CC BY
83
Коньков А.Е.
Солидарность в политике современного государства1
Коньков Александр Евгеньевич — кандидат политических наук, доцент кафедры
политического анализа, факультет государственного управления, МГУ имени
М.В. Ломоносова, Москва, РФ.
E-mail: [email protected]
SPIN-код РИНЦ: 9877-4110
ORCID ID: 0000-0002-6198-9962
Аннотация
Статья посвящена рассмотрению феномена солидарности в современном глобализированном социуме, ее роли в политике, разрабатываемой и осуществляемой государством. Актуальность исследования обусловлена как в целом изменчивой природой социальной динамики в условиях постмодерна, сочетающей тенденции атомизации и поляризации с механизмами интеграции и сотрудничества, так и развитием кризиса, вызванного распространением новой коронавирусной инфекции и предотвращением ее множественных последствий, обусловившего потребность в солидарных действиях отдельных граждан, социальных групп, обществ и государств, мира в целом. На основе рассмотрения философской природы солидарности, ее развития и прикладных аспектов интерпретации и воплощения в докризисное время анализируются актуальные начала общественной солидарности как в глобальном социуме, так и в национальном приближении. Солидарность, наряду с большинством иных явлений социальной жизни, демонстрирует инструментально-технологический характер, активно совершенствуемый институтами национальных государств в процессе реализации своих интересов. При этом гражданское измерение солидарности, в силу перманентных кризисов идентичности и многослойной жизни современного социума, носит весьма фрагментарный и не отличающийся стабильностью характер, что во многом и предопределяет конструируемость соответствующих навыков государственной власти. Общественная солидарность в современных условиях приобретает все более ситуативный, временный характер, требующий определенных усилий соответствующих акторов для поддержания ее на плаву за счет воспроизводства базовых оснований. В условиях плюрализма и регулярной новизны общественной повестки взаимность и длительность неинституциональных оснований солидарных связей каждый раз ставятся под сомнение, что не позволяет в полной мере развиться и институциональным структурам. Государственная политика в контексте модерирования развития общественных отношений все активнее задействует солидарность для продуцирования необходимых в текущей повестке моделей поведения.
Ключевые слова
Солидарность, государство, гражданское общество, государственная политика, глобализация.
DOI: 10.24411/2070-1381-2020-10084 Введение
Необходимость дистанцироваться друг от друга, но при этом действовать солидарно для противостояния новой коронавирусной инфекции, одномоментно «сорвавшей стоп-кран» всему глобальному социуму, заставляет сегодня переосмысливать парадигму взаимодействия между людьми и задумываться о более устойчивых формах сосуществования и совместного развития.
1 Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ и ЭИСИ в рамках научного проекта № 20011-31040.
Бронепоезд современности уже не то что стояние на запасном пути давно не практикует — торможение и остановку был настроен избегать. Только вперед, только развитие, только рост — любые альтернативы для обывателя в разгар XXI века равносильны проигрышу в глобальной игре на выживание, во всеобщей борьбе за ресурсы, рабочие места, рынки, умы и нарративы — сегодняшней реинкарнации гоббсовской войны всех против всех и наполненности шумпетерианской конкуренции [Тарануха 2020]. В этих условиях на пороге третьего десятилетия нового века людям предлагается остановиться, самоизолироваться, вернуться в еще недавно порицаемую «зону комфорта», пассивно солидаризироваться перед лицом артикулируемой в качестве подлинно общей угрозы. Причем всем людям — вне зависимости от пола, цвета кожи, гражданства и национальности, образования, политических и религиозных взглядов, музыкальных пристрастий, пищевых и прочих предпочтений. По сути — всем объединиться.
Что есть изоляция, а что единство в современном мире? Где заканчивается частное и начинается общее? В чем ключевой риск глобализации: одиночество или конформизм? Но главное — на чем может строиться солидарность в современных условиях? Каковы вообще начала общности в мире, где каждый сам по себе, за себя и для себя, да и представляет собой зачастую некий микс человеческого капитала, электората и аккаунта из социальной сети? Возможна ли общественная солидарность в эпоху тотальных симулякров и глобального спама?
