CC BY
47
УДК 128/129(47) ББК 87.3(2)
«СМЕРТНОЕ» ВАСИЛИЯ РОЗАНОВА КАК УТВЕРЖДЕНИЕ ЖИЗНИ
И.А. ЕДОШИНА
Костромской государственный университет им. Н.А.Некрасова, г. Кострома, Е-mail: [email protected]
Представлена книга В.В. Розанова «Смертное» (1913) как единый текст, выявлены основные фабульные и мотивные смыслы, композиционное своеобразие в аспекте постижения сути «смертного» как утверждения жизни. Рассматривается использование Розановым приема субстантивации, смысл которого заключен в содержании «Смертного». Обращается внимание на то, что это содержание напрямую связано с двумя важными событиями в жизни Розанова: когда он был на краю смерти и когда тяжело заболела В.Д. Бу-тягина, его невенчанная супруга, «друг». Выявляется особенность розановских размышлений о самом себе, заключающаяся в том, что их корректирует линия «друга». Отмечается дисгармоничность содержания книги «Смертное», в которой Розанов изображает разные аспекты жизни, всякий раз выявляя то, как и почему смертное преодолевается, потому по своей сути «Смертное» утверждает жизнь.
Ключевые слова: Розанов, «смертное», «листья», субстантивация, «друг», любовь, дом, «Венгеров», иное пространство.
«DEATH» OF VASILIY ROZANOV AS AFFIRMATION OF LIFE
I.A. EDOSHINA
Kostroma State University named after N.A. Nekrasov, Kostroma, Е-mail: [email protected]
The article contains the book «Death» by V.V. Rozanova (1913) as a whole text. The author discovers the main story and motive senses, compositional peculiarity in the aspect of attainment of «Death» sense as a way of affirmation of life. The author considers the usage of substantivisation acceptance by Rozanov, its sense concludes in word «Death». The author pays attention in the content of the word that is connected with two important events in Rozanov's life. They are the event, when Rozanov was between life and death and when V.D. Butyagina, his unwedded wife and «friend», was ill. The author describes the peculiarity of Rozanov's thoughts about himself, the «friend» line correct them. The disharmonious content of the «Death» work is shown, and Rosanov describes the different aspects of life, asking the questions about how and why «death» is overcome. This is the reason why «Death» confirms Life.
Key words: Rozanov, «Death», «the leaves», substantiation, «friend», love, home, «Vengerov», an alien space.
Внимаю в вянущей листве Священный трепет Древа жизни.
В.К. Шилейко
Именование «Смертное» указывает на прямую связь с «Уединенным». Прежде всего, в оформлении обложки. Слово «смертное», как в свое время «уединенное», написано заглавными буквами. Как и в случае с обложкой «Уеди-
ненного», фамилия автора дана в форме родительного падежа, помещена ниже названия. Еще ниже курсивом - текст: в «Уединенном» - «Почти на праве рукописи», в «Смертном» - «Домашнее в 60 экземплярах издание». Завершает текст обложки указание на место и год издания книги. Как видим, сходство поразительное, кроме «картинки», которой открывается обложка «Уединенного». В этом отношении обложка «Смертного» лапидарна, как надпись на древнеримском памятнике.
В названии и «Уединенного» и «Смертного» использован прием субстантивации. Как отмечает современный исследователь, в результате «вещь и идея (а любое качество истолковывается именно так) слиты настолько, насколько это возможно... денотативная соотнесенность (вещь) и понятийное наполнение (идея) даны неявно и равно подлежат выявлению (осмыслению) в тексте»1. И далее даются итоговые наблюдения: розановские тексты символичны, имманентны национальному самосознанию, потому авторское мировосприятие можно определить как реализм2. В этом контексте «Смертное» отражает реальность бытия сознания творческой личности, пребывающей в пограничной ситуации, суть которой проясняет грамматическое содержание именования.
Слово «смертное» является субстантивированным качественным прилагательным. Если учесть, что субстантивация есть процесс, то должен быть и результат этого процесса, в данном случае - «Смертное». Кажется, именно субстантивация открывает, по Розанову, безысходную «результативность» смерти: «УЖАСНОЕ НЕИЗРЕЧЕННОЕ»3. Замершее, «настигнутое» слово - вот образ смерти, противоречащий устному звучанию письменного слова как сущностной характеристике розановских текстов4.
«Смертное» (1913) сложилось из «листьев» 1911-1912 годов. Эти годы напрямую связывают «Смертное» с «Уединенным» (1912), хотя большая часть «листьев» в полном или частичном вариантах войдет в состав второго короба «Опавших листьев» (1915). Следовательно, «Смертное» есть нечто промежуточное, неконечное, для себя и своих написанное, о чем и свидетельствует, как предупреждение, надпись на обложке - «Домашнее в 60 экземплярах издание». В результате в «Смертном» формируется свое, особое время: время бытия автора, осмысляемое им самим. В этом времени существуют две значимые даты -15 марта 1899 года и 26 августа 1910 года.
