CC BY
0
Вестник ПСТГУ
Ваганова Наталья Анатольевна,
Серия I: Богословие. Философия.
Религиоведение.
2024. Вып. 111. С. 46-72
DOI: 10.15382/sturI2024111.46-72
доцент кафедры философии и религиоведения ПСТГУ доцент кафедры гуманитарных наук Московской государственной консерватории
канд. филос. наук,
им. П. И. Чайковского Россия, г. Москва arbarus@yandex.ru
https://orcid.org/0000-0002-7706-9810
«Слово же есть человек, человек — соборность, соборность — София»: Гностический миф и конструирование автора в «Софии земной и горней» Л. П. Карсавина*
Н. А. Ваганова
Аннотация: «София земная и горняя» была написана Л. П. Карсавиным в период его перехода от медиевистики к религиозной философии, текст впервые опубликован в третьем выпуске альманаха «Стрелец» (1922). Он представляет собой литературную мистификацию: «неизвестный» гностический трактат с пародийными комментариями «от издателя». Основу сочинения составляет художественный перевод глав трактата Pistis Sophia с поэтическими вставками Карсавина. В исследовании предлагается анализ структуры авторского «Я» в контексте гностического мифа. Прослеживаются тематические связи сочинения с текстами других авторов альманаха, а также с другими «гностическими» текстами Карсавина. Выясняются источники мистификации и принципы пародии. Устанавливаются связи сочинения со стилизациями Алексея Ремизова («Россия в письмах»), мистификацией С. П. Боброва (продолжение стихотворения А. С. Пушкина «Юдифь») и др. Выявляется связь поэтики Карсавина с заумным языком футуристов (Велимир Хлебников), поэзией символизма (Владимир Соловьев), акмеизма («гностическая» поэзия Михаила Кузмина). Гностическая линия в сочинениях других авторов альманаха (Беленсон, Кузмин, Голлербах, Розанов) помогает расшифровать идею «Софии...» как странствие души в аспекте мистики эроса. Последняя тема является ведущей в "Noctes Petropolitanae" (1922), где в образе Адама Кадмона Карсавин предлагает идею всеединого человека как симфонии. Софийный миф продолжен в книге «О началах» (1925). В итоге, в структуре текста «Софии.» выявляется ансамбль авторов, имманентных и внешних авторскому «Я» Карсавина. Все они связаны в многоедином субъекте-авторе. Другая мета-тема альманаха — Слово: его творящая сила (Федор Сологуб) и немое бессилие (Артур Лурье). В «Софии.», в идее
© Ваганова Н. А., 2024.
* Статья подготовлена в рамках проекта «Религиозный субъект эпохи модерна и его рефлексивные практики в русской культуре конца XIX — первой половины XX века» при поддержке Православного Свято-Тихоновского университета и Фонда развития науки, образования и семьи «Живая традиция».
Слова как Полноты сущего и не-сущего осуществляется синтез. Для авторского высказывания Карсавин обращается к не-своему слову, конструируя из него свое-другое многосубъектное «Я». Текст «Софии...» представляет собой тем самым лабораторию авторского многоединого Я-субъекта, где экспериментально собирается и апробируется модель симфонической личности как ведущая концепция последующего учения Карсавина о личности в его онтологии («О началах») и философии истории.
Ключевые слова: Л. П. Карсавин, «София земная и горняя», альманах «Стрелец», мистификация, стилизация, пародия, заумный язык, символизм, гностический миф, автор, субъект, слово, симфоническая личность.
В ряду произведений, написанных Л. П. Карсавиным между революцией и высылкой из России и, одновременно, знаменующих его переход от чистой медиевистики к религиозно-философскому творчеству, «София земная и горняя» занимает особое место. Сочинение представляет собой гностический трактат, сопровождающийся «научными» комментариями «от издателя», где сообщается, что текст публикуется по рукописи ранее неизвестного сочинения древних гностиков. Однако как некоторые особенности самого трактата, так и явно пародийный характер комментариев позволяют читателю без труда распознать розыгрыш, литературную мистификацию.
Не удивительно, что текст такого характера был впервые опубликован не в научном, а в художественно-поэтическом издании. Замысел альманаха «Стрелец», в третьем выпуске которого появилась «София земная и горняя»1, родился в недрах знаменитого кабаре «Бродячая собака», а его издатель А. Э. Беленсон2 стремился собирать под общей обложкой представителей символистов и футуристов. Теоретические проблемы современной культуры также обсуждались, однако представители религиозно-философского цеха на страницах альманаха встречались редко: кроме однократного появления Карсавина во втором и третьем выпусках были напечатаны тексты В. В. Розанова и ему посвященные. Появление Розанова в столь богемной компании удивления не вызывает. Карсавин же, представитель, по меткому слову Михаила Кузмина, «эстетствующей профессуры»3, с артистическими кругами имел семейные связи. Сестра философа, знаменитая балерина Тамара Карсавина, была звездой представлений «Бродячей собаки»4.
1 Карсавин Л. София земная и горняя (неизданное гностическое сочинение) // Стрелец: Сборник третий и последний / ред. А. Беленсон. СПб., 1922. С. 70—94. Ниже текст цитируется по изд.: Карсавин Л. П. София земная и горняя // Малые сочинения. СПб., 1994. C. 76—98.
2 О нем см.: Яборова Е., Пирогова А. А. Э. Беленсон: биографическая справка // Русские писатели. 1800—1917: Биографический словарь. Т. 1: А—Г. М., 1989. С. 205; Лощилов И. Е. «Между Упорным переулком и Укромным тупиком...»: О прозе А. Беленсона // Лугин А. (Беленсон А. Э.). Джиадэ: Роман ни о чем / подг. текста, послесл. и коммент. С. Шаргородского. Б.м., 2015. С. 193-210.
3 См.: Кузмин М. А. Дневник 1934 года / сост., подгот. текста, вступ. ст., коммент. Г. А. Мо-рева. СПб., 1998. С. 70.
4 См.: Тамаре Платоновне Карсавиной — «Бродячая собака» 26 марта 1914 г. СПб., 1914. URL: http://www.raruss.ru/russe-moderne/2851-karsavina-vagrant-dog.html (дата обращения: 09.02.2024).
Впрочем, в 1922 г., к выходу в свет «третьего и последнего» сборника, в далеком прошлом остались и блистательные «сборища ночные»5 в артистическом подвале, и два предшествующих выпуска «Стрельца» 1915 и 1916 гг., и многое другое. Как будто сбылись строки из поэмы «Жизнь моего приятеля» Александра Блока, напечатанные в первом альманахе:
Он с вечера крепко уснул И проснулся в другой стране. Ни холод утра, Ни слово друга, Ни дамские розы, Ни манифест футуриста, Ни стихи пушкиньянца, Ни лай собачий, Ни грохот тележный, Ничто, ничто
В мир возвратить не могло.
От выпусков 1915 и 1916 гг. третий «Стрелец» отличался отсутствием представителей футуризма и заметной неавангардностью в оформлении. Даже место издания, в отличие от прежних сборников, вышедших в Петрограде, было указано как Санкт-Петербург. Бросающиеся в глаза несовременность и несвоевременность издания были отмечены в рецензии, которой оно «удостоилось» в официальном обозрении «Печать и революция»: «Бумага дорогая, картинки на желтой меловой и проч., и проч. Опоздание на 8 лет. Неизвестно, почему книга отпечатана по старой орфографии». Основное недовольство вызывал «беспросветный Беленсон»: рецензент советовал ему «не тревожить старые кости», а в завершение высказал пожелание «за издание таких книжек тянуть издателей к суду, как за расхищение народного достояния». О «Софии земной и горней» в рецензии было написано одно предложение: «Сверх того творение Карсавина с ерундовскими примечаниями шуто-героического свойства, которые читатель пусть сам читает, если у него достаточно свободного времени»6.
Однако и в наше время вполне закономерно возникает вопрос: каковы смысл и цели столь странного сочинения, «философской поэмы», вызывающей при прочтении нечто, напоминающее, по меткому выражению В. Н. Назарова, «смятение ума»7? Является ли она лишь великолепной игровой стилизацией медиевиста, не лишенного художественного дарования и здоровой доли академического авантюризма, или чем-то большим?
5 Из стихотворения Анны Ахматовой «Да, я любила их, те сборища ночные.».
6 Юрлов А. [рец.] «Стрелец». Сборник третий / под ред. А. Беленсона. СПб., 1921. 300 экз. Стр. 184 // Печать и революция: Журнал литературы, искусства, критики и библиографии. 1922. № 8. С. 230.
7 См.: Назаров В. Н. «Каждый из нас в глубине своей есть София» (Предисловие к публикации) // Вопросы философии. 1991. № 9. С. 171—174.
Для ответа необходимо «ужимки»8, игру мистификатора и пародиста отличить от «серьезных» слоев авторского высказывания. Их осмысление поможет проанализировать структуру авторского «Я» в контексте гностического мифа, к которому обращается Карсавин. Важно также проследить контекстные и тематические связи сочинения с текстами других авторов альманаха, а также с близкими по замыслу текстами самого Карсавина, что позволит уяснить, в каких отношениях с ними находится субъект авторского высказывания «Софии земной и горней».
Источники мистификации и пародийная оптика
В «издательских комментариях» к публикации «неизданного гностического трактата» выдвигалось «предположение», что древнее сочинение было обретено не совсем в оригинальном виде: неизвестный «современный нам автор ретушировал и слегка переработал какой-то не дошедший до нас подлинный гностический текст»9. Эту «гипотезу» можно считать отчасти «верной»: «современный автор», то есть сам Карсавин, не то чтобы слегка переработал якобы утраченный «протограф», но в качестве основной части сочинения представил читателю вольно-художественный перевод глав 32—60 трактата «Пистис София» в издании Шмидта10. В комментариях «издателя» все заимствования были указаны11, однако оригинальные фрагменты трактата, будто бы относящиеся к утраченному сочинению, а в действительности написанные самим Карсавиным, занимали в общем объеме текста совсем немного места: это два стихотворения и небольшие фрагменты, вроде «воспоминаний» о Василиде и Валентине, и отдельных предложений, к которым, в частности, относилось и завершение трактата: «Слово же есть Человек, Человек — Соборность, Соборность — София».
8 Характеристика С. М. Половинкина (см.: Половинкин С. М. «Лицетворение» и лицера-створение у Льва Платоновича Карсавина // Он же. Русский персонализм. М., 2020. С. 928985).
