CC BY
26
ИСТОРИЯ ЖУРНАЛИСТИКИ
УДК 82-1
БОГ 10.24411/2070-0695-2020-10210
Л. Г. Александров
Челябинский государственный университет,
Челябинск
СОБИРАТЕЛЬНЫЙ ОБРАЗ ПСЕВДОПАТРИОТА В САТИРИЧЕСКОЙ ПОЭЗИИ XIX ВЕКА
Статья посвящена сатирическому отражению негативных проявлений патриотизма в журналистике XIX века. Теория вопроса касается различных социологических оттенков и градаций патриотизма как явления и понятия, а также тогX роли, какую сыграла русская журналистика XIX века в поддержании и развитии патриотических настроений в обществе. Две практические части посвящены собирательному образу псевдопатриота в сатирического поэзии А. Воейкова и Д. Минаева.
Ключевые слова: сатирическая поэзия, собирательный образ, патриотизм, псевдопатриотизм, западничество, славянофильство.
Для составления собирательного образа, «обобщенного портрета» в литературных или публицистических произведениях необходимо, прежде всего, наличие галереи персонажей, типов, связанных некоторыми общими признаками. Так, приложив определенные интеллектуальные усилия, мы обнаружим собирательный образ помещичье-чиновничьей России в «Мертвых душах» Н. Гоголя или составим общую картину жизни российских сословий, читая поэму Н. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо?».
В ряде случаев возможны разночтения относительно того, является ли собирательный образ частью авторского плана или же он возникает подспудно, непроизвольно, чтобы затем сложиться в сознании читателя. Часто такого рода сложности возникают при интерпретации сатирических произведений. Так, например, басню И. Крылова «Квартет» современники воспринимали двояко - как пародию на деятельность четырех департаментов Государственного Совета, открывшегося в 1810 г., или же полагали, что речь идет о заседаниях «Беседы любителей российской словесности», участники которой также были разделены на четыре «разряда». Но ведь Крылова не должен был иметь в виду сразу два объекта сатиры, и дотошные исследователи, изучая прохождение текста через цензуру, вторую версию опровергли [19. С. 234].
Что касается понятия «патриотизма», заявленного в теме, оно долгое время присутствовало в обиходе как бы на двух уровнях - индивидуальном и социально-идеологическом, - и в каждом случае его научный, тем более критический, анализ был затруднен или невозможен. В первом прочтении - как часть мировоззрения и творческого самовыражения личности, в котором запретить или оспорить любовь к Родине нельзя, а смеяться или издеваться над этим чувством -грешно и аморально. Во втором случае - как система установок и способов влияния государства на массовое сознание, часто формализованных в виде правил принятия гражданства, контроля за исполнением традиций и законов, не подлежащих субъективному толкованию.
Тем не менее, в конце XX в. в русле концепций деидеологизации появляются социологические и социально-философские исследования, в которых патриотизм попадает в поле зрения таких отечественных авторов, как А. Ахиезер, Г. Бардиер, И. Джерелиевская, И. Дзялошинский, Л. Ионин, С. Лурье, Г. Осипов, О. Румянцев и др. Становятся доступными и западные теории, касающиеся этого же вопроса: можно назвать работы таких авторов, как Д. Белл, П. Бурдье, П. Вейль, Р. Михельс, П. Николсон, Р. Рорти, М. Уолцер, Ю. Хабермас, М. Шелер и др. Большинство сочинений посвящено мировоззрению современной личности, но порой для обоснования привлекается и обширный исторический материал. Опираясь на их идеи, мы попытались
осуществить собственную концептуализацию, предполагающую разграничение двух ключевых понятий: патриотизм и псевдопатриотизм.
Патриотизм - материя тонкая и чувствительная. Чувство любви к Родине, большой или малой, является «глубинным», естественным, признается неотъемлемым правом человека. Но в системе общественных отношений и сфере публичной деятельности может обнаруживаться его неоднородность, различные «аспекты», «оттенки» и «градации», искажающие его изначальную, подлинную сущность.
Анализируя виды патриотизма в различных социальных «полях» и «пространствах», исследователь часто ориентируется на истинные качества патриотизма, способного объединять людей в прочные общности, решать общие задачи, становясь, как полагал И. Ильин, «выражением единой воли, проявляющейся в индивиде, роде, народе или нации естественно и непроизвольно» [11. С. 228].
В сущностном ядре патриотизма могут усматриваться и социальные явления, имеющие противоположный ценностный вектор и обусловленные какими-либо аффективными, демонстративными или примитивными экзистенциально-психологическими интерпретациями. В российской истории мы найдем значительное количество примеров, когда господствующая в обществе мораль, а также правовая система находятся в отношении «лицемерного лжепатриотического взаимодополнения» с доминирующим типом этоса [14]. Порой в рамках ситуации понимание общезначимого рационального критерия любви к Родине, в принципе, невозможно, кроме как в рамках официального патриотизма.
Патриотизм почти всегда был составной частью государственной идеологии, учившей, как «правильно» любить Родину. Но заставить любить ее нельзя, поэтому некоторые патриотические формы сознания и могут восприниматься как искаженные или «извращенные», а в некоторых случаях - переходить в противоположное качество. Насильственное насаждение патриотизма породило такие формы, как патриотический индифферентизм или нигилизм. В этом же ряду понятий - и ксеномания, выражающаяся в поклонении, фанатической преданности всему чужому, неродному, иностранному, что было специфично, например, для русского романтизма.
Патриотизм становится псевдопатриотизмом, когда лишается своих гуманистических идеалов, и именно в этом часто обвиняли идейных космополитов: «Это - ощущение причастности миру, взятому не абстрактно-глобалистским или универсально-космическим образом, но непосредственно-человечески: как реальный мир их родных и близких, их со-отечественников и со-временников; чувство тревоги и ответственности за все, происходящее в мире, вовсе не чуждое сокрушению человека по поводу собственных ошибок и прегрешений» [8. С. 274].