Поиск ответов на эти вопросы не нов, поскольку разделение частного и общего, индивидуального и коллективного — значимый фокус общественно-политической мысли на протяжении всей истории человечества. Заложенный в Античности дуализм идеалов Платона (все должно быть общим) и Аристотеля (каждый заботится о своем) стал важнейшим архетипом социальной рефлексии, определившим воспроизводство соответствующих конфликтов как в представлениях, так и в действиях [Мисюров 2018]. При этом развитие методологии рефлексии об общем и частном лишь укрепляло ее актуальность для мира в условиях и недостроенного коммунизма для всех, и отнюдь не более завершенного «конца истории» для каждого [Гаджиев 2016; Панфилова 2016]. И для первого, и для второго понятие солидарности разными аспектами успело вплестись в свой четкий архетип: в социалистическом измерении солидарность трудящихся ежегодно в первый майский день выводила (и в суженной модальности продолжает выводить) массы своих последователей на улицы, а для либерального мира в числе прочего важным остается воспроизводство образа польского профсоюза «Солидарность» как символического успеха перехода на «светлую» сторону истории.
Чтобы объединиться, нужно размежеваться
Рассмотрение научно-теоретических разработок в рамках конструктивизма, неоинституционализма, теории идентичности, солидаризма, равно как и официальных документов и действий государств в текущих условиях, актуальных социальных практик, дает основания видеть значительную трансформацию концепта солидарности как в общефилософском ключе, так и с точки зрения реальных политических отношений — инструментария, который бы позволял интегрировать социальные усилия на относительно длительную перспективу.
Было бы преувеличением считать понятие солидарности краеугольным для какой-либо парадигмы — кроме разве что собственно солидаризма, который при этом в развитии общественно-политических процессов сыграл относительно ограниченную роль и сегодня, по мнению исследователей, остается «фрагментарной» или даже «забытой» идеологией [Окара 2013]. Однако сам феномен солидарности описывался в работах многих мыслителей прошлого — не принимая на себя излишнюю тяжесть политических обязательств, он «подсвечивал» социальную природу той или иной идеи и качественно обогащал ее.
Исторически солидарность — явление европейской мысли и в целом западной традиции. Истоки понятия обнаруживаются еще в римском праве, где при наличии нескольких должников или нескольких кредиторов возникали солидарные обязательства, и у должников или кредиторов при этом имелись — это важно — общие интересы [Титова 2018]. Вместе с тем концептуализация солидарности в большей степени осуществлялась уже много позднее — в первую очередь в работах классиков социологии О. Конта, Э. Дюркгейма, Т. Парсонса. Одновременно идеи солидаризации прослеживаются у теоретиков различных течений, в том числе и противостоящих друг другу, — социалистического, анархистского и либерального.
Солидаризм как отдельный альтернативный подход к социальному взаимодействию в условиях идейной фрагментации предполагал поиск взаимовыгодных интересов и механизмов их реализации между различными классами и группами, однако не нашел должного прикладного воплощения. Он получил развитие в первую очередь во Франции, и одним из его родоначальников был Пьер Леру, который известен также тем, что впервые ввел в оборот понятие «социализм». Сегодня элементы солидаризма оказались, по сути, рассредоточены в различных доктринальных конструктах и ценностных установках весьма синтетического политико-идеологического дискурса [Бойцова 2018].
В отличие от большинства других понятий, описывающих объединительные, совместные процессы (сотрудничество, кооперация, интеграция) солидарность распространяется и за пределы сугубо институционального взгляда на вещи — это не только формирование необходимых организационных механизмов (групп интересов, партий, профсоюзов), но и наличие определенных идейно-психологических, культурных факторов (ценности, символы, мифы). Ю. Хабермас, отмечая отличие солидарности от морали, с одной стороны, и от права, с другой, указывает на непременно политический характер этого явления. Если морально-этические обязательства не зависят от согласия или несогласия с ними, а повиновение закону обусловлено государственными санкциями, то солидарность не носит ни вынужденный, ни требуемый характер — она основана «на ожидании взаимного расположения — и на длительности убежденности в этой взаимности»2. Взаимность и длительность формируются либо в дополитических сообществах (наиболее выражено в семье), либо уже в тех, которые как раз становятся продуктами взаимодействия обширных групповых интересов — общественно-политических отношений.
