CC BY
65
ФИЛОЛОГИЯ И ИСКУССТВОВЕДЕНИЕ
УДК 81'36
СЛОВО И ЧИСЛО В РУССКИХ ПОЭТИЧЕСКИХ ГРАММАТИКАХ НАЧАЛА ХХ в. (герменевтический анализ стихотворения Н.С. Гумилева «Слово»)1
© Владимир Георгиевич РУДЕЛЕВ
Тамбовский государственный университет им. Г.Р. Державина, г. Тамбов, Российская Федерация, доктор филологических наук, профессор, заслуженный работник высшей школы РФ, член Союза российских писателей, е-шаіі; ifg06@mail.ru
На основе текста стихотворения Н.С. Гумилева «Слово» (лето 1919 г.) автор статьи пытается по-новому решить проблему частеречного статуса русских числовых слов, их информационной значимости и оппозитивных структур.
Ключевые слова: оппозиция; корреляция; теоретико-информационный метод; поэтическая грамматика; слово и число.
Настоящая статья продолжает серию недавно опубликованных работ [1-3], в которых исследуется частеречная проблематика -в связи с гипотезой о существовании поэтических грамматик, разумеется, не отраженных в школьных учебниках и научных сочинениях, претендующих на самые высокие ранги.
Под поэтическими грамматиками мы понимаем совокупности релевантных языковых открытий, не отмеченных традиционной грамматической наукой и чаще всего противоречащих этой науке. Указанные открытия совершаются поэтами, обладающими даром грамматического мышления: эти открытия оказываются актуальными и практически ценными. В конце концов лучшие русские грамматики создавались и создаются людьми, наделенными поэтическим даром, и этот дар не иссяк, он может быть прямо и непосредственно поставлен на службу русскому народу, особенно сейчас, когда язык этого народа переживает не лучшее время [4].
Термин «поэтические грамматики» известен и за пределами поля деятельности тамбовских ученых [5], но его содержание
1 Исследование выполнено в рамках реализации государственного задания Министерства образования и науки РФ в 2013 г. Проект № 6.3796.2011.
там не адекватно смыслам, которые вкладывают в этот термин тамбовские языковеды; для последних всегда важно увидеть конкуренцию поэтического представления грамматического явления и того, как это явление выглядит в запущенных в обиход официальных и не терпящих отступлений грамматиках. Представителям Тамбовской лингвистической школы бывает интересно также увидеть и описать, как в том или ином поэтическом тексте используется открытое поэтом грамматическое явление в создании поэтического образа - поэтемы (аналога научного понятия концепта), с опорой не только на разум, но и, главным образом, на чувство [6; 7].
Существует много примеров грамматических открытий в русской поэзии. Наиболее полное и яркое описание таких открытий было сделано еще в 1991 г. О.А. Руделевой в ее исследовании, посвященном семантикограмматическим классам существительного и субстантивным формам иных частей речи в поэтическом творчестве А. Вознесенского [8] (в те далекие годы поэта Вознесенского еще не именовали великим и, разумеется, никаких грамматических открытий в его стихах не замечали). А они были в новаторских опытах упомянутого поэта и касались формальных субстантивов, дополнительно распределен-
ных с глаголами, прилагательными и даже наречиями. Оставалось их только назвать мимикрическими формами тех же глаголов, прилагательных (качественно-предикатив-
ных слов) и (это самое трудное!) наречий. Такая работа, однако, была проделана - и самой О.А. Руделевой, и ее коллегами [9]. Было обращено внимание и на более ранние представления субстантивных мимикриче-ских форм - допустим, в поэтическом творчестве А. А. Фета [10].
Что же касается открытого О.А. Руделевой грамматического новаторства А. Вознесенского, то у последнего субстантивная мимикрия в качестве творческого материала была не единственным ярким событием; гораздо большее значение, наверное, представляет интуитивно схваченный выдающимся поэтом закон оппозиции <пространственных> наречий подлинно субстантивным
<точкам> в этих <пространствах> (одномерных, двухмерных, трехмерных). Ср. великолепную поэтему Вознесенского, построенную на противопоставлении <пространства> «просеки» (явного наречия) <точке> в <пространстве> (безусловного субстантива «звезда>>) в стихотворении «Бьют женщину». Впрочем, и этому чудесному открытию можно найти не менее интересную предысторию. Ср. у М.В. Ломоносова:
Открылась бездна, звезд полна.
Звездам числа нет, бездне - дна.
В упорном сокрытии объективного грамматического закона, согласно которому слова типа бездна - всегда, без исключения, -наречия, а слова типа звезда - существительные (закона, открытого по крайней мере уже дважды, но до сих пор не понятого и отвергаемого приверженцами традиционных грамматик), нет ничего удивительного: каноны пробиваются с большим трудом, а поэты -слепы: открывают, но не видят и не верят виденному. Между тем замеченные ими закономерности не только объективны, они еще императивны, они требуют обновления существующих школьных и всяких иных нормативных грамматик - с их сверхформальным синтаксисом и «учебно-исследовательскими» вопросами и ответами: «кто / что?» - «топор»; «топор что делал?» - «раздавался» и т. д. [3].