Любовь к народу или Родине - вечный феномен и непреходящая человеческая ценность, она не подлежит ни психологическому «изжитию», ни диалектическому «снятию». Нравственную опасность, однако, представляет сопряжение патриотизма с такими идейными формами, как шовинизм или национализм, от которых необходимо «отмежеваться» в трактовке понятия. Впрочем, Э. Геллнер, например, предлагает рассматривать категорию «национализма» как нейтральную хотя бы на том основании, что без описания национального характера, образа жизни не обойтись в этнографических, исторических или военно-патриотических сочинениях.
Важно понимать, что может становиться источником искажений патриотического чувства, -это может быть идеология превосходства, жесткого противопоставления «своего» и «чужого», воспитание национальной замкнутости, чреватой сепаратистскими, изоляционистскими или экстремистскими тенденциями. Исторический опыт XIX в. сформировал и в российской культурной традиции предпосылки подобных влияний, изменяющих «природу» патриотизма.
Важный фактор для оценки патриотических тенденций в обществе - состояние мира или войны, в котором пребывает государство. Переход из одного состояния в другое инициирует громадный ценностный переворот. Убийство человека в первом случае рассматривается как тяжкое преступление, а убийство врага на поле сражения - как отвага и массовый героизм. Не случайно в «нормальной» жизни милитаризация патриотических чувств, направленная на мобилизацию общественного сознания против внешней агрессии, рассматривается как социальная патология, а рост такого псевдопатриотизма - как явление тревожное и потенциально чреватое социальным распадом и «гражданской войной».
В классической русской литературе и журналистике осмысление различных градаций патриотизма происходило достаточно интенсивно. Публицисты и полемисты подспудно оценивали степень «истинной» патриотичности (народности) тех или иных деятелей культуры, давая им хлесткие эпитеты; с их легкой руки в общественный обиход вводились такие понятия, как «казенный патриотизм», «казарменный патриотизм», «благонадежный патриотизм» и т. п. В редких случаях можно определить авторство подобных фраз: так, выражение «квасной патриотизм» придумал П. Вяземский, но остальные относят к «журнальному фольклору».
Правомерен вопрос, в какой терминологии нужно исследовать искажающие формы патриотизма и как определить, насколько эти виды сознания далеки от смыслового «ядра» любви к Родине или народу. А. Малинкин предлагает вводить понятия о контрпатриотизме или антипатриотизме, проводящих четкое различие между Родиной и теми, кто говорит или действует от ее имени [14]. Здесь и возникает тип официального лица, представителя государства, по отношению к которым в критическом сознании преобладает стойкая неприязнь.
Сатирический жанр часто нацелен именно против такого типа, во многом ненастоящего, неискреннего, показного или «заказного». Мы обобщаем подобного рода интенции в понятии «псевдопатриотизма» по аналогии с тем, как классики отечественной литературы активно протестовали против засилья псевдонародного, «лубочного» стиля в искусстве.
В период антифранцузских кампаний, пик которых пришелся на 1812 г., «патриотический дух» постепенно стал неотъемлемой частью национальной идеологии в России. В литературе почти не осталось «антипатриотов», а все долговременные периодические издания, учрежденные в послевоенное время, неизбежно «маркировались» соответствующей терминологией. Вследствие этого, например, «Вестник Европы», издававшийся с 1802 г., выглядел в системе журналов как будто белой вороной.
В первой половине XIX в. критические стрелы западников и славянофилов, которых мы склонны рассматривать (в духе портрета пушкинского Евгения Онегина) как «космополитов» и «патриотов», были заострены друг против друга. В полемике приняли участие многие ведущие публицисты и мыслители, в сочинениях которых и возникали нелицеприятные оценки всевозможных оттенков «сомнительного» патриотизма [1]. Для обличения псевдопатриотов были пригодны все имеющиеся в литературном арсенале жанры, вплоть до эпиграммы, памфлета и пасквиля.
Необходимо добавить, что два вышеназванных течения не были четко институциализированы и не представляли устойчивые социальные течения, поэтому следует говорить о них, скорее, как о ментальных и психологических типах современности. Очевидно, что местом концентрации идей западнического толка был Санкт-Петербург, а славянофильству было более комфортно «проповедовать» и социально «продвигаться» в Москве.
Иногда к обвинениям в антипатриотизме могли «примешиваться» и личная неприязнь автора, и принадлежность объекта критики к официальным кругам, и неверное понимание им сути вопроса о национальной самобытности. Мы попытаемся извлечь из широкой полемики западников и славянофилов некий собирательный образ российского псевдопатриота, взяв в качестве литературного «материала» два оригинальных образца русской сатирической поэзии первой половины XIX в.
Одним из тех, кто обратил свою сатиру против «ретроградов» российского Просвещения, был А. Ф. Воейков, представитель старинного дворянского рода. В Московском университетском пансионе он сдружился со многими прогрессивными литераторами, начал публиковать в журналах первые стихи. В период с 1796 по 1801 гг. служил в гвардии, а выйдя в отставку, стал активным членом Дружеского литературного общества, изредка делая латинские и французские переводы для «Вестника Европы» и «Трудов Общества любителей российской словесности».
В 1812 г. Воейков записался в ополчение, участвовал в боевых действиях, и понятие истинного патриотизма для него не было абстрактным. Впоследствии он недолго занимал должности ординарного профессора русской словесности в Дерптском университете, инспектора в Санкт-Петербургском Артиллерийском училище, избирался членом Российской Академии. В период с 1820 по 1830 гг. участвовал в журналах «Сын отечества» и «Славянин», газетах «Русский инвалид» и «Новости литературы».
Общественные взгляды Воейкова вызревали в веселой атмосфере литературного кружка «Арзамас», контрастировавшей скучным заседаниям «Беседы любителей русского слова». «Арзамасцы» отличались самоиронией, и каждый член общества был наделен шутливым прозвищем, заимствованным из баллад В. Жуковского. Сочинение легких эпиграмм и ведение шутливых протоколов было в традициях этого вольного сообщества.