9 Карсавин Л. П. София земная и горняя. С. 95. Ко времени сочинения Карсавина существовал уже не только латинский перевод «Пистис Софии» М. Г. Швартце (см.: Pistis Sophia. Opus Gnosticum Valentino Adiudicatum e Codice Manuscripto Coptico Londinensi / Descripsit et Latine vertit M. G. Schwartze; edidit J. H. Petermann. Berolini, MDCCCLI), но и ряд переводов на европейские языки (см.: Pistis-Sophia: ouvrage Gnostique de Valentin / Trad. par Emile Ame-lineau. P., 1895; Mead G. R. S. Pistis Sophia: A Gnostic Gospel (with Extracts from the Books of the Saviour appended), originally translated from Greek into Coptic and now for the first time Englished from Schwartze's Latin Version of the only known Coptic MS, and checked by Amelineau's French Version. L., 1896; Die Pistis Sophia. Die beiden Bucher des Jeu. Unbekanntes altgnostisches Werk / C. Schmidt, Hrsg. (Koptisch-gnostische Schriften. Bd. I) Leipzig, 1905). Фрагменты трактата в переводе на английский язык были также опубликованы в: King C. W. The Gnostics and their Remains, Ancient and Medisval, 2nd ed. L., 1887), но и обширная литература на эту тему, включая исследование Поснова на рус. яз. (см.: Поснов М. Э. Гностицизм II в. и победа христианской Церкви над ним. Киев, 1917). Из «примечаний издателя» следует, что Карсавин пользовался изданием Шмидта 1905 г.
10 См.: Die Pistis Sophia...
11 См.: Карсавин Л. П. София земная и горняя. С. 96.
Текстологический анализ источников Карсавина пока не осуществлен, а современные издания трактата в целом следуют примечаниям «издателя»12.
Сюжет случайной находки ценного документа в карсавинской мистификации перекликался с аналогичной историей из первого выпуска «Стрельца», где Алексей Ремизов напечатал несколько рассказов из сборника «Россия в письмах»13. В первом из них, «Грамотка. Письмо узорное», в шуточно-лубочной, «народной» манере описывались обстоятельства обретения автором подлинного листа14 старинной рукописи15. Принесенная с базара вместе с завернутой в него рыбой16, «пошла ходить грамотка из рук в руки. Из Новгород-Северска попала в Тифлис, из Тифлиса дошла и до Петрограда. Осенью 1912-го года принес мне эту грамотку Чернявский Николай Андреевич17»18. Архаизирующие стилизации в русской литературе начала XX в. были распространенным явлением, и обращение Карсавина к стилизации софиологии19 примыкает к ряду подобных экспериментов.
Другую параллель карсавинскому тексту можно усмотреть в мистификации (точнее, фальсификации), взволновавшей литературный Петербург в 1918 г.20 Лидер группы футуристов «Центрифуга», поэт и теоретик стиховедения С. П. Бобров21, написав продолжение стихотворения А. С. Пушкина «Юдифь»,
12 См.: Назаров В. Н. Указ. соч. С. 182.
13 Первое полное издание: Ремизов А. Россия в письменах. М.; Берлин, 1922. Т. I.
14 О стилизаторской виртуозности Ремизова см.: Вялова С. О. Алексей Ремизов и его мир славянских азбук. URL: https://expositions.nlr.ru/ex_manus/remizov/index.php (дата обращения: 09.02.2024).
15 «Грамотка — обрезанный лист коричневатой бумаги, четыре страницы (92 л., 92 об., 94 л., 94 об.), водяной знак неясный, подобием тюльпан-цвет; по размерам лист немного меньше нашего писчего; длин. — 6.8 верш., шир. — 5 вер. Строчки в рамке, всего строк — 131 (92 д. — 34 стр., 92 об. — 33 стр., 94 д. — 32 стр., 94 об. — 30 стр.). Судя по отличительному ж и в грамотка — южнорусская скоропись второй половины XVII века» (см.: А. И. Соболевский. Славяно-русская палеография. СПб., 1908 I. Стр. 60, 61) (Ремизов А. Россия в письмах // Стрелец: Сборник № 1. Пг.: Стрелец, 1915. С. 111-129. URL: https://traumlibrary.ru/book/ sbornik-strelec-1/sbornik-strelec-1.html#s014 (дата обращения: 09.02.2024)).
16 Ср.: «Печатаемое рассуждение было приобретено издателем вместе с партией книг теософического и оккультного содержания в начале марта месяца сего года в одном из книжных магазинов Государственного Издательства за цену 5 коп. (в золотой валюте). Рукопись написана четким, но очень мелким почерком на 23 страницах (recto и verso) с полями на почтовой бумаге большого формата с водяными знаками — круглая печать, в середине которой крылатый лев с лапою, положенной на пачку бумаги с надписью "1860", а по ободку легенда: "Писчебум". В правописании последовательно выражена мануйлица, что позволяет признать за terminus post quem написания трактата 1918-1919 г.» (Карсавин Л. П. София земная и горняя. С. 94).
17 Участник кружка футуристов «41°» в Тифлисе.
18 Ремизов А. Россия в письмах.
19 По удачному определению Мелих (см.: Мелих Ю. Б. Стилизация софиологии у Л. П. Карсавина // Софиология / ред. В. Ю. Порус. М., 2010. С. 41-49).
20 См.: Зеленкова Е. Об одной литературной мистификации: С. Бобров — автор окончания пушкинской «Юдифи» // Русская филология. 24: Сборник научных работ молодых филологов. Тарту, 2013. С. 160-176.
21 О нем см.: Апостолов А. Г. Математическое стиховедение // Российский колокол. 2015. № 7-8. URL: http://ros-kolokol.ru/kulturologiya/matematicheskoe-stihovedenie.html (дата обращения: 09.02.2024).
сфальсифицировал его в виде пушкинского автографа и в сопровождении «документированных свидетельств», повествующих об обстоятельствах обретения бесценного раритета, передал пушкинисту Н. О. Лернеру. Лернер скептически отнесся к «свидетельствам», но тем не менее публично подтвердил подлинность автографа22. Хотя примечания «от издателя» к «Софии земной и горней» несколько напоминает комментарии Лернера23, влияние эксперимента Боброва на мистификацию Карсавина неочевидно, тем более, что и цели их были различны. Любопытно, что в том же выпуске «Печати и революции», где опубликовал свое «методологическое» саморазоблачение Бобров24, была помещена упомянутая рецензия на третий выпуск альманаха «Стрелец».
Отметим, что очень недвусмысленно, хотя и в пародийном ключе, Карсавин отмежевался от традиции новейшего оккультного неогностицизма. «Издатель» уверяется в древности и подлинности трактата на том основании, что будь автором «Софии земной и горней» современный сочинитель-гностик, он обязательно продемонстрировал бы влияние литературы подобного рода. В списке ее представителей «издатель» упоминает французских оккультистов Элифаса Леви и Фабра д'Оливе. Последний в связи с мистификацией Карсавина может быть интересен как один из его «предшественников»: в 1802 г. д'Оливе, занимавшийся поисками сакрального общечеловеческого языка, написал и издал сборник поэзии трубадуров, а себя представил переводчиком с окситанского языка25. Леви же в 1854 г. на спиритическом сеансе в Лондоне якобы вызвал дух Аполлония Тианского. Упоминается в «примечаниях» также Г. О. Мебес, глава ложи русских мартинистов «Аполлоний». Тем самым в контекстную ткань сочинения Карсавина опосредованно вплетается мотив, ведущий к В. С. Соловьеву и его «Трем разговорам», в которых маг Аполлоний председательствует на антихристовом вселенском соборе.
Л. Ф. Кацис предположил, что предметом пародии Карсавина были труды работы «братьев-шкловитян»26, представителей так называемой формальной школы в литературоведении, в том числе программный для направления текст
B. Шкловского «Розанов. Сюжет как явление стиля»27. В «примечаниях издателя» «Софии земной и горней» действительно можно отыскать некоторые переклички с работой Шкловского, особенно с его размышлениями о сюжетной схеме «Уединенного» и «Опавших листьев» Розанова28. Аллюзии подкрепляет
22 О Лернере и последствиях его ошибки см.: Оксман Ю. Г. Николай Осипович Лер-нер / вступ. ст. и публ. С. И. Панова // Пушкин и его современники. СПб., 2005. Вып. 4 (43).
C. 164-214.
23 См.: Лернер Н. О. Новооткрытые стихи Пушкина. Окончание «Юдифи» // Наш век. 1918. 4 мая.
24 См.: Бобров С. П. Заимствования и влияния (Попытка методологизации вопроса) // Печать и революция. 1922. № 8. С. 72-92.
25 См.: Ланн Е. Литературная мистификация. М.; Л., 1930. С. 93-94.
26 Имеется в виду основанное В. Б. Шкловским «Общество изучения теории поэтического языка», или ОПОЯЗ.
27 См.: Кацис Л. Ф. Владимир Маяковский: поэт в интеллектуальном контексте эпохи. М., 2000. С. 209-216.
28 См.: Шкловский В. Б. Розанов: Из книги «Сюжет как явление стиля» / коммент. Ю. А. Галушкина. Б.м., 2015. С. 21.
и замечание «издателя» об упомянутых в трактате «осенних листьях»29. Однако Шкловский начал работу над своим текстом уже после смерти Розанова, а впервые опубликован он был (в незаконченном виде) в марте 1921 г. в газете «Жизнь искусства»30. Карсавин же свое сочинение писал в 1918—1919 гг., на что имеется указание в «примечаниях издателя»31. Некоторые основания для прочтения кар-савинского текста как пародии в указанном смысле вроде бы дает сам Карсавин, вернее «издатель», поясняющий в примечаниях, что для анализа рукописи он обращался к помощи «формального метода, разработанного в выдающихся трудах Ю. Тынянова, В. Шкловского, В. Жирмунского, Эйхенбаума»32. Упоминание имени Шкловского вызвало однократное включение в карсавинский текст еще одного, внешнего комментирующего голоса, на этот раз в качестве подстрочного примечания к «примечаниям издателя». Оно принадлежит настоящему издателю альманаха Беленсону. Он рекомендует Шкловского следующим образом: это «особенно проникновенный мыслитель, прославившийся созданием русской школы так называемых "братьев-шкловитян"»33. Беленсон подключается к пародийному стилю Карсавина и определение «братья-шкловитяне» принадлежит ему. Впрочем, действительно рассуждения мнимого «издателя» ставят под сомнение достижения школы: ведь именно с помощью формального метода «издателю» удается окончательно «убедиться» в древности текста, поскольку современный автор не мог бы написать трактат, отличающийся «известною цельностью основной мысли и ее развития»34.
Кацис также указывал, что попутно Карсавин вскрыл гностические источники так называемого заумного языка футуристов, в частности стихотворения Хлебникова «Бобэоби пелись губы»35, названия издательства футуристов «ЕУЫ» и др. Что, в свою очередь, включило «Софию земную и горнюю» в контекст русского авангарда36.