* * *
В известной популярной книге «Три века русской поэзии» (1979) мы не найдем стихотворения «Слово», как не найдем в ней и упоминания имени его великого автора, погибшего в 1921 г. Гумилев был запрещен или упоминался только в отрицательных текстах, хотя люди каким-то образом умудрялись его читать и даже знали наизусть его лучшие стихотворения; то же «Слово», а еще; «Жираф» (1907), «Капитаны» (1909), «Заблудившийся трамвай» (1920), «На далекой планете Венере...» (1921). У советских людей совершенно напрасно был отнят великий поэт, талантом, возможно, равный Пушкину, глубоко образованный, бесстрашный, влюбленный в жизнь, верный рыцарь русского языка и поэзии. Но вот наступил 1989 г. - и к нам вернулся Гумилев, изданный в Тбилиси, по заказу Общества книголюбов, в те годы очень деятельного и достаточно полезного для государства [11].
Стихотворение «Слово», помещенное в книге Н.С. Гумилева, наводит языковеда-русиста на многие размышления [12, с. 327]. Оно посвящено материи, о которой писали много, подробно и хорошо, но которая с каждым разом становилась все менее ясной. Читаем в энциклопедии «Языкознание» статью, посвященную этому загадочному конструкту; «Слово - основная структурносемантическая единица языка...» и т. д. (с описанием всех открытых наукой признаков этой «основной структурной единицы») [13, с. 464-467]. Но перечень представленных энциклопедией «Языкознание» признаков слова не дает ответа на вопросы; 1) является ли слово глобальной единицей языка или ему «предшествуют» (каким-то образом «составляют его») менее крупные изначальные знаки (единицы предшествующих уровней);
2) «предшествует» ли само слово, например, тексту как особая единица или оно - изначальный текст; 3) во всех ли языках мира существуют единицы, аналогичные тому же русскому слову и т. д.
Устав от поиска в энциклопедии страниц с убедительными ответами на поставленные здесь вопросы, обращаемся к герою нашей статьи - поэту Н.С. Гумилеву:
В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.
Как ни странно, вопросов не убывает, но на них все же находятся ответы. Вот поэт употребил выражение «Новый мир». Что это такое? Из текста вытекает, что речь идет о новом произведении Бога, сильной поправке к тому, что было еще вчера. Вчера еще было Царство Природы, несмотря на пирамиды и высокие технологии, даже в наши дни недоступные человеку, несмотря на высочайшие всплески культуры и движения разума (еще в «Старом мире»!). Да, вчера еще было Царство Природы, а сегодня («в оный день») начинается История Человечества, Новый Мир, Новая Вера (как и Новая Эра!). Сам Бог становится Новым - благодаря Слову (нечто похожее на Гумилева находим у Б. Пастернака, в романе «Доктор Живаго», но Пастернак не связывает происходящее с именем «Слово»).
Поэт Гумилев не описывает структурные участки Слова (суффиксы, префиксы, корни и флексии); их словно нет, несмотря на словари морфем и напряженную грамматическую работу в этом направлении. В общем-то все это может и быть (ср. [14]), но не оно -главное, потому что Слово в своем появлении и работе - глобально. И у Гумилева хорошо наблюдаются признаки Слова и признаки Нового Мира, над которым склоняется довольное лицо Бога.
Слово, по Гумилеву, прежде всего, - материя (или какая-то иная сущность), самая мощная сила; им могут разрушаться города и даже останавливаться Солнце, если это, конечно, зачем-то надо.
В истории, оказывается, были случаи, отдаленно напоминавшие сказанное. Вспомним хотя бы библейский Иерихон (XXII гл. Книги Чисел, ст. 1); этот древний город именовался Городом Пальм, и он был окружен достаточно прочной стеной, которая во время осады города израильтянами, однако, «чудесным образом» пала после семидневного обхождения упомянутого населенного пункта с Ковчегом Завета и трубными священными звуками. Город Иерихон был взят, и все в нем поверглось мечу и истреблению [15]. Конечно, в Книге Чисел, упоминаются не простые звуки, а некие эквиваленты Слову!
Видимо, другие, более адекватные примеры у Гумилева искать бесполезно, тем бо-
лее - случаи остановки Солнца или (это -далее) скопления звезд возле Луны, поскольку у нашего автора мы имеем дело с явным лубковым искусством (словесным, но хорошо коррелируемым с рисунками на лубке). Заметим, что лубковые повествования в русской поэзии не редки, и они почти всегда очень эффектны, реалистичны, убедительны... Для автора статьи, родившегося в Смоленской Ельне, особенно дороги в этом плане всегда были ранние стихи ельнинца М. Исаковского;
Вдоль деревни - от избы и до избы
Зашагали торопливые столбы.
