0
УДК 811'367 ББК 81.2-2
DOI: https://doi.org/10.17308/lic/1680-5755/ 2023/3/12-22
СОГЛАСОВАНИЕ КАК МОРФОСИНТАКСИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА
(В СИНХРОНИИ И ДИАХРОНИИ)
К. Г. Красухин Институт языкознания РАН
CONGRUENCE AS A MORPHOSYNTACTIC PROBLEM (IN SYNCHRONY AND DIACHRONY)
K. G. Krasukhin
Institute of Linguistics RAN
Аннотация: в статье рассматривается синтаксическое согласование, т. е. уподобление одной синтаксической единицы другой. Уподобление заключается в том, что один из членов предложения приобретает грамматические характеристики, не связанные непосредственно с его значением, и не меняющие его. Согласование проявляется иногда путем дупликации грамматических показателей в обоих согласованных членах предложения или же путем присоединения к зависимому члену новых формантов. Иногда оно выражается в том, что согласованные члены предложения получают различные морфемы, объединенные общим грамматическим значением. Благодаря согласованию в языках образуются новые грамматические категории. Согласование привело к появлению именных классов в языках типа банту; показатели существительных дублируются в прилагательных и глаголах. В кавказских языках благодаря согласованию развилась система субъектных и объектных аффиксов при глаголах. В финно-угорских языках так называемое объектное спряжение включает в себя показатели субъекта-агенса. В субъектном спряжении окончание 3-го л. ед. ч. имеет 0, в объектном - выраженное окончание. Такая же оппозиция свойственна многим языкам мира. Как известно, К. Уоткинс считал, что форма 3-го л. глагола является основой парадигмы: окончание остальных лиц присоединяется именно к ней (польск. mial 'он мял mialem, miales). Но 0 окончание глагол имеет, когда обозначает состояние; глагол же активного действия приобретает выраженное окончание. Оно часто происходит из указательного местоимения, характеризующего 3-е л. ед. ч.
Ключевые слова: согласование, словоизменение, синтаксис, морфология.
Abstract: the syntactic congruence is considered, i.e., the likening of one syntactic unit to another one. This likening means that a member of sentence receives some grammatical characteristics, what are not connected with its own meaning and don t change it. The congruence is realized sometimes with the duplication of the same morpheme in both congruent members of a phrase, or with addition of some new morphs to the dependent member. Some morphems have several origin, but identic grammatical meaning. Congruence leads to the formation of new inflectional forms: nominal classes in Bantu; markers of these classes in substantives are repeated in adjectives and verbs. The system o subject and object markers is developed in verbal paradigm in many Caucasian languages. In Finno-Ugric languages so-called object conjugation has markers of a subject-agens. The form of 3 Sg. in "subject" conjugation heas zro ending, in object one an expressedflexion. Such opposition is characteristic for many languages in the World. Calvrt Watkins meant that the form of 3 Sg. is a ground ofverbal paradigm: flexions of another person are joining to this form (Poln mial 'kneaded' ^ mialem, miales). But zero grade is more characteristic for verbs of state. Verbs of action receive expressed ending, what are often originated from demonstrative pronoun of 3 Sg.
Key words: congruence, inflection, syntax, morphology.
© Красухин К. Г., 2023
Контент доступен под лицензией Creative Commons Attribution 4.0 License. The content is available under Creative Commons Attribution 4.0 License.
Введение
Как полагал выдающийся китаист и типолог В. M. Солнцев [1], все языки мира можно разделить на формоизолирующие и формосвязывающие. В первых синтаксическая связь членов предложения не выражается с помощью формы слова, во вторых существуют специальные способы для ее выражения - изменение формы слова. Эти способы (так называемые грамматические способы) и составляют морфологию. Они разнообразны: служебные слова, служебные морфемы (аффиксы, располагающиеся перед или после полнозначной морфемы или внедренные в нее), изменение фонемного состава слова (морфонология, аблаут, внутренняя флексия). В языках же формоизо-лирующих роль грамматических способов играет порядок слов, фразовое ударение, интонация ( см. еще [2], где эти черты поименованы «скрытой грамматикой»). В формосвязывающих языках существуют также нулевые морфемы. Их наличие делает содержащее их предложение типологически близким к синтагмам изолирующих языков. А. А. Реформатский [3, с. 104] приводил в качестве примера: А кенгуру -прыг в Лимпопо! О. С. Широков [4], полагая, что реалии этого высказывания слишком экзотичны для русской речи (не говоря уж о том, что ареал обитания кенгуру очень далек от Лимпопо), предлагал иной вариант: А Шапиро - бух на канапе! В высказываниях, содержащих формы с нулевой морфемой, порядок слов приобретает грамматическое значение: мать любит дочь vs. дочь любит мать. И чем менее развита морфология в языке, тем большую роль играет порядок слов. Ср.: die Mutter liebt die Tochter vs. die Tochter liebt die Mutter; the mother loves (her) daughter vs. the daughter loves (her) mother; la mère aime la (sa) fille vs. La fille aime la (sa) mère и т. д. Поучительно сравнить это с китайским rén da hü 'человек убивает тигра' vs. hü da rén 'тигр убивает человека'. При всех типологических отличиях китайского языка от европейских мы видим общий грамматический способ -нулевую флексию, обслуживающую и субъект, и объект. Понятно, что определение с определяемым в китайском связано только порядком слов: bái zhii 'белая бумага', hónh qianbi 'красный карандаш', zhôngwén bao 'китайская газета'. Конечно, и таким определениям можно найти типологические параллели в русском языке: зелень-трава, бой-баба, душа-человек. Но в формосвязывающих языках это не единственный и не самый распространенный грамматический способ.
