда отступила, — но только отступила, причем было неясно: временно или окончательно. Чтобы отступление стало окончательным, «либералы» в ЦК КПСС и КГБ решили использовать Запад и разрядку в своих интересах. Публикация «Архипелага.» и вызванная ею волна возмущения на Западе «сталинским террором и ГУЛагом» должны были стать серьезными факторами давления на брежневское руководство извне в его внутренней политике. Уверен: в этом — главная причина игр КГБ с Солженицыным и «Архипелагом.», заинтересованность в публикации этой фальшивки, переброске ее на Запад и обеспечении ее автору «нобелевки» (впрочем, возможно и «второе дно»).

Здесь мы подходим к весьма вероятному четвертому фактору поворота карьеры Солженицына с Востока на Запад. Нужен был фактор воздействия в определенных интересах, в определенной ситуации, на определенные круги Запада и СССР путем влияния на общественное мнение. Этим фактором стал «Архипелаг.» как составная часть возможного

проекта «Солженицын». Причем в таком проекте совпадали тактические интересы части советской верхушки и стратегические интересы части западных верхушек. Что касается советской стороны, то здесь на короткий отрезок времени парадоксальным образом совпали интересы консерваторов-ястребов («долой разрядку»!) и либералов-глобалистов, готовивших систему к перестройке. И сошлись эти линии совпадения на одной персоне.

На Западе же публикация «Архипелага.» рассматривалась как мощный залп начинающейся информационно-психологической подготовки к контрнаступлению на СССР, к перехвату исторической инициативы. Квазирыночные реформы в СССР, в реальности ослаблявшие экономику страны, а также работавшая в этом же направлении либерализация режима, включая функционирование либерально-прозападной диссиды, — все это тоже было в интересах Запада, поскольку ослабляло СССР.

На публикации «Архипелага.» и раздувании фигуры его автора пересеклись интересы определенных кругов западной и советской верхушек: первая использовала вторую и наоборот, вместе они использовали Солженицына, а он, в меру сил и возможностей, — их. Вот такое menage a trois.

Курс либерально-рыночников («глобалистов») в советской верхушке объективно в перспективе вел к перестройке именно в том виде, в каком она совершилась, и к реставрации пусть криминально-кланово-корруп-ционного, уродливого, но капитализма. Впрочем, Западу иной капитализм в России не нужен, да и в самой России иным капитализм быть не может. Принципиальную возможность капиталистической реставрации в СССР на основе перерождения партийно-советского аппарата предсказывал еще Троцкий; эту опасность четко понимал и Сталин, зафиксировав ее в тезисе об обострении классовой борьбы по мере построения социализма.

Отказ во второй половине 1960-х гг. брежневского руководства от рывка в посткапитализм (коммунизм официальной советской идеологии, «Мир Полдня» советской фантастики в лице братьев Стругацких) совпал с дальнейшей интеграцией СССР в мировой рынок, т. е. в мировую капсистему, с рыночными реформами и либерализацией режима: по сути это были разные стороны одной медали.

Все вместе это работало на превращение определенных сегментов номенклатуры в класс, причем не «в себе», а «для себя». Но чтобы превращение состоялось (чтобы — mutabor!), нужно было превратиться в собственников путем кражи у народа социалистической собственности. Для этого нужно было дискредитировать социализм (хаотическими «реформами»), делегитимизировать власть КПСС и интегрироваться в капиталистическую систему, т. е. перестроиться. Иностранный капитал стал и средством, и союзником (подельником) в этом процессе.

А установление союзничества шло по линии контактов определенных сегментов спецслужб, ведь наиболее уязвимый элемент системы — подсистема, обеспечивающая безопасность системы. Так совноменклатура

постепенно превращалась де-факто в передаточный механизм эксплуатации населения мировым капиталом. Ельцинщина превратила «де-факто» в «де-юре», но именно горбачевщина создала для этого необходимые условия. В результате в кануны столетия русских революций 1905 и 1917 гг. РФ превратилась в реинкарнацию той сущности, чьим отрицанием был СССР, — зависимой от иностранного капитала квазикапиталистической дрябло-самодержавной России.

8

...В 1993 г. Солженицын вернулся в Россию, проехав ее с востока на запад. Триумфального шествия не получилось. Как не получилось и стать духовным лидером нации. Передача на ТВ не пошла, и ее довольно быстро закрыли. Вместо учительного старца вышел занудно-поучающий дед. Правда, «старца» посещали главы государства, по-видимому, полагая, что приобщаются к культуре. Или к тому, что им представляется культурой. И конечно, на фоне грустном, если не сказать гнусном, бас-ковых и киркоровых, шнуровых и Comedy Club, собчак и бузовых Солженицын — без всякой иронии, культура.