Замечу, что в книге «Три века русской поэзии» М. Исаковский представлен не этими и не подобными им шедеврами, а поздними, усталыми стихами, далекими от прекрасного народного лубка, в котором «Солнце загорается на сосне», где «у каждого звезда под потолком» и где «завидуют деревне небеса». Точно так же нет в «трех веках русской поэзии» и лучшего стихотворения В. Маяковского (разумеется, лубочного!) о Солнце, пришедшем к Поэту на чай с вареньем.
Между тем у Гумилева с помощью народного лубка достигается потрясающее, ярчайшее изображение ни с чем не сравнимой и не превзойденной силы Слова;
И орел не взмахивал крылами,
Звезды жались в ужасе к луне,
Если, словно розовое пламя,
Слово проплывало в вышине...
Такую силу связать с морфемным строением, с составлением Слова из суффиксов-префиксов, корней и флексий, вообще - с теорией лингвистических уровней Э. Бенве-ниста [16] и огромной литературой по этой части, даже с уже упоминаемым «словарем» морфем [17], растворяющим в себе божественные единицы, именуемые словами, нельзя. Здесь мы должны непременно поблагодарить исследуемого поэта за то, что он пресек нашу прыткость и остановил перед пропастью, погубляющей божественный и, явно, глобальный характер Слова русского языка, как и аналогичных единиц других языков
(ср. [18]).
Сказанное вовсе не обязывает нас отрицать мысль о наличии в каждом слове языка некоего исторического семантического ядра - внутренней формы слова (по В. фон Гумбольдту [19]). Именно своей внутренней формой Слово живет и дышит. Знание внутренней формы отвращает нас от многих случаев т. н. вульгарной этимологии (ср., например, случай обращения к слову сочельник, который назван так якобы потому, что в известный нам праздник (крещенский или рождественский) христиане употребляют в пищу некое сочиво. В действительности слово сочельник мотивировано глаголом сочити
<говорить, словословить>; отсюда и слово сокъ (соколикъ) <разведчик, сообщающий согражданам о приближении врага>, и даже -слово сокорки, «переделанное» в за-кор-к-и (ср. встать на закорки) - с «приставкой» за-, «корнем» -кор- и «суффиксом» -к-).
Точно так же искажена внутренняя форма нынешнего слова Масленица (вместо Мыслеть); в эпоху неоднократных запретов на Богородичный образ буква <Мыслеть» была тайным знаком Пресвятой Богородицы; эта буква имела фоническое значение [т], числовое [40] и сакральное <Богородица Мария>. Позже стали связывать буквенное имя Пресвятой Богородицы со словом масло. Вот уж поистине «магия» слова! Так и возник на месте древнего праздника в честь Богородицы Марии, называемой по букве-иконе Мыс-летью, в самом начале Великого поста псевдопраздник Масленица, который считают пережитком далекого языческого прошлого, коего, может быть, у славян и не было вообще [20].
* * *
Замахнувшись (приняв близко к сердцу стихи Н.С. Гумилева) на знаковую структуру слова, т. е. на то, что слову как знаку предшествует на «этажерке языковых уровней» по крайней мере еще один «знак» -морфема, мы не можем не подвергнуть сомнению и начальный характер глобальной единицы языка - самого Слова, которое, несомненно, находим в том, что Ф. де Соссюр называет речью [21], т. е. в тексте, предложении и т. д. Сравнивая Слово с пламенем, Н.С. Гумилев не только угадывает глобальный характер этой Божественной Сущно-
сти, не имеющей никакой предшествующей Сути (розовое пламя сжигает внутри себя все, что может замещать Его, чем-то походить на Него). И Оно - розовое, а розовый <цвет> - это то, что представляет развитие цвета, названного словом <белый>, в котором внутренняя форма *ЪеН- (ларингальный вариант *ЪИ-) повторяется в слове Бог [22]. Ср. у Н.С. Гумилева:
Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангелье от Иоаннна
Сказано, что слово - это Бог...
Если в Слове есть внутренняя форма, то она - тоже Слово. И всякий текст - в принципе тоже Слово (ср. «Слово о полку Игоре-ве», «Слово о Достоевском» и пр.). Мысль о том, что словесный текст предшествует тексту вообще (и это подтверждается текстовой частью любой словарной статьи), витает над энциклопедиями и фундаментальными исследованиями и вырывается в виде афоризма М.М. Бахтина: «Слово - это аббревиатура текста» (ср.: [23], где слово определяется как особым образом скомпрессированный текст). Такая ломка застаревшей теории языка назрела, и только она обеспечит путь к творческому говорению нации, к спасению русского языка от его несомненных болезней: депоэтизации, эсперантизации и меж-дометизации [24]. Скорее всего, эта ломка будет сопровождаться построением новой теории частей речи (т. е. слов, ставших сокращениями, знаками и т. п. текстов, в т. ч. и их особых образцов - предложений (наиболее отточенных экземпляров речи) ([3; 9; 24]). Разумеется, ломка должна коснуться, прежде всего, метода: он должен стать теоретико-информационным (в духе Н.С. Трубецкого [25; 26] - с учетом оппозиций, корреляций, нейтрализаций и архиединиц, предполагающих частеречную мимикрию, и т. д.). Из числа частей речи должны изыматься всякого рода служебные «слова» и междомети-зированные тексты, так и не ставшие словами. Особого внимания потребуют к себе числовые обозначения, т. е. «числительные».