Согласование в сравнительно-историческом и типологическом аспекте
Синтаксическое согласование является яркой чертой формосвязывающих языков. А. M. Пешков-ский [5, с. 61] именовал его подчинением: глагол
подчинен именительному падежу имени, стоящего в предикате, прилагательное подчинено существительному. То есть речь идет о связи двух неравноправных синтаксических элементов: главного и зависимого. Как отмечал А. А. Шахматов, «Согласование двух или нескольких сочетавшихся слов является средством (морфологическим. - К. К.) выразить цельность сложного представления: растущая на дворе зеленая трава соответствует одному сложному представлению; мы выразили его расчленение несколькими словами, но его единство, его цельность обнаруживается между прочим в той грамматической связи, в которой находятся слова трава, зеленая, растущая... приведенное сочетание может быть названо благодаря этому грамматическим единством (разрядка автора)» [6, с. 31]. Иными словами, согласование есть один из грамматических способов связывания синтагм в языках с развитой морфологией. Оно заключается в том, что в словосочетании имеются совместно встречающиеся морфемы, связывающие члены синтагмы. Совместность их проявляется в двух факторах. Во-первых, морфема одного члена синтагмы требует при себе согласовательной морфемы и у другого члена. Во-вторых, обе морфемы могут быть идентичны: Погода хороша. Второе условие, однако, часто нарушается: Жизнь сложна. В полных же прилагательных идентичность морфем разрушена благодаря внедрению постпозитивного *-]о-, внедрившего в их парадигму склонения местоименные флексии: др.-русск. добръ мжжъ - добра мжжа; до-бръи мжжъ - доброго мжжа. Поучительно рассмотреть формирование склонений прилагательных. В церковнославянском языке в полных прилагательных сохранялись остатки флексии, и морфемный шов между флексией имени и местоимением был вполне ощутим: добраАего, добра-аго, добраго. Русское же окончание -ого, появляющееся уже в Изборнике Святослава 1073 г., является не развитием церковнославянского -аго, но аналогией с местоименной флексией типа того [7, с. 228-229]. Таким образом, принцип единства морфемы здесь нарушен1. Таким образом, первый критерий, безусловно, более важен. Второй, однако, тоже играет существенную роль, особенно в языках так называемого классного типа (о них далее). Пока же введем термины для различных обнаруженных типов согласования: формальное и фактическое, при котором согласуются грамматиче-
1 Попутно отметим, что развитие местоименного корня
*ю- в падежное окончание - яркий пример грамматикализации, причем последовательное сравнение церковнославянских и русских форм показывает здесь все этапы этого процесса: добра(его - сохраняется формальная граница слов, добрааго -граница стирается, добраго - словоформа становится единой по всем показателям, доброго - исчезает всякий след словосложения.
ские значения, но не формы. Единство грамматического значения (содержательное) присутствует всегда: оно является определяющим для данной категории, без него нет и согласования2.
Вслед за А. А. Шахматовым мы делим словосочетания на предикативные, объектные, атрибутивные и релятивные. Согласование характерно только для атрибутивных и в меньшей степени предикативных конструкций, совершенно невозможно в объектных и релятивных. В предикативных сочетаниях согласование играет меньшую роль, чем в атрибутивных. А. А. Шахматов выделяет следующие типы предикативного согласования. Именное сказуемое согласуется с подлежащим в числе и падеже. Согласование в роде, наоборот, часто нарушается, если предикат -существительное: А невесте скажи, что она подлец (Гоголь Н. В. Женитьба, II, 6) [6, с. 248]. Отметим случаи нарушения согласования, когда имя I склонения относится к мужскому роду: Господа, поглядите, наша городская голова идет... Ну, беда: заговорит он нас теперь! (Чехов А. П. Мороз, 1887); Сами водочку кушаете, а свою верную слугу забываете (Ку-прин А. И. На покое, 1902). Это явление можно назвать заменой содержательного согласования формальным. В первой цитате изменение рода местоимения намеренно-шутливо, во второй - скорее выражает отношение говорящего к собеседнику: преданность до потери индивидуальности.
Попутно заметим, что иногда в предикативной позиции рассогласуется и прилагательное, если оно означает свойство не только данного предмета, но и целого класса: Грех - сладко, а человек - падко. Аналогичный пример находим у Гомера: ovx aya&ov rnXvxoiQaviy (Il. II 98) 'нехорошо многовластие'. Ср. латинскую пословицу mors omnium rerum extremum 'смерть - предел всех дел'. И здесь рассогласование показывает обобщающий характер предиката; в латинской сентенции, возможно, он представляет собой субстантивированное прилагательное. Другие черты предиката тоже оказывают влияние на нали-
2 Терминология синтаксической связи выработана именно А. А. Шахматовым и А. М. Пешковским. В содержательной и компактной работе [8] вопрос о классификации типов связи
даже не ставится, хотя способов их описано довольно много. В американской лингвистике это понятие тоже не очень глу-
боко разработано. По определению Э. Хэмпа, «Согласуемость простейшего типа: "например, если деятель - форма подклас-
са А, то действие должно быть формой подкласса А и т. д."». И далее: «Более ограниченный случай выбора, при котором
обширные классы форм разделены на типы, определяющие этот выбор, называется согласуемостью... Особый случай окружений, которые могут быть рассмотрены только в терминах морфем, представляет собой окружение морфемных сегментов, фонемы которых повторяются в высказывании (мор-
фемы согласования)» [9, с. 203-204]. Как видим, определение Шахматова и Пешковского глубже, оно охватывает большее количество явлений - не только плана выражения, но и плана содержания.
чие/отсутствие согласования. Если именной предикат в древнерусском языке обозначал временное свойство, он мог стоять в творительном падеже: а блгвлжю игумена хто буде игуменомъ оу стго николы (Двинская духовная грамота, XV в.) [7, с. 336337]. Глагол согласуется с именем или местоимением в лице и числе; однако требования вежливости накладывают на это правило некоторые ограничения. По-разному согласуется сказуемое с подлежащим, обозначающим массу. Все это говорит о том, что для предикативной синтагмы согласование не является основополагающей чертой.
Особый вопрос - согласование в аналитических глагольных конструкциях. Поскольку они состоят из отглагольных имен и вспомогательных глаголов, в них может появляться то, что можно назвать двойным согласованием: прилагательное/причастие/герундив согласуется с субъектом в роде, вспомогательный глагол - в числе: лат. Siculi ad fidem meam, quam habent spectatam iam et diu cognitam, confugiunt (Cic. Div. in Caecil. 4, 11) 'Сицилийцы прибегают к моему поручительству, которое видят и давно знают'; не добро ли стмж стлъ еси на селт твоемъ (Зогр. Мф. 13:) 'не доброе ли семя ты сеял в своем селе?' vs. дроузии во ихъ из далече сжтъ пришли (Мар. Мф. 8:). В среднегреческом варианте древнегреческого языка также появились аналитические формы типа в%ш 'YQaySévai/ yQaifösifrav/ ygaipSsv, в%ш ysyQa^^kvov 'я написал' (дословно 'я имею написанное). Однако в историческом развитии языка это двойное согласование, как правило, пропадает. Связано это с грам-матикаликацией, одной из черт которой является ослабление морфологической изменчивости слов, превращающихся в служебные. По понятным причинам согласование гораздо активнее в языках синтетического строя, где глагольные аналитические конструкции в общем подчиняются основным правилам языкового строя. В славянских языках отпал вспомогательный глагол; новое прошедшее время сохранило согласование в роде, но утратило личное. Таким образом, в глагольную систему вторглась изначально не свойственная ей категория. В европейских же языках, где вспомогательный глагол сохранился, причастия потеряли все грамматические показатели: habeo scriptum ^ франц. j'ai écrit; н.-греч. é%w ygaipSsi/ yqa^^kvo. Судя по всему, для индоевропейских языков не свойственно согласование одновременно по родам и числам.