Свои сочинения Воейков публиковал неохотно и никогда высоко не возносил свой литературный талант, но он скептически относился к новоявленным графоманам-беллетристам, стремившимся к славе, в результате чего и появилось уникальное в своем роде стихотворение «Дом сумасшедших». Сочинение не было «проходным» для печати ни в период александровского царствования, ни тем более в николаевскую эпоху. Оно и задумывалось как цепочка строф, изменяемых время от времени, предназначаясь для публичного чтения на званых вечерах или в салонах.
Воейков работал над четырьмя редакциями текста с 1814 по 1839 гг. Опубликован он был только после смерти автора: с сокращениями - в 1857 г. в петербургском студенческом сборнике, в более полном виде - отдельным лейпцигским изданием 1858 г. По форме стихотворение представляет сон автора, наступивший во время чтения поэмы «Амур и Душенька» А. Мерзлякова. Таким образом автор выражает симпатию к русскому сентиментализму, лучшие образцы которого «пошли в народ».
Попадая во сне в странный дом, автор обнаруживает там галерею конкретных исторических фигур, в эпиграммах на которых высмеиваются какие-то одиозные или несуразные узнаваемые черты. В галерее есть и «арзамасцы», поэтому недостаточным представляется толкование сочинения как обобщенной критики «консервативного лагеря». Мы попробуем оценить их в контексте разделения общества на «западников» и «славянофилов».
В «сумасшедшем доме» два отделения - политическое и литературное, литераторы оцениваются не только по художественному вкусу или таланту, но и по идейному принципу. Среди сумасшедших честолюбцев первым нумером идет Наполеон, а затем упоминается ряд российских чиновников от образования и журналистов. Здесь уместно вспомнить, что в эту эпоху учебные заведения и журнально-издательская деятельность курировались одним ведомством - Департаментом народного просвещения.
В некоторых редакциях Воейков оскорбительно искажал фамилии «героев»: Глинка - Свинка, Магницкий - Наглицкой, Рунич - Злунич, Попов - Ханжецов, Кавелин - Пустелин, Ширинский-Шихматов - Пытнирский или Иезуитский, Красовский - Трусовский или Скверновский, Каченовский - Капустовский, Хвостов - Хлыстов или Ослов, Шишков - Свистков, Голенищев-Кутузов - Картузов, Станевич - Сатаневич, Греч - Плутов, Булгарин - Флюгарин. В таком виде салонное чтение должно было преобразиться в род игры-загадки. Подтверждает это и фривольно-легкомысленная природа «женского отделения», добавленного в одну из редакций текста. В него попали, например, жены Шишкова и Хвостова и вдова генерала Вейдемейера, которая сама попросила автора посадить ее в «Дом сумасшедших» и была весьма довольна написанными про нее «куплетами».
Исследуя сложную эволюция текста, исследователи полагали, что первая редакция заострена против литературных противников «Арзамаса», вторая - против приверженцев «официального мистицизма», третья направлена на просветителей-функционеров раннего николаевского периода, четвертая - на журнальный «триумвират», противостоящий литераторам «пушкинского круга» в 30-х гг. [2. С. 832]. Нам предстоит выяснить, насколько объекты сатиры Воейкова подпадают под определение «псевдопатриота».
В зачине сочинения упоминается С. Глинка, автор патриотических драм на сюжеты из русской истории и издатель «Русского вестника»:
Нумер третий: на лежанке / истый Глинка восседит;
Перед ним дух русский в склянке / не откупорен стоит.
Книга Кормчая отверста, / а уста отворены,
Сложены десной два перста, / очи вверх устремлены [6].
Воейков язвит по поводу попыток Глинки принизить европейскую культуру и оживить интерес к церковнославянской литературе. В его журнале критиковалось французское вольнодумство, а доминировала преувеличенная страсть к патриархальному образу жизни. Глинка считал
образцом «истинного патриота» московского градоначальника Ф. Ростопчина, который в 1812 г. «боролся» с галломанией, а уйдя в отставку, уехал жить в Париж. Глинка насыщал свой журнал ура-патриотическими сочинениями, с элементами псевдонародной «площадной» речи, что привлекало читателей из провинции.
Представлен в галерее сумасшедших придворный историограф Н. Карамзин, «Тит Ливий русский», которому в 1812 г. припомнили его симпатии к масонам и республиканские взгляды в молодые годы. Воейков оценивает «сладко-меланхолический» стиль Карамзина в духе провокационных выпадов М. Каченовского в ходе полемики 1818 г. Рядом с ним - П. Шаликов, нелепо пересаживавший на русскую почву «сентиментальную чувствительность» из немецких, английских и французских образцов. В поздних редакциях в галерею попали поэты средней руки И. Кокошкин и Д. Кавелин, лидеры «карамзинистского направления» в литературе.
Длинная тирада посвящена рьяному антизападнику М. Магницкому, сделавшему карьеру в Казанском университете. Он обвиняется автором в корыстолюбии и ханжестве: Я за деньги - христианин, / я за орден - мартинист, Я за землю - мусульманин, / за аренду - атеист! [6].
В молодости Магницкий проявил себя на военной и дипломатической службе, сочинял дурные стишки и участвовал в масонских ложах. Попав в опалу за приверженность «партии Сперанского», он продвинулся по службе при поддержке А. Аракчеева, а одиозной фигурой стал после того, как в ряде докладов предложил учредить в российском образовании подобие инквизиции, искореняющей «заразу» западного рационализма [4]. Среди его поздних сочинений в журнале «Радуга» - краткие заметки под псевдонимом «Простодум», отстаивающие исконное «мужицкое христианство».
Попадает в сатиру Воейкова Д. Рунич, попечитель Петербургского учебного округа, образец нетерпимости, предлагавший сжигать «вредные» иностранные книги и организовавший суды над либеральными профессорами. Рядом с ним - В. Попов, директор Департамента народного просвещения и Особой канцелярии А. Галицына, который позже, в 1838 г., за «сектантство» был отлучен от дел и сослан в монастырь.