* * *
И вот мы подошли к главной части нашего исследования - к проблеме оппозиции
слова и числа. Великий знаток русского языка, как, впрочем, и иных языков, прекрасный поэт Н.С. Гумилев число не относит к Слову, лишая первое словесного, Божественного, назначения;
А для низких целей были числа,
Как домашний подъяремный скот,
Потому что все оттенки смысла Умное число передает.
Патриарх седой, себе по руку Подчинивший и добро и зло,
Не решаясь обратиться к звуку,
Тростью на песке чертил число...
Согласно Н.С. Гумилеву, Слово существует для высоких, божественных целей, число - для низких, житейских. Число, которое на песке тростью чертил Патриарх, - не праздная забава; это, может быть, сумма долгов, которую нужно взыскать, но при желании можно и простить, в крайнем случае -скостить, что бывает гораздо реже, но, если этого не сделать, для кого-то может случиться смерть, и ее не простит Господь. А простит Он и даже, может быть, похвалит, разумное скощение долга. И ничего странного в этом нет (см. Евангельскую притчу об Управителе), потому что если иногда не скостить долг, то и ничего вообще можно не получить; все рухнет и погибнет [27]. Таковы законы Числа. И их надо чувствовать и выполнять.
* * *
Рассуждение Н.С. Гумилева о Числе представляет для автора настоящей статьи необыкновенный интерес в связи с попыткой наконец осмыслить место числовых слов (!) в системе русских частей речи [3]. Все-таки -слов! И пока что трудно согласиться с поэтом Н.С. Гумилевым, с его отнесением числа к несловесным сущностям. Однако, видимо, какие-то основания для согласия с Поэтом все-таки найдутся.
Не рискуя здесь представлять философское или теологическое рассуждение о Числе, поскольку таковое (в кратком изложении) можно найти в энциклопедической статье В.Н. Топорова [28] (там же перечислены все иные работы упомянутого ученого, касающиеся Числа), коснемся только лингво-поэти-ческой концепции Слова и Числа у Н.С. Гу-
милева (конечно, в рамках исследуемого стихотворения). Автор подозревает, что в данном случае мы непременно столкнемся с очередным лингвистическим открытием по-эта-грамматика.
* * *
Число у Гумилева противопоставлено Слову, именно Слову как таковому, а не какой-то его разновидности, части слов и т. п. Число у поэта - даже не звук (упомянутый Патриарх к слову-звуку не обращается, он на песке чертит число, и этого Числу - вполне достаточно!).
Автор настоящей работы до сих пор, изучая и описывая художественные (поэтические) тексты, рассматривал частеречные оппозиции в духе противопоставленности именам (субстантивам) предикатов (процессуальных и качественных слов), а также слов с <пространственным> и <темпоральным> значением. Числовые слова безусловно в эту систему оппозиций включались, поскольку оппозиция числа и имени не отличалась чем-либо от иных частеречных оппозиций (ср. т. н. субстантивные «образования» от числительных типа двойка, тройка (по сути это те же архиединицы, что и красота, уход) (см. [3]). Таким образом, все обозначенные частеречные категории составляют нейтрализуемые оппозиции с субстантивом, и во всех возможных частеречных оппозициях немаркированным элементом оказывается тот же субстантив. На этом и держится система частей речи русского языка.
Число (числительное) составляет с существительным (центральным, нулевым элементом частеречной системы) типичную, нейтрализуемую оппозицию и имеет в субстантивном стане, как говорилось чуть выше, своих агентов. Следовательно, у нас нет достаточных оснований изгонять числительное из частеречного класса. Числительные - все-таки слова, хотя они менее автономны, чем иные части речи (в своей базовой форме). Правда, оппозиция [«числительное ^ существительное»] не имеет второго «крайнего» оппозита, как, допустим, оппозиция существительного и двух предикатов, построенная на ведущем частеречном признаке а (в двух его вариантах; а1 и а2);
а1
1) [качеств.-пред. слово ^
а2
^ существительное ^ глагол],
или оппозиция существительного и двух типов обстоятельственных слов;
Ьі
2) [пространств. наречие ^
Ь2
^ существительное ^ темпор. наречие], Ср.;
с1 с2
3) [числительное ^ существительное ^ *.
Признаки; а1, а2 <предикативность>;
Ь1, Ь2 <адвербиальность>;
с1,с2 <нумеративность>.
Да. Третья оппозиция (нумеративная) полностью не реализована; в ней нет третьего оппозита, отличающегося от субстантива признаком с2. Мы пока что и не вообразим себе, что это за слова частеречного ранга, которые <количественным> значением отличаются от ядерных субстантивов, а от числовых слов отличаются тем, что, выражая <количество>, они не представляют <число>. Уж не слова ли это типа мешок (мешок картофеля) или куст (три куста крыжовника) или даже человек (пять человек солдат). Можно, таким образом, внести поправку в наше частеречное построение, превратив двучленную структуру, построенную на признаках группы с, в трехчленную;
с1
3) [числительное ^ существительное ^
с2
* количественное слово.