Вторая половина 1890-х годов оказалась в жизни Розанова, уже переехавшего в Петербург, очень сложной: рождение детей (по известным причинам не могущих носить фамилию своего отца), смерть брата Дмитрия, неустроенный быт, чиновничья служба. В письме к П.П. Перцову в апреле 1899 года он признавался: «В те дни было очень мне трудно жить, и я прямо всех винил и всех ненавидел (на лекарство и стол не было - т.е. вечно с большим долгом и в вечном страхе, что не напечатает Суворин - и я буквально без хлеба)»5. Розанов был на краю гибели. Изданные П.П. Перцовым в 1899 году книги Розанова «Сумерки просвещения», «Религия и культура», «Литературные очерки» не принесли материального облегчения тому, кто уже ощущал себя, «как облачко, разрываемое вихрями»6. В этом определении схвачено интуитивное понимание Розановым своей непохожести, отличия создаваемых им текстов от того, что традици-
онно понималось под литературой. Эту непохожесть запомнил Перцов, когда в воспоминаниях писал о Розанове 1898 года: «Передо мною был человек, только что испытавший "рождение из духа"»7. Но если вспомнить полное название известного текста Ф. Ницше, то из «духа» (хотя бы и музыки) рождалась трагедия (хотя бы и древнегреческая), но в данном случае имплицитно прочитываемое слово «трагедия» как нельзя лучше передавало состояние Розанова. На грани полного отчаяния Розанов, родившийся «из духа», пишет то, что его природе имманентно, - «Духовное завещание», которое 15 марта 1899 года было засвидетельствовано А.Ф. Адамовичем, П.П. Перцовым, С.А. Венгеровым8.
«Завещание» составляется Коллежским советником Василием Васильевичем Розановым - таков общественный статус писателя, и никаких следов о «рождении из духа». Все «Завещание» пронизано заботой о своей семье, которая официально таковой в глазах общественности не является. Потому Розанов детально воспроизводит все сведения о «друге», В.Д. Бутягиной, рождении детей (Татиана, Вера, Варвара, Василий), заранее признает права наследования и еще не родившихся, но тоже (заранее!) «незаконнорожденных» детей. Что же материального может завещать родившийся «из духа»? Соответственно, первым пунктом следует то, что опять-таки «духу» свойственно: «личное имущество, состоящее в. книгах, рукописях и изданиях». Иными словами, все то, что сейчас (к моменту написания «Завещания») никак не может обеспечить нормального существования его близким. Но Розанов верит, что когда-нибудь все им написанное обретет признание и обеспечит его семью. Веру в будущее, веру в его художественный дар завещает он своим потомкам. К этому добавляются мизерные деньги из касс взаимопомощи по месту службы, газеты «Новое время», Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым. Розанов указывает на возможность обращения в Литературный фонд на предмет назначения пенсии В.Д. Бутягиной «на воспитание и обучение детей». И только затем следует право на издание, переиздание и продажу книг, статей и рукописей. В качестве советников по всем пунктам «Завещания» Розанов называет несколько лиц, в том числе С.А. Венгерова. И завершается «Завещание» утверждением полноты религиозного таинства его брака с В.Д. Бутяги-ной. Но утверждение это исполнено болью и страданием, которое облегчается «в безупречном нашем счастье, в непоколебимой верности», потому и дети «стоят правильно и ни перед кем не должны опускать глаза».
Тогда Розанову удалось выжить благодаря предложению места в «Новом Времени» А.С. Суворина. Это случилось 26 марта 1899 года9. Но в памяти Розанова «Духовное Завещание» и связанные с ним обстоятельства сохранились, дав о себе знать в «Смертном», которое написано для своих, домашних. Потому «Смертное» и открывается словами о любви: «Только такая любовь к человеку есть настоящая, не преуменьшенная против существа любви и ее задачи, -где любящий совершенно не отделяет себя в мысли и не разделяется как бы в самой крови и нервах от любимого. Вот эту-то любовь к человеку я и встретил в своем "друге"»10. Завершается этот «лист» признанием: «Моя В-ря одна в мире». И далее в скобках: 20 лет (11). Указанное число отсылает к драматической дате - 26 августа 1910 года, когда у В.Д. Бутягиной случился инсульт, выз-
вавший частичный паралич. В одночасье «друг», опора и надежа семьи, самого Розанова, вдруг исчезла, на ее месте появилась больная, полупарализованная женщина. Розанову еще предстоит узнать страшную причину болезни «друга», но мир и так почти что рухнул. Розанов вновь оказался на грани жизни и смерти, внешне - не своей, но если любишь, то не отделяешь себя от того, кого любишь, тогда - и своей тоже. Как вспоминает дочь писателя, Т.В. Розанова, «во время болезни мамы отец очень тосковал и даже плакал»11.