Этим они отличаются от семитских, где различаются мужской и женский роды глагола во 2-м и 3-м лицах. Так, в арабском языке женский род выражается суффиксом -atun, менее распространенные варианты -а7", -а. Первый суффикс образует прилагательные ж. р. Глагол же спрягается так (ktb 'писать'):
Прошедшее время Настояще-будущее в эемя
ед. ч. дв. ч. мн. ч. ед. ч. дв. ч. мн. ч.
1-е л. katab-tu katab-na 'a-ktub-u na- ktub-u
2-е л. м. р. katab-ta katab-tuma katab-tum ta- ktub-u ta-ktub-ani ta-ktub-una
2-е л. ж. р. katab-ti katab-tunna ta-ktub-ina ta-ktub-na
3-е л. м. р. katab-a katab-a katab-й ia- ktub-u ia-ktub-ani ia-ktub-una
3-е л. ж. р. katab-at katab-ata katab-na ta-ktub-u ta- ktub-ani ia-ktub-na
Показатели рода в глаголе происходят частично из именного родового показателя, частично из местоимений. Личные местоимения в арабском таковы:
Единств. число Двойственное число Множеств. число
1-е л. 'ana -ni, -i/-ia nahnu -na
2-е л. м. р. 'anta -ka 'antuma -kuma 'antum -kum
2-е л. ж. р. 'anti -ki 'antunna -kunna
3-е л. м. р. huua -hu huma -huma hum -hum
3-е л. ж. р. hiia -ha hunna -hunna
(с дефисом - энклитики; -ni при глаголах, -i/-ia при существительных и предлогах).
Естественно, согласование, играющее большую роль во флективных синтетических языках, а также во флективно-агглютинативных, таких как семитские [10; 11], теряет свое значение в чисто агглютинативных и аналитических языках. Это особенно очевидно в такой части речи, как прилагательное. Во флектив-но-синтетических языках основным его признаком является согласование с существительным (или местоимением) в роде, числе и падеже. В английском языке отсутствуют морфологические показатели категории рода. Она свойственна только одушевленным именам и проявляется лишь в анафорических личных местоимениях ед. ч. 3-го лица: he/she. Неодушевленные имена замещаются местоимением it. Поэтому прилагательное не может согласоваться с существительным по роду. Основным морфологическим признаком прилагательного стала его морфологическая неизменность: те немногочисленные флексии, которые используются при изменении существительных, не соединяются с прилагательными. Ср. green leaf 'зеленый лист' - green leaves; red apple 'красное яблоко' - red apples. Синтаксический признак прилагательного - несочетаемость с артиклем (возможно сочетание только в группе с существительным). Таким образом, a green '«зеленый» (член экологического движения)', a red 'коммунист'. От таких субстантивированных прилагательных и могут образоваться формы множественного числа: greens, reds. Следовательно, в данном случае мы имеем дело с явлением, которое можно назвать «отрицательным согласованием», когда именно отсутствие этой черты характеризует морфологию и синтаксис одной из частей речи. Подобным же образом функционируют прилагатель-
ные и в тюркских языках: имя тош 'камень' в узбекском склоняется, как любое существительное. В качестве же определения оно не сочетается с аффиксами числа и падежа: тош-ы 'камень' (вин. п.), тош-ын 'камня' (род. п.), тош-да 'в камне' (местн. п.) - но тош кент 'каменный город', тош кент-ы, тош кент-ын, тош кент-де [12].
Особую проблему представляют согласовательные категории в языках различных типов, выделяемых контенсивной типологией, т. е. берущей за основу классификации не формально-морфологические показатели, а субъектно-объектные отношения. В рамках этой классификации выделяются нейтральный (изолирующий), классный, эргативный (иногда также активный), номинативный типы [13]. Как мы говорили выше, в самых простых с этой точки зрения языках - формоизолирующих - согласования не может быть по определению. В языках же иных типов существуют специальные морфемы, соотносящие определение с определяемым и глагол с субъектом и объектом.
Особенность классных языков заключается в том, что существительные маркированы особыми морфемами, относящими их к определенному разряду имен. Такие морфемы в общем указывают на некоторую общность в значении объединяемых ими имен. Но в действительности в разделении имен на классы не больше логики, чем в в разделении по родам в европейских языках. Лучше всего класс представлен в языках банту. Здесь имеется 17 именных классов, причем они повторяются в прилагательных, а также в субъектных и объектных показателях глагола. Как указывает Э. Келер-Мейер [14], именно наличие согласования показателей субъекта и объекта в глаголе с соответствующими термами является необходимым основанием для отнесения языка к классному типу. К классным языкам относятся многие языки Западного Судана, в частности, банту и бантоидные языки. В суахили исчезли показатели трех классов. Тем не менее мы приводим материалы именно его как лучше всего документированного из всей семьи банту (письменность с XVIII в.). Важно, что классные показатели существительных повторяются в словоформе прилагательных, стоящих всегда в постпозиции: тШ тм>ета 'человек хороший' (1-й класс), м>аШ wema 'люди хорошие' (2-й класс).
Система именных классов в суахили выглядит так:
№ класса Именной аффикс Адъективный
1 т- (ти-, тм>-) т- (ти-, тм>-)
2 ма- (м-) ма- (м-)
3 т- (ти-, тм>-) т- (ти-, тм>-)
4 mi- т^ (ту-, т-)
5 Р- (0) Р- (}-, 0)
6 та- та- (т-)
7 Ы- (ск-) Ш- (ск-)
8 у- (уу-) уп- (уу-, V-)
9 п- (пу, т-, 0) п- (пу, т-, 0)
10 п- (пу, т-, 0) п- (пу, т-, 0)
11 и- (м-) т- (и-)
12 - -
13 - -
14 - -
15 ки- (км-) ки- (км-)
16 ра- ра- (р-)
17 ки- ки- (км-)
18 т- ти- (тм-)
(в скобках указаны варианты)
16-й, 17-й, 18-й классы указывают на местонахождение; в современном языке они существуют как пережиток и представлены только в следующих словах: ракаИ 'место', кшти 'загробный мир', та-каИ 'место'. Н. В. Громова и Н. В. Охотина [15, с. 161] указывают в этой связи, что имя такаН заимствовано из арабского такаИ, затем было переосмыслено и снабжено префиксом ра-.