Параллель к заумному языку футуристов в сочинении действительно есть, но лишь в единственном фрагменте, который содержит некие «заклинания», именующие «тайну»: «Ныне, в полуденный час выхожу я к Незримому Богу. Тайну последнюю я отверзаю последней печатью. Имя ее изрекаю — Дзооэ-Дзой-Дзаиоо. Имя ее изрекая, десницею тьмы я четыре беру и пять десницею тою же сотен, шуйцею — пять на десять и ею же снова четыре. Я призываю вас Дзоэдзйадзехоэдзоои Оэдзиадз Иодзиаоо Дзадзио Дзадзиадзо»37. В «примечаниях издателя» указывается на близость этого отрывка «к концу (в издании Шмидта) кн. "Jeu". В загадочных словах, не имеющих никакого, по-видимому, смысла, обращает на себя внима-
29 См.: Карсавин Л. П. София земная и горняя. С. 95. «Опавшие листья» Розанова упоминаются в том же альманахе «Стрелец» в текстах Михаила Кузьмина (с. 102) и О. Э. Голлербаха (с. 134, 136).
30 См.: Шкловский В. Б. Розанов. С. 30.
31 См.: Карсавин Л. П. София земная и горняя. С. 94.
32 Там же. С. 54.
33 Там же. С. 94, примеч.*
34 Там же. С. 94.
35 См.: Кацис Л. Ф. Указ. соч. С. 209-216.
36 См.: Там же.
37 Карсавин Л. П. София земная и горняя. С. 91.
ние удлинение некоторых гласных: "дзаиоо" вместо "дзаио", "дзоои" вм. "дзои", "иодзиаоо" вм. "иодзиао"»38. Аналогичные заклинательные формулы-глоссы в самом деле в изобилии содержатся к гностической книге «Jeu», где они обозначают имена иерархических эманаций IEOU, Бога Истины39.
Подобные звуковые приемы не являются достоянием исключительно только поэзии футуризма, ими пользовались поэты разных направлений40. Кроме того, у заумного языка были куда более современные и живые источники. Это, прежде всего, реальная языковая среда, в которую многие из его творцов были погружены, проживая в так называемых национальных окраинах Российской империи41. И. Зданевич, Крученых и др. характерным образом совмещали заумный язык и радикальные поиски в современной живописи с интересом к примитиву, детскому и народному творчеству, лубку, трактирной вывеске.
Первую теоретическую попытку разобраться в истоках и смысле «заумного» языка как поэтического явления предпринял Шкловский42. Из его работы следует, что бессмысленные сочетания звуков, имитирующих заклинательные формулы, в русской поэзии были известны намного раньше заумного языка футуристов. Они употреблялись, в частности, в «маскерадах» Екатерининского времени43. Б. А. Успенский убедительно показывает происхождение подобных элементов из фольклора, особенно детского44. Поэты-«заумники», искавшие в детской речи и вообще в детском творчестве45 пути обновления языка, одно-
38 Карсавин Л. П. София земная и горняя. С. 97. Ср.: «Эти "загадочные слова", которые Карсавин в "Примечаниях издателя" считает лишенными какого-либо смысла, можно рассматривать как своеобразную гностическую молитву, мантру, эзотерически варьирующую греческое слово dzoe — "жизнь"» (Карсавин Л. София земная и горняя [Неизданное гностическое сочинение] / публ. и примеч. В. И. Назарова // Вопросы философии. № 9. 1991. С. 189).
39 См.: Die Pistis Sophia... S. 261 ff.
40 Например, Михаил Кузмин в стихотворении «Безветрие» (1922):
Эаоэу иоэй!
Красильщик неба, голубей
Горшочек глиняный пролей
Ленивой ленте кораблей.
Эаоэу иоэй!
41 Об этом заявляли сами творцы заумного языка (см.: Крученых А. Декларация № 5. О заумном языке в русской литературе // Он же. Заумный язык у: Сейфуллиной, Вс. Иванова, Леонова, Бабеля, И. Сельвинского, А. Веселого и др. Книга 127. М., 1925. С. 58). Сходные процессы естественны для сообществ, проживающих в иноязычной среде (см.: Титовец Е. И. На стыке двух культур: рукописные книги белорусских татар. URL: http://www.knizhkult. narod.ru/Titivetc.htm#_ftn33 (дата обращения: 09.02.2024)). О грузинских истоках русского футуризма см.: Никольская Т. «Фантастический город»: Русская культурная жизнь в Тбилиси (1917-1921). М., 2000.
42 См.: Шкловский В. Б. О поэзии и заумном языке // Поэтика: Сборники по теории поэтического языка. Пг., 1919. С. 13-26.
43 См.: Сумароков А. П. Хор ко гордости // Избранные произведения. Л., 1957. С. 281282.
44 См.: Успенский Б. А. Заумная речь у Сумарокова // Русский язык в научном освещении. 2013. № 1 (25). С. 244-253.
45 А. Крученых издал два сборника детского творчества: Собственные рассказы и рисунки детей. Собрал А. Крученых. СПб., 1914; Собственные рассказы, стихи и песни детей. Собрал А. Крученых в 1921-1922 гг. М., 1923.
временно — и, возможно, не вполне осознанно — вскрывали в них архаический магическо-заклинательный субстрат. В связи с этим могут представлять интерес известные росписи «Виллы мистерий» в Помпеях: мистериальное инициатиче-ское действо открывает сцена с изображением ребенка, читающего по свитку герметический текст46. С другой стороны, «детский» язык в поэзии футуристов сам становится предметом мистификации. Так, А. Крученых в изданных им якобы «детских» стихотворениях сам «устраивает игру с читателем-взрослым, скрываясь под чередой масок поэтов-детей»47.
Подобной глоссой-заклинанием начинается «Молитва об откровении великой тайны» Соловьева: "An — Soph, Jah, Soph — Jah". Текст молитвы, вероятно, представляет собой модернизированный и «христианизированный» Соловьевым locus communis гностиков, по сравнению с которым карсавинские стилизации, при общем «интегральном» источнике обоих, выглядят более аутентично. В этом смысле имеет место любопытная инверсия: «младший» текст (Карсавина) выглядит как предшественник «старшего» (Соловьева).
Соловьев. «Молитва об откровении великой тайны» Карсавин. «София земная и горняя»
Пресвятая, Божественная София, существенный образ красоты и сладость сверхсущего Бога, светлое тело вечности, душа миров и единая царица всех душ, глубиною неизреченною и благодатию первого Сына Твоего и возлюбленного Иисуса Христа молю Тебя: Снизойди в темницу душевную, наполни мрак наш своим сиянием, огнем любви расплавь оковы духа нашего, даруй нам свет и волю, образом видимым и существенным явись нам, сама воплотись в нас и в мире, восстановляя полноту веков, да покроется глубина пределом и да будет Бог все во всем48. Так все Христом собирается, весь Свет в Хаосе, т. е. в Тьме Кромешной или в Пустоте, Кеноме, рассеянный; и остается во Тьме лишь несветлое, т. е. небытное и несущее; и образуется и созидается Пистис София, из не-сущей сущею становясь. В каждом из нас, братья, она созидается: не вне, не кроме нас. И усовершится для нас она в тринадцатой умопремене своей, когда все мы единым стадом, а вернее — телом единым станем. Будет в Плиро-ме София; когда вся она будет. Будет же вся она, когда станет всем во всем, т. е. в каждом из нас, и вся в каждом будет, а каждый будет всею Софией49.
Соловьев и сам пародировал заклинания гностиков. Персонажи мистерии-шутки «Белая Лилия, или Сон в ночь на Покрова» (1878—1880) находят нечто подобное в пергаменте мудреца Неплюй-на-стол:
Аз-буки-ведь, аз-буки-ведь — Здесь смысл возвышенный и тайный.
46 См.: Помпеи / ред. Ф. Коарелли; пер. О. А. Уваров. М., 2002. С. 351.
47 Катанаев Н. Мистификация как авторская стратегия в сборнике А. Крученых «Собственные рассказы, стихи и песни детей» 1923 г. // Детские чтения. 2022. № 2 (022). С. 281.
48 Цит. по: Соловьев С. М. Владимир Соловьев: Жизнь и творческая эволюция. М., 1997. С. 97.
49 Карсавин Л. П. София земная и горняя. С. 90.
В мозаике карсавинского текста можно обнаружить и другие элементы пародирования. Так, упоминание о «великом Василиде» у Карсавина как будто перекликается с эпитетом, которым Соловьев снабдил гностика Валентина в энциклопедической статье50, а «автобиографическое» начало трактата поневоле вызывает ассоциацию с фрагментом из «Столпа и утверждения Истины» о. Павла Флоренского о старце Исидоре.
Флоренский Карсавин
С последнею надеждою взирал на Лик Спасителя и на горящую перед ним глиняную лампаду... в эти одинокие вечера ярко вспоминался мне покойный старец Исидор. Весь благодатный и благодатью — прекрасный, он дал мне в жизни самое твердое, самое несомненное, самое чистое восприятие духовной личности. То, что ранее лишь трепетало порою в мечтаниях, теперь стояло осязаемое и зримое. Мир духовный воочию являлся более реальным, нежели мир плотской. Отныне каждое переживание, каждое новое впечатление проверялось этим, достовернейшим. И мне захотелось разобраться в своих мыслях и чувствах, окружающих образ Старца Исидора, захотелось осознать красоту духовной жизни51. Вспоминается далекая юность. Как живой стоит предо мною великий Василид, высокий и бледный, никогда не улыбавшийся, с кроткою грустью в спокойных, глубоких очах. Необоримой силой истины звучала его негромкая речь, когда говорил он о Первоначале Непостижимом, о Боге Не-Сущем <...> доныне волнует весь дух мой, сжимает и жжет сердце одна мысль о Непостижимом, словно само Оно здесь, во мне и со мною. Все-единое... Сколько сокровенного в слове этом! Весь мир звучит в нем; все краски земные горят и сияют немеркнущим светом. И, как огонь лампады, колеблемый ветром, милое сердце горе стремит; и отверзаются орлиные очи духа, нетелесно созерцая бесконечное52.
Связь Карсавина и Соловьева определяется самим обращением автора «Софии земной и горней» к интеллектуальной буффонаде53, большим мастером которой был Соловьев. Но еще большую и недвусмысленную близость и даже, как представляется, стилистическое ориентирование на Соловьева, мы можем увидеть в тех частях текста, где Карсавин оставляет пародийную интонацию, открывая свой подлинный авторский голос. Речь идет, прежде всего, о трех стихотворениях, встроенных в текст «Софии земной и горней».
50 См.: Соловьев В. С. Валентин // Собрание сочинений / ред.: С. М. Соловьев, Э. Л. Рад-лов. СПб., 1914. Т. 10. С. 285.
