CC BY
577
Жемчужный И.С. (Курск)
«СНЫ ЧАНГА» И. БУНИНА: ТЕКС И ПОДТЕКСТ
В прозе И.А. Бунина действительность и жизнь сознания человека находятся в противоречивом единстве. Сложное переплетение различных пластов реальности в сознании героя и составляет мир личности, или, говоря словами Бунина, "истинно твое и единственно настоящее, требующее наиболее законного выражения, то есть следа, воплощения и сохранения хотя бы в слове " [1].
В рассказах Бунина 1910-х годов не однажды возникает в различных вариантах одна и та же ситуация: человек изображается как бы ''вынутым'' из своей повседневности. Герой рассказов оказывается вне событий и может по-новому, в воспоминании (а сознании)) увидеть и осмыслить свою жизнь ("Худая трава", "Сны Чанга", "Братья", "Господин из Сан-Франциско"). Нередко действие в них происходи на корабле, в открытом море или где-нибудь в очень отдаленных, экзотических местах земли. По Бунину, сущность человека и жизнь в повседневности замутнена внешними, поверхностными обстоятельствами. Отношения дня скрывают от человека истинный смысл его существования. Для того, чтобы снять этот внешний слой человеческой жизни и прикоснуться к его сущности, необходимо освободить личность от власти внешних обстоятельств.
В большинстве рассказов Бунина этих лет почти отсутствует событийно-бытовой план повествования. Поворотные моменты в судьбе персонажей происходят "за сценой". Их прошлое и сиюминутное настоящее сближены. Художника интересует внутреннее бытие в сущностных его проявлениях, раскрывающих смысл чьей-то жизни, "загадка души". Вот они - вечные темы. Но вечные лишь постольку, ПОСКОЛЬКУ художник способен выразить неизвестное в человеческих чувствах, состояниях, обусловленных, конечно же, не единичным, случайным, а множественным опытом.
Бунин владел таким даром. Тем не менее он не торопился высказывать свой взгляд на сложиые процессы. Его оценки и акценты сосредоточены в "подтексте" "Снов Чанга", где предельно расширена многозначность слова, образа, деталей, укрупнена содержательная роль композиции, приемов изображения. Автор как бы предлагает читателю включиться в его поиск и самому решить, что и как здесь защищается или осуждается.
В плане использования подтекста Буниным, пожалуй, самым "зашифрованным" выглядит рассказ "Сны Чанга"(1916). Уже первая фраза вызывает разночтения: "Не все ли равно про кого говорить? Заслуживает того каждый из живших на земле" [2]. Этот зачин трактуется спорно: писателя привлекает жизнь вообще, а не конкретная, социальная. И Бунин, казалось бы, дает почву для таких утверждений - его всегда привлекала "невыразимая прелесть" цветов, попей.
Для него равновелики и жизненная трагедия капитана, и "собачьи размышления" Чанга. Наверное, Бунин не был бы Буниным, если бы его не занимали столь непонятные, таинственные и полярные явления. Мудростью их постижения проникнуты многие отроки его прозы.
Только в море, беседуя с Чангом, осмысливает противоречивость своей жизни на берегу капитан. В сознании всплывают сцены из истории любви и, воспринятые в абстрагировании от непосредственной жизни, рождают глубокие размышления о человеческом счастье. Сны Чанга -это воспоминания собаки о прежней жизни и с капитаном на корабле, о счастье и несчастье любви капитана. Художественную реальность рассказа составляет чередование действительности со снами-воспоминаниями Чанга. Прошлая и сегодняшняя реальности смешиваются, их границы становятся трудноразличимыми, и вместе они составляют полноту нынешнего дня.
И если в прошлом, в перерывах между плаваниями, капитан в полной мере был счастлив, а потом с той же силой страдал, то сейчас, в отрешении от страстей, он пытается подвести некий итог ушедшему. И находит его не в счастье любви и не в горечи, вызванной изменой любимой, но в удивлении чуду жизни, неисподимости ее путей. Это чувство заставляет героя бунинского рассказа не только восхититься огромности бытия, но и с покорностью принять мир таким, как он есть, подчиниться ему. Рассказ весь построен на идее двух действительностей: пережитой в реальности и заново - в воспоминаниях.
Печальная эволюция двух живых существ воссоздана сразу на нескольких уровнях: в быту внешнем и внутреннем поведения героев, в философии капитана, сложно воспринятой Чангом. наконец, в состояниях природы, контрастно орнаментирующих стремительное угасание души.