1-й класс обозначает одушевленные имена, т. е. людей и живых существ: тЫ 'человек', тШо 'ребенок' и многое другое: родственные связи, национальность, статус...
2-й класс - дискретное множество, соотносящееся с 1-м классом; любое входящее в него существительное находит параллель в 1-м классе.
Классные показатели, как полагают бантуисты, происходят либо из местоимений, либо из редуцированных форм существительных. Так, префикс та-
3-й класс - более конкретное множество: деревья.
4-й класс - дискретное множество, коррелирующее с 3-м, как 2-й с 1-м.
5-й класс получил наименование аугментативно-го, так как в него входят существительные со значением «большой предмет» (М,т 'нож' —jisu 'большой нож').
6-й класс обозначает собирательность. Поэтому он используется для обозначения имен веществ и т. д.
7-й класс чаще обозначает неодушевленные предметы.
8-й класс - диминутивный. Н. В. Громова и Н. В. Охотина [15, с. 141] определяют его как грамматический, но скорее он маркирует моцию как особый тип словообразования.
9-й класс имеет определенную грамматическую характеристику: входящие в него имена суть 8т§и-1апа 1апШт.
10-й класс, напротив, у независимых слов указывает на р1игаНа 1аП;ит, а также выражает мн. число от имен 5-го и 11-го класса.
11-й класс обозначает абстрактные и собирательные имена, не имеющие категории числа.
15-й класс обозначает отглагольные имена, его можно сравнить с инфинитивом.
О значении 16-го, 17-го и 18-го классов см. ранее.
Классные показатели присоединяются и к глаголам: у переходных глаголов один аффикс указывает на класс субъекта, другой - на класс объекта. В глагольной словоформе первой морфемой служат показатели субъекта, второй - объекта. После этого могут присоединяться морфемы аспекта и времени, которые мы оставляем здесь без рассмотрения.
(собирательность) когда-то обозначал двойственное число, ти- (одушевленность) содержал локативное окончание (т. е. первичное значение - «располагаю-
Субъектный показатель Объектный показатель
ед. ч. мн. ч. ед. ч. мн. ч.
1-е л. т- Ш- (м-) -т- Ш- (м-)
2-е л. и- (м-) т- (тм-) -ки- -ма-
3-е л. а- (0) 2-й кл. ма- (м-) -т-/ -тм- 2-й кл. -ма
3-е л. 3-й кл. и- (м-) 4-й кл. ^ (у-) 3-е л. 3-й кл. -и- 4-й кл.
3-е л. 5-й кл. И- (1-) 6-й кл. уа- (у-) 3-е л. 5-й кл. -Й- 6-й кл. -уа-
3-е л. 9-й кл. i (у-) 10-й кл. (2-) 3-е л. 7-й кл. -Ы- 8-й кл.
15-й кл. ки- (км/-) 3-е л. 9-й кл. 10-й кл. -2-
16-й кл. ра- (р-) 3-л. 11-й кл. -и-
17-й кл. ки- (км-) 3-е л. 15-й кл. -ки-
18-й кл. ти- (т-) 3-е л. 16-й кл. -ра-
3-е л. 17-й кл. -ки-
3-е л. 18-й кл. (-ти-)
щийся» [14]). Итак, в классных языках согласование является одной из доминант: формальное и содержательное, затрагивающее субъект (или объект) и предикат.
В языках эргативного и активного строя мы находим своеобразное согласование глагола с объектом, если он имеется, и субъектом при отсутствии объекта. Они и именуются соответственно объектным и субъектным спряжениями. В отличие от классных языков, показатели в морфемах имени не дублируются, так что это - содержательное согласование. Ср. шумерск. Ьы-е gidru 1-Ь^аг-е 'человек кладет палку', где -е - показатель эргативного падежа, г- - показатель субъекта в глагольной словоформе, -Ь— объекта. И. М. Дьяконов [16] выделяет следующие типы спряжения в языках Передней Азии: двухсубъектное (т. е. субъектно-объектное)3: процитированный выше шумерский глагол, хурр. ag-os-a-n 'привел-он-его', урарт. ag-u-a-li 'привел-он-их'; односубъектное с субъектом действия (= субъектное): хурр. ag-oz-a 'привел-он', урарт. ag-u-Ьi 'привел-я'; односубъектное с субъектом состояния (= объектное): урарт. ag-ы-т 'привел-его'; несогласованное (без показателей субъекта и объекта): урартрШ-ы-г-ег 'если бы (я, ты
3 В терминологии И. М. Дьяконова эргативный падеж выражает субъект действия, абсолютный (прямое дополнение и подлежащее непереходного глагола) - субъект состояния.
он) разрушил'. В шумерском языке возможен и показатель косвенного дополнения: mu-n-a-t-Ь-gar 'пусть-сюда-него-для-в-нем-ее-положит-он'. В абхазско-адыгских и нахско-дагестанских языках объектные показатели тоже широко представлены. Ср. даргинск. Дудеш-ли х1анчи б-ирули сай ' Отец работу делает' (-ли - показатель эргативного падежа, б— субъектный аффикс, -й - объектный; составная форма глагола состоит из причастия и вспомогательного глагола).
Две серии глагольных окончаний могут встречаться и в языках номинативного строя. Финно-угорские языки не относятся к эргативным. Но в них традиционно различается субъектное спряжение (свойственное непереходным глаголам), и объектное, характерное для переходных глаголов. И ряд лингвистов полагает, что аффиксы объектного спряжения действительно ориентированы на объект. Для проверки этого необходимо сравнить субъектное и объектное спряжения с другими парадигмами, включающими в себя личные показатели (табл. 1).
Примечательно, что в близкородственном языке манси притяжательное имя снабжено аффиксами, идентичными глагольным, а парадигмы субъектного и объектного спряжения построены иначе (табл. 2).
Т а б л и ц а 2
Притяжательное имя и глагольное спряжение в манси (йЯИ 'северный олень ', 1ай 'нести ')
Притяжательное имя Субъектное спряж. наст. вр. Субъект. спр. прет. Объектное спр. наст. вр. Объектн. спр. прет.
