CC BY
22
«Сократический человек» в контексте отечественной литературной
традиции
В.Н. Чубарова
В статье предложен опыт понимания места и роли «сократизма» как вида «проектного» и идеологического мышления в процессе реалистического освоения действительности и формирования персонажного корпуса в историческом развитии русской литературы.
Ключевые слова: сократический, теоретический, Ницше, Гончаров, Чехов, русская литература Х1Х века, социальный реализм
Ровно сто сорок лет тому назад со страниц гениальной книги Ф.Ницше «Рождение трагедии из духа музыки» (1872) «сократический человек» шагнул в реальность европейской культуры, олицетворяя собой смысл традиции возобладавшего рационализма, традиции, идущей от античности и личности Сократа, который, как известно, первым «захотел перевести жизнь в царство самосознания» [1, 372] и явил миру «ту несокрушимую веру, что мышление, руководимое законом причинности, может проникнуть в глубочайшие бездны бытия и что это мышление не только может познать бытие, но даже исправить его»[ 2, 114 ].
В полном противоречии с традицией «оптимистического познавания», в эпоху всеобщего торжества позитивизма, Ницше в своей работе помыслил мир как «эстетический феномен», который только в таком качестве и может быть «оправдан в вечности» [2,75]. Феноменом же эстетической сопричастности человека миру явилась для Ницше античная трагедия эпохи Эсхила, рожденная «художественным инстинктом природы», возвестившая о трагизме человеческой судьбы и предложившая опыт «метафизического
утешения», что «жизнь в основе вещей, несмотря на смену явлений, несокрушимо могущественна и радостна» [2, 82].
Человеком, вырвавшим древних греков из мира непосредственности и наивной доверчивости к миру, стал Сократ, обусловивший появление «теоретического человека» с его сократовским постулатом: «лишь знающий добродетелен».
«Сократизм», давший право человеку подгонять мир под себя, представлен Ницше в его сочинении «Рождение трагедии из духа музыки» не просто историческим фактом, но очевидным злом и современной культуры.
Не ставя задачи говорить о влиянии философии Ницше на русскую культуру в целом, интересно проследить возможность применения его философской интуиции о «сократическом человеке» к истолкованию художественного опыта русской литературы, ограничив его рамками формирования социального реализма и опытом отказа от идеологизации социальности.
В русской литературе момент ее формирования совпал с периодом освоения русскими европейского романтизма, искусства и его доктрины, отмеченного выраженным личностным началом и правом человека судить этот мир. Но, если европейские романтики оказались в разладе с действительностью, то русские, напротив, набросились «на жизнь как на проблему» [ 1, 372 ], парадоксальным образом сочетая идеи немецких и английских романтиков с идеями французского Просвещения.
Актуальные для эпохи понятия «реальность» и «действительность»
становились для русских не просто очередными объектами эстетического
освоения, шедшими последовательно на смену «изящной природе»,
«чувствительному человеку» или «необыкновенной личности», как это было
в европейских литературах, отмеченных достижениями последних трех
литературных эпох, но являлись своего рода эстетическим кодом для
возникновения своей, «неподражательной», словесности, которая только через овладение реальностью могла стать литературой национальной.
Важно, что и последующая фаза литературного процесса, связанная с преодолением романтизма, не только не отказалась от продекларированной ранее действительности как приоритетной предметной сферы, но пошла дальше именно в этом направлении, обосновав принцип универсализации реальности в качестве всеобъемлющего объекта искусства. Универсальная реальность - это отказ от противопоставления сфер возвышенного и низкого, прекрасного и безобразного, - главного противопоставления в содержании всех предыдущих эстетик и теорий искусства. Однако действительность, лишившаяся ограничений и внутренних ориентиров, оказалась трудно охватываемой предметной сферой, и дабы воспроизведение ее не остановилось на уровне «физиологических очерков», нуждалась в упорядочении и внутреннем структурировании. Нужен был принцип ее понимания и организации, определяющий возможность перевода предмета искусства из сферы реальности в сферу действительности как реально мыслимый мир.