Далее странным образом два «листа» посвящаются Венгерову, который получает облик «брюхатого таракана» (13). Но вся «странность» уходит, если вспомнить, что в марте 1898 года Розанов обращался за помощью в Литературный фонд, где Венгеров играл решающую роль. Он же, как человек, имеющий юридическое образование, подписывал «Духовное Завещание». Но и Розанов и Венгеров питали друг к другу мало симпатии12. Хотя в данном случае, думается, суть заключается как раз в том, что Венгеров видел и читал предсмертное Розанова, видел и читал сугубо домашнее чужой, чуждый и одновременно - благополучный тогда и сейчас. Венгеров в данном случае (при всех подробностях в описании его личности Розановым) является не столько человеком, которого звали Семен Афанасьевич, который жил в 1855-1920 годах, издавал Пушкина, занимался библиографическими изысканиями, был историком русской литературы, но олицетворяет то самое благополучие, коего был лишен Розанов.
«Друг» и «Венгеров» образуют две условные сюжетные линии в «Смертном». «Друг» - это все, что связано с утверждением подлинных, в понимании Розанова, ценностей бытия - дом, дети, семья, то есть свое пространство, как и «Смертное». «Венгеров» - это все иное, подчас враждебное, по-своему разрушительное. В первом случае сущностную роль играет любовь, во втором - что угодно, например, корысть, ненависть, месть, но не любовь. Взаимодействие этих сюжетов определяется междупребыванием, которое не требует выбора, ибо выбор сделан и давно в пользу «друга», но отражает сущность переживания смертного как утверждения жизни. Обозначив главные содержательные ориентиры своего повествования, Розанов со свойственной ему прихотливостью в развитии мысли обратился к тому, что питает всякого писателя, - самому себе.
Если «Венгеров» (читай: всякий критик или историк литературы), по Розанову, только телесно разбухал от своей деятельности, то сам Розанов книгу либо переживал (К.Н. Леонтьев), либо отвергал (М. Метерлинк), либо ел, как тексты А.С. Пушкина. В глаголе «ел» отражается процесс перечитывания (вновь поглощения) пушкинских текстов, уже знакомых, уже хорошо известных. Это вновь поглощение сопоставимо с условным причащением: «Вошло в меня, бежит в крови, освежает мозг, чистит душу от грехов» (15). Но поглощение - это еще и умирание того, что поглощается, и его возрождение в новом качестве. Потому в письмах к Э.Ф. Голлербаху Розанов напишет о зерне, которое должно сгнить, чтобы дать росток. Пушкин (позднее и параллельно - Египет) становится символом возрождающегося и возрождающего слова, которое потому «велико, оглушительно, религиозно» (15). Потому сопоставимо с библейским словом: «Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои» (Пс. 50: 3).
Особенность розановских размышлений о самом себе заключается в том, что их корректирует линия «друга». Признавшись в «неладности» своего рождения, он тут же дает вариант «ладности» - «бабушка (А.А. Руднева)» (16). Ладен тот, от кого идет «непрерывный свет», а потому - польза (16). В противном случае - смута, никакой «пользы». Смута рождает «лакея и гения», то есть стремление к славе, к тому, чтобы о тебе писали, говорили. Сосредоточенность на такого рода «смуте» ведет к смерти - не физической, но как писателя. «Смуту» выправляет «друг», не знающий подобных искушений в силу цельности своей личности. «Также и бабушка, ее мать» (17).
Далее у Розанова возникает абсолютно логичный, если вспомнить, что «Уединенное» - его первая художественная книга, вопрос: «Почему я издал "Уедин."?». И дает ответ: «Нужно» (18). Главное здесь - «соединение с "другом"», но не вся правда в этом ответе открывается. Писательство - это нечто большее, чем сам Розанов и даже «друг». Более того, В.Д. Бутягина подчас довольно критически относилась к тому, что пишет и издает ее супруг13. Но и было нечто, что их явно соединяло. Вот любопытный эпизод из воспоминаний Н.В. Розановой, дочери писателя: «Мама делилась с Таней (старшей дочерью Розановых. - И.Е.) своими интимными переживаниями. Таня рано узнала "о семейной тайне" и о "церковном преступлении'.' Думаю, что это была одна из причин ее крайней нервозности»14. Но вернусь к тем причинам публикации «Уединенного», на которые указывает сам автор: «... слепое, неодолимое: НУЖНО» (18). Здесь возникает мотив рока, судьбы, влекущих писателя куда-то, помимо его воли, помимо того самого понимания, о котором так много размышлял молодой Розанов. И он покорно подчиняется зову рока, отправляясь в типографию (18). Пусть «на праве рукописи», но «Уединенное» выйдет в свет.