1-е л. ед. ч. заИ-т toti-g-um Ш-з^т Ш^^т Ш-эз-^т
2-е л. ед. ч. заИ-п Ш^-эп Ш-з-эп Ш^1-эп Ш-эз4-эп
3-е л. ед. ч. заН-Ы Ш-эз Ш^е Ш-эз^е
1-е л. дв. ч. заИ-тёп ^й-тёп Ш-з^тёп Шi-l-umёn Ш-эз^е
2-е л. дв. ч. заН-рп Шё^-эп, toti-jin Ш-з-эп/-ёп ^й-1-эп/-ёп tot-эз-l-umёn
3-е л. дв. ч. заИ^ёп Шё^ Шз^ Ш^еп Ш-эз-Ьп/-ёп
1-е л. мн. ч. заИ-чм Шё-м> Ш-з-пм Шi-l-uw Ш-эз^^м
2-е л. мн. ч. заИ-п Шё^-эп, ^й-рт Ш-з-эп/-т Ш^-э^^п Ш-эз-^эп/^п
3-е л. мн. ч. заli-anэl Шё-^-э^ Ше^Э Ш-зэ Шi-j)anэl tot-эз-anel
Т а б л и ц а 1
Притяжательное имя и глагольное спряжение в венгерском (Наг 'дом', Ыь 'видеть ', кег 'побуждать ')
Притяжательное имя Субъектное I спряжение Объектное I спряжение Субъектное II спряжение Объектное II спряжение
1-е л. ед. ч. к^^т lat-ok lat-om ker-ek ker-em
2-е л. ед. ч. кaz-ad lat-sz lat-od ker-sz ker-sd
3-е л. ед. ч. кaz-a lat lat-ja ker ker-i
1-е л. мн. ч. кaz-unk lat-unk lat-juk ker-unk ker-juk
2-е л. мн. ч. кaz-a-tok lat-tok lat-ja-tok ker-tek ker-i-tek
3-е л. мн. ч. кaz-uk lat-nak lat-jak ker-nek ker-i-k
Сравнение двух угорских языков показывает существенное различие в оформлении в них объектного и субъектного спряжений. В мансийском оба они имеют в общем одинаковый набор флексий. Показателем субъектного спряжения является аффикс -g-; показатели же объектного спряжения различаются по лицам. Основным является -1-, присутствующий в 1-м и 2-м л. В 3-м л. ед. ч. появляется формант -е, который следует считать не суффиксом, но флексией. Она противостоит 0 флексии субъектного спряжения. В 3-м л. дв. ч. субъектного спряжения тоже по сути представлена 0 флексия, но форма маркирована общим суффиксом данного спряжения < 3-и л. мн. ч. в обеих парадигмах имеют совершенно разные окончания. При этом флексии объектного спряжения полностью соответствуют притяжательным показателям при имени. Это наводит на мысль о том, что аффикс 3-го лица указывает не собственно на объект, а на нечто иное.
Венгерское субъектное и объектное спряжение оформлены совершенно различными показателями. Происхождение первого не выяснено (хотя есть попытки объяснения согласно ностратической теории). Аффиксы второго происходят из личных местоимений: -т < еп, -й < te, -а/^а/ч < о. Во множественном числе к местоименным основам (mi - 1-е л. мн. ч., te - 2-е л. мн. ч., ок - 3-е мн. ч.) присоединяется общий плюральный показатель -к (маркирующий и глаголы и имена). Любопытно, что показатели мн. ч. в обоих спряжениях близки друг другу, и их различает тот же формант -¡а объектного спряжения. Также следует отметить, что, когда объект стоит в 2-м лице (тебя, вас), у глагола появляется аффикс 1ек не вполне ясного происхождения, и такой глагол возможен только в 1-м л.: кег1ек 'я прошу тебя', ¡айак 'я вижу тебя'. Возможно, этот аффикс действительно указывает на объект, для остальных же мы должны найти иное значение. Их нельзя сопоставлять с показателями объекта в классных и эргативных языках, так как они указывают на действующих лиц (кегет 'я прошу' и т. д.). П. Хайду [17, с. 313] полагает, что показатели
4 Польская парадигма сформировалась благодаря сращению причастия с глаголом ез- 'быть'. В церковнославянском и древнерусском он находится в свободном сочетании с причастием: мжлъ iесмь (еси, iесть). Польские формы мн. ч. сохраняют след этого глагола: mialesmy 'мы мяли'. Но приме-
первых двух лиц направлены на субъект, 3-го - на объект. Но представляется, что для такого разделения нет достаточных оснований. Все флексии ориентированы на субъект. Очевидно, они должны быть охарактеризованы как показатели активного субъекта. Формант -/-/'а сохраняет эту функцию и во мн. ч. Таким образом, объектное спряжение в угорских языках указывает не на объект, а на то, что субъект направил свое действие на определенную часть окружающей среды. Такой субъект противостоит морфологически неоформленному. Это обстоятельство позволяет внести коррективы в представления о морфологическом оформлении 3-го лица. Как известно, Э. Бенвенист [18] определил 3-е лицо как «не-ли-цо», обозначающее не-участника диалога. Этой семантической пустоте соответствует представленный во многих языках мира 0 аффикс. К. Уоткинс [19, р. 90-95] сформулировал известное правило («закон Уоткинса (ЗУ)»), согласно которому форма 3-го лица может сформировать новую глагольную основу. В качестве примера он привел польск. mialem 'я мял', miales 'ты мял', miales 'ты мял' - mial 'он мял'4. Формы претерита на л в славянских языках суть по происхождению причастия, ставшие основообразующими именно в функции 3-го л. Аналогична структура претерита в современном персидском языке. Др.-перс. причастие ка^ат 'сделанное' > н.-перс. кагй переосмысляется как 3-е л., на базе которого формируются новые личные формы кагйэт 'я сделал', кагйзз 'я сделал'. По мнению Б. Джозефа [20], ЗУ сыграл роль в изменении спряжения новогреческого претерита: 1) в формах сигматического аориста 2-го л. ед. ч. изменилось по аналогии с 3-м л. (¿удафад: ¿удафа ^ ¿удафад: ¿удафа); 2) в формах имперфекта и тематического аориста 3-е л. воспрепятствовало изменению 2-го л. Согласно Джозефу, ЗУ имеет как положительную, так и отрицательную силу. Положительная сила привела к изменению формы 2-го л. ед. ч. сигматического аориста; отрицательная сила воспрепятствовала изменению соответствующих флексий в имперфекте и тематическом аористе.
чательно, что глагол присоединяется только к 1-му и 2-му л., что, безусловно, объясняется действием закона Уоткинса. Аналогично развился один из типов будущего в санскрите: bкaгatasmi 'я понесу' (< ЬкагаШг азтг), bкaгatasi 'ты понесёшь', но 3-е л. ЬкагаШг.
Сигматический аорист Тематический аорист Импе] рфект
др.-греч. н.-греч. др.-греч. н.-греч. др.-греч. н.-греч.