Постулаты на эту тему, имеющиеся в философских системах Западной Европы первой трети XIX века, не только активно изучались русскими, но и «проживались» (Л.Я.Гинзбург) ими. Требование времени - новая модель понимания человека, диалектики его природных и социальных начал. В итоге фактором, способным организовать в рамках современного им социума предметную сферу искусства, стал принцип понимания и изображения человека как исторически и социально детерминированной личности.
Личность, объясняемая окружающим миром и объясняющая этот мир,
и становится центром романистики 1840-60-х годов, эпохи социального
периода русского реализма, представленного творчеством И. А. Гончарова,
И. С. Тургенева, А. И. Герцена. Русские, впервые для себя, переживали
3
экстаз обретения навыков понимания и истолкования действительности, в основании определения которых маячила фигура Сократа, уверенного, что «мышление не только может познать бытие, но даже исправить его» [2, 114].
В эту эпоху зародились основные объясняющие мир идеи, которыми жило русское общество в Х1Х и ХХ веках, дух которых сохранился до сих пор и в значительной мере влияет на наши понятия, - идеи революции и прогресса.
Эти идеи приходят на смену традиционным верованиям, замещая и присваивая себе статус религиозных ценностей. Привычность словосочетаний «вера в революцию» и «вера в прогресс» - лучшее тому подтверждение. Определяется великая цель человеческой жизни - служить прогрессу, формируется исторический тип «теоретического оптимиста», уверенного, что «добродетель есть знание» [ 1, 372 ], что достаточно только научить человека пониманию природы и значимости добродетелей, чтобы он захотел стать их носителем.
Идеология прогресса, идущая от европейского Просвещения, в России обрела своих известных представителей в лице В.Г. Белинского, Н.Г. Чернышевского, Н.А. Добролюбова и Д.И. Писарева, деятельность которых при всей направленности прежде всего на корпус литературы оказала колоссальное влияние на все последующее развитие национального самосознания русского общества. Идея прогресса овладевает умами масс, становится той сверхличной ценностью, которая позволяла существование отдельно взятого человека соотнести, вписать и оправдать приобщением к разумному всеобщему.
Личностная активность эпохи потребовала от писателей новых
приемов художественного воплощения героя. И если для А.С. Пушкина,
М.Ю.Лермонтова, Н.В.Гоголя представление о сверхличном, которое и
организовывало миры их произведений, было принадлежностью личности
самого автора, то в эпоху социального романа идейный мир - это прежде
4
всего мир самих героев. Для критики и читателя возникает задача разделить то, что «хотел сказать автор и что сказалось» (Н.А.Добролюбов) в произведении. Критика принимает вид социально-психологической публицистики, являясь рассуждениями о действительности и ее несоответствии целям прогресса.
Литературная преемственность эпохи социального реализма в отношении своей предшественницы - эпохи романтизма - наиболее причудливым образом проявилась в использовании теоретиками искусства оппозиции «необыкновенный - обыкновенный». Известно, что В.Г. Белинский достаточно последовательно вводил культ «обыкновенного», развенчивая при этом претензии романтического героя на «необыкновенность». Однако в эпоху Н.Г.Чернышевского вновь появится потребность в «необыкновенном» человеке, но уже нового качества. Им станет тот самый «теоретический человек», обретший истину и стремящийся ее претворить в действии, истину достижения человеческого «счастья для всех» (роман «Что делать?»).
Неслучайно оппозиция «обыкновенный - необыкновенный», как знак времени, станет одной из главных тем романа «Обыкновенная история» И.А.Гончарова, предложившего свою версию «теоретического» человека, которому будет поручена автором не только главная роль в развенчании мифа о романтической личности, но и задача представить действенную, по мнению автора, систему ценностей своего «позитивного» века.
«Обыкновенная история» (1847) открывает эру русского социального романа и является первым из трех романов писателя, объединенных опытом художественной апробации идеи столкновения «сократического» человека с различными формами национальной бытийности.
В 2004 году был опубликован перевод на русский язык книги Жана
Бло, известного французского писателя, «Иван Гончаров, или
недостижимый реализм». Автор высоко оценивает творчество Гончарова, а
5
образ Обломова ставит рядом с Дон Кихотом и Гамлетом как героями, отмеченными особым качеством самоосуществления себя в мире.