Внешние горизонты
Солидарность представляет собой одну из немногих форм отношений, которая в равной мере может быть представлена на разных уровнях политики — как национальном, так и глобальном. И если внутри государства всегда есть место для проявления вариативных свойств как коллективного, так и индивидуального сознания и солидарности, в том числе под воздействием чувств и эмоций (национальное государство само по себе есть результат солидарности нации, состоящей из весьма антагонистичных форм социальной интеграции3), то на международной арене все же доминируют максимально агрегированные интересы, имеющие принципиально другую природу, и более конкретные, не обусловленные неинституциональными формами связи. Тем не менее если представления о дружбе, неприязни, гордости в международных отношениях в большей степени носят философский характер, то союзничество среди акторов мировой политики, их способность интегрировать усилия перед угрозами или вокруг представляющих взаимную выгоду инициатив, даже если речь идет о реалистической парадигме, — вполне утилитарные алгоритмы прагматичного сосуществования в едином планетарном пространстве, доказывавшие свою эффективность в разные эпохи.
2 Habermas ./.Democracy, Solidarity and the European Crisis // Pro Europa [Электронный ресурс]. URL: https://www.pro-europa.eu/europe/jurgen-habermas-democracy-solidarity-and-the-european-crisis/ (дата обращения: 30.05.2020).
3 Там же.
Любое межгосударственное объединение, международная организация строится на объединении усилий, стремлении к реализации общих интересов. При этом принцип солидарности не всегда ставится во главу угла. В этом можно было бы искать повод для дифференциации, хотя скорее вопрос лишь в интерпретации. В Североатлантическом договоре о создании НАТО ни разу не упоминается понятие «солидарность», однако его пятая статья в известной мере может рассматриваться как некий объективный стандарт формулирования соответствующей системы отношений в мировой политике: нападение на одного является нападением на всех. Один за всех и все за одного — не в этом ли экзистенциальный смысл солидарности? С другой стороны, ведущая роль США в Североатлантическом альянсе и осязаемый дефицит плюрализма оценок в его рядах не могут не вызывать резонных сомнений в различных аспектах позиционируемой евроатлантической солидарности.
Несколько иная природа Европейского союза также не позволила избежать схожей уязвимости коллективной межгосударственной модели. Здесь фразы о солидарности, наоборот, насквозь пронизывают и Маастрихтский, и Лиссабонский договоры, и вообще весь нормативно-информационный каркас европейской интеграции. Это слово всегда изобиловало в актах любых институций ЕС, равно как и в риторике всех поколений европейских политиков послевоенной эпохи. При этом разнообразие исключений из правил в реальном функционировании объединения уже позволяет наблюдателям и политикам все громче ставить вопрос об утрате пресловутой европейской солидарности именно ввиду перманентного плюрализма в оценках большинства вопросов — миграции, валютного регулирования, внешней политики, религиозно-ценностных начал [Казаринова 2017]. За причудливыми деревьями напрочь теряется лес, и все менее понятно, где там еще солидарность, а где уже жесткая конкуренция.
Затянувшийся Брексит и вскоре резко вспыхнувшая буквально животная сепарация стран-членов ЕС в противостоянии с эпидемией коронавируса, когда спасение утопающих вновь стало делом рук самих утопающих, не просто уже развенчивают миф о европейской солидарности, но все более переводят ее в формат фарса. В условиях неспособности принять действенные общие меры для борьбы с кризисом европейские структуры продолжают воспроизводить становящиеся совершенно периферийными повестки, такие как антироссийские санкции или противодействие китайскому влиянию.