Однако и просто двучленные частеречные оппозиции факультативно могут существовать и существуют как некие закономерные структуры. Такая закономерность в свое время была открыта тамбовскими языковедами при анализе и описании оппозиций по признакам <пола>. В идеале оппозиции по признаку <пола> - трехчлены [29];
([гусак ^ гусь ^ гусыня], [мужчина ^ человек ^ женщина]),
включая в себя «средний», гипонимический элемент (в данных случаях - гусь или человек). Но таких (полных) оппозиций мало; большинство все-таки составляют дефектные оппозиции, типа;
[* ^ волк ^ волчица] или [лис ^ лиса ^*].
В первой дефектной оппозиции недостает гиперического субстантива, обозначающего <существо только мужского пола>, во второй - гиперонима со значением <существа только женского пола>. В сказках обе оппозиции создают ситуативную структуру с двумя гиперическими элементами - за счет переосмысления гипонимов волк и лиса, превращения их в гипперонимы; [волк ^ ^
лиса]. Гипонима в этой ситуативной оппозиции нет вовсе.
Точно так же происходит и в системе частей речи. Трехчленная оппозиция, построенная на признаках <предикативности>, не дает, например, возможности объяснить наличие адъективных форм у существительных, не являющихся формами качественнопредикативных слов (ср. т. н. «относительные и притяжательные прилагательные»), поскольку направление нейтрализации качественно-предикативного слова и субстанти-ва, судя по субстантивным формам типа красота, голубизна, глубина и т. д., имеет центробежное направление и не меняет его, не превращает оппозицию;
[качественно-предикативное слово ^ существительное] -
в нечто противоположное;
[качественно-предикативное слово ^ существительное].
Да. Этого не случается и не может случиться. Но первоначальная трехчленная оппозиция качественно-предикативного слова с глаголом и существительным;
[качественно-предикативное слово ^ существительное ^ глагол] -
ситуативно (факультативно и т. п.) может быть представлена не тремя элементами, а всего лишь двумя;
[* ^ существительное ^ глагол].
И тогда субстантив наследует адъективные формы качественно-предикативного слова (ср. серебряная ложка, лисья нора, бабушкины сказки и т. д., в которых адъек-тивы не имеют сем <качества>). Наличие в частеречной системе возможности подобных факультативов создает возможность системе развиваться: существительное, оставаясь в центре системы (будучи частеречным нулем), выделяет из своего состава существительные-предикаты, которые наследуют от качественно-предикативных слов адъективные формы. Этот процесс, видимо, предполагал выдающийся русист нашего времени
В. М. Марков, выдвигая идею семантического словообразования [30].
Адъективные формы числительных (первый, второй и т. д.) развиваются по тем же законам дефектных оппозиций - в таком варианте двучленной оппозиции, построенной на признаке с, в котором нет оппозита «количественное слово». Но это - не самое древнее состояние русской, например, системы частей речи. Это - явление новое, и его не было по крайней мере «В оный день, когда над миром новым... », живописно описанном великим поэтом Н.С. Гумилевым. Видимо, и звук, характерный для Слова, к Числу пришел по разным причинам гораздо позже, чем к иным словам...
* * *
Автор имеет возможность представить здесь некоторые этимологии числовых слов, отличные от тех этимологий, которые подаются в известных словарях (заметим, что этимологии числовых слов чаще всего слишком неопределенны, или их нет вовсе). Автор применяет здесь новую методику, усвоенную им из работ Ф. де Соссюра, Э. Бенвениста, Е. Куриловича, а также представляет некоторые собственные опыты [31, с. 287; 34]. Он рискует также пустить в оборот некоторые результаты частных усвоений им числовых знаков на пальцах рук - в местах жизненных пребываний (в основном - в Ельне и Рязани, меньше - в Оренбурге и Тамбове), а также в диалектологических поездках, совершенных в разные годы. Все это будет пущено в обиход во имя того, чтобы поддержать мысль поэта Гумилева о превосходстве Слова над
Числом хотя бы в далеком прошлом, когда это превосходство действительно существовало и было объективно.
* * *
1) Один <1>. Внутренняя форма этого числового слова: *(])вкй - (ларингальный вариант: *(/)М- ) со значением <еда>). Ср.: у М. Фасмера [35, т. 2, с. 8; т. 3, с. 122]. Изображение числа <1> на пальцах: большой (набольший) палец поднят перпендикулярно к остальной ладони; значение: <хорошо>,
<хороший> и т. п. Ср. в народной песне 1920-х гг.: <«Раньше ты носила шляпу из торгсина, / фетровые боты на большой.». Нам известны некоторые преобразования описанного кинетического знака: вторая ладонь - знак крыши над большим пальцем; она увеличивала степень <хорошего> качества («на большой - с покрышечкой»); оставив «покрышечку» над поднятым большим пальцем только мысленно, можно было потереть друг о друга три пальца свободной руки (большой, указательный и средний) и усилить оценочное качество: «на большой с покрышечкой и присыпочкой». Но эти преобразования знака со значением <1> - уже превращение описанного числового знака <1> в другие (со значениями <5>, <3>, <9>.