51 Флоренский П. А. Столп и утверждение Истины // Сочинения. М., 1990. Т. 1 (I). С. 320.
52 Карсавин Л. П. София земная и горняя. С. 77.
53 О жанре интеллектуальной буффонады в связи с гностическим субстратом, указывающим на «интенции соловьевского подсознания», см.: Козырев А. П. Смысл любви в философии Владимира Соловьева и гностические параллели // Вопросы философии. 1995. № 7. С. 59-78. О буффонадах, разыгрывающих, по следам Соловьева, тему Софии в кругу Блока, см.: Кузьмина Ю. А. Игровые практики С. М. Соловьева как рефлексия младосимволистов над идеями В. С. Соловьева и позитивистским методом // Человек и культура. 2023. № 3. С. 110-124.
Поэтические параллели
Стихотворение, которым трактат открывается, представляет собой перевод гимна наасенов, сохранившегося благодаря Ипполиту Римскому54. «Издатель» характеризует его как «довольно близкий к подлиннику»55. Добавим, что близок он также к «гностическим» страницам поэзии Соловьева:
Гимн наасенов в переводе Карсавина (фрагмент) Соловьев (Сайма, 1894)
В Царстве Ты света вся днесь осиянная, Завтра рыдаешь в страданья повергнута. В скорби и стонах ликуешь безмерно Ты, Снова — в стенаньях своих осуждаема, Снова — судимая, смерти подвержена, Снова — блуждаешь во зле, безысходная, Путь в лабиринт навек потерявшая.56 Озеро плещет волной беспокойною, Словно как в море растущий прибой. Рвется к чему-то стихия нестройная, Спорит о чем-то с враждебной судьбой. Знать, не по сердцу оковы гранитные! Только в безмерном отраден покой. Снятся былые века первобытные, Хочется снова царить над землей. и т. д.
Согласно указанию «издателя», источников двух других стихотворений «найти не удалось» — скорее всего, они принадлежат «"второму", русскому автору»57. Действительно, их автор — Карсавин. Они также наполнены узнаваемыми тропами соловьевской софийной поэзии58.
Карсавин Соловьев (разные стихотворения)
Тело мое пригвожденное Молча поникло бессильное; Мной, земнородной, рожденное, Никнет в пучину могильную Сила померкла в Бессилии. Руки, недвижно разъятые, Стонут, и острые тернии Нежное ранят чело. Трепетно белые крылия Реют, сияньем объятые, Ты поникла, земной паутиною Вся опутана, бедный мой друг, Но не бойся: тебя не покину я, Он сомкнулся, магический круг. Помните ль розы над пеною белой, Пурпурный отблеск в лазурных волнах? Помните ль образ прекрасного тела, Ваше смятенье, и трепет, и страх? Жду, когда новая туча надвинется, Думы прольются в слезах
54 Современный перевод на русский язык см.: Афонасин Е. В. Гносис: Фрагменты и свидетельства. СПб., 2008. С. 217—218. Греческий фрагмент из второй части этого гимна цитирует С. Н. Трубецкой в «Начатках гностицизма» (см.: Трубецкой С. Н. Учение о Логосе в его истории // Сочинения. М., 1994. С. 393).
55 Карсавин Л. П. София земная и горняя. С. 96.
56 Там же. С. 76-77.
57 Там же. С. 98.
58 Ср.: «Это стихотворение Л. П. Карсавина можно по праву считать апофеозом русской софийной лирики, расцвет которой связывается в основном с поэтическим творчеством Вл. Соловьева» (Назаров В. Н. Указ. соч. С. 174).
Карсавин Соловьев (разные стихотворения)
Розы — огни невечерние. Лик в них сияет светло. 59 и т. д. И над разбитою скорбью поднимется Лик твой, как солнце в лучах. и т. д.
Это заметно и в стихотворении, завершающем текст. Оно, якобы, было найдено «издателем» «на отдельном листке почтовой бумаги (без водяных знаков), вложенном в рукопись»60.
Карсавин Соловьев (разные стихотворения)
Мариам, Мариам, Звезда Морская, Я тебя полюбил, люблю навсегда! Я твержу, седыми волнами играя: «Мариам, Морская Звезда!» Мариам, Мариам, я тебя всю объемлю, Я люблю тебя, лелею, я, Океан, Омываю, ласкаю родимую Землю, Обнимаю стократ горячий стан. Мариам, Мариам, Звезда Морская, Не тобою ли я, Мариам, рожден? Не твое ли имя во сне изрекая, Я нарушил моей небытности сон? Мариам, Мариам, Звезда Морская, Я Отец твой, и Сын, и Супруг навсегда! В шуме волн лишь имя твое повторяю, Мариам, Морская Звезда!61 Тебя полюбил я, красавица нежная. Звезда моя вдали сияет одиноко, в волшебный край лучи ее манят. В берег надежды и в берег желания Плещет жемчужной волной Мыслей без речи и чувств без названия Радостно-мощный прибой. Душу обняли нежно-тоскливые сны. Все ропщет и вздыхает, В цепях и на просторе, Тоскуя по безбрежном, Бездонном синем море. и т. д.
С другой стороны, поэтические опыты Карсавина в «Софии земной и горней» перекликаются с циклом Михаила Кузмина «София. Гностические стихотворения» (1917-1918)62, где софийная тема выводится из направления символизма, в котором она пребывала после Соловьева (Блок, Белый, Вяч. Иванов), в сферу поэзии акмеизма.
Кузмин. «София» Карсавин
На престоле семистолбном Я, как яхонт, пламенела И хотеньем бесхотенным О Тебе, Христос, хотела! <...> Кровь загорается красная, Слезы дрожат самоцветные, Лет мой свободен и тих.
59 Карсавин Л. П. София земная и горняя. С. 93—94.
60 Там же. С. 98.
61 Там же. С. 97.
62 О гностических мотивах в творчестве Кузмина см.: Kozyrev Alexei. Гностицизм и русская культура Серебряного века // Les reflets de l'Antiquité grecque à l'Âge d'argent. Lyon, 2015. P. 133-143.
Кузмин. «София» Карсавин
Вот, дышу, жених, и помню Про селения благие, Я, распятая невеста, А зовут меня — София! Ближе сиянья приветные. Здесь я, София Прекрасная. Здравствуй, Небесный Жених!63
В стихотворении «Базилид» из того же цикла поэтическая образность Куз-мина сближается с мотивами Маяковского и Велимира Хлебникова:
Солнце, ты не гори:
Это ужасно грубо,
- Только зари, зари, -
Шепчут пересохшие губы <...>
Я никогда не думал,
Что улыбку променяю на смех и плач.
Мне противны даже дети,
Что слишком шумно бросают мяч <...>
И вдруг,
Мимо воли, мимо желаний, разверзся невиданных зданий Светозарный ряд <...> И знание выше знаний, Чище любви любовь, Сила силы сильнейшая, Восторг, — Как шар, Кругло, круто, Кричаще, кипяще Кудесно меня наполнили.
Эон, Эон, Плэрома, Плэрома — Полнота, До домного до дома, До тронного до трона, До звона, громозвона, Ширяй, души душа! Сила! Сила! Сила! Напряженные мышцы плети! Громче кричите, дети, Красный бросая мяч!
В мотиве бросания мяча содержится одна из скрытых гностических аллюзий Кузмина. Глагол яровбХХю (бросать, кидать вперед) в переводах книги "Jeu" передается как «эманировать». Карсавин, переводя соответствующее понятие как «верженья», в примечаниях «издателя» комментирует: «"Верженья", очевидно, — греч. probolai, что переводится обычно латинским словом эманации, т. е. истечения»64. Аналогичную живописную интуицию можно усмотреть в картине
63 Карсавин Л. П. София земная и горняя. С. 94.
64 Там же. С. 96-97.
К. Ф. Юона «Новая планета» (1921), где доминирует свергающийся на землю багровый шар. По традиции картину связывают с попыткой художника запечатлеть вселенский смысл революционных потрясений, однако ее идея может быть интерпретирована как своего рода живописная гностическая космогония65. Исследователь творчества Юона пишет: «.здесь присутствует великолепная метафора — то, что становится топливом для одних. является концом для других. Риторика поэтов, художников и мыслителей также говорит о важности мотива разрушения, сожжения прошлого»66. Учеником Юона в живописи был, между прочим, А. Крученых, написавший вместе с Велимиром Хлебниковым либретто заумной оперы «Победа над солнцем». Тема солнца, лучей, световых истечений вообще является одним из узнаваемых смысловых кодов поэтов-футуристов и художников-авангардистов, а Михаил Ларионов создает и теоретически обосновывает направление лучизма в живописи. В «Софии земной и горней» солнце, свет, сияние, лучи, озарения — наиболее частотные тропы, близкие к световым метафорам поэтических манифестаций Велимира Хлебникова.
Карсавин Хлебников
...и Солнце, юное Солнце... Непостижимое... Но жажду постичь. Радостно птицы щебечут, несяся навстречу лучам. Радостно листья и травы дрожат, и ловят смеяся лучи золотые. Светлым весельем горят и играют холодные капли росы. Каждая кажет другой все в ней отраженное милое Солнце. Как золотистый феникс пустыни аравийской тонет в золоте Солнца и, трепеща неприметно, дивно поют его прони-заемые ветром невидимым крылья, так поет, и трепещет, и тает в сиянии Вечного Света мой дух при мысли одной о Пистис Софии, о Деве прекрасной. Дева, с тобой я, и ты, светоносная в золоте юного тела и в пламени плечи покрывших кудрей!67 Я не знаю, Земля кружится или нет <.> Но я знаю, что я хочу кипеть и хочу, чтобы солнце. И жилу моей руки соединила общая дрожь. Но я хочу, чтобы луч звезды целовал луч моего глаза, Как олень оленя (о, их прекрасные глаза!). Но я хочу, чтобы, когда я трепещу, общий трепет приобщился вселенной. И я хочу верить, что есть что-то, что остается.68 Мы хотим Девы слова, у которой глаза зажги-снега. Она метет пол веником из синих цветов нивы. Она сыплет жемчуг, и павлинье стадо клюет его. О, голубо-зарные, синеокие, синегрудые павлины! Мы хотим, чтобы слово смело пошло за живописью69.
65 Особенно в сочетании с другими работами Юона космогонического цикла: графическая серия «Сотворение мира» (1910), картины «Люди» (1923), «Симфония действия» (1922) и «Люди будущего» (1929).
66 Дроздова М. А. Пейзажное творчество Константина Юона 1920-1930-х годов в актуальном дискурсе современного искусствознания // Новое искусствознание. 2021. № 3. С. 46.
