CC BY
68Русская литература ХХ-ХХ1 веков: направления и течения С. А. ФОКИНА
(Одесский национальный университет имени И. И. Мечникова, г. Одесса, Украина)
УДК 82-14 ББК Ч426.83.9(=411.2)
СМЫСЛОПОРОЖДЕНИЕ В ЛИРИЧЕСКОМ ПОСЛАНИИ М. ЦВЕТАЕВОЙ «ЛЮТНЯ»
Аннотация. В статье внимание сосредоточено на осмыслении процесса смыслопорождения в лирическом послании М. Цветаевой «Лютня». Показатели смыслопорождения рассмотренны в контексте цветаевского мифа. Выявлены авторские коды в смысловой структуре стихотворения. Представлен поли-валентый анализ символики в тексте.
Ключевые слова: смыслопорождение, авторские коды, символика, Лютня, Давид.
Смысловой центр художественной системы М. Цветаевой - феномен творца, подчас наделенного не только песенным даром, но и магическими способностями.
М. Цветаева в своем ментальном и поэтическом универсуме представляет поэта страдающим. Именно страдание обеспечивает силу творческого потенциала, лишая радости бытия.
В подобной трактовке поэта М. Цветаева вполне сопричастна художественной идеологии Серебряного века. Но вписываясь в культурную парадигму эпохи, М. Цветаева преломляет доминантные мифы и идеологемы русского модернизма через призму авторских кодов. Самобытен случай авторского осмысления поэтессой предельного напряжения сил, утраты границ и срыва. Такой ракурс акцентирует цветаевское видение духовной победы стихии творчества над творцом, обреченным на самоотречение и невозможность счастья. В этом аспекте показательно стихотворение М. Цветаевой «Лютня», лирический сюжет которого центрирует мотив «сорванного голоса».
Следует отметить, что «Лютня» несмотря на свою значимость в истолковании темы вдохновения, переходящего в одержимость, практически не включена в поле поиска цветаеведов. В «Библиографии по чтению, анализу и интерпретации поэтических текстов М.И. Цветаевой», составленной Е. Кудрявцевой, работы, посвященные анализу этого текста, не упомянуты. В периодических научных изданиях и конференциях, посвященных М. Цветаевой, полноценные исследования данного произведения также не представлены. Лишь в монографии И. Шевеленко вскользь отмечено, что «Лютня» входит в группу стихотворений, адресованных Б. Пастернаку.
Русская литература ХХ-ХХ1 веков: направления и течения
В авторском мире М. Цветаевой обращение к феномену поэта, как правило, имплицитно включает в смысловую структуру ее произведений коды и отсылки к орфическому мифу. Согласно утверждению О.П. Хейсти, для М. Цветаевой «Орфей стал <...> прототипом поэта, воплощением той таинственной власти, которая вновь и вновь возрождается в поэтах разных стран и времен»1.
В Серебряном веке орфический миф обрел новые векторы развития: его доминантой стало убеждение, что «жертвенная участь поэта -пеня за древнюю вину, за “орфическое” пре-ступление границы, завесы между мирами»2. История Орфея вписывалась в контекст характерных для Серебряного века представлений об особом статусе поэта: магических возможностях поэтического дара (умение Орфея завораживать), медиальных способностях (после смерти Орфей стал оракулом), страдании (разлука с Эвридикой), связи с Иномирьем (путешествие в Царство теней) и мученической смерти (Орфея растерзали Вакханки).
В стихотворении «Лютня» М. Цветаева обращается к мифу о Давиде, вернее той его части, что представляет героя певцом, способным завораживать. Эта ипостась Давида, воплощая мифологему поэта, сближает его с Орфеем.
Лютня! Безумица! Каждый раз,
Царского беса вспугивая:
«Перед Саулом-Царём кичась».
(Да не струна ж, а судорога!)
Лютня! Ослушница! Каждый раз,
Струнную честь затрагивая:
«Перед Саулом-Царём кичась -Не заиграться б с аггелами!»
Г оре! Как рыбарь какой стою Перед пустой жемчужницею.
Это же оловом соловью Глотку залить. да хуже ещё:
Это бессмертную душу в пах Первому добру молодцу.