Сохраняющий свое доминирование блоковый характер сотрудничества, несмотря на последовательную критику со стороны, в частности, российского
внешнеполитического дискурса, всегда уверенно сочетал оппонирование к внешним акторам с обширной наррацией духа солидарности внутри политического Запада. Это вполне соответствовало как спросу со стороны информационного социума (яркие заголовки с неотягощающей фабулой), так и предложению от апологетов глобального реализма (мобилизация против общего врага). Издержки блоковости в равной мере релевантны для разных флангов геополитического спектра — все же не только для западного, у которого они оказываются более рельефны в силу изначальной проработанности точек обзора, но и для всех прочих, где пожелания расцвета ста цветов также не всегда достаточны, чтобы мотивировать к солидарной синергии — проявлениям реальных действий, полезных для всех.
Россия и Беларусь, разойдясь в оценках природы текущего кризиса, тоже, однако, не решились продолжать актуализировать навыки солидарного строительства Союзного государства, да и от Евразийского экономического союза (ЕАЭС) вряд ли стоило ожидать ведущей роли в противостоянии вызовам, возникшим вследствие пандемии. Вместе с тем сложившийся развивающийся характер этих и других интеграционных образований на постсоветском пространстве создает им своего рода регулярное «алиби»: не волшебник ведь — только учится. С другой стороны, и бросаться словами о солидарности Россия и ее ближайшие соседи особо не спешили в последние годы — в некоторой степени обратная сторона постоянно освежаемых воспоминаний об общем прошлом. Здесь оказывается более востребованной сдержанность в формулировках, избегание опережающих реальность смыслов.
В частности, в Договоре о Евразийском экономическом союзе слово «солидарность» используется лишь дважды: в преамбуле, где солидарность народов рассматривается в качестве желаемого ориентира, а также в одной из статей о солидарной ответственности государства-члена и его центрального банка. Да и в целом риторика о солидарности, если имеет место, в большей степени сегодня возвращается в орбиту «национализации», то есть отражает процессы, происходящие повсеместно в отдельных политических системах, внутри, а не снаружи государств.
Возвращение к практике консолидации вокруг национального государства, которое проявляется и в усилении протекционизма, и в росте популярности «правых» партий, и в развитии субъектности на международной арене, обернулось вполне общемировой тенденцией, затмевающей, казалось, уж совсем безусловный глобализм. Все страны так или иначе движутся в русле смены этих волн. Российский опыт освежения национальной солидарности весьма неожиданно произошел тогда, когда эта
смена едва ли даже брезжила на горизонте — скорее на тот момент мейнстримом оставалась эйфория от предыдущей волны десуверенизации в рамках продолжавшей масштабироваться Арабской весны.
То, что «крымский консенсус» оказался не просто геополитическим броском укрепившейся России, но и беспрецедентным механизмом интеграции ее внутренне разрозненного социума, позволившим перезапустить и пересобрать давно забытую общегражданскую солидарность, произвело эффект весьма впечатляющего разрыва шаблона относительно грядущего потенциала государства — как конкретного, так и в целом. В мире, в котором частное возвысилось над общим, иерархичные структуры были обречены на размывание источников своего акторства. Показательно, что последовавшие попытки выстроить на глобальном уровне альтернативную модель солидарности вокруг призыва изолировать Россию оказались работающими лишь в виртуальных пространствах распространения соответствующего хештега.
Скованные глобальным спамом
Одним из ключевых и заметных объектов воздействия глобализационных процессов всегда выступала идентичность как свойство субъекта определять себя через принадлежность к тем или иным группам и сообществам. В современных условиях перманентное наслаивание общностей, формируемых по различным основаниям, дезориентирует индивида в приверженности какому-либо постоянству, а потому ослабляет идентичность — заставляет если не утрачивать, то испытывать по ее поводу различные сомнения. Подвижность и релятивность как социальных, так и биологических характеристик, которые традиционно считались незыблемыми и обуславливающими уникальность как отдельных людей, так и их объединений (национальность, вероисповедание, пол, возраст), лишь усугубляют вызовы идентичности и способствуют новым предпосылкам и проявлениям аномии. Люди поощряются быть разными, обновляться, не цепляться за что-то одно. Раньше меняли перчатки — сегодня весь гардероб, а за ним — гаджеты, аксессуары, цвет волос. Если потребуется — профессию, город, в сложных обстоятельствах — семью, в особых случаях — страну. Параллельно со всем этим не стоят на месте интересы, идеалы, убеждения — гибкость и антихрупкость побеждают стабильность и незыблемость [Taleb 2012].