Иное - «Смертное»: здесь все почти интимно, почти про себя и для себя. В этих пределах обнажается единство с «другом», причем это единство неожиданно экстраполируется и на творчество. «Работа и страдание - вот вся моя жизнь. И утешением - что я видел заботу "друга" около себя. Нет: что я видел "друга" в самом себе. "Портретное" превосходило "работное'. Она еще более меня страдала и еще больше работала» (19). И далее следует описание, как Варвара Дмитриевна пытается поднять больную руку, приговаривая «Работай! Работай! Работай! Работай!» (19). В этом эпизоде Розанов наглядно увидел знакомый творческий процесс, который словно персонифицировался его супруге. «У ней было все лицо в слезах. Я замер. И в восторге, и в жалости» (20). Но далее следует ремарка, свидетельствующая о бессмысленности этих усилий. И в следующем листе возникает уже открыто мотив смерти.
Этот мотив тем страшней, что открывает равнодушие детей к страданиям матери. От детей взгляд Розанова погружается в глубины собственного сознания и обнаруживает в себе честолюбивое желание оказаться среди великих писателей, что заставляет его поехать к художнику-портретисту. Он отсидел сеанс, осмотрел «Галерею» и написал статью «Галерея портретов русских писателей г. Пархоменко»15. Главное, что не устроило Розанова в осмотренных им работах, - неразборчивость художника в именах: большинство из тех, чьи портреты он уже написал, «ни строки не дали в сокровищницу русского ума и русского
художества»16. Конечно, подспудно Розанов не мог не задать вопросов и себе: «А ты? Что ты внес в эту сокровищницу?» Но эти возможные вопросы заменяются утверждением: «И последнего не-долгого "друга"» (21). Хотя Розанов обычно использует слово друг в кавычках, имея в виду В.Д. Бутягину, позволю себе предположить, что в данном случае значение слова расширяется, включая еще имя Ф.Э. Шперка, умершего в 1897 году в возрасте 26-ти лет и оставившего в писателе самые теплые чувства. Юным другом Розанова называет Шперка Голлер-бах17. Сам Шперк в письме к Розанову от 10 марта 1896 года писал: «Милый друг! Слышу, что Вы болеете, и сожалею Вас»18. Эти свидетельства расширяют привычное содержание розановского слова «друг», внося в его семантическое поле оттенок смерти: имплицитно в отношении жены и эксплицитно в отношении Шперка. Смертное содержит оба значения.
Самое смертное - это «кожа», но у писателей, а заодно и «духовного лица» своя (особая) кожа - авторство и награды. Тронь эту кожу - «с вас кожу сдерут» (22). Себя Розанов не исключает из этого круга (23). Ничего подобного нет у «друга» (23) по той причине, что она естественна, и это - «врожденное», от природы. Но болезнь «друга» выявляет страшную пустоту жизни (25), бессмысленность ее суетности (26), желание «забыть землю великим забвением» (27). К этим проблемам добавляются и нестроения в доме, который решила покинуть дочь «друга» -Александра. Детей раздражает плачущая мать. Все оказались чужими друг другу, как в далеком костромском детстве героя «Уединенного». Но здесь отчужденность, неумение слышать друг друга - смысловые оттенки смертного. Остается одно прибежище - религия (как у «друга»). Но в русской литературе принято над религией подтрунивать (пример Тургенева) (29). А для самого Розанова, «кто не знал горя, не знает и религии» (30). С другой стороны, религия соединяется у Розанова с «другом», а «друг» - с любовью: «Любить - значит "не могу без тебя быть""мне тяжело без тебя"; везде скучно, где не ты. ... любовь - воздух» (31).
Далее развитие этой темы (любви) в контексте смертного обретает очертания борьбы с собой в детстве и навсегда сохраненное чувство победы (33). Кроме того, детские воспоминания включают мотив смерти близких людей: сестры Верочки (34-37), класса, который чувствовал себя на уроках по математике «проклятым и подверженным смерти» (42-45), отца Кости Кудрявцева, умершего в час исключения сына из гимназии (46-47), преподавателя древних языков А.П. Заболотского, умершего «от круглой язвы желудка» (49-51). Но все эти смерти имеют своеобразное продолжение в длящейся жизни.
В память о сестре Верочке он хотел подарить коллекцию монет с такой надписью: «Григоровскому училищу от воспитанницы 1860-1867 годов Веры Розановой» (39). Заметим, что в этой надписи нет даты смерти (Вера Розанова умерла в 1868 году), указаны годы учебы, которые в сочетании с древними монетами создают образ вечного бытия. Да и «Верочка была вся благородная» (39). К сожалению, подарить коллекцию Костромскому Григоровскому училищу не удалось из-за произошедшего в октябре 1917 года большевистского переворота.