Сюжет "Снов Чанга" как таковой можно было бы свести к нескольким фразам о разбитой человеческой судьбе. История человеческой драмы, лежащей в основе рассказа, не развернута.
Писатель как бы предлагает читателю самому домыслить, как выглядели бы детали и повороты сюжета, отражающие трагедию человека, который до этого не мог поверить, что "Может не любить тебя тот, кого ты любишь". Главное в рассказе не сюжетная канва, а ведущая мысль о неустойчивости и катастрофичности земного бытия, о призрачности человеческого счастья.
Оригинален способ реализации этой идеи в рассказе. Автор не спешит со своими выводами, не торопится высказать свое жизненное и философское кредо. Основной прием, с помощью которого он пытается разрешить поставленную в рассказе проблему, -контраст противоборствующих точек зрения на жизнь.
Все живущее в мире подчинено у Бунина трем правдам бытия. Две из них - полярные -"жизнь несказанно прекрасна" (Чаг) и жизнь мыслима лишь для сумасшедших (Капитан) -правды земного бытия, присущие каждой человеческой жизни. Они трагичны в бенинской концепции мира своим постоянным, вечно сменяющимся противостоянием друг другу. Третья правда - это правда последнего хозяина'', - "того безначального и бесконечного мира, что не доступен Смерти" (VI, 385). Этой космической прозе последнего Хозяина подчинено все, совершающее на земле свой путь от рождения до смерти, и среди всего живущего - человек. Перед этой правдой все и все равны.
Трагизм человеческой жизни - и социальной, и личной - от желания человека подчинить своей воле катастрофическое движение осуществляющей себя и отчужденной от человека "третьей правды" космического бытия мира,
В "Снах Чанга" протекают, "как песок в корабельных часах" шесть последних лет прошлого капитана, ставшего однажды, случайно и неожиданно, хозяином Чанга. У Бунина -двойной отсчёт времени: шесть последних лет жизни капитана и Чанга в их реальном эмпирически событийном содержании соотнесены в рассказе с "космическим временем" "того безначального и бесконечного мира, что недоступен смерти". "Шесть лет - много это или мало?" -спрашивает Бунин и всем рассказом отвечает: и много, и мало. Много потому, что за это время "Чанг с капитаном стали стариками, хотя капитану еще и сорока нет, и судьба их грубо переменилась" (IV, 371). И ничтожно мало - в бесконечном и безначальном движении мирового океана бытия, где их жизни - только бесконечно малые пылинки.
Все эти тропические шесть лет капитану казалось, что "жизнь несказанно прекрасна", ибо в воображении он подчинил своим желаниям всё происходящее на берегу, где, отправляясь в свой первый дальний рейс, оставил любимую женщину и дочь. В любви к ним он сосредоточил весь мир своей ЖИЗНИ. Но жизнь капитана "прикована" к тому кораблю, который видит в своих "снах" Чанг, к кораблю, мчащемуся сквозь бури и штили в лучах восходящего и заходящего солнца, в знойном полуденном воздушном пространстве и в мерцающем свете далёких звёзд тропического неба и - над "слепой и тёмной, но стократ живой, глухо бунтующей Бездной" океана.
Пока капитан, чувствуя себя в "своем первом дальнем рейсе" "ужасно счастливым человеком", стремился благополучно привести к берегу этот символический в бунинском повествовании "корабль жизни", на берегу совершается то, что трагически изменит всю судьбу, состарит и приведет к смерти, единому и однозначному у Бунина концу всех усилий человека достичь и овладеть одной двух правд - "жизнь несказанно прекрасна".
Сами события, "грубо переменившие судьбу капитана и существование Чанга, не описаны. Но их НЕИЗОБРАЖЕННОСТЬ у Бунина связана с тем, что судьба человека, мнящего себя КАПИТАНОМ СОБСТВЕННОЙ ЖИЗНИ, раскрывается в рассказе так и с такой целью, чтобы обнаружить и подчеркнуть несущественность причинно-следственных связей ее эмпирически-событийного течения.
Человек, в представлении автора "Снов Чанга", пытается властвовать в мире своего "земного бытия" разумом, но он бессилен и беспомощен как перед чувственными, ВНЕПОНЯТИЙНЫМИ и катастрофическими силами "космоса", так и перед чувственной реальностью своей жизни со всеми ее страстями и желаниями, парализующими его волю и разум.