Смерть Солженицына прошла не то что незамеченной, но, как сказали бы французы, «sans beaucoup d'affichage» (смысл: не стала большим представлением). Это было вынуждено признать даже антисоветское «Эхо Москвы»: А. Голубев отметил, что «народу в Академии наук (там был выставлен гроб с телом покойного. — А. Ф.) было совсем немного, жиденькая очередь да репортеры». И хотя Кремль, как и Белый дом, выразил слова скорби и соболезнования, если брать не только власть, но и, так сказать, «широкую общественность», то Запад откликнулся на почти забытого там Солженицына, пожалуй, активнее, чем РФ. Так и должно быть: для них он не литературный власовец, а ветеран «холодной войны», сражавшийся на их стороне, за что и получил, в разной форме, «корзины печенья да банки варенья».

9

Остается еще один вопрос: почему существующий в РФ режим (в политологическом смысле этого слова), определенная часть правящего слоя, т. е. власти, настолько празднует Солженицына, что аж на памятник сподвигнулась ему тогда, когда многим действительно великим русским людям мирового масштаба (например, композитору Георгию Васильевичу Свиридову) не только памятника в Москве не поставили, но памятную доску с грехом пополам после многих мытарств открыли.

Почему различные сегменты режима прощают Солженицыну покушение на их «священных коров», делают вид, что не заметили его инвективы? Так, непосредственно властный сегмент «не заметил» назойливого (для него) повторения Солженицыным тезиса о необходимости сбережения народа, — ведь в реальности происходит нечто иное как в материально-физическом, так и в духовном, метафизическом плане.

Либерально-еврейский привластный сегмент словно забыл то, что Солженицын написал о евреях в раскритикованной в свое время представителями этого сегмента книге «200 лет вместе». Официальная («никонианская») православная церковь вряд ли довольна тем, что Солженицын писал о староверах. Однако в своем праздновании Солженицына «трехглавая» власть словно не замечает указанных его позиций.

Почему? Что перевешивает их в ее глазах?

Самый простой, лежащий на поверхности, ответ таков: бедной в культурном отношении РФ нужна своя классика, и неважно, что практически все написанное Солженицыным написано до возникновения РФ. Типа того: в Российской империи были многотомные Толстой и Достоевский, а в РФ — многотомный Солженицын. Попытка понятная, но с негодными средствами. И дело не в том, что Толстой и Достоевский не были графоманами, не в недостатке таланта несостоявшегося по глупости властей советского писателя-соцреалиста с мертвенно тяжелым искусственным языком, автора производственных романов и повестей вроде «Одного дня.». Главное в другом: предатели не выходят в Толстые и Достоевские. Толстой и Достоевский, при всей тяжести и сложности их характеров и судеб, не работали против своей страны, против Родины.

В отличие от россыпи литературных талантов, порожденных советским строем и творивших в советскую эпоху, РФ за 27 лет своего существования не вырастила ни одного крупного, масштабного писателя. Ее литературное лицо — это бездарные ПИПы («персональные издательские проекты», как назвал их Ю. Поляков, но никак не писатели), бенефициары «букеров» (М. Розанова назвала их «заебукерами»). На таком безрыбье требуется более или менее крупный «рак», которым можно заткнуть дыру, представив в виде «рыбы»; требуется более или менее крупный карлик-лилипут, которого, поставив на котурны, можно предъявить в качестве пусть малюсенького, но гиганта-гулливера, «Куинбуса Флестрина» (по-лилипутски — «Человека-Горы»), понимаешь. Псевдоклассик Солженицын с его многотомной графоманией — единственный (для данной власти) кандидат на эту роль. И в этом плане — это литературный приговор постсоветской эпохе.

Во-вторых, Солженицын — ярый антисоветчик. Его антисоветизм в значительной степени носит личный характер, а потому особенно яростен. Оголтелый, чернушный антисоветизм был, по сути, официальной «идеологией» ельцинского режима; в смягченном, смикшированном, «долевом» (light) виде он сохраняется и сейчас, проявляясь в фильмах, книгах, высказываниях тех или иных деятелей, — короче говоря, являясь элементом идентичности значительной части постсоветских господствующих групп: Солженицын в этом плане — более, чем ко двору.

Два десятка лет назад кто-то метко заметил: часть постсоветской верхушки полагает, что она вместе с Западом победила Советский Союз, советский народ в «холодной войне». Солженицын — безусловно, унтер-офицер этой войны со стороны Запада. Выходит, собрат по оружию? И если сегодня ставят памятники литературному власовцу, то завтра могут поставить памятник Власову — ведь попытались повесить памятную

доску союзнику Гитлера Маннергейму в Питере. Призывы к реабилитации Власова (Александров, Быков, другие «спящие») раздаются постоянно. Да, пока это делают отмороженные либерасты; но мы помним, с чего начиналась перестройка, и знаем, что такое «окна Овертона». Правы те, кто подчеркивает тот факт, что Солженицын внес большой вклад в воспитание «пятой колонны» — она особенно чтит «воспитателя».