В этих условиях обостряется потребность в новых источниках как самосознания
личности, так и ее социализации — начал объединения и солидаризации перед лицом тех
вызовов, которые воспринимаются в качестве актуальных: умение быть не только собой,
но и вместе с другими. С высокой долей вероятности на фоне ослабления
188
институциональной составляющей этих процессов (право и мораль, религия, суверенитет и др.) в текущих условиях все более специфическую роль играют факторы информационного характера, обусловленные всеобъемлющим погружением социальной среды в постоянно множащиеся коммуникационные потоки.
Идет процесс ослабления естественной идентичности, обусловленной происхождением индивида, в пользу различных форм искусственной, артефактной идентичности, которые имеют во многом трансцендентную природу. На повестке не столько воспроизводство своего, сколько обретение новых уровней, новых статусов, новых «лайков» — стремление к выходу за пределы априори не удовлетворяющей среды, текущего бытия. Методов для этого все больше: от миграции и пластической хирургии до участия в социальных экспериментах и инструментов цифровизации.
Э. Дюркгейм противопоставлял солидарность механическую, основанную на сходствах, и солидарность органическую, вызванную различиями. Если первая ведет к агглютинации — слиянию и, говоря современным языком, самоизоляции, окукливанию, замкнутости, то вторая — к разделению труда и социальному развитию, новому качеству общества [Durkheim 1997]. Любые кризисы идентичности, таким образом, вполне органичны — они способствуют большим различиям, а следовательно, более глубокому разделению труда, продолжающемуся и в эпоху постмодерна, примеры чего весьма многочисленны: от кастомизации продукции под нужды конкретного потребителя до все большего сужения специализации в большинстве профессиональных сфер. Социальное развитие, таким образом, планомерно приобретает маркетинговый характер: чем сильнее фрагментируются общности, тем больше возникает условных рынков, за счет которых постулируется рост.
Солидарность, которая как при сходствах, так и при различиях не может не базироваться на понимании субъектом своей принадлежности (принадлежности себя к тому, что понимается как свое), в условиях последовательных кризисов идентичности начинает носить все менее длительный и активно ситуативный характер. Иными словами, при долгосрочном временном горизонте вероятность сохранения безусловной солидарности (мы все вместе) стремится к нулю в силу множества факторов, предсказывать наступление которых можно еще увереннее — социальная жизнь все более разнообразна и конфликтна, а интенсивность локальных «черных лебедей», обостряющих вызовы конвенциональности, отнюдь не снижается.
С другой стороны, запрос на социальность индивидуальных ценностей и действий не только никуда не девается, но даже скорее наоборот: по мере утраты базовых связей внутри отдельных социумов нарастает потребность в групповой идентичности «здесь и сейчас», что способствует новым формам конформизма и ситуативной, носящей временный характер солидарности, которая, по сути, начинает распадаться сразу после осознания ее наличия, а потому тем более устойчива, чем менее краткосрочна перспектива. Фактически отношения солидарности в таких условиях возникают в своей максимальной точке и тут же входят в процесс размывания под воздействием более актуальных вызовов и концептуальных разночтений, разделяемых вовлеченными субъектами.