И символическое крушение "корабля жизни" капитана, совмещающее его прошлом настоящим, дано в достаточно прозрачных метафорических параллелях: "...Но тут внезапно оглушает Чанга громовой грохот. Чанг в ужасе вскакивает. Что случилось? Опять ударился по вине пьяного капитана, пароход о подводные камни, как это было три года тому назад? Опять выстрелил капитан из пистолета в свою прелестную и печальную жену? Нет, кругом не ночь, не море и не зимний полдень на Елисаветинской, а очень светлый, полный шума и дыма ресторан: это пьяный капитан ударил кулаком по столу и кричит художнику: - Вздор, вздор! Золотое кольцо в ноздре свиньи, вот и твоя женщина!..." (IV, 383).
Совмещая прошлое жизни капитана с настоящим, Бунин в этом совершеннейшем по логике художественного повествования фрагменте рассказа приведет своего героя к прозрению заключенной в мудрости Соломона истины о женщине, которая раньше только тревожила его сознание предчувствием как бы рождающимся из тяжелых и зыбких масс довременного "космического" естества, называемого океаном.
И вся оставленная за пределами повествования история измены "прелестной и печальней жены капитана представляется в рассказе как ИЗМЕНА ЖЕНЩИНЫ - некое вечное начало "хаоса жизни", предсмертное прозрение которого капитаном выражено в буддийских цитатах-обобщениях: "Коврами я убрала постель мою, разноцветными тканями египетскими - зайдем, будем упиваться нежностью, потому что мужа нет дома... А, женщина! Дом её ведет к смерти и стези её - к мертвецам..." (IV, 383).
По идее бунинского рассказа, такого рода истины не могут исследоваться и объясняться в их конкретно-событийной эмпирической реальности. Они должны приниматься такими, как есть, как выражение неких вечных начал бытия, закрепленные в мудростях Соломона, Будды, в маоизме, в Библии.
Бунинский капитан расплачивается своим настоящим за прошлые сомнения, за жадность до счастья, за то, что, противясь "Пути всего сущего", хотел повернуть по-своему - не мир! - а только "душу любимой женщины". Но это расплата человека, невиноватого в содеянном.
В человеческих отношениях - и личных, и общественных - бунинской эстетической концепции жизни 1913-1916 годов понятие вины находится обычно как бы в снятом виде, отчужденном от человека. Капитан ВИНОВАТ, ибо он, идя на встречу своим желаниям и страстям, пытался повернуть насилием "душу любимой женщины", но он и не виновен, ибо его путь в мире всего сущего предопределен, и он бессилен был противиться этому предначертанию. В этом его ВИНА БЕЗ ВИНЫ, и это делает понятным те философско-эстетические основания, которые позволяют Бунину поэтизировать образ ИЗМЕНЯЮЩЕЙ женщины.
Обожествляя вечную красоту женщины, Бунин заставляет капитана заранее оправдать ее измену или, точнее, высказать свою идею оправдания. Эта идея всепрощения именем "Пути всего сущего", вложенная в уста капитана, кажется противоречащей тому осуждению мира, к которому Бунин приводит капитана в конце его жизни: "Все это ложь и вздор, чем будто бы живут люди: нет у них не бога, ни совести, ни разумной цели существования, ни любви; ни дружбы, ни чести, -нет даже простой жалости. Жизнь - скучный зимний день в грязном кабаке, не более..." (IV, 379).
Но в бунинской эстетической концепции жизни в этом и состоит трагическая антиномия вечно противостоящих друг другу "двух правд" - той, что "жизнь несказанно прекрасна", и той, что она "мыслима только для сумасшедших". Художник, слушая капитана, не возражает и не соглашается с ним. В этом нейтралитете - примирение со страшным миром "двух правд", примирение во имя "третьей правды", последней, "космической" правды.
Какова же третья правда, которой не знают бунинские герои? Ответ на этот вопрос получить достаточно сложно. Отдельные авторские "указатели", по крупицам искрометно разбросанные в тексте, отдаленно намекают на возможность постижения какого-то иного прекрасного мира, в котором эта правда только и может быть найдена. Одним из таких "указателей" служит сцена в ресторане, описанная с точки зрения Чанга: "...вдруг раздается стук палочки по пюпитру на эстраде ресторана - и запевает скрипка, за ней другая, третья... Они поют все страстней, все звонче, - и через минуту переполняется душа Чанга совсем иной тоской, совсем иной печалью" (IV, 379).