67 Карсавин Л. П. София земная и горняя. С. 77, 81, 90.
68 Хлебников В. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 1: Литературная автобиография. Стихотворения 1904-1916 гг. М., 2000. С. 206.
69 Хлебников В. Собрание сочинений. Т. 6. Кн. 1: Статьи (наброски). Ученые труды. Воззвания. Открытые письма. Выступления. 1904-1922. М., 2005. С. 200.
Итак, Карсавин в своих поэтических стилизациях «Софии земной и горней» ориентируется, прежде всего, на софийную «гностическую» поэзию Соловьева, соединяя соответствующую образность, с одной стороны, с древним гностицизмом, с другой — с современной «гностической» поэзией Кузмина и, отчасти, с футуризмом.
Авторы и автор в гностическом контексте
Гностическую линию в сборнике продолжали главы из романа «Римские чудеса» Кузмина. Здесь Симон-маг и Елена посещают дом христиан, где безумная Елена в исступлении начинает вещать: «Я — Эннойя, София, Утешитель, Параклит, Елена! Я — любимая дочь Полноты, и я же растерзанный мир верну в Плирому. Я — душа мира, я дышу в ветре, благоухаю в яблонном цвете, вяжу нёбо айвой, гортань услаждаю медом, клонюсь в камыше. Я — Ахамот.»70.
Тема продолжалась и в рассказе «Египетская предсказательница» с подзаголовком «Опыт гностического повествования», который опубликовал в альманахе издатель «Стрельца» Беленсон (Александр Лугин). Его герой Яков Бауман после мистической встречи с прекрасной госпожой «уезжает в Египет, и, пожалуй, гораздо ближе»71. Позже Беленсон включил этот рассказ в сочинение «Джиадэ. Роман ни о чем, или Трагические похождения индивидуалиста». Он построен «на цитатах, каламбурах, коллаже стилизаций и пародий»72 с софийно-соловьевскими гностическими аллюзиями. Герой по имени Генрих встречает Джиадэ. Она, существо самое свободное в мире и «рабыня в обители» одновременно, «не была ангелом... и не была женщиной», имела «совершенные познания», являлась «где угодно и когда угодно» и т. д. В Каире, проходя вместе с Джиадэ мимо отеля «Аббат», Генрих замечает: «.здесь останавливался Владимир Соловьев, известный в Европе не столько своими церковными и философскими трудами, сколько эксцентрическим путешествием "из Лондона в Сахару", которое совершил он ради третьего свидания с своей "Подругой вечной", Девой Радужных Ворот». В ответ Джиадэ рассказывает Генриху историю своего свидания с Соловьевым в египетской пустыне73.
Современный издатель романа поясняет, что для понимания смысла «Египетской предсказательницы» читателю альманаха «Стрелец» достаточно было перевернуть несколько страниц и «прочитать литературную мистификацию историка и философа Л. Карсавина, стилизованную под древний гностический трактат — "Софию земную и горнюю"». Соответственно, ключ к пониманию имени «Джиадэ» надо искать в карсавинском тексте, конкретно в «заклинании» Дзооэ-Дзой-Дзаиоо Дзоэдзйадзехоэдзоои Оэдзиадз Иодзиаоо Дзадзио Дзадзиадзо,
70 Кузмин М. Римские чудеса (главы из романа). 1919-1922 // Стрелец: Сборник третий и последний. С. 14.
71 Беленсон А. Египетская предсказательница. Опыт гностического повествования // Там же. С. 60.
72 Яборова Е., Пирогова А. Указ. соч.
73 См.: Лугин А. (Беленсон А. Э.). Джиадэ: Роман ни о чем. С. 13-20.
которое ведет к «Дзои — Дзиадзе — Джиадэ»74. В свою очередь название романа помогает расшифровать смысл сочинения Карсавина: «Переводя значащее имя героини и заглавие романа с "гностического-карсавинского" на русский, мы получим не хлебниковскую заумную звукопись, и не звуковой символизм. "София — Жизнь — Любовь"75 — таково истинное название книги», содержанием которой являются «приключения души»76.
О «страннице земной — Душе» на страницах «Стрельца» упоминал в своих стихах Беленсон77. О «Душе, которая во мраке / Зловещем никнет и томится», вещал Поль Верлен в переведенных Сологубом стихотворениях из книги «Мудрость»: «Подобна страннице бездомной / Душа, безгневная в томленьи»78. Наконец, в злободневной постановке вопроса от имени «духа, блуждающего в неволе», Беленсон провозглашал: «Закат Европ! Европ закат!»79, и о страданиях Души вопрошал Розанов: «До какого предела мы должны любить Россию? . до истязания; до истязания самой души своей <...>. Какая истина в мифах древности. Кора в объятиях Аида! Душа, где она? В преисподней. "Душа русская в Революции". Где? Нет ее. Будем искать Кору, как помертвелая от страха и тоски Прозерпина»80.
Розанов, собственно, и открыл в альманахе «Стрелец» египетско-соловьевскую тему, но не в третьем, а во втором сборнике, 1916 г. Кроме эссе с «пророческим» названием «Из последних страниц истории русской критики» здесь были напечатаны заметки «Из книги, которая никогда не будет издана»81. Розанов соединил здесь египтянок, которые, «когда Апис пал, о нем пели: — Умер он! Умер наш возлюбленный!», — при этом, однако, «вспоминая длинно-кудрого Владимира Соловьева» и цитируя из него «Ныне так же, как и прежде, / Адониса погребаем.»82, — с нигилистами, которые, подобно гиксосам в Египте, «откуда-то явились и все разрушили» в России, включая веру, церковь, государство, мораль, семью: «60-е годы у нас такое нашествие номадов». Какая же здесь связь? Самая прямая. Соловьев — певец вечной женственности, ее персонификация София — пассивна и безвольна, «женщины ни к чему так не влекутся, как к силе», в насилии нигилистов над Россией огромную роль сыграл «слабый пол», ведь именно «женщины понесли на плечах своих Писарева, Шелгунова, Чернышевского, "Современник"»83.
74 Шаргородский С. Дзооэ — Дзои — Дзаиоо. «Джиадэ» А. Беленсона // Лугин А. (Беленсон А. Э.). Джиадэ: Роман ни о чем. С. 217.
75 Ср.: «Эти "загадочные слова", которые Карсавин в "Примечаниях издателя" считает лишенными какого-либо смысла, можно рассматривать как своеобразную гностическую молитву, мантру, эзотерически варьирующую греческое слово ^ое — "жизнь"» (Карсавин Л. София земная и горняя [Неизданное гностическое сочинение] / публ. и примеч. В. И. Назарова // Вопросы философии. 1991. № 9. С. 189).
76 Шаргородский С. Дзооэ — Дзои — Дзаиоо. С. 218-219.
77 Беленсон Александр. Свет на пути // Стрелец: Сборник третий и последний. С. 25.
78 Верлен П. Из книги «Мудрость». С. 64-65.
79 Беленсон А. Ницше — Шпенглер — Федоров. С. 112.
80 Розанов В. В. Письма к О. Э. Голлербаху // Там же. С. 48-49.
81 Розанов В. В. Из книги, которая никогда не будет написана // Стрелец: Сборник второй. С. 105-110.
82 Там же. С. 107-108.
83 Там же. С. 109.
В письмах к О. Э. Голлербаху, напечатанных в третьем «Стрельце», Розанов вновь поднимает тему египетского поклонения Апису — на этот раз в потоке парадоксальных размышлений о «Распутинско-Дионисово-Адонаевой теогонии, космогонии»84. Они всплывают в контексте воспоминаний Розанова о встречах с Распутиным и том будто бы пугающем («дьявольском») впечатлении, которое он произвел на «Гришку-Аписа».
В свою очередь Голлербах в статье «Владимир Соловьев и Розанов» отмечал, что «"Антихрист" — это именно то прозвище, которое дали Розанову клерикальные круги и некоторые критики»85. Розанов же явился создателем «антихристово-го» ореола вокруг фигуры Соловьева86. Согласно Голлербаху, наиболее непримиримо их разделяло отношение к полу. Розанов обожествляет пол, творит из него подобие пантеистической религии и «поднимает его на высоту "положительного всеединства"». Объединяет же обоих идея женственности: «Разница между ним и Соловьевым заключается в сущности лишь в том, что первый воспринимал женственность в образе Изиды или Астарты, второй же — в образе Софии "Премудрости Божией" или Марии "Девы Радужных ворот". Оба влеклись к тайне мира, но один искал ее на земле, в земной плотской жизни, другой не веровал "обманчивому миру" и обращал свой взор к далекой лазури <.>. В примирении Розанова и Соловьева открывается нам таинство, возглашаемое "песней офитов":
Белую лилию с розой С алою розой мы сочетаем. Тайной пророческой грезой Вечную истину мы обретаем»87.
В итоге Голлербах, соединяя розановскую тему с гностико-софийным содержанием сборника, намечает новый метатематический контекст, связанный с архетипическим религиозным значением мистики эроса. К нему подключается Кузмин в сочинении «Чешуя в неводе»88, которое следует сразу за «Софией земной и горней»: «Любовь соединяет. Бог есть источник Любви. Первый закон — любовь. Явление этого закона — истина. Истина и любовь — Премудрость <.> цель — любовь к целому, уклонение — беспорядок <.>. Религия — цель — соединить чувственную нашу натуру с умною и любовь к себе с любовью к Богу <.>. Истина с любовью — Премудрость <.>. Не тайна ли Троицы? Бог — Полнота, Творчество, Единство. Как только творчество — сейчас же два: Творец и твори-
84 Розанов В. В. Письма к О. Э. Голлербаху. С. 39.
85 Голлербах Э. Владимир Соловьев и Розанов // Стрелец: Сборник третий и последний. С. 131.
86 Речь идет об известных характеристиках, которые Розанов дал Соловьеву в примечаниях к письмам Н. Н. Страхова (см.: Розанов В. В. Собрание сочинений. Литературные изгнанники: Н. Н. Страхов. К. Н. Леонтьев. М., 2001. С. 20-21) и в книге «Семейный вопрос в России» (Розанов В. В. Собрание сочинений. Семейный вопрос в России. М., 2006. С. 276-277).
87 Голлербах Э. Владимир Соловьев и Розанов. С. 142-143.
88 В названии — аллюзия на стихотворение Кузмина «Рыба» из цикла «София»:
Все то же отцовское зало, - Во сне ли, или грежу я? -Мне на волосы с неба упала Золотая, рыбья чешуя.
мое. Разделение. Сейчас же — любовь как соединение и деятельная полнота.»89. Эта тематическая линия, в свою очередь, станет главной в "N0^8 Ре^ороШапае" Карсавина того же 1922 года.