¿удафа кудафа '¿риуоу криуа '¿раиуоу, ¿удароу краиуа, кудара
'¿удафад кудафа '¿риуад криуад '¿раиуад, '¿ударад краиуа^, кудара£
¿удафа кудафа '¿риуа криуа '¿раиуа, ¿удара крафуа, кудара
кудафа^ау удафа^а криуо^ау рща^а краиуо^ау, '¿удауо^ау раиуа^ау, удара^ау
кудафата удафата криуата риуата краиуата, кударата раиуата, ударата
¿удафау ¿удафау '¿риуоу криуау '¿раиуоу, ¿удароу краиуау, кударау
В венгерском суффикс 3-го л. объектного спряжения внедрился в парадигму мн. числа. В этом надо видеть действие ЗУ. Однако следует подчеркнуть: 3-е л. агентивного (переходного) глагола уже не является формой с 0 аффиксом. Специальная флексия, характеризующая субъект, отличает его от непереходного. Распространение же суффикса на парадигму не завершено. Б. Джозеф подчеркивал, что в новогреческом действие ЗУ вступает в противоречие с аналогией и давлением системы. И в венгерском объектном спряжении ЗУ не привел к полной перестройке парадигмы объектного спряжения. Сопоставление притяжательного имени и спряжения переходного глагола не просто показывает общность происхождения поссессивных и глагольных морфем. Они говорят о том, что объектным такое спряжение можно назвать лишь в силу традиции. В действительности «объектное» спряжение указывает не на прямое дополнение, а на особый субъект. Он не может выражаться нулевым аффиксом, но требует для себя специальной морфемы. Его поэтому можно назвать маркированным. Суть этого маркирования может раскрыться в сопоставлении.
Сравним угорское спряжение с индоевропейским. Здесь тоже восстанавливаются два базовых типа спряжения. Вяч. Вс. Иванов [21] характеризует их как парадигмы глаголов действия и состояния. К. Уоткинс [19, р. 45] подчеркивает, что от одной из этих парадигм происходят медиальное, тематическое спряжение и хеттское спряжение на —Ы. Литература, посвященная этим парадигмам, чрезвычайно велика; см. ее обобщение в [22; 23]. Вероятнее всего, две серии глагольных окончаний следует реконструировать так:
I серия («агентивная») II серия
*-'m *-h2é
*-'s *-é (вариант *th2é)
*-t *-é
*-mé(s) *-mé-(dh)
*-té *-té-(dh)
*-ónt *-ró- (вариант *-(o)ntó)
Выше мы говорили о происхождении окончания 1-го л. ед. и мн. ч. Они также ориентированы не на объект, а на активный субъект, как и венгерские флексии переходного спряжения. Хотя происхождение показателя 2-го л. *-з до сих пор не ясно, следует предположить, что тут имел место какой-то формант, связанный со 2-м лицом, т. е. опять-таки с субъектом. Но особенность индоевропейских языков заключается в том, что при 1-м и 2-м л. глагола субъект обозначается редко. При предикате 2-го л. может появиться имя обращения, но это не вызывает согласования. Обращение выражается звательным падежом, т. е. 0 морфемой, которая указывает на тотальное от-
сутствие связи имени с другими членами предложения. Иногда имя может появиться и в предложении с 1-м л. глагола: Qualis artifex pereo 'какой артист погибает' (дословно 'погибаю'). Но оно никак не согласовано с глаголом. У. Ф. Леман [24] полагал, что
1-е и 2-е л. глагола характеризуются дейксисом, так как указывают на ранее не названное подлежащее, тогда как 3-е л. анафорично, поскольку указывает на уже названный именем субъект. И вот тут возникает вопрос: в какой мере можно считать формы 1-го и
2-го л. согласованными, и в чем заключается согласование? Очевидно, при таких глаголах подразумеваются, хотя и не называются участники диалога: говорящий или слушающий субъект. Такое согласование можно назвать референциальным или потенциальным. Таким образом, мы можем выделить три типа согласования: формальное, когда в согласующихся словах повторяется одна морфема (Omnia praeclara rara 'все прекрасное верно'), содержательное, когда разные морфемы имеют сходное значение (ты делаешь) и потенциальное, или рефе-ренциальное, когда согласуемый член предложения только подразумевается (arma virumque cano).
Различие между обеими сериями, помимо набора флексий, заключается в характере ударений. В первой оно подвижно: в ед. ч. стоит на основе, во мн. ч. - на флексии. Во второй акцент стоит на флексии. Происхождение глагольных окончаний нельзя считать до конца выясненным. Так, не подлежит сомнению, что флексия *-m происходит из местоимения 1-го л. *me, того же происхождения и окончание 1-го л. мн. ч. Флексия 3-го л. мн. ч. имеет аффикс, общий с причастным суффиксом; он же образует формы множественного числа в некоторых тохарских склонениях. О происхождении *-s как показателя 2-го лица можно строить только гипотезы [23, с. 45; 25, S. 39-40; 26]. Окончание 3-го л. одни исследователи возводят к суффиксу имени деятеля [27; 28], другие - к указательным местоимениям [29, р. 40-46]. Однако II серия по сути морфологически не оформлена. Флексия имеется только в 1-м л. Окончания множественного числа явно позднего происхождения. В единственном же числе грамматические отношения переданы с помощью тематического гласного, который по сути является вокальным ауслаутом основы, не редуцированным в ударной позиции. Безусловно, передвижение акцента на конец словоформы является грамматическим способом, сформировавшим комплекс значений, характерных для глаголов этого типа: стативность, потенциальность, неконтролируемость. Но выраженной морфемы нет. Поэтому 2-е л. изначально не имело морфологических отличий от 3-го: оба маркировались 0 аффиксом. Окончание же 1-го л. может иметь лишь суперсегментные отличия от окончаний остальных лиц. Согласно Л. Г. Герценбергу
[30], ларингал может быть характеристикой ударения. Принимая эту реконструкцию, мы получаем полностью морфологически неоформленную парадигму инактивного глагола. Судьба ее складывалась различно. Основа типа *guhn¿ могла переразложиться так, что ауслаут стал флексией. В этом случае к атемати-ческой основе стали присоединяться другие флексии. Так сформировался перфект. Если ауслаут сохранялся как элемент основы, она, согласно ЗУ, формировала основу тематического спряжения. Будучи переосмысленной в качестве суффикса, тематическая гласная превратилась в показатель конъюнктива. Что же касается I серии, то ее флексии указывали именно на субъект - активный и деятельный. И типологическое сравнение с финно-угорским объектным спряжением помогает разъяснить если не происхождение, то функционирование окончания Это показатель маркированного, т. е. агентивного субъекта. Похожее явление можно наблюдать в афразийском глаголе. В нем тоже противопоставлялись окончания, указывающие на действие, с окончаниями, указывающими на состояние (перфект-статив). В 3-м л. инактивной серии присутствует нулевое окончание. По-видимому, перед нами типологическая фреквенталия: аффикс 3-го л. противопоставляет глагол действительного залога (глагол действия) глаголу медиального залога (глагол состояния). Возвращаясь к индоевропейской флексии 3-го л. ед. ч., можно сказать: у нее много общих черт с дентальным именным суффиксом; оба они образуют квадрат:
*-Ы *-Ш
где флексия характеризует инъюнктив, т. е. глагольную форму без показателей времени и наклонения; - окончание среднего залога, *-И— флексия «эмфатического» времени, в большинстве индоевропейских языков - настоящее время; *-Ш - окончание 3-го л. императива; суффикс образует имя действия, реже деятеля (хетт. aniia- 'делать' - aniiaz 'действие'; lukzi 'светить' - lukkatt- 'свет'; греч. пХауаш 'бродить' - пХаущ, род. п. пХауцтод 'бродяга'); ^о- - страдательное причастие (широко распространено в индоиранских, италийских, кельтских, греческом, германских, балтийских, славянских языках: *uid-to 'видный, найденный' > др.-инд. уШак, греч. р'кттод, лат. у/газ); *-й- - суффикс имени «объективного» действия (по Э. Бенвенисту [31]), реже - деятеля (греч. раут1$ 'пророк'); *-Ш- - «субъективного» действия (намерения). Разницу между объектиными и субъективным действием Бенвенист поясняет на примере греческих а.утохуотд (= аущрауггк;) и ашаутбд (*а.уа.<ра.утид) 'усыновление' в Гортинских законах (Крит, V в. до н. э.). Первое означает «усыновление» просто как юридический акт, второе - готовность к усыновлению. Ср. также [32].
Параллель весьма впечатляет, но типологическое сопоставление говорит о том, что окончание -1 может происходить и из указательного местоимения, которое в финно-угорских и афразийских языках маркирует активный субъект. Может быть, в самом раннем общеиндоевропейском языковом состоянии удастся проследить общность указательного местоимения и суффикса отглагольных имен? Соображение тем более основательно, что форманты *-/, *-u, внедрившиеся как в глагольные окончания, так и в именные суффиксы, имеют дейктическое происхождение [23; 33]. Если это так, то можно предложить пути развития флексии 3-го л. 1. Субъект, обозначающий деятельную сущность, требует выраженной маркировки для предиката. Им становится местоимение (личное в 2 первых лицах, указательное в 3-м), осуществляющее семантико-синтаксическое согласование предиката с субъектом. 2. Процесс грамматикализации приводит к тому, что местоименные показатели приобретают статус глагольных окончаний. 3. К ним могут присоединяться морфемы, относящие действие к оси hic et nunc или illinc et tunc; а передвижение акцента на флексию существенно изменяет значение словоформы, которая начинает указывать на самонаправленное действие или претерпевание. Согласование же сохраняется, так как данные флексии выражают глагольное лицо. 4. Новая морфема 3-го лица как «не-лица» может быть переосмыслена как именной суффикс, в котором дейктические элементы приобретают свое специфическое значение. В этом случае согласование теряется.
Общая модель согласования может быть описана так: в согласованной синтагме имеется главный и зависимый член. Последний принимает от первого грамматические категории, не свойственные ему изначально, и никак не модифицирующие его значение. Так, денотат имени во множественном числе отличается от единственного: столы - несколько иная сущность, чем стол. Денотат же глагола при изменении числа никак не меняется, как и отношение говорящего к содержанию глагола. Род существительного может считаться словообразовательной категорией: греч. to^oç 'нож' - тощ 'разрез', род прилагательного никак не связан с его значением. Универсальным может считаться согласование глагола с именем в лице и числе, прилагательного с существительным в числе и роде. Во многих языках мира глагол согласуется с именами и по классу.
Заключение
Таким образом, можно видеть, что согласование осуществляется различными грамматическими способами: дублирование морфем; создание новых морфем, повторяющее грамматическое значение формы главного слова в синтагме. Все они сыграли
огромную роль в формировании глагольных и именных парадигм формосвязывающих языков.
ЛИТЕРАТУРА
1. Солнцев В. М. Введение в типологию изолирующих языков. M., i995.
2. Тань Аошуань. Проблемы скрытой грамматики китайского языка. M., 1996.
3. Реформатский А. А. Введение в языкознание. M.,
ml.
4. Широков О. С. Языковедение : введение в науку о языках. M., 200З.
5. Пешковский А . М. Русский синтаксис в научном освещении. M., 200i.
6. Шахматов А. А. Синтаксис русского языка. M., 200i.
l. Борковский В. И., Кузнецов П. С. Историческая грамматика русского языка. M., 200З.
S. Blümel P. Einführung in Syntax. Heidelberg 191З.
9. Хэмп Э. Словарь американской лингвистической терминологии. M., ^4.
10. Фортунатов Ф. Ф. Избранные труды. M., 1956.
Т. i.
11. Широкова А. В., Ахмад С. Склонение в русском и арабском языках. M., 19S6.
12. Жирмунский В. М. Происхождение прилагательных в сравнительно-историческом аспекте // Жирмунский В. М. Общее и германское языкознание. Л., 1916.
13. Климов Г. А. Принципы контенсивной типологии. M., ШЗ.
14. Келлер-Мейер Э. Именные классы в языках Африки // Африканское языкознание. M., ^бЗ.
15. Громова Н. В., Охотина Н. В. Теоретическая грамматика языка суахили. M., i995.
^ Дьяконов И. М. Семито-хамитские языки. M., 1965.
il.Хайду П. Уральские языки и народы. M., i9S5.
iS. Бенвенист Э. Структура лица в глаголе // Бенве-нист Э. Общая лингвистика. M., i9l4.
19. Watkins C. Indo-European Origin of Celtic verb. Dublin, ^бЗ.
20. Joseph B. Watkins' Law and the Modern Greek Preterit // Sprache. i9S0. Vol. 2б. Р. 2.
21. Иванов Вяч. Вс. Славянский, балтийский и ран-небалканский глагол : индоевропейские истоки. M., i9Si.
22. Jasanoff J. Hittite and the Indo-European verb. Canbridge, 200З.
23. Красухин К. Г. Дейктические элементы в категориях времени и наклонения (на материале древних индоевропейских языков) // Человеческий фактор в языке : Коммуникация. Mодальность. Дейксис. M., i992.