Этот намек "на истину в последней инстанции" окончательно проясняет концовка рассказа, где автор как бы подводит итог полярным точкам зрения и от своего имени "провозглашает" третью - и окончательную - правду, указывая на единственную, с его точки зрения, гармонию, которая заключена "...в том безначальном и бесконечном мире, что недоступен Смерти" (IV, 385). Вот она, эта окончательная, "не подлежащая обжалованию", идейноэмоциональная авторская ПОЗИЦИЯ, открыто выраженная писателем в полном экспрессии и лирической взволнованности пассаже: "Кто-то тоже лежит теперь - там, за темнеющим городом, за оградой кладбища, в том, что называется склепом, могилой. Но этот кто-то не капитан, нет. Если Чанг любит и чувствует капитана, видит его взором памяти, того - божественного, чего никто не понимает, значит, еще с ним капитан; в том безначальном и бесконечном мире, что недоступен Смерти. В мире этом должна быть только одна правда - третья, - а какая она - про это знает тот - последний Хозяин, к которому уже скоро должен возвратиться и Чанг" (IV, 385).
О каком "безначальном и бесконечном мире" здесь идет речь? Немецкий исследователь
творчества Бунина Б. Кирхнер считает, что основу взглядов Бунина на жизнь и мир составляет "пантеистически-таонистическое воззрение", берущее свое начало в древнекитайской и индийской философии. Отсюда он заключает, что в рассказах "Сны Чанга", "Братья" и некоторых других писатель формулирует свои мысли о ценности человеческой жизни как единого космического процесса, вечного бытия Тао, которая и представляет, по Бунину, безначальный и бесконечный мир. Человек - видимая форма этого мира, этого Тао, куда он возвращается после смерти. "Бунин, - пишет Б. Кирхнер, - видел глубокую ценность человеческой жизни в участии в этом универсальном процессе бытия и, наконец, слиянии с его невидимой формой" [3].
Р.С. Спивак, рассматривая эту интерпретацию философских взглядов Бунина, отмечает, что она заслуживает внимания, как и вся работа исследователя о творчестве писателя, тем более, что большинство западных исследователей склонны "...акцентировать в содержании бунинского творчества трагические ноты..., скептический и даже циничный взгляд художника на смысл и ценность человеческой жизни" [4].
О том, «то Бунин придерживался пантеистических взглядов, свидетельствуют многие его произведения и, в первую очередь, его книга о Л.Н. Толстом. Что же касается отголосков в мировоззрении Бунина древнекитайской и индийской философий, связанных с бунинским осмыслением жизни как единого космического процесса, вечного бытия, то они достаточно четко выражены в монологе капитана из "Снов Чанга". Пытаясь осмыслить свою жизненную драму (измену жены), КАПИТАН приходит к выводу, что причина этой измены не он сам и даже не изменившая ему жена, а нечто непостижимое, не зависящее ни от его, ни от чьей-то другой воли. Это нечто - "сокровеннейшее веление самой Тао, праматери всего сущего, того земного и нерушимого миропорядка, которому подвластно все живое на земле. Противиться этому миропорядку, считает капитан - а вместе с ним и автор - "не должно... ничто сущее". Более того, конфликт с этим от века заведенным порядком и приводит человека к жизненной драме, так это и случилось с глазным героем рассказа. Слишком много хотел капитан счастья, слишком "жаден" был он до него, слишком сильно любил он.
"...А разве так полагается? Да и вообще, следует ли кого-нибудь любить так сильно? -спросил он. - Разве глупее нас с тобой были все эти ваши Будды, а послушай-ка, что они говорят об этой любви к миру и вообще ко всему телесному - от солнечного света, от волны, от воздуха и до женщины, до ребенка, до запаха белой акации" (IV, 377).