Здесь в предисловии вновь звучит голос «издателя», который, хоть и несколько отличается от автора, но «все же и есть сам автор, составляя с ним "двуединство"»90. Он, однако, настроен к автору критически и объявляет неубедительными «отвлеченно-диалектичные соображения о Софии, о связи ее с церковью, Девой Марией, о девстве Марии, ее андрогинизме и отношении ко Христу»91. «Издатель» указывает также на необоснованность у «автора» (т. е. у самого себя) теории «двуединства» или «четы», на которой между тем «строится вся его метафизика». Тем самым Карсавин иронически, но достаточно ясно определяет значение этих идей в собственной мысли.
В "N0^8 Ре^ороШапае" Адам Кадмон, вечный «всеединый человек, муж и жена, андрогин»92, представляет собой могучее стихийное космическое существо. В нем живет дух Божий, он распадается «до предела» и страдает во «всечеловеческих страданиях». Во всей вселенной «слышен многоголосый клик утверждающей себя твари», в единстве торжествующей Любви поднимается над «бездной небытия» все сущее, всеединый человек восстает во вселенской симфонии Жизни и Смерти.93 По-видимому, это самое раннее появление той идеи, которая в будущем сложится у Карсавина в концепцию симфонической личности.
София здесь понимается как реальная и определенная «тварная сущность», т. е. мировая душа94. Раскрываясь в мире как иерархия единств в тварном Адаме, она вступает на путь Софии Ахамот95, ниспадает из Божественной Плиромы, с отделением мужа и жены, души и тела, формы и материи и т. д. Как женственность, «в муках взыскующая небесного Жениха своего», она пытается достичь цели через мужественность, стремясь поглотить ее в тщетных попытках самоопределения. Поэтому «неясен лик Всеединой Софии. Недосягаем еще ее на столпах семи созидаемый храм»96. Лишь Христос созидает человечество в своем Теле, в полноте Любви, в явленной миру Церкви-Софии. «Он — Недвижное Солнце Любви»97, в нем «мы будем богами, преодолев "падение" наше»98. С восходом Христа-Гелиоса рассеивается мрак петрополитанской ночи.
Отголоски гностического мифа мы находим в книге «О началах», которую Карсавин начал писать в 1919 г. и закончил уже в эмиграции99. Здесь гностиче-
89 Кузмин М. Чешуя в неводе. Только для себя // Стрелец: Сборник третий и последний. С. 106-107.
90 Карсавин Л. П. РеНороШапае // Малые сочинения. С. 101-103.
91 Там же. С. 103.
92 Там же. С. 181.
93 См.: Там же. С. 195.
94 См.: Там же. С. 164.
95 См.: Там же. С. 179.
96 Там же. С. 181.
97 Там же. С. 192.
98 Там же. С. 191.
99 Историю публикации см.: Клементьев А. К. Послесловие // Карсавин Л. П. О началах / под ред. А. К. Клементьева и Ю. С. Клементьевой, подгот. текста и послесл. А. К. Клементьева. СПб., 1994. С. 363-374.
ская тема вновь раздваивается: она и является частью непосредственного авторского высказывания, и критически опровергается. Мифологемы Адама Кадмо-на и Софии Ахамот, по мысли Карсавина, являются лишь попытками говорить о невыразимом. Таково учение Василида о не-сущем Боге, не более чем «мечта», смутно осознаваемое стремление к «единству нашему с Богом», бессильное «нашу разъединенность преодолеть»100.
В книге присутствуют три поэтические автоцитаты из «Софии земной и горней». Первая из них — гимн наасенов.
Долу блуждаю, холодная; Хаоса душными тучами Горних отъята я мест. Плачу слезами горючими; В муках Божественно плодная, Чаю сияющий Крест101.
Первую строфу цитируемого фрагмента «издатель» тогда счел смешением «идей Василида (Дух Святой, как птица, возносящая "Второе Сыновство" к Богу) с учением Валентина о Кресте — Пределе»102.
Вторая автоцитата — это своего рода софийная литания из того же гимна наасенов:
Славьте Софию Предвечную, Пламенем красным горящую, Светом несчетных огней! Славьте Ее, Бесконечную, Зрак земнородных разящую! - Видим Невидимый в Ней.
Солнце Любви Беспримесное, Тьмы Беспросветной Сияние, Бездны Незнаемой Знание, Крест, рассекающий Меч, Славься, София Небесная, Славься, Бесстрастья Страдание, Неизреченная Речь!
Вечно Тобой изрекаема Вечно в Молчаньи сокрытая Тайна твоей Полноты. В дивных мирах созидаема, В них неизлитно излитая, Слово Предвечное — Ты103.
100 Карсавин Л. П. О началах. СПб., 1994. С. 55.
101 Там же.
102 Карсавин Л. П. София земная и горняя. С. 98.
103 Карсавин Л. П. О началах. С. 175-176.
Наконец, третья и последняя автоцитата из «Софии земной и горней» завершает обширный фрагмент, который Карсавин излагает от имени Василида и Валентина: «.там, во тьме кромешной, осталось отсеченное и извергнутое темное желание Энфимисис — София Ахамот. Она не существовала, хотя и не не существовала, пока не просиял на Пределе или Кресте Плиромы Христос, пока Он касанием своим не образовал блуждавшую во тьме, светом не привлек печальную ночную птицу104. — София Ахамот, раскрывающая себя, как наш мир, вернется в Плирому, чтобы соединиться с небесным своим женихом — Христом»105. После этой гностической реминисценции следует стихотворение, которым завершался «неизданный трактат». Присутствие здесь этого, по-видимому, дорогого Карсавину поэтического высказывания замыкает смысловую арку, связывающую авторский гностический миф «Софии земной и горней» и тот вариант «метафизики христианства», который он строит в трактате «О началах».
Конструирование автора
Все свои источники и параллели, голоса и подголоски Карсавин стягивает в цельном авторском «Я». София — его своеобразное alter ego, ищущая Бога душа106. Текст «Софии земной и горней» построен методом пересобирания элементов a la gnostica, форматируемых в целостном контрапункте авторского высказывания. Автор то скрывается под масками иронии, пародии и стилизации, то раскрывается в искреннем и интимном поэтическом слове. Авторское «Я» расщепляется на несколько голосов, но ирония и самоирония, через софиоло-гические «медитации», через пародирующие комментарии и саморазоблачение вновь осуществляют «сборку» автора, который тем самым выступает как герой творимого им мифа107.
В структуре текста «Софии земной и горней», таким образом, в едином авторе-субъекте — или хоровом авторе — распознаются и сшиваются в пучок авторы истинные и авторы мнимые, вымышленные.
К первым относятся:
— автор-мистификатор, т. е. сам Карсавин;
— автор-разоблачитель, т. е. снова Карсавин;
— автор (авторы) гностических трактатов «Пистис София» и «Иеу», из частей которых в основном состоит текст, а также гимна наасенов;
104 В «Софии земной и горней» София Ахамот уже уподоблялась, по следам Василида, возносящейся к Богу птице. Ср. также: «.существует это несовершенное человечество, грешное <.> "великая блудница" <...>"... пристанище всякой нечистой и отвратительной птице" (Откр 18. 2), София Ахамот гностических умозрений» (Карсавин Л. П. О началах. С. 189).
105 Карсавин Л. П. О началах. С. 237.
106 О соответствующей мифологеме в «Пистис София» см.: Трофимова М. Из истории гностической интерпретации // Знание за пределами науки: Мистицизм, герметизм, астрология, алхимия, магия в интеллектуальных традициях I—XIV веков. М., 1996. С. 45. Исследование авторского мифа у Карсавина см.: Макаров Д. И. Безмолвные странствия души: авторский миф в «Поэме о смерти» Л. П. Карсавина (Аспекты претворения) // Лев Платонович Карсавин / С. С. Хоружий. М., 2012. С. 357. (Философия России первой половины ХХ в.).
107 О филологических аспектах проблематики см.: Черашняя Д. И. Структура автора в «Поэме о смерти» Л. П. Карсавина // Там же. С. 385—395.
- автор — переводчик гностиков (Карсавин);
- автор-поэт (Карсавин).
Вторых представляют:
- вымышленный «второй, русский автор» манускрипта;
- «автор» — издатель и комментатор;
- «автор»-гностик, лично знавший Василида и Валентина.
Текст, следовательно, имеет как минимум два слоя, связанных с истинными авторами, — это Карсавин и авторы-гностики. Слой автор-Карсавин, в свою очередь, включает мнимые «авторские» голоса («издатель», «русский автор»).
Столь сложная структура вызывает ассоциацию с готическим пучком нервюр, вырастающим как единый ствол из монолитной плиты основания и разветвляющимся в каркасной конструкции арок, держащих каменный свод. В «физическом» пространстве альманаха к этой конструкции подключаются другие авторы-субъекты, она же пускает ростки в сопредельные сочинения Карсавина. Значение подобной структуры все более проясняется в связи с еще одной мета-темой альманаха «Стрелец».
Сборник открывается первой главой поэмы «Григорий Казарин» Ф. Сологуба с подзаголовком: «Из ненаписанного романа в стихах». Сологуб посвящает свое творение Татьяне Лариной, обращается к ней как к живому лицу и утверждает, что «Поэта вымысел — не ложь, / Живее жизни вдохновенье»108. Тем самым провозглашается творческая и созидающая сила слова («Воздвигла творческая сила / Страну, где вечен каждый миг.»109) и животворящая сущность субъектного авторского слова (Великий Пушкин — наша слава / Пока живут его слова / и наша родина жива.»110).
Одновременно в названии поэмы начинает звучать тема слова «бессловно-го» — ненаписанного, неизданного, несказанного, безмолвного. Мелькнув во втором «Стрельце» у Розанова («Из книги, которая никогда не будет издана») и отзываясь в названии «Джиадэ. Роман ни о чем», «здесь она становится сквозной, продолжаясь в публикации двух первых глав недописанного романа «Римские чудеса» Кузмина, и в подзаголовке — «Только для себя» — его заметок «Чешуя в неводе», и, наконец, в «Софии земной и горней» — «неизданном гностическом сочинении», где утверждается, что Не-сущий Бог творит многосущий мир «Словом бессловно»111. В качестве логического завершения этой тематической линии в заключительном тексте альманаха констатировалась бездна немоты, в которую впала современная русская культура. В статье «На распутьи. Культура и музыка» Артур Лурье утверждал невозможность не только «словного» слова, но и музыки, музыкальной речи — самого прямого выражения творческого «бессловного» слова: русская культура опрокинута в «страшные глубины безмузыкального сознания, "в глухоту и черноту"»112. Статья, прочитанная как доклад в ноябре 1921 г. на заседании Петербургской Вольной Философской Ассоциации, являлась над-
108 Сологуб Федор. Григорий Казарин... С. 3.