За примерами ситуативной солидарности далеко ходить не нужно — она ярко проявляется как в стихийно образующихся группах, так и все больше в бинарных популистских нарративах, регулярно наполняющих информационное пространство разных стран: патриоты и предатели, «брекзитеры» и «бремейнеры», трамписты и противники Трампа, «рукопожатные» и «понимающие Путина», бандеровцы и ватники и т.д. и т.п. Все эти общности формируются, но остаются во многом предписанными и навязанными, выполняющими роль маркеров, размечающих пеструю социальную ткань для облегчения внешнего восприятия. Граница между ними, как правило, весьма размыта, и не только для восприятия. Дискретные модели, разделительные линии, как известно, более операбельны для управленческих процессов, а потому государство, которое регулярно проходит испытание на прочность, не отказывается от «легкой» эффективности инструментария фрагментации и консолидации. Институты государства или отдельные группы внутри истеблишмента способствуют такого рода конфигурации внутригражданских идентичностей, которые бы как минимум не ослабляли «арбитражный» потенциал власти по имеющимся разногласиям и таким образом поддерживали ее монопольное положение точки сборки различных альтернативных солидарностей.
Другой аспект солидарных связей сегодня проявляется в развитии консьюмеристских начал современного общества, на основе которых развивается и соответствующая потребительская солидарность. В качестве понятного прототипа здесь могут быть рассмотрены разного рода общества защиты прав потребителей, однако их значение и значение подобных им институтов заметно меркнут на фоне реальных практик сетевого вовлечения в сопутствующие потреблению процессы, объединяющие людей не всегда сообразно их воле и индивидуальным характеристикам. В частности,
воздействие маркетинговых технологий, трансформирующих поведение современного индивида, его предпочтений и интересов, приводит к формированию протосообществ на основе, например, лояльности тем или иным брендам или предписываем ими образам жизни, явлениям популярной культуры (музыка, кино, телесериалы), событиям общественной жизни (фестивали, форумы, светские мероприятия).
Подобно паспорту или партийному билету дисконтные (бонусные) карты определенных магазинов становятся средствами удостоверения личности для участников соответствующих специфических социальных кругов. Установление хештегов, геолокаций, размещение сетевыми пользователями другой информации, аффилированной с производителями товаров и услуг (равно как и с другими коммуникаторами — некоммерческими структурами, партиями, общественно-политическими проектами, СМИ, корпорациями разного толка), с одной стороны, может вульгаризировать солидарность, но с другой — упрощает ее структуру, которая теперь все больше базируется на внешних проявлениях, чем на внутренних связях. Формируемая таким образом бихевиористская солидарность функциональна и конкретна, линейна и в известной мере конечна: ее результатом является сам факт проявления, демонстрации лояльности, выполнения соответствующего ритуала (отметил бренд в соцсети — получил вознаграждение — дальше не важно).
Свою специфику имеет и солидарность, формируемая уже не вокруг лояльности и приверженности, а ровно наоборот — по поводу совместного неприятия и отрицания чего-либо, продвижения неприемлемости. Негативная повестка в большей степени привлекает внимание и проникает в общественное мнение, обладает большим мобилизационным потенциалом и, как следствие, четче формирует основу для солидарности. Разного рода недоверие и страхи, возникающие в общественных отношениях, сохраняются на длительную перспективу и воспроизводятся в различных умозрительных конструктах, по-разному влияющих на состояние общественно-политического сознания (такие как, например, ксенофобия, мизантропия, неофобия). Как следствие, в условиях идеологического плюрализма и дефицита интегрирующих факторов единение против оказывается более действенным, нежели единение за.
Сегодня негативная солидарность имеет довольно широкую источниковую базу — от вопросов загрязнения природы (как следствие — развитие «зеленой» повестки) и законодательных новаций вроде ювенальной юстиции, однополых браков, домашнего насилия до агрессивных ТВ-форматов (реалити-шоу, политические программы) и отдельных (как правило, олицетворяющих власть) социальных групп —
чиновников, олигархов, силовиков (как следствие — рост антиистеблишментных настроений). Проявляться она может как традиционно в неких демонстративных действиях (уличные протесты, пикеты, забастовки), так и во все более популярных сегодня формах сетевой активности (онлайн-петиции или хештеги: #MeToo, #BlackLivesMatter и т.д.). Все эти механизмы не только разделяют социум, но и интегрируют его, расширяя пространство для все более интенсивных социальных связей, выделяя новые конфликтные лакуны, формируя зоны общественного «разделения труда». Однако солидарность как более целостный ожидаемый результат себя не оправдывает и в данном случае становится зависимой переменной, определяемой другими, более «ликвидными» приоритетами корпоративной или групповой динамики, но в первую очередь, вероятно, государственной политики.