Особенно загадочны две странные фигуры «людоедов», названные «Аракчеевыми обносками». Вероятно, автор имел в виду его адъютанта П. Клейнмихеля и генерала новгородских военных поселений П. Капцевича. Большинство объектов в «политическом отделении» - приверженцы теории официальной народности С. Уварова, которая в глазах Воейкова имела мало общего с искренними патриотическими чувствами.
Характеристика историка М. Каченовского дана на основании его полемики 1811 г. с А. Шишковым. В ней не отражены позднейшие споры с Карамзиным о древнерусских письменных источниках, в которых Каченовский занял скептическую позицию, после чего в эпиграммах стал изображаться как враг прогрессивной мысли. Тем не менее, уже тогда в своем «Вестнике Европы» профессор защищал «норманнскую теорию» генезиса российского государства и предлагал реформировать русский алфавит по образцу греческого, в частности, ввести специальные значки - «кавыки»:
То кавыки созерцает, / то, обнюхивая, гниль
Духу роз предпочитает; / то сметает с книжек пыль
И, в восторге восклицая, / набивает ею рот:
"Сор славянский! пыль родная! / Слаще ты, чем мед из сот!" [6].
Некоторые историки отвергали позиции Каченовского не только во имя науки, но и во имя благонадежного патриотизма. В глазах Каченовского составитель летописи был «обманщиком» - М. Погодин, напротив, призывал студентов молиться ему, как святому; так, «во имя авторитета седой старины должен был замолчать голос критической мысли» [12]. Научное фрондерство отразилось на карьере Каченовского в университете: он был переведен с кафедры русской истории на кафедру славянских наречий, после чего и в своем журнале стал больше публиковать материалов по русскому фольклору.
В некоторых списках сочинения Воейкова строфа, посвященная одиозному «одописцу» Д. Хвостову, была переиначена на имя В. Пушкина, что, вероятно, было связано с иронически-скептическим отношением к нему «арзамасцев» в 1815 г. Рядом располагается А. Шишков, автор «Рассуждения о старом и новом слоге русского языка», призывавший возвратиться к
церковнославянизмам и просторечиям, отказавшись от иноязычных заимствований. Он же возражал против переводов и толкований Священного Писания, добиваясь от императора закрытия Библейского общества. Будучи одним из основоположников архаической версии славянофильства, Шишков представлял «псевдопатриотическое» направление в русском либерализме: его сборник «Чтение в Беседе любителей русского слова», где печатались верноподданнические стихи и нравоучительные рассуждения, был наиболее частым объектом для сатиры как у сентименталистов, так и у романтиков.
В то же время достается в сатире Воейкова и «таинственной лирике» В. Жуковского, некоторое время редактировавшего «Вестник Европы». Его в 1812 г. часто упрекали в отсутствии патриотизма, вследствие чего он «в оправдание» написал поэму «Певец во стане русских воинов». Воейков весьма доброжелательно пародирует мистический романтизм Жуковского:
Видеть ведьму вображает: / то глазком ей подмигнет,
То кадит и отпевает, / и трезвонит, и ревет [6].
«Образ Жуковского, - отмечал Г. Флоровский, - с его гениальным диапазоном сочувственных и творческих перевоплощений, с его напряженной чуткостью и отзывчивостью, с его свободным и непосредственным языком, запечатлелся в лирических медитациях, где он предстает именно западным человеком, мечтателем, немецким пиетистом, всегда смотревшим «сквозь призму сердца, как поэт». Но его приступы мечтательности разыгрывались в батальной обстановке, когда вся Европа становится театром военных действий и пространством нового «переселения народов» [20].
Посредственныйбеллетрист,член«Беседы»,попечите ль Московско го университетаи соиздатель журнала «Друг просвещения» П. Голенищев-Кутузов в Желтом доме «грызет бюст Карамзина» (имеются в виду его доносы на историка), а сатира на «духовного сочинителя» Е. Станевича -отклик на полемику 1805 г., вокруг публикации «Собрания сочинений в стихах и прозе», подвергшееся резкой критике со стороны Каченовского и Воейкова [16. С. 72]. После гонений, которым подвергся Станевич в 1818 г., строфы посвященной ему эпиграммы подверглись переработке.
Фигурирует в сатире сторонник классицизма К. Батюшков, который в юности считался надеждой русской литературы, но после ранения в ходе боевых действий 1812 г. действительно впал в тяжелую депрессию и не сочинил впоследствии ничего серьезного. Рядом с ним -баснописец и издатель А. Измайлов, писавший в характерном псевдонародном стиле:
Мой предмет - носы с прыщами, / ходим с музою в трактир
Водку пить, есть лук с сельдями. / Мир квартальных есть мой мир [6].
В поздних редакциях присутствует острая критика «сладкой парочки» русской журналистики тех лет - Н. Греча и Ф. Булгарина. С первым Воейков сотрудничал в журнале «Сын отечества», но вскоре из-за финансовых разногласий отошел от дел. Во фразе «из чужих лоскутьев сшит» имеется в виду использование в журнале заимствованных авторских материалов. Второй, издатель «Северной пчелы» на службе III Отделения, был «знаменит» и тем, что в 1812 г. успел послужить и во французской, и в русской армиях.
Большинство издательских проектов обоих были «раскручены» именно в духе «теории официальной народности». Греч помещал в журнале патриотичные басни Крылова, гражданственные сочинения авторов, принадлежащих разным идейным течениям. Тема Отечественной войны долго держалась в журнале, там вплоть до 1825 г. публиковались многочисленные народные и солдатские песни, «хотя из крестьян и солдат их никто не пел» [3]. «Сын Отечества» воспринимался публикой как журнал прогрессивный, в нем даже публиковались статьи о национальном движении в разных странах, карикатуры на Наполеона и бонапартистов. «Северная пчела» же Булгарина имела от правительства эксклюзивное право на зарубежную политическую информацию, а демонстрация «преданности престолу и чистоте нравов» становятся главным признаком этой газеты, при цитировании которой, по словам А. Никитенко, «должно умолкнуть всякое противоречие» [10].