2) Два <2>. Внутр. форма: *йп- (вариант: *ё1- (переогласовка */ в *и - явление позднее, диалектное). Древнее значение реконструируемой формы - <глаза> (двойств. число). Изображение на пальцах: согнутые кружками два пальца (большой и указательный) на обеих руках.
3) Три <3>. Внутр. форма г- (вариант:
*1т- со значением <тереть, растирать>). Изображение на пальцах: три соединенных пальца на правой руке (большой, указательный, средний), находящиеся в движении. Такой знак, являясь символом Святой Троицы, используется у русских православных христиан при осенении крестом.
4) Четыре <4>. Внутр. форма *kвt- сохранилась в ст.-сл. слове съчетати <сочетать> (речь идет о свадьбе) и производных (ср. чет / нечет) [35, т. 4, с. 3]. Кинетический рисунок пальцев: выдвигаются вперед обе ладони с двумя вытянутыми пальцами - указательным и средним. Первое четное число, родственное числу <2>.
5) Пять <5>. Внутр. форма *рвп- со значением <распинать>. Возможно, был вариант *рп-. Рисунок на пальцах: отсоединением большого пальца от всех остальных раздвигается ладонь (ее нужно раздвинуть как можно больше (как при игре в опристе-нок; ср. рассказ В. Распутина «Уроки французского»). Вариант пядь представляет <малую меру длины>. Во время обучения автора в средней школе оценка «5» была самой высокой; однако автор начал учиться, когда еще «пятерки» не ставили, а высшей оценкой была «очень хорошо» (наряду - с «очень плохо» - так называли низшую оценку, «единицу» или «кол»). Великолепный парадокс чисел!
Интересно, что число пять было числом узловым (итоговым), подобным нынешнему числу десять. Ср. у П.П. Ершова (18151869) в «Коньке-горбунке»: «трипять шапок серебра». Интересно, как в данном случае реализовывалась семантика слова трипять: сложением или умножением. Имело это слово значение <8> или <15>? Видимо, <15>, поскольку для «восьмерки» был особый кинетический и словесный знак (см. далее).
6) Шесть <6>. Внутр. форма *Ы>вИ- со значением <бежать, будучи прогоняемым чем-то вроде палки> (ларинг. вариант *кжИ-в слове хвост). Древний (основной) вариант сохранился, видимо, в словах: шастать
<шататься>, <бродить>, <без дела ходить взад и вперед> (по В. Далю [36, т. 4, с. 623]) или шасть («шасть за порог»). На пальцах отражен императивный, устрашающий жест: три пальца на обеих ладонях (большой, указательный и средний) выкидываются (при оставшихся двух прижатыми к ладони: мизинце и безымянном) вперед полусогнутыми, дугой. Жест очень неприятен тому, в чью сторону энергично выбрасываются руки чем-то недовольного человека.
7) Семь <7>. Внутр. форма *ивй- со значением <садиться>. В отличие от числа шесть, на пальцах создается жест приглашения с указанием места, куда следует сесть приглашаемому человеку: одна из двух ладоней открытой стороной, протянутая вперед, демонстрирует желание, чтобы кто-то присел; второй ладонью (двумя вытянутыми пальцами: указательным и средним) указывается место, куда гостю следует сесть.
8) Восемь <8> - наиболее трудное слово. Внутренняя форма *(w)osm- со значением
<светлый, белый> содержится, видимо, в имени Осмомыслъ, синонимичном имени Ярославъ (ср. имя галицкого русского князя Ярослава-Осмомысла, отца Ефросиньи Ярославны - жены легендарного князя Игоря из «Песни о полку Игореве (XII в.). Идея <света> (<просвета>) на пальцах рук передается наложением четырех пальцев правой руки на тыльную сторону левой ладони, с пригнутым большим пальцем, - так, чтобы оставались просветы (па-см-ы) между всеми пальцами. Упомянутая идея делает кинетический образ <8> одним из самых приятных числовых жестов.
9) Девять <9>. В этом числовом знаке начинается сложение уже произведенных знаков. Уже говорилось об усложнении кинетического образа числа со значением <1> пятипальцевой «покрышечкой», а затем трехпальцевой «присыпочкой». Это и есть кинетический образ числа со значением <9>, второго после <5> узлового, итогового слова-числа. Известно выражение «за тридевять земель, в тридевятом царстве, в тридевятом государстве». Видимо, в этих выражениях представлено число со значением <27>.
Древняя внутренняя форма числа девять -*deu- со значением <сила> повторяется в словах дужий (= дюжий) и девясил <растение>. Интересно также числовое слово девяносто <90>; слово это возникло после перехода на десятичный счет, видимо, заимствованный, а не развившийся в балто-славян-ских диалектах, откуда вышли славянские языки. Слово девяносто явилось памятью о древней сотне со значением <90>.