В качестве матрицы, объясняющей все творчество писателя, Ж. Бло предложил оппозицию двух типов отношения к миру - позитивности (дух современности) и негативности (дух изживаемого романтизма). Сфера первого - действие, сфера второго - созерцание. Интересно, что такой подход и оценивающий взгляд представителя «рационального Запада» полностью вписывается в русскую традицию истолкования творчества Гончарова, дополняя ее частными наблюдениями психоаналитического свойства.
Действительно, будучи выходцем из зажиточного купеческого рода, человеком, принявшим реалии своего времени, чиновником, сделавшим успешную карьеру, Гончаров оказывается достойным представителем своего позитивного века. Однако в более общем виде первая половина XIX столетия в России - это во многом эпоха затянувшегося романтизма, прежде всего как определенного типа чувственности, мировосприятия и поведения человека, романтизма, который пришелся на пору молодости Гончарова и оказал на будущего писателя несомненно большое влияние. Отсюда наличествующее в его романе столкновение двух типов извлечения ценностей из реальности - романтического и прагматического - это не только дань требованиям века, но факт внутренней биографии писателя, факт, обусловивший присутствие в романе эффекта стереофонического звучания голосов эпохи.
Идеология «социальности», все более набиравшая силу, устами
В.Г.Белинского высоко оценила роман в целом, выделив при этом
похвальное предпочтение автором типа «положительного» человека,
Адуева-старшего, в лице которого Гончаров явил миру сторонника
цивилизационного прогресса, значимость которого для русской жизни
становилась все более очевидной. Именно теоретическое представление о
6
благе дает такому типу людей право главенствовать над обстоятельствами, а не принимать их диктат. Но роман - не прокламация в пользу прогресса. Художественный инстинкт писателя требовал представить данное явление в определенной целостности. И тут своего рода «ловушкой для героя» стала потеря интереса к нему и его деятельности его жены, женщины, наделенной как умом, так и душою. Лизавета Александровна - главная жертва свернутой модели жизни, предложенной ей ее разумным мужем. В основе этой модели лежит неустанная деятельность, и посему она бесконечно соблазнительна своей видимой значимостью. Человек изнутри этой жизни не способен заметить ее вероломства, полагая, что это его свободный выбор, подкрепленный оптимизмом знания, убежденности и реальной пользы. Нужен внешний взгляд, чтобы оценить весь трагизм соблазна, в то время как герой Гончарова гордится своей способностью шагать в ногу с эпохой, разделяя ее идеологический настрой.
Герой-идеолог (Рудин, Базаров, Рахметов и пр.), открытый эпохой социального реализма, надолго станет героем русской литературы, знаменуя собой исторический выбор России - «русский путь», путь драматический и жертвенный, связанный с победой над жизнью «человека теоретического».
Таким образом, социальный реализм на данном этапе предложил свой опыт овладения реальностью через ее «рационалистическую трактовку» [3, 31] и приложение к ней идеологически значимых матриц, что позволяет определить его как опыт «эстетического сократизма» в целом.
Характерно при этом, что эпоха социального реализма, с ее позитивизмом, практически игнорировала тему смерти. «Образ умирающего Сократа как человека, знанием и доводами освободившегося от страха смерти» Ф.Ницше назовет «щитом с гербом на вратах науки, напоминающем каждому о ее назначении, а именно - делать нам понятным существование и тем его оправдывать...» [2, 114]. Да и глобальность идеи прогресса, как тот
масштаб, в который вписывался человек, делала не важным факт смертности отдельно взятого индивидуума.
Прошедшие несколько десятилетий с момента выхода первого романа Гончарова стали временем не только утверждения жизненной доктрины «сократического» человека, но и выявили теоретический парадокс: теория, связавшая, как никогда прежде, воедино человека и действительность, подарившая ему смысл жизни с опорой на самого себя, теория, претендующая на место «новой религии» жизни, оказалась всего лишь одной из крайностей ее проявления. Свидетельства о том являлись с различной степенью осознанности по-прежнему в контексте художественных миров литературы.