1 Hasty O.P. Tsvetaeva's Orphic Journey in the Worlds of the Word. - Evanston: Illinois, 1996. P 8.
2Асоян А. Орфический миф и культура Серебряного века [Электронный ресурс]: http://rossved.rggu.ru/rossved/article.html?id=357849&type=1.
Русская литература ХХ-ХХ1 веков: направления и течения
Это - но хуже, чем в кровь и в прах:
Это - сорваться с голоса!
И сорвалась же! - Иди, будь здрав,
Бедный Давид. Есть пригороды!
Перед Саулом-Царём играв,
С аггелами - не игрывала!3
14 февраля 1923
Замена Орфея Давидом обретает знаковую природу. Орфей воплощает одухотворенность и страдание, Давид же - избранность в осуществлении высшей воли. М. Цветаевой импонирует быть «проти-ву всех»3, и этот моральный императив задает особенности истолкования темы Давида.
Взаимодействие в смысловой структуре стихотворения авторских кодов и отсылок к различным культурным традициям допускает многозначность интерпретаций. Процесс смыслопорождения, атрибутированный Ю.М. Лотманом как «поступление извне в систему некоторых текстов и специфическую, непредсказуемую их трансформацию во время движения между входом и выходом системы»4, в лирической системе М. Цветаевой означен влиянием авторских кодов поэтессы.
Необходимость завораживать определяет развитие лирического сюжета, отсылая к истории о юном Давиде, своей игрой отгонявшем от царя Саула злых духов. Согласно библейской традиции, избавляя царя Саула от аггелов, Давид играл на гуслях: «И когда дух от Бога бывал на Сауле, то Давид, взяв гусли, играл, - и отраднее и лучше становилось Саулу, и дух злой отступал от него»5.
Своеобразие авторского переосмысления мифа о Давиде обусловлено вниманием к лютне. Заменяя инструмент на лютню, М. Цветаева совершает важную смысловую переориентировку. В ряде случаев в христианской культуре лютня осмысляется как аналог орфеевой лиры. «Символизм Орфея и его лютни использовался в первые века н. э. для изображения последователей Христа и Евангелия. Как Добрый Пас-
3 Цветаева М. Лютня // Собрание сочинений: в 7 т. Т. 2.: Стихотворения; переводы / [сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц, Л. Мнухина]. - М.: ТЕРРА -Книжный клуб; Книжная лавка - РТР, 1997. С. 167.
3 «Роландов рог» (1921).
4 Лотман Ю.М. Культура как субьект и сама-себе объект // Семиосфера. - СПб.: Искусство - СПБ, 2004. С. 640.
5 Книги Ветхого завета. Первая Книга Царств: Глава 16 // Библия: Книги священного писания Ветхого и Нового завета [канонические]. - М.: Издание Московской Патриархии, 1989. С. 308.
Русская литература ХХ-ХХІ веков: направления и течения
тырь - Христос укрощает человеческие страстные желания (символ которых дикие звери), так и Орфей в Древней Греции был посредником между Богом и человеком, а его лютня олицетворяла гармонию и примирение природных сил»6. Семиотический статус лютни в цветаевской символике трансформируется и расширяется. Лютня становится не только эквивалентом лиры - знака сопричастности творчеству, но и воплощением Музыки и женской сущности.
В цветаевском поэтическом универсуме именно орфеева лира7 появляется лишь в стихотворении 1921 года «Так плыли: голова и лира.», в котором явлена слиянность Орфея и лиры - невозможность их отдельного существования:
Так плыли: голова и лира,
Вниз, в отступающую даль.
И лира уверяла: мира!
А губы повторяли: жаль!
Крово-серебряный, сереброКровавый след двойной лия,
Вдоль обмирающего Гебра -Брат нежный мой, сестра моя!
Примечательно, что в «мистериях лира считалась секретным символом человеческой конструкции: корпус инструмента представлял человеческое тело, струны - нервы, а музыкант - дух»8. В осмыслении М. Цветаевой Орфей и лира неразрывны, даже после буквальной рас-терзанности остаются едины. В стихотворении же «Лютня» 1923 года - Лютня не едина с Давидом и даже не равна ему. Без лютни Давид утрачивает свою избранность и магический дар врачевать и завораживать:
И сорвалась же! - Иди, будь здрав,
Бедный Давид. Есть пригороды!