Учась в симбирской гимназии, Розанов иногда пел на уроках, по его признанию, «"природа" воскресла во мне» (41). Под природой здесь понимается вдруг проявившееся архетипическое самосознание русского народа. Почему он посвя-
щает «этот педагогический "фольклор"» священнику П.А. Флоренскому, который в свое время собирал частушки, изданные в Костроме под названием «Собрание частушек Костромской губернии Нерехтского уезда» (1909). В этой книге, в частности, отец Павел писал, что самое главное - это «понять жизненное явление из самой жизни»19. Но на уроках математики у преподавателя Степанова Розанов не пел: «У него музыки я не смел на уроках» (44). «Этот проклятый Степанов умел так делать, что и весь класс чувствовал себя подавленным, раздавленным - "проклятым и подверженным смерти "А в Степанове мы имели точно "Бога, наказавшего нас"» (44). Позднее описываемых событий, будучи уже сам преподавателем в гимназии, Розанов, переводя с П.Д. Первовым и комментируя «Метафизику» Аристотеля, будет пояснять смысл аристотелева определения «целое небо есть гармония и число»20. Так, условная «смерть» от математики в гимназии обернется «жизнью» в постижении Розановым текста греческого философа.
Костя Кудрявцев был исключен из гимназии из-за латинского языка не потому, что ничего не знал, а потому, что не понял вопроса. «В тот час у него умер и отец» (47). И мальчик пошел работать, чтобы прокормить мать с детьми. «Да, он кум не знал: но был ловок, силен, умен, тактичен "во всех делах мира"» (48). В параллель Розанов приводит историю иного мальчика - Сережи Муромцева, который «учился отлично. кончил с медалью, в университете - тоже с медалью, наконец - профессор "с небольшой оппозицией"» (47). И все это - зачем? Оказывается затем, чтобы сказать: «Государственная дума не может ошибаться» (48). Сережа Муромцев для Розанова мертв, а Коля Кудрявцев - «милый товарищ» (48), пример того, как легко можно ошибиться в человеке, если судить о нем формально, неглубоко, если исходить не «из самой жизни».
Учитель древнегреческого языка А.П. Заболотский «хворал желудком», но был «очень добр и снисходителен к ученикам» (51). В результате, например, у Розанова «персы и греки. чорт знает как говорили» (50). Но, как лукаво он замечает, учитель был бессилен, поскольку не находил грамматических ошибок, а за стилистику неудовлетворительную оценку не ставили. Тем не менее Розанов как-то греческому выучился, даже занимался переводом Аристотеля. А его учитель, прожив жизнь тусклую и несчастную (51), умер от язвы. Умер физически, но навсегда остался в тексте «Смертного», то есть «вошел в историю».
«Листья», о которых уже шла речь, составляют чуть больше половины их общего количества. Здесь можно было бы поставить чуть «запоздалую» цезуру, эту интонационно-фразовую паузу: далее последуют песнь «другу» и одновременно песнь любви. Самые объемные «листья» посвящены бесхитростности, цельности «мамочки» (52-55); ее состраданию смерти чужого человека, которое стало началом любви Розанова к «другу» (56-62), и далее (в пространстве все того же листа) - инвективы в сторону Церкви, образа которой «морщатся» при виде Розанова с дочерью Таней («Зажались от нас. Ушли в свое "правильное" когда мы были "неправильные"», (66, 62-69); ее умению противостоять ударам судьбы (71); сравнению «друга» и ее дочери «Шуры» в пользу «друга» (74-76); «другу» как последней правде собственной жизни (81-82); истории венчания в Ельце (83-92); реплике «друга» по прочтении фрагментов из «всего дела» в Ельце (93). И в конце - апофеоз двух любящих людей:
- Вася, ты уйди, я постонаю.
- Стонай, Варя, при мне...
- Да я тебе мешаю.
- Деточка, кто же с тобой останется, если и я уйду. Да и мне хочется остаться.
(когда Шура вторично ушла, 23 октября 1912 г.
На счете по изданиям)
Перед высотой и красотой человеческих чувств смертное бессильно. Муж и жена едина плоть, страдает один - ему сострадает другой. Они отражаются друг в друге, откликаются друг в друге. Они - единое целое, они - осуществленная мечта супружеского счастья. И даже уход дочери не может разрушить песни любви.