Если условно вывести за скобки романное творчество Ф.М. Достоевского, выступившего против недопустимого, на его взгляд, упрощения человека и человеческой жизни социальным реализмом, уверенного, что «то, что человек знает, и то, что он есть, никогда не совпадут» [4, 72], и Л.Толстого с его «философией жизни», то мы окажемся перед феноменом творчества А.П.Чехова, феноменом русского писателя «анти-сократического» склада, писателя, оказавшегося особым образом связанного с ментальной средой эпохи, отмеченной прежде всего единством эмоционального тонуса.
В мире Чехова меняется объект творческого претворения в искусстве:
взамен всевозможных сущностей социального, религиозного и
философского характера, определявших природу героев и их миров в
произведениях его предшественников, пришло существование человека
среди множества других. Представляется, что одна из основных заслуг
Чехова - человека и писателя - отказ его от прогиба и ломки себя под
требования общепризнанного цивилизационного процесса, системы уже
признанных ценностей, лежащих на поверхности. Тонко чувствуя многие
зоны общественного и человеческого неблагополучия, Чехов отказался от
8
«лечения» общества за счет готовых формул и, как показало время, именно этим оказал ему неоценимую услугу.
Чехов был чуток к творческим исканиям современных художников, размышлял и над собственными возможностями. Но свою способность писать «жизнь такою, какая она есть, а дальше ни тпру ни ну.» и полное отсутствие учительного пафоса, которым, на его взгляд, отмечена вся значительная предшествующая литература, называл «болезнью», своей и современных писателей, допуская все же, что «болезнь сия, надо полагать, имеет свои скрытые от нас хорошие цели и послана недаром» [5, 582, 583]
Европейский философский фон общественного сознания последней трети Х1Х и начала ХХ вв. окрашен в тона двух философий - А. Шопенгауэра и Ф.Ницше, причем, Шопенгауэр - предмет увлечения Ницше, а сам Ницше - предмет увлечения всей Европы. Россия не стала исключением, при том, что главным для нее стал пришедшийся на это время колоссальный сдвиг в развитии национального самосознания, обусловивший появление самобытной русской философии, отмеченной замечательной плеядой имен философов русского философского ренессанса.
Симптоматично, что своеобразие русского типа мышления, как оно заявило о себе, основывалось на отказе от рациональных начал и постижении мира в его целостности, что, безусловно, резонировало со способностью Ницше оценивать мировую культуру по эстетико-космическим критериям. Совпадали они и в признании близости философии и искусства в постижении жизни, причем философия была призвана пользоваться опытом искусства для непосредственного извлечения истины, а не наоборот.
Гениальность натуры Чехова проявилась в том, что он во всем этом
многообразии умственных впечатлений не только не потерялся, не оказался
рабом готовой истины, а напротив, вновь и вновь, в разных жанрах, в
калейдоскопе разных тем пытался схватить и запечатлеть «жизнь такую,
9
какая она есть» несмотря на несовпадение онтологий искусства и жизненного мира. И ему это удавалось делать принципиально иначе, чем его гениальным предшественникам.
За прошедшее столетие накопилось множество попыток расшифровать художественный код творчества Чехова. Сошлюсь, в связи с рассматриваемой проблемой, на суждение А.П.Скафтымова, который открытую Чеховым реальность назвал «общим чувством жизни», которое практически противоположно всяким рассуждениям о ней, являясь «внутренним, общим тонусом, в каком живет человек изо дня в день» [6, 415].
Конец 1880-х -начало 90-х годов - время, когда в письмах писателя появляются упоминания о работе над романом, рассуждения об особенностях большой формы, следы впечатлений от прочитанных книг. Роман так и не был написан, но в творчестве Чехова появилась своя крупная форма -«романическая» повесть, максимально тесно связанная с отечественной романной традицией. В жанре романической повести в этот период будут написаны знаменитые его произведения «Скучная история», «Дуэль», «Три года», «Рассказ неизвестного человека», «Черный монах» и др. При всем своем тематическом различии художественные миры этих произведений объединены единством чеховской поэтики - способностью нерационального «чувства жизни» как самого автора, так и его героев, становиться основой художественно-смысловой целостности произведения.