Заключение
Фрустрация представляет собой вполне закономерное явление в эпоху постмодерна, где множественные и частые изменения продуцируют рост числа раздражителей, а потому начала негативной солидарности носят повсеместный характер. Однако в отличие от прежних эпох, в которые длительность неинституционального количества (идей и представлений) обеспечивала их переход в институциональное качество (организации и нормы), сегодня процесс солидаризации не подкреплен достаточной линейностью временного ресурса — как уже было отмечено, он легко подвержен распаду под воздействием множественных коммуникационных потоков. Общественная солидарность теряет почву под ногами, а потому существует лишь в моменте — пока не прорисованы новые разделительные линии. Как и многие другие формы социального взаимодействия, она приобретает инструментальный характер, отражающий специфику интересов субъекта.
Кризис, вызванный распространением коронавирусной инфекции, — беспрецедентный пример попытки запуска механизмов подлинной глобальной солидарности в современных условиях. Еще недавно поводы для такого рода попыток в полной мере вырисовывались лишь в артефактах художественной, научной и квазиполитической фантастики (столкновение с внеземной цивилизацией, поглощение «черной дырой», восстание машин, глобальное потепление). И вот теперь мир, весьма привычно жонглировавший эвфемизмом о неделимости безопасности, в реальном времени учится справляться с неделимой опасностью, перед лицом которой равным образом обнуляются и дивизии, и ракеты, и боеголовки, и другие средства защиты.
Привычная инициативность, предваряющая предсказуемую незавершенность попыток выстроить глобальную солидарность в рамках текущего кризиса, продемонстрировала как общие описанные выше актуальные ограничители этой формы взаимодействия (мгновенность, ситуативность, негативный характер), так и очевидную суверенизацию ее приложения. Пресловутая максима «мысли глобально — действуй локально» реализовалась в весьма циничной, но легко работающей формуле: сочувствуй всем — спасай своих. Национальное государство вновь оказалось единственным институтом, который способен не только заниматься целеполаганием, но и нести ответственность. И в общем это неслучайно, ведь государственная политика воспроизводит универсальную форму гражданской солидарности — общественный договор, который пока никто не отменял.
Список литературы:
Бойцова О.Ю. Теоретические модели солидаризма в политической мысли рубежа XX-XXI вв. // Философия политики и права. 2018. Вып. 9. С. 61-75.
Гаджиев К.С. Конец или возрождение идеологии? // Свободная мысль. 2016. № 1. С. 93104.
КазариноваД.Б. Религия и секулярность в Европе: что несет кризис солидарности? // Религия против терроризма. Материалы Международной научно-практической конференции. М.: РУДН, 2017. С. 181-201.
Мисюров Н.Н. Платоновская идея «sophrosyne» в современном контексте: хрестоматийное «общее» и актуализированное ситуативное «частное» // Вестник Омского университета. 2018. Вып. 23. № 2. С. 99-104. DOI: https://doi.org/10.25513/1812-3996.2018.23(2).99-104.
Окара А.Н. Солидаризм: Забытая идеология XXI в. // Журнал «Политическая наука». 2013. № 4. C.146-155.
Панфилова Т.В. Конец истории: мрачное пророчество или логически обоснованный вывод? // Философские науки. 2016. № 5. С. 7-23.
Тарануха Ю.В. Шумпетерианская конкуренция как генератор перемен // Вестник
Московского университета. Серия 6. Экономика. 2017. № 5. С. 3-20.
Титова Н.К. Влияние римского права на институт обязательственного права остзейских
губерний // Право и государство: теория и практика. 2018. № 3. С. 22-25.