Наконец, в-третьих, и в-последних по счету, но не по значению. Идеал Солженицына — дореволюционная, позднесамодержавная Россия, т. е., если называть вещи своими именами, эксплуататорская, с бьющим в глаза социальным неравенством, полукапиталистическая-полупомещичья страна с засильем иностранного капитала, который эта страна в значительной степени обслуживает и в союзе с которым местные господа обирали свой народ. Идеал Солженицына коррелирует с теми представлениями о дореволюционной России как о социальном идеале, которые характерны для определенной части правящего слоя РФ; далеко не последние представители этого слоя говорят и об этом, и о «новом дворянстве». Еще шаг, и заговорят о «новых крепостных»? И тогда уже никто не посмеет спросить, например: часики — почем? И откуда, болезный, взялись «пенензы» на такие «котлы»?

В идейно-политическом плане Солженицын был сторонником православно-монархической модели. Здесь он тоже близок какой-то части правящего слоя, пытающейся разыграть эту карту, — и понятно, почему пытающейся: кому-то реставрация монархии кажется наилучшим способом сохранить «нажитое непосильным трудом» в условиях очевидно надвигающегося двойного кризиса — в стране и в мире. Однако даже то, что Солженицын обрисовал в «Красном колесе», подсказывает: эта схема не сработает, поскольку в русской истории монархия и церковь скомпрометировали себя в феврале—марте 1917 г. Все, что позже, — это нарисованное на холсте или, если угодно, «это, рыжий, все на публику». Пришествие клонов.

Проблема, однако, в том, что клоны долго не живут. Клоны парази-тарны по своей природе и, как только они высосут «базу», умрут вместе с ней. К тем, кто хочет, чтобы было, как до 1917 г., обязательно придет год 1917-й, причем не обязательно в том виде, в одеждах того цвета и под теми знаменами, что сотню лет назад: История — дама коварная и не прочь поучить нерадивых учеников.

Законы истории неумолимы. Непонимание этого — еще одна черта, которая роднит Солженицына со значительной частью постсоветских верхов. В этом (но только в этом) плане памятник этому ветерану «холодной войны» в центре Москвы, действовавшему на стороне Запада, — такая ли уж случайность? А как же Бессмертный полк? Ведь власовщина (в любой форме) и Бессмертный полк несовместимы.

Post scriptum

В первых строках своей книги А. В. Островский приводит историю о том, как в 1936 г. 18-летний Солженицын пришел в учебную студию

Юрия Завадского в Ростовском драматическом театре — он хотел стать актером. По причине слабого голоса не взяли. Однако «по жизни» Солженицын стал-таки актером — и еще каким.

Он играл всю жизнь: с властями, с обществом, с близкими. Пытался сыграть роль большого русского писателя, властителя дум, Учителя. Но — по делам их узнаете их — именно своими делами Солженицын отвергал и опровергал большое русское писательство как явление; в его делах было намного больше «казаться», чем «быть», намного больше «жизни мышьей беготни», суеты по поводу я-карьеры, я-образа. А искусство не терпит суеты.

И чем больше пытался Солженицын косить под большого русского писателя, суетясь с саморекламой, тем яснее становилась суть, тем яснее становилась тщета попыток: «маленький бес под кобылу подлез». Груз великой русской литературы оказался не по силам тому, кого В. Шала-мов назвал дельцом и орудием «холодной войны».

Большие писатели не бывают ни дельцами, ни орудиями, ни объектами. Они — творцы и субъекты.

Играя, Солженицын жил в прямую противоположность тому, к чему призывал. А призывал он жить не по лжи. И всю жизнь лгал, создавая один миф за другим: о России, об СССР и, конечно, о себе любимом. Эти мифы и развенчивает книга А. В. Островского. Так История расставляет все и всех по своим местам.

Литература.

1. Беляков А., Матвейчев О. Ватник Солженицына. М. : Книжный мир, 2018.

2. Войнович В. Портрет на фоне мифа. М. : Эксмо-пресс, 2002.

3. Островский А. Солженицын : Прощание с мифом. М. : Яуза : Пресском, 2004.

4. Островский А. Солженицын, КГБ, крушение СССР // De Secreto / О секрете. М. : Товарищество научных изданий КМК, 2016.

5. Смирнов И. Тропы истории : Криптоаналитика глубинной власти. М. : Товарищество научных изданий КМК, 2020. ♦