Повесть «Скучная история» (1889) в наибольшей мере отражает
направление творческих поисков писателя в это время. Кроме всего прочего,
своим заглавием она почти напрямую отсылает к гончаровской
«Обыкновенной истории», даже кажется, будто чеховская повесть и есть
подлинный финал жизни героев Гончарова. В лице главного героя, Николая
Степановича, Чехов испытывает на прочность человека сократического
склада, причем речь идет о лучшем, подлинном типе так называемого
«теоретического человека», человека науки с ее реальными достижениями, лучшего из итогов эпохи позитивизма. И этот человек, в полной оснастке земных добродетелей, сполна познавший оптимистическую радость познания, вдруг оказывается перед лицом смерти и обнаруживает, что умирать трудно - не хватает рациональных доводов, чтобы объяснить и примириться с неизбежным.
Традиция преобладания рационального в случае с повестью Чехова проявила себя и в том, что интерпретаторы повести дружно указывают на отсутствие у героя «общей идеи», не желая замечать, как автор постепенно выводит героя из поля рациональной активности, насыщая его мир эмоциями, ощущениями, приуготавливая его к заключительной мистериальной мантре благодарного прощания. Художественный инстинкт писателя ведет героя и читателя по пути к мифу, который единственно спасителен, как писал Ницше, когда рациональных доводов не хватает. Миф разрушен логикой рассудка «сократического человека», искусство призвано его создать.
Обобщая бегло, следует сказать, что недоверие к идеям и «чувство жизни» - это те качества произведений Чехова, которые позволили современным исследователям назвать Чехова «основателем так называемой «феноменологической прозы» [ 7, 4 ], которая получит свое дальнейшее развитие в литературе русского зарубежья, а в литературе метрополии проявится гораздо позже, в так называемой «деревенской прозе». Однако это будет новый, даже в сравнении с творчеством Чехова, этап развития темы «сократического человека»: не разоблачение, а исключение его из круга героев, входящих в ценностный мир автора.
В масштабе официально формируемой советской литературной
системы творчество Чехова будет оценено преимущественно как
разоблачение им несовершенств социальной действительности России конца
XIX- начала ХХ вв. И это явится своего рода реваншем «теоретического
11
человека» в отношении писателя, указавшего на его пределы. Реванш эпохи, прочертившей, минуя художественную феноменологию Чехова, линию актуальной традиции к социальному реализму и его идеологам, с их верой в науку, всесильность знания, идеологическим приоритетам.
Сегодня, на рубеже тысячелетий, в условиях резкой смены гуманитарных парадигм, с удивлением обнаруживаем, что вновь призван на службу Сократ, только теперь уже сомневающийся (я знаю, что ничего не знаю) и иронизирующий. Не исключено, что эти свойства сформируют в будущем новый тип «сократического человека» как нового образца национального поведения.
Литература
1. Лосев А.Ф., Тахо-Годи А.А. Сократ / Лосев А.Ф., Тахо-Годи А.А.Платон. Аристотель. М.: Молодая гвардия. 1993.- 383 С.
2. Ницше Ф. Рождение трагедии из духа музыки. Предисловие к Рихарду Вагнеру. / Ницше Ф. Сочинения в 2 т. Т.1. Пер с нем. М.: Мысль. 1990.- 829 С.
3. Гинзбург Л.Я. Литература в поисках реальности: Статьи. Эссе. Заметки. Л.: Сов.писатель. 1987. - 400 С.
4. Линков В.Я. История русской литературы Х1Х века в идеях: Учебное пособие. М.: Изд-во Моск. ун-та.2002.- 192 С.
5. Чехов А.П. Собрание сочинений в 12 т. Т.11.М.:ГИХЛ. 1963.- 696 С.
6. Скафтымов А.П. К вопросу о принципах построения пьес А.П.Чехова / Скафтымов А.П.Нравственные искания русских писателей. М.: Художественная литература. 1972.- 548 С.
7. Кибальник С.А. Предисловие. / Образ Чехова и чеховской России в современном мире: К 150-летию со дня рождения А.П.Чехова. Сб.статей. СПб.: ИД «Петрополис». 2010. - 328 С.
8. Бло Ж. Иван Гончаров, или недостижимый реализм. СПб.: Изд-во «Русско-Балтийский информационный центр «БЛИЦ». 2004. - 320 С.