109 Там же.
110 Там же. С. 3-4.
111 Карсавин Л. П. София земная и горняя. С. 91.
112 Лурье Артур. На распутьи... С. 146.
гробным словом Блоку, со смертью которого «дух музыки отлетел от нас»113, что стало «символом смерти Революции» 114 как надежды на творческое обновление мира.
Итак, угасанием «музыкальной темы Александра Блока»115 завершались последние страницы последнего выпуска альманаха «Стрелец», название которому когда-то подарил поэт116. Вернувшись к рассмотрению общей тематической структуры сборника, мы видим, что открывался-то он утверждением творческой мощи слова («Дана поэту в дни страданий / Разнообразность новых тем»117), а завершался констатацией бессилия слова «в безмузыкальной бытийств енности...»118.
Между тем в «Софии земной и горней», размещенной в самом сердце сборника, идея творящей силы бессловного слова звучала, что называется, во весь голос:
Безмолвен ты, неизречен, но себя изрекаешь. Ты — Полнота всего, всяческое и всё. Но не можешь ты быть полнотою всего, если молчанье твое нерушимое нерушимо, если безмолвие твое неизреченное не становится речью. Ведь есть речь, ведь ясно всё говорит. И где же звучит эта речь, это вещее слово, как не в тебе, в Полноте всего? Или ты, Совершенный, один безгласен, один не можешь себя изречь? Но как же тогда всему ты силу даешь себя изрекать, сам бессильный? Нет, вечно ты, неизменно — Молчащая Бездна; и вечно — всецело себя изрекающая Речь. Не наше молчанье ты, от бытия отъединенное; но — молчанье всецелое, полное, молчанье всего бытия. Ты молчишь, Великий Пан, объятый полдневною дрёмой. Ты безмолвен, в огне сливая и плавя все звуки, слепящий очи сиянием Полдень! Ты — Без-молвность, Тихая Ночь, потаенная, зримо незримая за яркозвездным хитоном! Свет ты, Слово и Речь. Но не наша бессильная речь, лишь невидимо сотрясающая воздух, и не речь гностика, смиряющая стихии, незримое являющая зримым; но — всецелая, Совершенная Речь, в коей каждый есть само бытие119.
Таким образом, «София земная и горняя» как смысловая и конструктивная ось сборника представляет собой диалектическое снятие тезиса и антитезиса, открывающих и завершающих сборник. Лурье говорил о невозможности обращения «к индивидуальному, обособленному исканию "выхода", разрешению "кризиса"»120. Карсавин предлагает выход, в творческой игре собирая в ткани своего сочинения множество голосов, объединенных в «Я» автора. Тем самым формируется и определяется одна из основ философии Карсавина: «.личность
113 Лурье Артур. На распутьи... С. 148.
114 Там же. С. 147.
115 Там же. С. 175.
116 См.: Пяст Вл. Встречи. М., 1997. С. 129.
117 Сологуб Федор. Григорий Казарин. С. 2.
118 Лурье А. На распутьи. С. 146.
119 Карсавин Л. П. София земная и горняя. С. 79.
120 Лурье А. На распутьи. С. 146.
выступает как фундаментальный принцип онтологии»121. Существенно, что для авторского высказывания он обращается не столько к индивидуальному своему, невозможному в катастрофическом безвременьи, а к не-своему слову, конструируя из него свое-другое многосубъектное «Я», а себя самого подвергая пародийному осмеянию. Текст «Софии земной и горней» представляет собой тем самым лабораторию или конструкторское бюро авторского многоединого Я-субъекта, где экспериментально собирается и апробируется модель симфонической личности122, концепция которой станет определяющей в последующем учении Карсавина о личности, в онтологии («О началах») и, в перспективе, в философии истории.
Список литературы
Афонасин Е. В. Гносис. Фрагменты и свидетельства. СПб.: Изд-во СПбУ, 2008. Бобров С. П. Заимствования и влияния (Попытка методологизации вопроса) // Печать
и революция. 1922. № 8. С. 72-92. Дроздова М. А. Пейзажное творчество Константина Юона 1920-1930-х годов в актуальном дискурсе современного искусствознания // Новое искусствознание. 2021. № 3. С. 42-49.
Зеленкова Е. Об одной литературной мистификации: С. Бобров — автор окончания пушкинской «Юдифи» // Русская филология. 24: Сборник научных работ молодых филологов. Тарту, 2013. С. 160-176. Карсавин Л. П. N00108 РейороШапае // Малые сочинения. СПб.: Алетейя, 1994. С. 99203.
Карсавин Л. П. О началах / подгот. текста и послесл. А. К. Клементьева, Ю. С. Клементьевой. СПб., 1994.
Карсавин Л. П. София земная и горняя // Малые сочинения. СПб.: Алетейя, 1994. С. 7698.
Катанаев Н. Мистификация как авторская стратегия в сборнике А. Крученых «Собственные рассказы, стихи и песни детей» 1923 г. // Детские чтения. 2022. № 2 (022). СПб.: ИРЛИ РАН. С. 273-284. Кацис Л. Ф. Владимир Маяковский: поэт в интеллектуальном контексте эпохи. М.: Языки русской культуры, 2000. Козырев А. П. Смысл любви в философии Владимира Соловьева и гностические параллели // Вопросы философии. 1995. №7. С. 59-78. Крученых А. Декларации № 5. О заумном языке в русской литературе // Крученых А. Заумный язык у: Сейфуллиной, Вс. Иванова, Леонова, Бабеля, И. Сельвинского, А. Веселого и др. Книга 127. Издание Всероссийского Союза поэтов. М., 1925. Кузмин М. А. Дневник 1934 года / сост., подгот. текста, вст. ст., коммент. Г. А. Морева.
СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 1998. Кузьмина Ю. А. Игровые практики С. М. Соловьева как рефлексия младосимволистов над идеями В. С. Соловьева и позитивистским методом // Человек и культура. 2023. № 3. С. 110-124.
Ланн Е. Литературная мистификация. М.; Л.: Государственное издательство, 1930.
121 Мелих Ю. Б. Сущее личности и личность едино-сущего. К вопросу о спорности персонализма у Л. П. Карсавина и Н. А. Бердяева // Лев Платонович Карсавин. М., 2012. С. 280.
122 Исследование концепции см.: Мелих Ю. Б. «Симфоническая», совершенная личность // Там же. С. 275-296.
Лев Платонович Карсавин / ред. С. С. Хоружий. М.: РОССПЭН, 2012. (Философия России первой половины ХХ в.).
Лощилов И. Е. «Между Упорным переулком и Укромным тупиком.»: О прозе А. Беленсо-на // Лугин А. (Беленсон А. Э.). Джиадэ: Роман ни о чем / С. Шаргородский, подг. текста, послесл. и коммент. С. Шаргородского. Б.м.: Salamandra P.V.V., 2015. С. 193-210.
Лугин А. (Беленсон А. Э.). Джиадэ: Роман ни о чем.
Мелих Ю. Б. Стилизация софиологии у Л. П. Карсавина // Софиология / ред. В. Ю. По-рус. М.: Библейско-богословский институт св. апостола Андрея, 2010. С. 41-49.
Назаров В. Н. «Каждый из нас в глубине своей есть София» (Предисловие к публикации) // Вопросы философии. 1991. № 9. С. 171-174.
Никольская Т. «Фантастический город»: Русская культурная жизнь в Тбилиси (1917— 1921). М.: Пятая страна, 2000.
Оксман Ю. Г. Николай Осипович Лернер / вступ. ст. и публ. С. И. Панова // Пушкин и его современники. СПб., 2005. Вып. 4 (43). С. 164-214.
Половинкин С. М. «Лицетворение» и лицерастворение у Льва Платоновича Карсавина // Он же. Русский персонализм. М.: Изд. дом «СИНАКСИС», 2020. С. 928-985.
Помпеи / ред. Ф. Коарелли; пер. О. А. Уваров. М.: СЛОВО / SLOVO, 2002.
Поснов М. Э. Гностицизм II в. и победа христианской Церкви над ним. К.: Тип. Акц. Об-ва «Петр Барский в Киеве», 1917.
Пяст Вл. Встречи. М.: Новое литературное обозрение, 1997.
Ремизов А. Россия в письменах. М.; Берлин: Геликон, 1922. Т. I.
Розанов В. В. Собрание сочинений. Литературные изгнанники: H. Н. Страхов. К. Н. Леонтьев. М.: Республика, 2001.
Розанов В. В. Собрание сочинений. Семейный вопрос в России. М., 2006.
Соловьев В. С. Валентин // Собрание сочинений / ред.: С. М. Соловьев, Э. Л. Радлов. СПб., 1914. Т. 10. С. 285-292.
Соловьев С. М. Владимир Соловьев. Жизнь и творческая эволюция. М.: Республика, 1997.
Трофимова М. Из истории гностической интерпретации // Знание за пределами науки: Мистицизм, герметизм, астрология, алхимия, магия в интеллектуальных традициях I-XIV веков. М.: Республика, 1996. С. 45-47.
Трубецкой С. Н. Учение о Логосе в его истории // Сочинения. М.: Мысль, 1994.
Успенский Б. А. Заумная речь у Сумарокова // Русский язык в научном освещении. 2013. № 1 (25). С. 244-253.
Флоренский П. А. Столп и утверждение Истины // Сочинения. М.: Мысль, 1990. Т. 1 (I).
Хлебников В. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 1: Литературная автобиография. Стихотворения 1904-1916 гг. М.: ИМЛИ РАН; НАСЛЕДИЕ, 2000.
Хлебников В. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 6. Кн. 1: Статьи (наброски). Ученые труды. Воззвания. Открытые письма. Выступления. 1904-1922. М.: ИМЛИ РАН; НАСЛЕДИЕ, 2005.
Шкловский В. Б. О поэзии и заумном языке // Поэтика: Сборники по теории поэтического языка. Пг., 1919. С. 13-26.
Шкловский В. Б. Розанов: Из книги «Сюжет как явление стиля» / коммент. Ю. А. Галушкина. Б.м.: Salamandra P.V.V., 2015.
Юрлов А. [рец.] «Стрелец». Сборник третий. Под ред А. Беленсона. СПб. 1921. 300 экз. Стр. 184 // Печать и революция. 1922. № 8. С. 230.
Яборова Е., Пирогова А. А. Э. Беленсон: биографическая справка // Русские писатели. 1800-1917: Биографический словарь. Т. 1: А-Г. М.: Советская энциклопедия, 1989. С. 205.