Вторая редакция «Дома сумасшедших» обличает, по выражению А. Пушкина, «мистики придворное кривлянье», которое стало модным в высшем свете среди «Лаис благочестивых» и «святых невежд» и выливалось в ожесточенное гонение на просвещение и «безбожную» науку [5. С. 34]. Усиливается острота сатиры на ренегатов и предателей, что пересекается и с аспектом псевдопатриотизма, если понимать под ним «духовное братство».
Вот в передней раб-писатель, / Каразин хамелеон!
Филантроп, законодатель. / Взглянем: что марает он?
Песнь свободе, деспотизму, / брань и лесть властям земным,
Гимн хвалебный атеизму / и акафист всем святым [6].
В. Каразин был известен многочисленными и противоречивыми проектами, которые он подавал правительству, а также обильными доносами на литераторов всех направлений [18. С. 678]. Новые обитатели воейковского Желтого дома - А. Грузинцев, примыкавший к шишковской «Беседе», М. Невзоров, издатель христианского журнала «Друг юношества», А. Красовский, петербургский цензор, известный тупым мракобесием. В ренегатстве подозревается и поэт А. Перовский-Погорельский, бывший сотрудник «Новостей литературы» Воейкова, ушедший служить в министерство под начало Шишкова. Особая строфа «политического» раздела посвящена Ж. Дантесу, погубившему национального гения России.
Эпиграммы на Н. Полевого, издателя «Московского телеграфа», и П. Свиньина, основателя «Отечественных записок», появляются в поздних редакциях сочинения. Оба журнала оказались в эпицентре бурной полемики между западниками и славянофилами.
Будучи «русским самоучкой» из купеческой среды, Полевой занимает в своем журнале критическую позицию по отношению к высшему свету, презирающему «неблагородные классы народа». Вначале он ополчается против «Литературной газеты» А. Дельвига, а в 1831 г. выводит в сатирическом образе Патриотова и Булгарина с его «крикливой народностью». Само выражение «квасной патриотизм» сошло именно со страниц «Московского телеграфа», а негативный отзыв о пьесе Н. Кукольника «Рука всевышнего Отечество спасла» послужил поводом для закрытия издания [10]. Позже Полевой вынужденно сотрудничал с другими изданиями и «кормился» написанием псевдонародных пьес.
Говоря об этой эпохе, сын писателя вспоминал: «Все политические и общественные партии, воспитавшиеся в период сильнейшего развития философских систем и теорий, перенесенных с Запада на русскую почву, стремились применить их, так или иначе, к вопросам русской жизни. Но русская жизнь влеклась такою неприглядною колеёй, рамки ее были и так тесны, и узки, что всем приходилось утешать себя только мечтами о будущем и в нем строить и воздвигать свои идеалы, в нем искать осуществления своих надежд, основанных на последнем выводе западной науки и новейших философских систем. Ни одна из существующих партий не была довольна настоящим; каждая из них относилась к нему с порицанием (иногда чересчур строгим и совершенно несправедливым) и отрицала даже все то, что последующие поколения русских людей оценили по достоинству» [17].
Одним из последних в литературном разделе появляется О. Сенковский с его «Библиотекой для чтения», пользовавшейся популярностью у провинциальных помещиков и имевшей ярко выраженную антизападническую направленность. Особенно читали фельетоны Барона Брамбеуса, недовольного всеми новомодными философами. Для стиля Сенковского-Брамбеуса были характерны нарочитый консерватизм и скептицизм, поверхностное остроумие и развязная веселость, а сама «Библиотека», по определению А. Герцена, была «таким же явлением своего времени, как и неприхотливая «Пчела», находившая даже в николаевском царствовании мед» [7. С. 266].
Большинство обитателей воейковского сумасшедшего дома были персонами публичными, и не удивительно, что их патриотизм приобретал наносной, показной, в значительной мере казенный характер.
Тип ложного, мистифицирующего «патриота» или «славянофила» распространяется в сатирических произведениях XIX в. Впрочем, уже к середине века идеологема славянофильства трансформировалась. Если вначале оно ассоциировалось с лингвистическими экспериментами в духе Шишкова или Каченовского, то уже к сороковым годам оно наливается новой и далеко не архаичной «духовностью» у А. Хомякова, И. Киреевского, В. Одоевского, Н. Гоголя, а в шестидесятых - соприкасается с идеями «почвенничества» у Н. Страхова, Ф. Достоевского, Н. Данилевского или К. Леонтьева [13. С. 97].
Идеи же западничества преследовались все сильнее: в целях безопасности П. Ширинский-Шихматов на посту министра образования исключает европейскую философию из программ
университетов, a чтение курсов логики и психологии передается докторам богословия и священнослужителям.
Патриотическая тема актуализировалась во время Крымской войны, хотя она и не называлась «отечественной» и рассматривалась как один из всплесков геополитической волны, знаменующей передел сфер влияний в мире между крупными державами. В Российской империи проходили широкие кампании с массовым рекрутингом на службу «за веру, царя и Отечество», но в общественном сознании отношение к войне было неоднозначным.
Сатирический жанр, в котором мог быть составлен портрет «публичного патриота», был востребован и тогда, когда полемика между западниками и славянофилами уже пошла на убыль. Славянофильство выхолащивалось в доктрине «официального патриотизма», а идеология западничества дробилась и «разветвлялась» по многим либеральным течениям, которые проникали в Россию из Европы. К образцу жанра можно отнести и «Фанты» Д. Минаева, печатавшегося под псевдонимом «Обличительный поэт».
Минаев родился в небогатой дворянской семье и до 1857 г. подвизался чиновником в Симбирске и Петербурге. Уйдя в отставку, занялся литературной работой, публиковал стихи и переводы в столичных изданиях, выпустил сборник литературных пародий, некоторое время редактировал сатирический «Гудок». В журналистской среде он был известен как «король рифмы» и мастер каламбура. Патриотизм Минаева - демократического, «некрасовского» толка, он часто направляется против крепостников, бюрократов, а в некоторых случаях задевает далеких от жизни апологетов «чистого искусства».