Dürkheim E. The Division of Labour in Society. New York: Free Press, 1997.
Taleb N. Antifragile: Things That Gain from Disorder. New York: Random House, 2012.
Дата поступления: 16.07.2020
Konkov A.E.
Solidarity in Modern State Policy4
Alexander E. Konkov — PhD, Associate Professor, Policy Analysis Department, School of Public Administration, Lomonosov Moscow State University, Moscow, Russian Federation. E-mail: [email protected] ORCID ID: 0000-0002-6198-9962
Abstract
The article considers the phenomenon of solidarity in modern globalized society, its role in policy, which is formed and realized by the state. The topicality of this research is based upon the general changing nature of social dynamics in postmodern, which puts together trends of atomization and polarization with mechanisms of integration and cooperation; and also based upon developing crisis generated by COVID-19 and its multiple consequences, which requires solidary actions of individual citizens, social groups, societies and states, world as a whole. Relevant bases of public solidarity both in global society and national dimension are analyzed according to philosophical nature of solidarity, its development and practical aspects for interpretation and application before the crisis. Solidarity along with most other social phenomena demonstrates its instrumental and technological character, which is actively improved by institutions of national states when realize their interests. At the same time the civil dimension for solidarity due to permanent identity crises and multilayer life of modern society is quite fragmented and not enough stable, which prerequisites some constructability of the corresponding state power skills. Public solidarity in modern terms gets more contextual and temporary character, which requires definite efforts from corresponding actors to support its relevance by reproducing some key fundamentals. In terms of pluralism and regular novelty of public agenda mutuality and continuity of non-institutional bases for solidarity ties are always doubted, which does not fully allow developing institutional structures as well. State policy in terms of moderating development of social relations gets more active to pull solidarity for producing behavior models which are important for the current agenda.
Keywords
Solidarity, state, civil society, state policy, globalization. DOI: 10.24411/2070-1381-2020-10084
References:
Boytsova O.Yu. (2018) Teoreticheskiye modeli solidarizma v politicheskoy mysli rubezha XX-XXI vv. [Theoretical models of solidarism in political thought in XX-XXI centuries]. Filosofiyapolitiki iprava. Is. 9. P. 61-75.
Durkheim E. (1997) The Division of Labour in Society. New York: Free Press. Gajiev K.S. (2016) The End or Revival of Ideology? Svobodnaya mysl'. No. 1. P. 93-104. Kazarinova D.B. (2017) Religiya i sekulyarnost' v Evrope: chto neset krizis solidarnosti? [Religion and secularity in Europe: what does crisis of solidarity bring?]. Religiya protiv terrorizma. Materialy Mezhdunarodnoy nauchno-prakticheskoy konferentsii. Moscow: RUDN. P. 181-201.
Misyurov N.N. (2018) Plato's Idea of "Sophrosyne" in the Current Context: "Common" Textbook and Actualized Situational "Private". Vestnik Omskogo universiteta. No. 2. P. 99104. DOI: https://doi.org/10.25513/1812-3996.2018.23(2).99-104
4 Acknowledgments: The reported study was funded by RFBR and EISR, project number 20-011-31040.
Okara A.N. (2013) Solidarism: Forgotten Ideology of XXI century. Zhurnal «Politicheskaya nauka». No. P. 146-155.
Panfilova T. (2016) The End of History: Grim Prophecy or Logically Grounded Conclusion? Filosofskiye nauki. No. 5. P. 7-23.
Taleb N. (2012) Antifragile: Things That Gain from Disorder. New York: Random House. Taranuha Yu.V. (2017) Shumpeterianskaya konkurenciya kak generator peremen. [Schumpeterian Competition as a Generator of Changes]. Vestnik Moskovskogo universiteta. Ser. 6. Economics. No. 5. P. 3-20.
Titova N.K (2018) The Influence of Roman Law on the Institution of Contract Law of the Baltic Provinces. Pravo i gosudarstvo: teoriya i praktika. No. 3. P. 22-25.
Received: 16.07.2020