* * *
На этом мы вынуждены закончить исследование древних славянских чисел; видимо, их и чертил тростью на песке могучий Патриарх, так и не решившийся обратиться к Богу-Слову. Между тем и среди приверженцев Бога-Слова, по Гумилеву, немало предателей, забывших (это - мягко говоря) и Нагорную проповедь, и все иные проявления Божьего Слова:
Но забыли мы, что осиянно
Только Слово средь земных тревог,
И в Евангелье от Иоанна
Сказано, что Слово - это Бог...
Последующие, заключительные, строки стихотворения «Слово» говорят даже не об увлечении числом в ущерб Слову. Мы чувствуем, что речь идет о небрежном отношении к подлинным, по Гумилеву, словам, о превращении их, слов, и даже огромных текстов в междометия [24], к полному забвению внутренней формы слов, к искажению внутренних форм слов, к эсперантизации и депоэтизации драгоценных, божественных, слов языка:
Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества.
И, как пчелы в улье опустелом,
Дурно пахнут мертвые слова
При чтении этих строк думается не только о т. н. русском мате, пропитавшем насквозь современный русский язык. Первоначально это был, кстати, безобидный язык взрослых (матерых) людей, скрывавших от детей тайны деторождения; затем, в эпоху арианства и несторианства, возникло обилие матерных выражений с проклятиями Пресвятой Богородицы Марии. И, наконец, мат превратился в некую сумму междометных фраз, мертвых слов, которые имеют функцию заполнения речевых зияний, когда в тексте пропадает мысль и чувство, а говорить что-то надо. Мертвый, междометный мат скрывается тупыми, бессмысленными эвфемизмами: Блин!, Ё-мое!, Японский бог! и т. п. Все уж и вспоминать не хочется, но скрытый мат давно уже звучит по радио, он слышится в учительских и даже на уроках по литературе, не говоря уж о средствах массовой информации (сокращенно СМИ).
И все-таки не на этих словах мы хотели бы завершить статью о стихотворении
Н.С. Гумилева «Слово». Оказывается, есть что-что даже пострашнее мата. Это - слова с заранее, заведомо искаженной внутренней формой. Такие речения унижают достоинство простых русских людей, носителей русского языка, который еще по привычке называют великим и могучим. Примером таких убийств Слова является расхожий в наше время бюрократический термин физическое лицо. Это некий антоним термину юридическое лицо (в словарях, однако, еще цело на
этот случай двусловное слово частное лицо, вовсе не обидное, привычное, теплое). А от термина физическое лицо разит мертвечиной, могильным мраком. И, между прочим, моделью термина физическое лицо является абсолютно безграмотное, но довольно упорное утверждение, что существительное обозначает <предмет> (подумать только: «Человек -это такой предмет... »; мы уж о Боге не говорим, но ведь и такое кощунство неотвратимо). Институт русского языка РАН имени академика В. В. Виноградова почему-то на этот счет безмолвствует подобно карамзин-ско-пушкинскому народу. А ведь пора бы давно наложить государственные запреты на подобные языковые художества, приняв откровения и пожелания великого русского поэта Н. С. Гумилева.
1. Руделев В.Г., Руделева О.А., Шарандин А.Л. Временная и видовая глагольные системы русского языка на службе русской поэзии (М. Лермонтов. «Бородино») // Вестник Тамбовского университета. Серия Гуманитарные науки. Тамбов, 2012. Вып. 2 (106). С. 94-103.
2. Руделев В.Г., Руделева О.А. Пушкинский эпитет // Вестник Тамбовского университета. Серия Гуманитарные науки. Тамбов, 2012. Вып. 8 (112). С. 211-217.
3. Руделев В.Г., Руделева О.А. К уточнению некоторых положений динамической теории частей речи (<Пространство> и <Время> в поэтических текстах В.В. Маяковского) // Вестник Тамбовского университета. Серия Гуманитарные науки. Тамбов, 2012. Вып. 2 (118). 2013. С. 145-154.
4. Руделев В.Г. Молитва о русском языке // Славянский мир: Духовные традиции и словесность: сборник материалов Международной конференции. Тамбов, 2012. Вып. 3. С. 117122.
5. Ковтунова И.В., Николина Н.А., Красильникова Е.В. и др. Поэтическая грамматика. М., 2005. Т. 1.
6. Руделев В.Г., Подольская И.В. Сокровенный смысл тропики Евгения Харланова // Вестник Тамбовского университета. Серия Гуманитарные науки. Тамбов, 2002. Вып. 1 (25).
С. 13-15.
7. Серебренникова Н.Г. Механизм эпитета (на материале поэтических текстов К. Бальмонта): автореф. дис. ... канд. филол. наук. Тамбов, 2002.
8. Руделева О.А. Существительное и его семан-тико-грамматические классы (на материале
поэзии Андрея Вознесенского): автореф.
дис. ... канд. филол. наук. Саратов, 1991.