«Листья», посвященные «другу», перемежаются иными. В одних «листьях» запечатлелась досада от вторжения «чужого» в дорогое Розанову пространство дома. Он именует такое вторжение хламом, рвущимся с улицы (70). Но и его внутреннее состояние дисгармонично, что отражается в лице: «С выпученными глазами и облизывающийся - вот моя внешность» (72). Подлинное comme il faut автора представляют книги (читай: творчество) Розанова, о чем свидетельствует следующий «лист». Розанов мудро замечает: «Мои книги - лекарство, а лекарство вообще стоит дороже водки. И приготовление - сложнее, и вещества (мозг, душа) положены более ценные» (73). Чуть позднее он пояснит: «Не всякую мысль можно записать, а только если она музыкальна. И "У' никто не повторит» (77). Розанов прав, его «Уединенного» не только никто, но и он сам не повторил. В «Уединенном» Розанова звучит та самая музыка сфер, о которой писали пифагорейцы: вращаясь, планеты издают звуки, высота которых напрямую зависит от скорости их движения. По мере удаления от Земли звуки становятся все громче и громче. Скорости движения планет созвучны музыкальным интервалам, потому их совместное круговое движение порождает гармоническое звучание21. Если такого рода «музыкальностью» отмечен творимый человеком текст, то рождается вечное искусство, не ведающее смерти. Конечно, в этом контексте возникает вопрос: а «Смертное» сопоставимо с «Уединенным»? И да и нет. Отдельные «листья» в силу их абсолютной завершенности и внутренней («звучащей») гармоничности, как, например, приведенный финальный «лист» «Смертного», вполне сопоставимы с «звучанием» «Уединенного». Но «Смертное» как единый текст дисгармоничен, «неровен», образно говоря - «синкопичен». В этих нарушениях отражается «дыхание» мечущегося человека, зажатого «между "родами" и "|"»22, как позднее заметит Розанов. И если человек не талантлив, не способен слышать «музыку сфер» или интуитивно выстраивать в соответствии с этим звучанием свою жизнь, то ему остается вечный удел Добчинского, бедного и неинтересного (78-80). Так завершается фабульная линия под условным названием «Венгеров».
В предисловии к публикации «Смертного» В.Г. Сукач пишет: «Эта книга о вещах, имеющих смертную судьбу. В конце концов - о СУДЬБЕ творения Бо-жия вообще. О жалкой участи вещей на земле. В том числе и человека. О человеке Розанов всегда болел - о его тщете, о его усилиях. Страшное жало смерти
Розанов, конечно, знал, только не знал, как на него ответить, терялся. И он беспомощно скрывался в труде» (5).
Но ведь «Смертное», схваченное в слове, становится бессмертным, иначе откуда бы взяться всем словам, что написаны, пишутся и будут писаться о ро-зановских текстах? Да хотя бы и словам самого Сукача в противном случае зачем появляться? Вопросы - риторические. Все вещи на земле и человек тоже в итоге суть творения Божьи или Его попущения. В христианстве человеку дан праздничный круг, свидетельствующий о сверхчувственном мире как свете и радости. Конечно, в силу известных личных причин, Розанов задавал церкви немало вопросов, но ведь не был безбожником. Да и не мог таковым быть, живя рядом с глубоко, искренне верующим человеком - В.Д. Бутягиной, «другом», «мамочкой».
В творчестве Розанов свободен и искренен, как никакой другой писатель в России, что находило и находит отклик в душах читателей. Так, на могиле Розанова в Гёфсиманском скиту 5 февраля 2011 года я увидела черную ленту с надписью «От почитателей Василия Розанова». Нет во всем этом ни беспомощности, ни растерянности, ни жалкой участи, да и судьбы смертной нет. «Смертное» Розанова - это торжествующая песнь любви к жизни, даже если самоё слово «жизнь» включает, как известно, непродуктивный суффикс «зн».
Примечания
1 Фомин А.И. Символика прозы Василия Розанова. СПб.: Изд-во СПбГЭТУ «ЛЭТИ», 2010. С. 97
2 Там же. С. 97, 106, 128-129.
3 Розанов В.В. Собрание сочинений. Литературные изгнанники. Книга вторая / под общ. ред. А.Н. Николюкина. М.: Республика; СПб.: Росток, 2010. С. 276. Хотя, например, А.Н. Николю-кин утверждает, что именование «Смертное» связано с «Опавшими листьями», «которые, по определению, выражают смертное начало в жизни дерева и человека (Розановская энциклопедия / гл. ред. и сост. А.Н. Николюкин. М.: РОССПЭН, 2008. Стлб. 2117).
4 Фомин А.И. Символика прозы Василия Розанова. С. 128.
5 Розанов В.В. Сочинения / сост., подгот. текста и коммент. А.Л. Налепина и Т.В. Померанской; вступ. статья А.Л. Налепина. М.: Советская Россия, 1990. С. 507
6 Там же. С. 502.
7 Перцов П.П. Литературные воспоминания. 1890-1902 гг. / вступ. статья, сост., подгот. текста и коммент. А.В. Лаврова. М.: Новое литературное обозрение, 2002. С. 263.