Трудность понимания рассказа связана с характерной для Бунина манеры повествования, которую условно можно определить как ГЛУБОКО ВНУТРЕННЕ ПОДТЕКСТОВУЮ. Умирает капитан - "разбился" кувшин у источника", а видимой вины нет ни в ком. Заманчиво все объяснить изменой жены капитана: ведь именно с этого начались его беды. Но жена (по Бунину) в сущности не виновата, она даже не плоха, напротив, она прекрасна. Все дело в том, что так предопределено судьбой от этого никуда не уйдешь. Появившиеся на похоронах жена и дочь усопшего - "две дивные в своей мраморной красоте и глубоком трауре женщины, - точно две сестры разных возрастов" (IV, 334) - овеяны авторской несомненной и бесконечной печалью, сочувствием и преклонением. Взволнованно говорится о непреодолимости смерти, о страшном сочетании траура и красоты, гибели былых надежд, о том, что от века увенчано окончательным прощанием с земной жизнью. Едва ли не это прощание оказывается единственно возвышенным: "...гул, громы, клир звонко вопиящих о какой-то скорбной радости ангелов, торжество, смятение, величие - и все собой покрывающие неземные песнопения" (IV, 384). В такой атмосфере, действительно, трудно уловить конкретные истоки несчастий и капитана, и жены его. Подспудно складывается впечатление, что Бунин сознательно закрепил за "жизнью" трагический исход.
В который раз воплощая в своем творчестве роковую неспособность человека постичь происходящее, Бунин не без иронии пишет:"...все мы говорим "не знаю, не понимаю", только в печали: в радости всякое живое существо уверено, что оно все знает, все понимает" (IV, 379). В таком состоянии неведения распадаются контакты между людьми и начинается их нравственное угасание. Болезненно выстраданный писателем вывод о всесилии рока над человеком объясняет появление в рассказе смутных картин: смешение сна и действительности в раздвоенном сознаний человека, которого подстерегает тоже "слепая темная", "глубоко бунтующая бездна" океана.
Рассказ "Сны Чанга" - один из наиболее характерных бунинских рассказов предреволюционной поры. В отличие от некоторых других рассказов ("Братья", "Господин из Сан-Франциско"), он почти полностью лишен социальной проблематики, целиком замкнут в рамках излюбленных писателем "вечных" тем. Здесь призрачность жизни главного героя,
пережившего жестокую семейную драму, реабилитируется его смертью, ассоциируемой с безначальным и бесконечным миром, куда, по мысли автора, должен вернуться капитан.
Критический пафос писателя направлен не против бесчеловечных законов, капиталистического общества, а против вечных, не зависящих от человека обстоятельств и несовершенства жизни вообще. Счастья вечного "максимального", быть не может: у Бунина oно всегда сопряжено с ощущением катастрофы смерти.
Лиризм и поэтичность, эмоциональность и красочность, аналитизм и глубина мысли - все эти черты бунинской прозы проявились о рассказе с разительней силой. Однако, своей идейносмысловой направленностью рассказ уводил читателя от решения злободневных политических проблем современности.
Поводя итоги всему вышесказанному, необходимо отметить, что в прозе Бунина 1910-х годов в реалистическую ткань произведения зачастую врывается символика, подчеркнутая бытовая контрастность сочетается с широкими символическими обобщениями. И.А.Бунин нередко в этот период вырывает своего героя из замкнутого круга повседневности, чтобы он смог ощутить бесконечность прошлого и будущего, великие мироздания и бытийность основы своего существования.
Человечество, по мысли И.А.Бунина, потеряло ощущение "божественного величия вселенной" (IV, 277), не боится "ни жизни, ни тайн, ни бездны, нас окружающих, ни смерти" (IV, 276). Занятые политикой, войнами, наукой, путешествиями люди цивилизации целиком доверились разуму, утеряв при этом духовное единство с миром. Это бунинское суждение, высказанное неожиданно актуальным и до обидного злободневным сейчас, в середине 90-х гг. XX века.
Так вновь переплетается у И.А. Бунина социальная тема неприятия мира, построенного на ужасающих социальных контрастах, с его основной философской темой 1910-х годов - о "вечных" законах человеческого бытия: с позиций которых он судит современность, ее общественное устройство, буржуазную цивилизацию.
Примечания
1. Бунин И.А. Собр. соч.: В 9 Т. Т.5. С. 190
2. Бунин И.А. Собр. соч.: В 9 Т. М., 1966. Т.4. 3. С. 370. В далънейшем все сноски по тексту рассказ "Сны Чанга" даны по этому изданию. В скобках указаны страницы.
3. Спивак Р.С. Бунин и его зарубежные истолкователи // Русская литература в оценке современной зарубежной критики. М., 1973. С. 326.
4. Там же. С. 327.