«Фанты» были опубликованы в 1863 г. в журнале «Искра», который редактировал художник-карикатурист Н. Степанов. Несмотря на подзаголовок «современная элегия», по жанру сочинение представляло развернутый шарж на целую группу издателей, редакторов и авторов консервативного или умеренно-либерального толка, периодические издания которых противостояли «разночинской» журналистике. Закономерно, что сатира Минаева не затрагивает журналы, близкие «Искре» по духу («Современник», «Русское слово», «Полярная звезда»). В сатирической панораме возникают лишь те публичные фигуры, которые можно «уличить» в псевдопатриотизме, прикрывающемся официальной пропагандой.
«Фанты» известны в двух версиях: полной, оставшейся в рукописи, и сокращенной, попавшей в печать с «купюрами» в тексте. Стихи посвящаются «детям, начинающим учиться российской азбуке», и представлены в форме игры, загадки. Список объектов сатиры дается по алфавиту, и в результате выстраивается «энциклопедия» русской журналистики, а также создается общий портрет одиозного русофила, не принимающего все европейское.
Аз - первый фант, нас зовущий! / Кто же враг западных фраков,
Западной прессы гниющей? / Кто же? (Аксаков) [15].
Патриотизм семейства Аксаковых, который высмеивает сатирик, был вполне искренним, добросердечным, хотя в нем и присутствовали архаические элементы. Поскольку И. Киреевскому запретили издание журнала «Европеец», молодые славянофилы - Д. Валуев, А. Попов, А. Кошелев - выпускали периодические «Московские сборники». Однако после 1848 г. все издательские предприятия славянофилов по инициативе Негласного комитета Д. Бутурлина были приостановлены. Ю. Самарин, В. Черкасский и И. Аксаков были отданы под надзор полиции и лишены права редактировать любые издания, а пьеса К. Аксакова «Освобождение Москвы в 1612 году» была снята со сцены. Послабления наступили лишь во второй половине 50-х гг., когда стали выходить славянофильские издания «Русская беседа», «Молва» и «Парус».
Читатели «Фантов» должны угадать в дальнейших шарадах издателя киевского нравственно-поучительного журнала «Домашняя беседа» В. Аскоченского, выдержанного в патриархальном духе; знаменитого русиста и популяризатора народного эпоса Ф. Буслаева; редактора «Библиотеки для чтения» А. Писемского, писавшего фельетоны под псевдонимом «Никита Безрылов». Последний, представляющий «натуральную школу», сотрудничал с журналами «Москвитянин» и «Искусства», его популярные сочинения переводились на европейские языки и обсуждались в столицах. Писемский искал «третий путь» между западниками и славянофилами, позже представив вполне объективную картину общественной жизни в исторических романах «Люди сороковых годов» и «Масоны».
Мы найдем в алфавитном списке Минаева также педагога, переводчика и сотрудника многих столичных журналов В. Водовозова, бывшего следователя С. Громеку, издавшего книгу «О полиции вне полиции» и писавшего для «Русского вестника»; автора бытовых пьес о жизни мещанского сословия В. Дьяченко; поэта и переводчика А. Дружинина, участвовавшего во многих периодических изданиях; столичного «медиамагната» М. Каткова, в чьих газетах публика находила позицию правительства по всем вопросам.
В загадке о «скучном песнопевце» галерею сатирических объектов пополняет Ф. Глинка, брат фигуранта воейковского «Дома сумасшедших». Собственно, его патриотизм вряд ли можно назвать «казенным», поскольку он был участником антинаполеоновских войн и автором искренних сочинений о событиях 1812 г. Он был близок декабристам, за что в 1826 г. был отправлен в отставку и ссылку. Но его последующее литературное творчество (в поэмах «Зиновий Богдан Хмельницкий» и «Таинственная капля») уходит от реальности в абстракцию и мистику. Историки с недоумением восприняли сюжет о борьбе малороссов против Польши, а крымских татар - против Турции. В сочинении Глинки союз Б. Хмельницкого с Россией отходит на второй план, и лишь в Крыму правитель обнаруживает духовно свободный народ, ведущий патриархальный образ жизни [9].
Четверостишие о Глинке цензура не пропустила, как и загадку о другом публичном патриоте:
Кто земляков из Парижа / и из его ресторанов
Гонит?.. Малютка, пойми же - / кто он? (Касьянов) [15].
И. Касьянов, старовер из Олонецкой губернии, был выдающимся собирателем и сказителем былин, духовных стихов, причитаний и обрядовых песен, в том числе преданий о Волхве Всеславиче, Микуле Селяниновиче и др. Он выступал в обеих столицах, ездил по всем губерниям, за что был по достоинству награжден Императорским Русским географическим обществом.
Далее следует в «Российской азбуке» многолетний издатель «Отечественных записок»
A. Краевский и член-корреспондент Петербургской академии наук, политэконом и публицист Г. Молинари. Колоритной фигурой в этом ряду является издатель «Москвитянина», профессор М. Погодин - один из главных славянофильских идеологов.
Журнал Погодина был учрежден в 1841 г. при поддержке церковного руководства, он всегда уделял большое место вопросам духовности. Его сотрудники - С. Шевырев, И. Давыдов, М. Дмитриев, А. Стурдза - считались редакцией «весьма чистого направления», а некоторые из них были личными друзьями министра Уварова. Такой коллективный портрет «казенного патриота» был несимпатичен оппозиционным славянофилам, и на некоторое время деятельность «Москвитянина» оживила «молодая плеяда» (А. Островский, Ап. Григорьев и др.), образовавшаяся в редакции в середине 50-х гг. Новые сотрудники лишили журнал официальной «оболочки», не забывая о принципах национальной самобытности [10]. После прекращения издания журнала в 1857 г. Погодин задумал ряд других изданий - альманаха «Утро» и газеты «Русский», но успеха у публики они не имели.