9. Руделев В.Г. Мимикрия в системе частей речи русского языка // Концептуальное пространство языка: сборник научных трудов. Посвящается юбилею профессора Н.Н. Болдырева. Тамбов, 2005. С. 132-140.
10. Руделев В.Г. «Шепот. Робкое дыханье. Трели соловья.» (К уточнению частеречной семантики субстантивного слова) // Сборник научных статей к юбилею доктора филологических наук, профессора А. А. Кретова. Воронеж, 2012. С. 244-253.
11. Руделев В.Г. Право на книгу // В.Г. Руделев. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 3. Страницы провинциальной литературы / Избранные литературно-критические и публицистические статьи. Тамбов, 2000. С. 153-158.
12. Гумилев Н.С. Стихи и поэмы. Тбилиси, 1989.
13. Большой энциклопедический словарь. Языкознание / гл. ред. В.Н. Ярцева. М., 1998.
14. Шарандин А.Л. Актуальные и спорные вопросы русской морфемики. Тамбов, 2012.
15. Библейская энциклопедия (Труд и издание архимандрита Никифорова). М., 1981.
16. Бенвенист Э. Уровни лингвистического анализа // Э. Бенвенист. Общая лингвистика: пер. с фр. М., 1974.
17. Кузнецова А.И., Ефремова Т.Ф. Словарь морфем русского языка. М., 1986.
18. Мещанинов И.И. Проблемы развития языка. Л., 1975.
19. Humboldt W. von. Über die Kawi-Sprache auf der Insel Jawa. Berlin, 1836-1839. Bd. 1-3.
20. Руделев В.Г. Прощай, масленица // Вестник Тамбовского университета. Серия Гуманитарные науки. Тамбов, 1999. Вып. 3. С. 48-54.
21. Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики // Ф. де Соссюр. Труды по языкознанию: пер. с фр. М., 1977.
22. Руделев В.Г., Руделева О.А. Системные представления цвета в русском языке. От «черного» и «белого» до «зеленого» и «красного» // Вестник Оренбургского педагогического университета. URL: www.wetospu.ru. Загл. с экрана.
23. Руделев В.Г. Русский язык. Учение о предложении. Тамбов, 1992.
24. Руделев В.Г. Исследование проблем экологии языка и речи (научный отчет) // Вестник Тамбовского университета. Серия Гуманитарные науки. Тамбов, 2001. Вып. 1 (210). С. 10-19.
25. Руделев В.Г. Динамическая теория частей речи // Вестник Тамбовского университета. Серия Гуманитарные науки. Тамбов, 1996. Вып. 1. С. 83-89.
26. Руделев В.Г. Открытие, не осмысленное веком // Лингвистика на исходе ХХ века; Итоги и перспективы; тезисы международной конференции. М., 1995. Т. 2. С. 446-447.
27. Руделев В.Г. Притча об Управителе // Он вышел рано, до звезды.; Валерий Коваль и его время; факты, размышления, воспоминания. / сост.; Е. Писарев, С. Чеботарев. Тамбов, 1998. С. 72-75.
28. Топоров В.Н. Числа // Мифы народов Мира. Энциклопедия; в 2 т. М., 1982. Т. 2. С. 629-63.
29. Шарандин А.Л., Горват Г.Ф. Семантико-грамматические оппозиции по признаку пола // Семантика и грамматика; сборник статей. Тамбов, 1978. С. 25-30.
30. Николаев Г.А. Виталий Михайлович Марков (1927-2010) // Филология и культура. 2012. № 1 (27).
31. Соссюр Ф. де. Мемуар о первоначальной системе гласных в индоевропейских языках // Ф. де Соссюр. Труды по языкознанию; пер. с фр. М., 1977.
32. Бенвенист Э. Индоевропейское именное словообразование; пер. с фр. М., 1955.
33. Курилович Е. Индоевропейские этюды; рабочий пер. с фр. автора статьи. Краков, 1935.
34. Руделев В.Г. Фонологическая эволюция (серия статей) // Собрание сочинений; в 6 т. Т. 5; Мифы о редуцированных / Избранные произведения по историческому языкознанию. Тамбов, 2001. С. 79-111.
35. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка; в 4 т. М., 1986-1987.
36. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка; в 4 т. М., 1955.
Поступила в редакцию 5.06.2013 г.
UDC 81'36
WORD AND NUMBER IN RUSSIAN POETRY GRAMMARS OF THE EARLY 20th CENTURY (hermeneutical analysis of the poem “The Word” by N.S. Gumilyov)
Vladimir Georgiyevich RUDELEV, Tambov State University named after G.R. Derzhavin, Tambov, Russian Federation, Doctor of Philology, Professor, Honored Worker of High School of RF, Member of Russian Writers Union, e-mail: ifg06@mail.ru
On the basis of the text of the poem “The Word” by N.S. Gumilyov (summer of 1919), the author tries to solve a new problem of the status of Russian numerical parts of speech, their informational value and opposition structures.
Key words: opposition; correlation; theoretic-information approach; poetic grammar; word and number.