Die Pistis Sophia. Die beiden Bücher des Jeû. Unbekanntes altgnostisches Werk / C. Schmidt,
Hrsg. (Koptisch-gnostische Schriften. Bd. I) Leipzig: Hinrichs, 1905. Kozyrev A. Гностицизм и русская культура Серебряного века // Les reflets de l'Antiquité grecque à l'Âge d'argent. Lyon: Centre d'études slaves André Lirondelle, 2015. P. 133-143.
"The Word is Man, Man is Spiritual Community, Spiritual Community is Sophia". Gnostic Myth and the Construction
of the Author in L. P. Karsavin's Sophia the Earthly and the Heavenly*
Abstract: Sophia the Earthly and the Heavenly was written by L. P. Karsavin during his transition from mediaeval studies to religious philosophy. The text was first published in the third issue of the almanac Стрелец ('Sagittarius', 1922). It represents a literary hoax: an "unknown" Gnostic treatise with a parodic commentary "from the publisher". The basis of the work is an artistic translation of the chapters of the treatise Pistis Sophia with poetic inserts by Karsavin. The article analyses the structure of the author's self in the context of the Gnostic myth. It traces thematic connections with texts of other authors of the almanac, as well as with other "gnostic" texts by Karsavin and reveals the sources of mystification and principles of parody. It also establishes connections with Alexei Remizov's stylisations (Russia in Letters), S. P. Bobrov's hoax (a continuation of A. S. Pushkin's poem Judith), etc. Further, it shows the connection of Karsavin's poetics with the abstruse language of the Futurists (Velimir Khlebnikov), the poetry of Symbolism (Vladimir Soloviev), and Acmeism ("gnostic" poetry of Mikhail Kuzmin). The Gnostic line in the works of other authors (Belenson, Kuzmin, Hollerbach, Ro-zanov) of the almanac helps to decipher the idea of Sophia... as the wandering of a soul in terms of eros mysticism. The latter theme is the leading one in Noctes Petropolitanae (1922), where in the image ofAdam Kadmon Karsavin proposes the idea of the all-unified man as a symphony. The Sophia myth is continued in О началах ('On Beginnings', 1925). As a result, the structure of the text of Sophia... reveals an ensemble of authors, immanent and external to Karsavin's authorial self. All of them are connected in the
* The study is part of the project "Religious Subject and its Reflexive Practices in the Russian Culture of the Late 19th — First Part of the 20th Centuries" funded by St. Tikhon's Orthodox University for the Humanities and the Foundation for the Support of Science, Education, and Family "Living Tradition".
Vestnik Pravoslavnogo Sviato-Tikhonovskogo
gumanitarnogo universiteta.
Seriia I: Bogoslovie. Filosofiia. Religiovedenie.
2024. Vol. 111. P. 46-72
DOI: 10.15382/sturI2024111.46-72
Nataly Vaganova, Candidate of Sciences in Philosophy, St. Tikhon's Orthodox University for the Humanities Tchaikovsky Moscow State Conservatory Moscow, Russia arbarus@yandex.ru https://orcid.org/0000-0002-7706-9810
N. Vaganova
multitudinous subject-author. Another meta-theme of the almanac is the Word: its creative power (Fyodor Sologub) and its mute impotence (Artur Lurie). In Sophia..., in the idea of the Word as the Fullness of being and non-being, a synthesis is realised. For the authorial utterance Karsavin turns to the not-word, constructing from it his own-other multi-subjective self. The text of Sophia... is thus a laboratory of the author's multi-subject self, where the model of the symphonic personality is experimentally assembled and tested as the leading concept of Karsavin's subsequent doctrine of personality, in his ontology (On the Beginnings) and philosophy of history.
Keywords: L. P. Karsavin, "Sophia the Earthly and the Heavenly", almanac Strelets, mystification, stylisation, parody, abstruse language, symbolism, Gnostic myth, author, subject, word, symphonic personality.
References
Afonasin E. (2008) Gnosis. Fragmenty i svidetel'stva [Gnosis. Fragments and testimonies]. St. Petersburg (in Russian).
Drozdova M. (2021) "Peizazhnoe tvorchestvo Konstantina Iuona 1920-1930 gg. v aktual'nom diskurse sovremennogo iskusstvoznaniia" [Landscape art of Konstantin Yuon of the 1920s—1930s in the currently relevant discourse of contemporary art history]. Novoe iskusst-voznanie, no. 3, pp. 42-49 (in Russian).
Florensky P. (1990) Stolp i utverzhdenie Istiny [The pillar and ground of the truth]. Moscow (in Russian).
Karsavin L. (1994) "Noctes Petropolitanae", in Karsavin L. Malye sochineniia [Minor works], St. Petersburg, pp. 99-203 (in Russian).
Karsavin L. (1994) "Sofiia zemnaia i gorniaia" [Sophia the earthly and the heavenly], in Karsavin L. Malye sochineniia [Minor works], St. Petersburg, pp. 76-98 (in Russian).
Karsavin L. (1994) Onachalakh [On the principles]. St. Petersburg (in Russian).
Katanaev N. (2022) "Mistifikatsiia kak avtorskaia strategiia v sbornike A. Kruchenykh «Sobstven-nye rasskazy, stikhi i pesni detei» 1923 g." [Mystification as the author's strategy in A. Kruche-nykh's collection "Children's own stories, poems and songs" of 1923]. Detskie chteniia, no. 2 (22), pp. 273—284 (in Russian).
Katsis L. (2000) Vladimir Maiakovskii: poet v intellektual'nom kontekste epokhi [Vladimir Mayakovsky: a poet in the intellectual context of the epoch]. Moscow (in Russian).
Khlebnikov V. (2000) Sobranie sochinenii v 6 tomakh. Tom 1. Literaturnaia avtobiografiia. Stikhotvoreniia 1904—1916 gg. [Collected works in 6 vols. Vol. 1. Literary autobiography. Poems of 1904—1916]. Moscow (in Russian).
Khlebnikov V. (2005) Sobranie sochinenii v 6 tomakh. Tom. 6/1. Stat'i (nabroski). Uchenye trudy. Vozzvaniia. Otkrytyepis'ma. Vystupleniia. 1904—1922 [Collected works in 6 vols. Vol. 6/1. Articles (outlines). Academic papers. Proclamations. Open letters. Speeches. 1904-1922]. Moscow (in Russian).
Khoruzhii S. (ed.) (2012) Lev Platonovich Karsavin. Moskow (in Russian).
Kozyrev A. (1995) "Smysl liubvi v filosofii Vladimira Solov'eva i gnosticheskie paralleli" [The meaning of love in Vladimir Soloviev's philosophy and gnostic parallels"]. Voprosy filo-sofii, no. 7, pp. 59-78 (in Russian).
Kruchenykh A. (1925) "Deklaratsii № 5. O zaumnom iazyke v russkoi literature" [Declarations no. 5. On abstruse language in Russian literature], in Zaumnyi iazyk u: Seifullinoi, Vs. Ivanova, Leonova, Babelia, I. Sel'vinskogo, A. Veselogo i dr. Kniga 127 [The abstruse language of: Sey-fullina, Vs. Ivanov, Leonov, Babel, I. Selvinsky, A. Vesely and others. Book 127], Moscow (in Russian).
Kuz'mina Iu. (2023) "Igrovye praktiki S. M. Solov'eva kak refleksiia mladosimvolistov nad ide-iami V. S. Solov'eva i pozitivistskim metodom" [S. M. Soloviev's game practices as a reflection of the Young Symbolists on the ideas of V. S. Soloviev and on the positivist method]. Chelovek i kul'tura, no. 3, pp. 110—124 (in Russian).
Kuzmin M.; Morev G. (ed.) (1998) Dnevnik 1934goda [Diary of the year 1934]. St. Petersburg (in Russian).
Lann E. (1930) Literaturnaia mistifikatsiia [A literary hoax]. Moscow; Leningrad (in Russian).
Lugin A. (Belenson A.) (2015) Dzhiade: Roman ni o chem [Dzhiade: a novel about nothing] (in Russian).
Melikh Iu. (2010) "Stilizatsiia sofiologii u L. P. Karsavina" [The stylisation of Sophiology by L. P. Karsavin] in Iu. Porus (ed.) Sofiologiia [Sophiology], Moscow, pp. 41-49 (in Russian).
Nazarov V. (1991) "Kazhdyi iz nas v glubine svoei est' Sofiia (Predislovie k publikatsii)" [Each of us is Sophia at our core. Preface to the publication]. Voprosy filosofii, no. 9, pp. 171-174 (in Russian).
Nikolskaia T. (2000) "Fantasticheskii gorod". Russkaia kul'turnaia zhizn' v Tbilisi (1917-1921) ["The fantastic city". Russian cultural life in Tbilisi (1917-1921)]. Moscow (in Russian).
Oksman Iu. (2005) "Nikolai Osipovich Lerner", in Pushkin i ego sovremenniki [Pushkin and his contemporaries], St. Petersburg, no. 4 (43), pp. 164-214 (in Russian).
Polovinkin S. (2020) "Litsetvorenie i litserastvorenie u L'va Platonovicha Karsavina" [Identity creation and identity dissolution by Lev Platonovich Karsavin] in S. Polovinkin. Russkii personalizm [Russian personalism], Moscow, pp. 928-985 (in Russian).
Shklovskii V. (2015) Rozanov:Izknigi "Siuzhetkakiavleniestilia"[Rozanov: From the book "Plot as a phenomenon of style"] (in Russian).
Solov'ev S. (1997) Vladimir Solov'ev. Zhizn'i tvorcheskaia evoliutsiia [Vladimir Soloviev. Life and creative evolution]. Moscow (in Russian).
Trofimova M. (1996) "Iz istorii gnosticheskoi interpretatsii" [From the history of gnostic interpretation], in Znanie za predelami nauki. Mistitsizm, germetizm, astrologiia, alkhimiia, magiia v intellektual'nykh traditsiiakh I-XIVvekov [Knowledge beyond science. Mysticism, hermeti-cism, astrology, alchemy, magic in the intellectual traditions of the 1—14th centuries], Moscow, pp. 45-47 (in Russian).
Uspenskii B. (2013) "Zaumnaia rech' u Sumarokova" [Sumarokov's abstruse speech]. Russkii iazyk v nauchnom osveshchenii [Russian language in scientific illumination], no. 1 (25), pp. 244-253 (in Russian).
Zelenkova E. (2013) "Ob odnoi literaturnoi mistifikatsii: S. Bobrov — avtor okonchaniia pushkin-skoi Iudifi" [About one literary hoax: S. Bobrov as the author of the ending of Pushkin's "Judith"], in Russkaia filologiia. Sbornik nauchnykh rabot molodykh filologov [Russian philology. Collection of papers of young philologists], Tartu, no. 24, pp. 160-176 (in Russian).
Статья поступила в редакцию 20.01.2024
The article was submitted 20.01.2024