8 Розанов В.В. О себе и жизни своей / сост. предисл., коммент. В.Г. Сукача. М.: Московский рабочий, 1990. С. 703-707.
9 Дневник Алексея Сергеевича Суворина / текстол. расшифровка Н.А. Роскиной; подгот. текста Д. Рейфилда, О.Е. Макаровой. London: The Garnett Press; М.: Изд-во «Независимая Газета», 1999. С. 324-325, 581.
10 Розанов В.В. Полное собрание «опавших листьев». Кн. 2. Смертное / под ред. В.Г. Сукача. М.: Русский путь, 2002. С. 9 (далее все цитаты даются по этому изданию, страницы указываются в скобках).
11 Розанова Т.В. «Будьте светлы духом» / предисл. и сост. А.Н. Богословского. М.: Изд-во Blue Apple, 1999. С. 62.
12 Подробнее см.: Розановская энциклопедия / под общ. ред. А.Н. Николюкина. М.: РОССПЭН, 2008. Стлб. 188 - 189; примеч. к с. 12 в кн.: Розанов В.В. Полное собрание «опавших листьев». Кн. 2. Смертное. С. 120 - 122.
13 См.: Розанова Т.В. «Будьте светлы духом». С. 61.
14 Розанова Н.В. Из моих воспоминаний / вступ. статья, публ. и коммент. А.Н. Богословского // Литературоведческий журнал. 2000. № 13/14. Ч. 2. С. 144.
15 Новое Слово. 1910. № 5. С. 20 - 23.
16 Розанов В.В. Собрание сочинений. Загадки русской провокации (статьи и очерки 1910 г.) / под общ. ред. А.Н. Николюкина. М.: Республика, 2005. С. 161.
17 Голлербах Э. Встречи и впечатления / сост., подгот. текста и коммент. Е. Голлербаха. СПб.: ИНАПРЕСС, 1998. С. 58.
18 Шперк Ф. Как печально, что во мне так много ненависти... Статьи, очерки, письма / науч. ред. А.Н. Николюкин; вступ. статья, подгот. текста и коммент. Т.В. Савиной. СПб.: Алетейя, 2010. С. 66.
19 Флоренский П.А., свящ. Сочинения: в 4 т. Т. 1 / сост. и общ. ред. игумена Андроника (А.С. Трубачева), П.В. Флоренского, М.С. Трубачевой. М.: Мысль, 1994. С. 663.
20 Аристотель. Метафизика / пер. с греч. П.Д. Первова и В.В. Розанова; подгот. текста В.Г. Сукача; вступ. статья В.В. Бибихина. М.: Ин-т философии, теологии и истории св. Фомы, 2006. С. 48.
21 Античная философия: Энциклопедический словарь / пред. редколлегии П.П. Гайденко. М.: Прогресс-Традиция, 2008. С. 556.
22 Розанов В.В. Мимолетное. 1915 год: издание полного текста / сост., вступ. статья, подгот. текста и коммент. А.В. Ломоносова. М.: Скимен, 2011. С. 126.
Список литературы
Античная философия: Энциклопедический словарь. М.: Прогресс-Традиция, 2008. 896 с. Аристотель. Метафизика / пер. с греч. П.Д. Первова и В.В. Розанова; подгот. текста В.Г. Сукач; вступ. ст. В.В. Бибихин. М.: Ин-т философии, теологии и истории св. Фомы, 2006. 232 с.
Голлербах Э. Встречи и впечатления / сост., подгот. текста и коммент. Е. Голлербаха. СПб.: ИНАПРЕСС, 1998. 568 с.
Дневник Алексея Сергеевича Суворина / текстол. расшифровка Н.А. Роскиной; подгот. текста Д. Рейфилда, О.Е. Макаровой. London: The Garnett Press; М.: Изд-во «Независимая Газета», 1999. 708 с.
Перцов П.П. Литературные воспоминания. 1890-1902 гг. / вступ. ст., сост., подгот. текста и коммент. А.В. Лаврова. М.: Новое литературное обозрение, 2002. 489 с.
Розанов В.В. Полное собрание «опавших листьев». Кн. 2. Смертное / под ред. В.Г. Сука-ча. М.: Русский путь, 2002. 192 с.
Розанов В.В. Мимолетное. 1915 год: Издание полного текста / сост., вступ. ст., подгот. текста и коммент. А.В. Ломоносова. М.: Скимен, 2011. 520 с.
Розанов В.В. Собрание сочинений. Литературные изгнанники. Книга вторая / под общ. ред. А.Н. Николюкина. М.: Республика; СПб.: Росток, 2010. 957 с.