24. Lehmann W. Deixis in Proto-Indo-European // Serta Indogermanica : Festschrift Güner Neumann. Innsbruck, i9S2.
25. Erhart A. Das indoeuropäische Verbalsystem. Brno, i9S9.
26. Бабаев К. В. Происхождение глагольных окончаний в индоевропейских языках. M. ; Калуга, 200S.
27. Laroche E. Les noms en -ti et -tu in langues ana-toleénnes II Festschrift E. Poultny, Amsterdam ; Philadelphia, 1975.
28. Stempel R. Die Diathese im Indogermanischen: Formen und Funktionen des Mediums und ihre sprachhistorische Grundlagen. Innsbruck 1996.
29. ShieldsK. The history of Indo-European Verb Morphology. Amsterdam ; Philadelphia, 1993.
30. Герценберг Л. Г. Вопросы реконструкции индоевропейской просодики. Л., 1981.
31. Benveniste É. Noms d agent et noms d'action. Paris, 1948.
32. Poultney J. The 3rd Person in Verbal flexion and nominal suffixes II Hommage Emmannuel Laroche. Paris, 1975.
33. Strunk K. Zeit und Tempus in den indogermanischen Sprachen II Indogermanische Forschungen. 1968. Bd. 73.
REFERENCES
1. Solncev V. M. Vvedenie v tipologiyu izoliruyuscikh yazykov. Moskva, 1995.
2. Tan ' Aosuan'. Problemy skrytoi grammatiki kitais-kogo yazyka. Moskva, 1996.
3. Reformatskiy A. A. Vvedenie v yazykoznanie. Moskva, 1967.
4. Sirokov O. S. Yazykovedenie: Vvedenie v nauku o yazukakh. Moskva, 2003.
5. Peskovskiy A. M. Russki sintaksis v nauchnom os-vescenii. Moskva, 2001.
6. SakhmatovA.A. Sintaksis ruskogo yazyka, Moskva, 2001.
7. Borkovsky V. I., Kuznecov P. S. Istoriceskaya gram-matika russkogo yazyka. Moskva, 2003.
8. Blümel P. Einführung in Syntax. Heidelberg, 1913.
9. Hamp E. Slovar' amerikanskoi lingvisticeskoi termi-nologii. Moskva, 1964.
10. Fortunatov F. F. Izbrannye Trudy. Moskva, 1956. Tom 1.
11. Sirokova A. V., Akhmd S. Sklonenie v russkom i arabskom yazykakh. Moskva, 1986.
12. Zirmunskiy V. M. Proiskhozdenie prilagatelnykh v sravnitelno-istoriceskom aspekte. In: Zirmunskiy V. M. Obscee i sravnitelnoe yazykoznanie. Leningrad, 1976.
13. Klimov G. A. Prinzipy konensivnoi tipologii. Moskva, 1983.
14. Keller-Meier E. Imennye klassy v yazykakh Afriki. In: Afrikanskoe yazykoznanie. Moskva, 1963.
15. Gromova N. V., Okhotina N. V. Teoreticeskaya grammatika yazyka suahili. Moskva, 1995.
16. Dyakonov I. M. Semoto-khamitskie yazyki. Moskva, 1965.
17. Khaidu P. Uralskie yazyki inarody. Moskva, 1985.
18. Benveniste É. Struktura lic v glagole. In: Benveniste É. Obscaya linguistika. Moskva, 1974.
19. Watkins C. Indo-European Origin of Celtic verb. Dublin, 1963.
20. Joseph B. Watkins' Law and the Modern Greek Preterit. In: Sprache. 1980. Vol. 26. P. 2.
21. Ivanov Vyac. Vs. Slavianskiy, baltiyskiy i rannebal-kanskiy glagol: Indoevropeiskie istoki. Moskva, 1981.
22. Jasanoff J. Hittite and the Indo-European verb. Canbridge, 2003.
23. Krasukhin K. G. Deikticeskie element v kategori-yakh vremeni i nakloneniya. In: Celoveceskiy factor v yazyke: Kommunikaiya. Modalnost'. Deiksis. Moskva, 1992.
24. Lehmann W. Deixis in Proto-Indo-European. In:
Serta Indogermanica: Festschrift Güner Neumann. Innsbruck, 1982.
25. Erhart A. Das indoeuropäische Verbalsystem. Brno, 1989.
26. Babaev K. V. Proiskhozdenie indoevropeiskikh glagolnykh okoncaniy. Moskva; Kaluga, 2008.
27. Laroche E. Les noms en -ti et -tu in langues ana-toleénnes. In: FestschriftE. Poultny. Amsterdam ; Philadelphia, 1975.
28. Stempel R. Die Diathese im Indogermanischen: Formen und Funktionen des Mediums und ihre sprachhistorische Grundlagen. Innsbruck, 1996.
29. Shields K. The history of Indo-European Verb Morphology. Amsterdam; Philadelphia, 1993.
30. Gercenberg L. G. Voprosy rekonstrukcii indoevro-peiskoi prosodiki. Leningrad, 1981.
31. Benveniste É. Noms d agent et noms d'action. Paris, 1948.
32. Poultney J. The 3rd Person in Verbal flexion and nominal suffixes. In: Hommage Emmannuel Laroche. Paris, 1975.
33. StrunkK. Zeit und Tempus in den indogermanischen Sprachen. In: Indogermanische Forschungen. 1968. Bd. 73.
Институт языкознания РАН
Красухин К. Г., доктор филологических наук, заведующий Сектором общей компаративистики, ведущий научный сотрудник
E-mail: krasukh@mail.ru
Поступила в редакцию 20 марта 2023 г.
Принята к публикации 26 мая 2023 г.
Для цитирования:
Красухин К. Г. Согласование как морфосинтаксическая проблема (в синхронии и диахронии) // Вестник Воронежского государственного университета. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2023. № 3. С. 12-22. DOI: https://doi.org/10.17308/lic/1680-5755/ 2023/3/12-22
Institute of Linguistics RAN
Krasukhin K. G., Doctor of Philology, Head of Comparative Linguistics Department, Leading Researcher
E-mail: krasukh@mail.ru
Received: 20 March 2023
Accepted: 26 May 2023
For citation:
Krasukhin K. G. Congruence as a morphosyntactic problem (in synchrony and diachrony). Proceedings of Voronezh State University. Series: Linguistics andIntercul-turalCommunication. 2023. No. 3. Pp. 12-22. DOI: https:// doi.org/10.17308/lic/1680-5755/2023/3/12-22