В сатирическую галерею «Фантов» помещены редактор консервативной газеты «Весть»
B. Скарятин и автор народных песен Н. Щербина, который сотрудничал с «Сыном Отечества» и «Отечественными записками». Одно из самых известных сочинений последнего, содержание которого обыгрывается в четверостишии Минаева, - «Раскинулось море широко...» - это песня русских военных моряков середины XIX в. Последняя по алфавиту загадка касается деятеля министерства Просвещения П. Юркевича, рьяно боровшегося с западной «материалистической заразой», в частности с учением немецкого естествоиспытателя Л. Бюхнера.
Как и в сатире Воейкова, у Минаева различны основания, по которым выбираются объекты критики. Но точно так же сквозной нитью через все произведение проходит ирония по поводу несуразных, преувеличенных или искаженных элементов патриотического общественного сознания, связанного на данном историческом этапе с устаревшими представлениями «изжившей себя» славянофильской традиции. Незамысловатый текст завершается надеждой на то, что читатель должен разрешить эти «жизненные ребусы».
На самом деле, большинство объектов, описанных в сатирической «энциклопедии» Минаева, в реальности вели широкую полемику друг с другом и вполне благополучно существовали в системе периодических изданий пореформенной России, где находилось место изданиям разной социально-политической ориентации: официальным, либеральным, демократическим,
консервативным. В каждой идейной системе было свое понимание «патриотизма» и его места в общественной жизни России.
Список литературы
1. Александров Л. Г. В. Белинский против В. Майкова: штрихи к полемике о патриотизме и космополитизме в петербургских журналах 1840-х годов // МедиаАльманах. 2011. № 6 (47). С.60-67.
2. Альтшуллер М. (сост., прим.) Русский эротический пасквиль (А. С. Пушкин, А. Ф. Воейков) / Сер. Философические памятники. М.: Альта-Принт, 2006. 320 с.
3. Бабаев Э. Г. «Высокий мир аудиторий...»: Лекции и статьи по истории русской литературы / Сост. Е. Э. Бабаева, И. В. Петровицкая. М.: Медиа Мир, 2008. 526 с.
4. Биллингтон Дж. X. Икона и топор. Опыт истолкования истории русской культуры. М.: Рудомино, 2001. 880 с.
5. Благой Д. Д. Творческий путь Пушкина, 1826-1830. М.: Советский писатель, 1967. 726 с.
6. Воейков А. Ф. Дом сумасшедших. URL: https://rvb.ru/18vek/poetyl790_1810/01text/12voei kov/112.htm (дата обращения: 07.12.2018).
7. Герцен А. И. Статьи из «Колокола» и другие произведения 1859-1860 годов // Собр. соч. в 30 томах. Т. 14. М.: Изд-во АН СССР, 1958. 706 с.
8. Давыдов Ю. Н. Этика любви и метафизика своеволия. (Проблемы нравственной философии). М.: Молодая Гвардия, 1982. 287 с.
9. Егоров Б. Ф. Российские утопии: исторический путеводитель. СПб.: Искусство-СПб, 2007. 416 с.
10. Западов А. В. (ред.) История русской журналистики XVIII-XIX веков. 3-е изд. М.: Высшая школа, 1973. 516 с.
11. Ильин И. А. Путь к очевидности. М.: Республика, 1993. 431 с.
12. Лихачев Д. С. Изучение «Слова о полку Игореве» и вопрос о его подлинности. URL: http:// libed.ru/knigi-nauka/226910-l-d-lihachev-izuchenie-slova-polku-igoreve-vopros-ego-podlinnosti-pochti-170-let-nahoditsya-slovo-polku-igoreve.php (дата обращения: 07.12.2018)
13. Лосский Н. О. История русской философии. М.: Высшая Школа, 1991. 480 с.
14. Малинкин А. Н. Понятие патриотизма: эссе по социологии знания // Социологический журнал. 1999. № 1-2. С. 87-117.
15. Минаев Д. Фанты (современная элегия). URL: https://libverse.ru/minayev/Fanty.html (дата обращения: 07.12.2018).
16. Мордовченко Н. И. Русская критика первой четверти XIX века. М. Л.: Изд-во АН СССР, 1959. 431 с.
17. Полевой П. Н. Век нынешний и век минувший // Исторический вестник. 1887. Т. 28. С. 176.
18. Поэты-сатирики конца XVIII - начала XIX века / Сер. Библиотека поэта. - Л.: Советский писатель, 1959. - 753 с.
19. Степанов Н. И. А. Крылов. Жизнь и творчество. М.: Гослитиздат, 1949. 375 с.
20. Флоровский Г. Пути русского богословия. URL: https://azbyka.ru/otechnik/Georgij_ Florovskij/puti-russkogo-bogoslovija/5 (дата обращения: 07.12.2018).
THE COLLECTIVE IMAGE OF A PSEUDO-PATRIOT IN THE SATIRICAL POETRY
OF THE XIX CENTURY
Alekscmdrov L. G.. Chelyabinsk State University, Chelyabinsk, leonalex42(a),mail.rii
The article is devoted to the satirical reflection ofnegative manifestations ofpatriotism in journalism of the XIX century The theory of the question concerns various sociological shades and gradations of patriotism as a phenomenon and concept, as well as the role that Russian journalism of the XIX century played in maintaining and developing Patriotic attitudes in society. Along the way the author's task was
Знак: npoS^eMHoe no.ie MegHao6pa30BaHHH. 2020. № 2 (36)
to substantiate the possibility of compiling a collective image, a generalized portrait ofa pseudo-patriot in the satirical journalism of the studied era, which was especially actively used during the periods of ideological confrontation between Westerners and Slavophiles.
Two practical parts are devoted to the collective image of a pseudo-patriot in the satirical poetry of A. Voeikov and D. Minayev. These two original authors gained public fame by using in the satirical genre characteristic techniques that allow the reader to "guess" specific objects of satirical images, each of which was for its era a well-known, public personality, and in their totality they represented, as the article proves, a common social type, in whose activities there are elements of pseudo-patriotism.
Key words: satirical poetry, collective image, patriotism, pseudo-patriotism, Westernism, Slavophilism.