Розанов В.В. Собрание сочинений. Загадки русской провокации (статьи и очерки 1910 г.) / под общ. ред. А.Н. Николюкина. М.: Республика, 2005. 494 с.
Розанов В.В. Сочинения / сост., подгот. текста и коммент. А.Л. Налепина и Т.В. Померанской; вступ. ст. А.Л. Налепина. М.: Сов. Россия, 1990. 592 с.
Розанов В.В. О себе и жизни своей / сост. предисл., коммент. В.Г. Сукача. М.: Московский рабочий, 1990. 876 с.
Розанов В.В. Галерея портретов русских писателей г. Пархоменко // Новое Слово. 1910. № 5. С. 20-23.
Розанова Т.В. «Будьте светлы духом» / предисл. и сост. А.Н. Богословского. М.: Изд-во Blue Apple, 1999. 180 с.
Розановская энциклопедия / под общ. ред. А.Н. Николюкина. М.: РОССПЭН, 2008. 1216 с. Флоренский П.А., свящ. Сочинения: в 4 т. Т. 1 / сост. и общ. ред. игумена Андроника (А.С. Трубачева), П.В. Флоренского, М.С. Трубачевой. М.: Мысль, 1994. 797 с.
Фомин А.И. Символика прозы Василия Розанова. СПб.: Изд-во СПбГЭТУ «ЛЭТИ», 2010. 144 с. Шперк Ф. Как печально, что во мне так много ненависти... Статьи, очерки, письма / науч. ред. А.Н. Николюкин; вступ. ст., подгот. текста и коммент. Т.В. Савиной. СПб.: Але-тейя, 2010. 324 с.
References
Antichnaya filosofiya: Entsiklopedicheskiy slovar' [Ancient Philosophy: the Encyclopedic dictionary], Moscow: Progress-Traditsiya, 2008, 896 p.
Aristotel' Metafizika [Metaphysics], Moscow: Institutfilosofii, teologiii istoriisv. Fomy [Institute of Philosophy, Theology and History of St. Foma], 2006, 232 p.
Gollerbakh, E. Vstrechi i vpechatleniya [Meetings and Impressions], St.-Petersburg: INAPRESS,
1998, 568 p.
Dnevnik Alekseya Sergeevicha Suvorina [Alexey Sergeevich Suvorin's Diary], London: The Garnett Press; Moscow: Izdatel'stvo Nezavisimaya Gazeta, 1999, 708 p.
Pertsov, PP Literaturnye vospominaniya 1890-1902 gg. [Literary memoirs. 1890-1902], Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2002, 489 p.
Rozanov, VV Polnoe sobranie «opavshikh list'ev». Kn. 2. Smertnoe [The full collection of «dead leaves». Book. 2. Mortal], Moscow: Russkiy put', 2002, 192 p.
Rozanov, VV Mimoletnoe. 1915 god [Fleeting. 1915], Moscow: Skimen, 2011, 520 p. Rozanov, VV Sobranie sochineniy. Literaturnye izgnanniki. Kniga vtoraya [Collected Works. Literary exiles. Book Two], Moscow: Respublika; St.-Petersburg: Rostok, 2010, 957 p.
Rozanov, VV Sobranie sochineniy. Zagadki russkoy provokatsii (stat'i i ocherki 1910 g.) [Collected Works. Mysteries of Russian Provocation (Articles and Essays, 1910)], Moscow: Respublika, 2005, 494 p.
Rozanov, VV Sochineniya [Works], Moscow: Sovetskaya Rossiya, 1990, 592 p. Rozanov, VV O sebe i zhizni svoey [About me and my life], Moscow: Moskovskiy rabochiy, 1990, 876 p.
Rozanov, VV Galereyaportretov russkikh pisateley g. Parkhomenko [Gallery of Russian Writers' Portraits in Parkhomenko city], in Novoe Slovo [New Word], 1910, 5, pp. 20-23.
Rozanova, T.V "Bud"te svetly dukhom" [«Be bright by your spirit»], Moscow: Blue Apple,
1999, 180 p.
Rozanovskaya entsiklopediya [Rozanov's Encyclopedia], Moscow: ROSSPEN, 2008, 1216 p. Florenskiy, PA., svyashchennik. Sochineniya: v 4 t. [Works: in 4 vol.], vol. 1, Moscow: Mysl', 1994, 797 p.
Fomin, A.I. Simvolika prozy Vasiliya Rozanova [Symbols of Vasiliy Rozanov's Prose], St.-Petersburg: Izdatel'stvo SPbGETU «LETI», 2010, 144 p.
Shperk, F Kakpechal'no, chto vo mne tak mnogo nenavisti... Stat'i, ocherki, pis'ma [How it is sad that there is so much hate in me ... Articles, essays, writing], St.-Petersburg: Aleteyya, 2010, 324 p.