6 Лютня // Энциклопедия символики и геральдики [Электронный ресурс]: Шр://шікі.8ІтЬо1агіит.ги/Мех.рЬр/Лютня.
7 Непосредственно лира фигурирует в следующих поэтических текстах: «Искательница приключений.» (1916), «Руки, которые не нужны.» (1918), «Так, высоко запрокинув лоб.» (1918), «Надобно смело признаться. Лира!..» (1918), «Та ж молодость, и те же дыры.» (1920), «Так плыли: голова и лира.» (1921), «Лира, лира, лебединый загиб!..» (1921), «Душа» (1923), «Небо - синей знамени!» (1935).
8 ШейнинаЕ.Я. Энциклопедия символов. - М.: АСТ; Харьков: Торсинг, 2001. С. 480.
Русская литература ХХ-ХХІ веков: направления и течения
Лютня становится центром одноименного стихотворения, Давид же предстает на заднем плане. Инструмент и исполнитель меняются местами: Давид для Лютни возможность и средство воплощения. При этом Давид не является духом Лютни, которая способна существовать вне его.
Лирический сюжет «Лютни», допуская «. различные варианты
„ 9
интерпретации голосов и распределения ролей»9, строится как скрытый диалог между Давидом и Лютней. При этом послание подразумевает элемент исповедальности и доминирование потока сознания лирического «я» - в данном случае явленного в образе лютни.
Мотив «сорванного голоса» определяет статус Лютни. Надрыв-ность поэтического дискурса отражает трагичность, но в то же время странную заманчивость предельного срыва:
Лютня! Безумица! Каждый раз,
Царского беса вспугивая:
«Перед Саулом-Царём кичась».
(Да не струна ж, а судорога!)
Характерно, что в первой же строке Лютня названа Безумицей. По мысли А.Ж. Греймаса и Ж. Фонтания, авторов «Семиотики страстей», при достижении «некоторой стабильности, любая фигура страсти, которая может вернуть <.> в первоначальное состояние, считается чрезмерной»10. Чрезмерность отвечает ценностной парадигме Лютни и проявляется как «деструктивное нарушение равновесия»11. Именно Лютня посредством игры Давида способствует избавлению царя Саула от аггелов. Одержимого освобождает Безумица, каждый раз подвергаясь опасности «заиграться»:
Лютня! Ослушница! Каждый раз,
Струнную честь затрагивая:
«Перед Саулом-Царём кичась -Не заиграться б с аггелами!»
Поэтессе важно акцентировать зависимость Давида и от господнего изволения, и от Лютни, которая в противовес ему оказывается
9 Елъницкая С. «Две «Бессонницы» Марины Цветаевой» // Marina Tsvetaeva: One Hundred Years. Материалы симпозиума. 1994, Published by Berkeley Slavic Specialties, Oakland, California. - С. 99.
10 Греймас А.Ж., Фонтаний Ж Семиотика страстей. От состояния вещей к состоянию души / [пер. с фр. И.Г. Меркуловой]. - М : ЛКИ, 2007. С. 195.
11 Там же. С. 195.
Русская литература ХХ-ХХІ веков: направления и течения
ослушницей. Лютня не подчиняется и стремится преодолеть сдерживающие рамки, задаваемые Давидом - исполнителем высшей воли. Такая линия фиксирует сопричастность Лютни стихии, знаменуя невозможность избежать срыва.