References
1. Alexandrov, L. G. (2011). V. Belinskiy protiv V. Maykova: shtrikhi k polemike o patriotizme i kosmopolitizme v peterburgskikh zhurnalakh 1840-kh godov [V. Belinsky vs. V. Maikov: touches to the controversy about patriotism and cosmopolitism in St. Petersburg magazines in the 1840s]. MediaAl'manakh [MediaAlmanach]. 6 (47), pp. 60-67. (in Russ.).
2. Al'tshuller, M., ed. (2006). Russkiy eroticheskiypaskvil'(A. S. Pushkin, A. F. Voyeykov). [Russian erotic libel (A. S. Pushkin, A. F. Voeykov)]. Moscow: Al'ta-Print. 320 p. (in Russ.).
3. Babayev, E. G. (2008). «Vysokiy mir auditoriy...»: Lektsii i stat'i po istorii russkoy literatury ["High world of audiences...": Lectures and articles on the history of Russian literature], comp. E. E. Babayeva, I. V. Petrovitskaya. Moscow: Media Mir. 526 p. (in Russ.).
4. Billington, J. H. (2001). Ikona i topor. Opyt istolkovaniya istorii russkoy kul'tury. [the Icon and the axe. Experience in interpreting the history of Russian culture.] Moscow: Rudomino. 880 p. (in Russ.).
5. Blagoy, D. D. (1967). Tvorcheskiyput'Pushkina, 1826-1830 [Creative way of Pushkin, 18261830.]. Moscow: Sovetskiy pisatel'. 726 p. (in Russ.).
6. Davydov, YU. N. (1982). Etika lyubvi i metafizika svoyevoliya. (Problemy nravstvennoy filosofii) [Ethics of love and metaphysics of self-will. (Problems of moral philosophy).] Moscow: Molodaya Gvardiya. 287 p. (in Russ.).
7. Florovskiy, G. Puti russkogo bogosloviya. [Ways of Russian theology.], available at: https:// azbyka.ru/otechnik/Georgij_Florovskij/puti-russkogo-bogoslovija/5 (accessed: 07.12.2018) (in Russ.).
8. Gertsen, A. I. (1958). Stat'i iz "Kolokola" i drugikhproizvedeniy 1859 - 1860godov [an Article from "the Bells" and other works 1859-1860s]. Sobraniye sochineniy v 30 tomakh. [Collected works in 30 volumes]. Vol. 14. Moscow: Izd-vo AN SSSR. 706 p. (in Russ.).
9. Ilyin, I. A. (1993) Put' k ochevidnosti. [Way to evidence]. Moscow: Respublika. 431 p. (in Russ.).
10. Likhachev, D. S. (1962). Izucheniye «Slova o polku Igoreve» i vopros o yego podlinnosti [the Study of "Words about Igor's regiment" and the question of its authenticity], available at: http://libed.ru/ knigi-nauka/226910-1-d-lihachev-izuchenie-slova-polku-igoreve-vopros-ego-podlinnosti-pochti-170-let-nahoditsya-slovo-polku-igoreve.php (accessed: 07.12.2018) (in Russ.).
11. Losskiy, N. O. (1991). Istoriya russkoy filosofii [History of Russian philosophy]. Moscow: Vysshaya shkola. 480 p. (in Russ.).
12. Malinkin, A. N. (1999). Ponyatiye patriotizma: esse po sotsiologii znaniya [The concept of patriotism: essay on sociology of knowledge]. Sotsiologicheskiy zhurnal [Sociological journal]. 1-2, pp. 87-117. (in Russ.).
13. Minayev, D. Fanty (sovremennaya elegiya). [Fants (modern Elegy)], available at: https:// libverse.ru/minayev/Fanty.html (accessed: 07.12.2018) (in Russ.).
14. Mordovchenko, N. I. (1959). Russkaya kritika pervoy chetverti XIX veka [Russian criticism of the first quarter of the nineteenth century]. Moscow-Leningrad: Izd-vo AN SSSR [Publishing house by Science Academy of the USSR]. 431 p. (in Russ.).
15. Poety-satiriki kontsa XVIII - nachala XIX veka (1959). [Satirical poets of the late XVIII - early XIX century]. Leningrad: Sovetskiy pisatel'. 753 p. (in Russ.).
16. Polevoy, P. N. (1887). Vek nyneshniy i vek mimivshiy [Current century and past century], Istoricheskiy vestnik [Historical Herald]. Vol. 28. P. 176. (in Russ.).
17. Stepanov, N. (1949). I. A. Krvlov. Zhizn' i tvorchestvo. [I. A. Krylov. Life and creativity]. Moscow: Goslitizdat. 375 p. (in Russ.).
18. Voyeykov, A. F. Dom sumasshedshikh. [Crazy House], available at: https://rvb.ru/18vek/ poety 1790 1810/0ltext/12voeikov/112.htm (accessed: 07.12.2018) (in Russ.).
19. Yegorov,B.F. (2007). Rossivskive utopii: Istoricheskiyputevoditel'. [Russianutopia: aHistorical guide]. St.-Petersburg, Iskusstvo-SPb. 416 p. (in Russ.).
20. Zapadov, A. V., ed. (1973). Istoriva russkoy zhurncdistiki XVII I-XIX vekov [History of Russian journalism XVIII-XIX centuries]. Moscow, Vysshaya shkola. 516 p. (in Russ.).
Александров Леонид Геннадьевич - кандидат философских наук, доцент кафедры журналистики и массовых коммуникаций Челябинского государственного университета.
leonalex42@mail.ru
БИБЛИОГРАФИЧЕСКОЕ ОПИСАНИЕ СТАТЬИ
Александров Л. Г. Собирательный образ псевдо-патриота в сатирической поэзии XIX века // Знак: проблемное поле медиаобразования. 2020. № 2 (36). С. 99-110. DOI: 10.24411/2070-06952020-10210.
Aleksandrov L. G. The collective image of a pseudo-patriot in the satirical poetry of the XIX century // Znak: problemnoe pole mediaobrazovanija. 2020. № 2 (36), pp. 99-110. DOI: 10.24411/2070-06952020-10210.