Не менее важна для М. Цветаевой и другая сторона символики Лютни, связанная с любовной эмблематикой. Семиотическая парадигма способствует взгляду на лютню как воплощение «самой Музыки и популярную эмблему любовников»12. Реализация этого символического потенциала позволяет рассматривать пару Лютня - Давид как своего рода возлюбленных13. Имплицитная обращенность к Б. Пастернаку подтверждает наличие в поэтическом тексте кодов любовного послания. Согласно утверждению И. Шевеленко, «Лютня» входит в неканонический «цикл» «Стихи к Вам», присланный Б. Пастернаку. «К этому “циклу” справедливо отнести, по крайней мере, все стихотворения, включенные Цветаевой в рукописную подборку (одиннадцать листов, заполненных с двух сторон), крайние даты которой 7 февраля и 16 октября 1923 года»14. Характеризуя лирику, обращенную к Б. Пастернаку, М. Цветаева в письме, написанном в один день с «Лютней», замечает: «Это прорвалось как плотина. Стихи к Вам. И я такие странные вещи в них узнаю. Швыряет, как волны. Вы утомительны в моей жизни, голова устает, сколько раз на дню ложусь, валюсь на кровать, опрокинутая всей этой черепной, межреберной разноголосицей: строк, чувств, озарений, - да и просто шумов. Прочтете - проверьте. Что-то встало, и расплылось, и кончать не хочет, - я унять не могу. Разве от человека такое бывает?! Я с человеком в себе, как с псом: надоел - на цепь. С ангелом (аггелами) играть трудно. <.> (и вот уже стих: С аггелами - не игрывала!)»15.
Не случайно сама М. Цветаева подчеркивает созвучие наименования злых духов - аггелов и ангелов, чьим инструментом в искусстве часто выступает лютня. Смысловое сближение злых духов и ангелов позволяет акцентировать пограничность состояния лирического «я»-Лютни. Погружение в бессознательное способствует тенденции «ас-
12 Тресиддер Дж. Лютня [Электронный ресурс] // Словарь символов - Режим доступа к ист.: http://albooking.net/book_126_glava_312___LJUTNJA.html.
13 Характерна и датировка 14 февраля.
14 Шевеленко И. Литературный путь Цветаевой: Идеология - поэтика -
идентичность автора в контексте эпохи. - М.: Новое литературное обозрение, 2002. С. 252.
15 Цветаева М. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 6. Кн. 1: Письма / [сост., подгот. текста и коммент. Л. Мнухина]. - М.: ТЕРРА - Книжный клуб; Книжная лавка - РТР, 1998. С. 235-236.
Русская литература ХХ-ХХ1 веков: направления и течения
социировать слова в соответствии с их звучанием, т.е. в соответствии со сходством между <...> акустическими образами»16. Для М. Цветаевой же это созвучие открывает возможность углубиться в познание скрытой природы Лютни - духа Музыки. Страстная неистовость Лютни и тяготение к одержимости для М. Цветаевой не просто
17
отголосок ницшеанства , а стремление к постижению трагичности поэтического дара. Одержимость, влекущая к неизбежному срыву, определяет силу творческого потенциала, становится реализацией пас-сионарности, задает интенсивность переживания.
Идея срыва как возможность реализации подлинного чувства связывается в сознании М. Цветаевой с Б. Пастернаком. Достаточно вспомнить строки из другого ее письма 1926 года: «Борис, Борис, как мы бы с тобой были счастливы - и в Москве, и в Веймаре, и в Праге, и на этом свете и особенно на том, который уже весь в нас. <.> Я <терпеть?> не могу присутствия и ты не можешь. Мы бы спелись. <...> Родной, срывай сердце, наполненное мною. Не мучься. Живи»18. Высказывание свидетельствует о том, что срыв в восприятии поэтессы расценивается многозначно. Срыв может означать обреченность, предельную реализацию потенциала и даже освобождение, а зачастую включать весь смысловой спектр.
Наличие в тексте стихотворения авторских кодов способствует моделированию смыслопорождения. Символика лютни обретает многомерность, доминантами символики становятся дух Музыки, женское начало и предельная трагическая страстность. И если Лютня воплощает в ницшеанском ключе дух Музыки, то Давид дающий ей воплощение, оказывается инструментом и не может совладать с Лютней -Музыкой - Безумицей. Учитывая гендерный статус автора и обращенность стихотворения к Б. Пастернаку, Лютня предстает символическим альтер эго женщины-поэта в контексте авторского мифа М. Цветаевой.
16 Кюглер П. Алхимия дискурса // Алхимия дискурса. Образ, звук и психическое. -М.: ПЕР СЭ, 2005. С. 75.
17 Об увлеченности М. Цветаевой идеями Ф. Ницше см.: Павловская Г.Ч. Проблемы психологии творчества в художественном мире М. Цветаевой. - Минск.: Пропилеи, 2003. - 108 с.
18 Цветаева М. Собрание сочинений : в 7 т. Т. 6. Кн. 1. С. 266-265.
