CC BY
56
УДК 930.2
Вестник СПбГУ. Сер. 2. 2014. Вып. 1
Л. М. Аржакова
СЛАВЯНСКИЙ ВОПРОС В РОССИЙСКОЙ ПОЛИТИКЕ НА НАЧАЛЬНОМ ЭТАПЕ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ
(ПО СТРАНИЦАМ ВОСПОМИНАНИЙ ДИПЛОМАТА-СОВРЕМЕННИКА)
В статье анализируется отражение политики русского правительства в славянском вопросе на страницах «Записок» Г. Н. Михайловского, ставших известными широкому читателю лишь двадцать лет назад. Особо подчеркивается знание автором мемуаров предыстории и настоящего состояния славянского вопроса, его способность разбираться в сложнейшей международной ситуации того времени, что дает представление о позиции одного из дипломатов-современников, свободно ориентировавшегося в том, какие варианты решения славянского вопроса рассматривались во внешнеполитическом ведомстве Российской империи на начальном этапе Первой мировой войны. Библиогр. 5 назв.
Ключевые слова: Г. Н. Михайловский, славянский вопрос, начальный этап Первой мировой войны, освободительная война.
Larisa M. Arzhakova
SLAVONIC QUESTION IN THE RUSSIAN POLICY ON THE INITIAL STAGE OF THE FIRST WORLD WAR (TO THE PAGE-BY-PAGE MEMOIRS OF THE DIPLOMAT-CONTEMPORARY)
The article is devoted to the reflection of the slavonic policy of the Russian government on the pages of the «Notes» of George Mikhaylovski, becoming known a wide reader only twenty years ago. It is especially necessary to underline that the author of the memoirs knew real and past state of slavonic question well, understood the difficult international situation of that time, freely oriented in that, knew well what variants of decision of slavonic question foreign-policy department of the Russian empire were examined in the on the opening stage of the First world war. This memoirs quite precisely show that in the beginning of the First world war slavonic question as a question of the first order as before, but at the same time — was left over as an inconvenient and a vague question. Moreover slavonic question was left over as a vague question both for Russian society and for Russian government. Refs 5.
Keywords: George Mikhaylovski, slavonic question, initial stage of the First world war, war of liberation.
Славянский вопрос, на протяжении столетий проявлявший себя по-разному (как для самих славянских земель, так и для стран, в состав которых эти земли входили) — с разной степенью интенсивности, с разной мерой заинтересованности сторон, в начале Первой мировой войны стал одним из ключевых аспектов международной политики в Центрально-Восточной Европе и на Балканах. Известно, впрочем, что для основных участников мирового военного конфликта славянский вопрос был, если можно так выразиться, старой головной болью, избавление от которой ощущалось как насущная потребность уже не первый день, год, век, но в сложившихся обстоятельствах настоятельно требовалось в конце концов найти действенный способ решения проблемы. Российская империя в данном случае не претендовала на исключительность положения, трактуя, однако, славянский вопрос несколько по-своему, так сказать — по-славянски. В чем же это проявлялось?
Аржакова Лариса Михайловна — кандидат исторических наук, доцент, Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7/9; larjak@mail.ru
Arzhakova Larisa M. — Candidate of History, Associate Professor St. Petersburg State University, 7/9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation; larjak@mail.ru
Небезынтересным свидетельством того, какие суждения по поводу славянского вопроса бытовали в верхних эшелонах власти Российской империи в 1914— 1915 гг., какие варианты его решения обсуждались в коридорах внешнеполитического ведомства империи, служат «Записки» Георгия Николаевича Михайловского (1890-1946) («Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства. 1914-1920» [1]), ставшие доступными широкому читателю лишь двадцать лет назад. Вместе с тем это весьма любопытный памятник эпохи, насыщенный ценной информацией, искусно поданной автором в сочетании с тонкими наблюдениями и глубоким анализом ситуации, памятник, расширяющий и углубляющий наши представления о предпринимавшихся русским правительством в 1914-1915 гг. действиях, в частности по славянскому вопросу. Кроме того, лишний повод обратиться к этому примечательному во многих отношениях источнику (пусть только под углом зрения славянского вопроса) — преддверие столетия начала Первой мировой войны.
Но если о «Записках», судьба которых сложилась весьма непросто, доподлинно известно хотя бы то, что в настоящее время они хранятся в архиве МИД, куда после Второй мировой войны были переданы из Русского архива в Праге [2, с. 4], то прояснить трагическую судьбу их автора оказалось гораздо сложнее. Лишь сравнительно недавно был установлен год смерти, точнее — гибели Г. Н. Михайловского, до этого считалось, что следы автора «Записок» теряются практически сразу после шестилетия, в этих мемуарах описываемого [3].
«Записки» Г. Н. Михайловского, человека к началу Первой мировой войны еще совсем молодого, недавнего выпускника юридического факультета Петербургского университета, до начала войны помышлявшего о том, чтобы «посвятить себя исследованию проблем и практики морского права» [4, с. 8], а ставшего, волею обстоятельств, сотрудником Министерства иностранных дел Российской империи, — не просто одна из версий воспоминаний о переломной эпохе. Помимо прочего «Записки» Г. Н. Михайловского — это произведение, в котором, по справедливому замечанию автора вступительной статьи к его первому (и, что важно, полному, без купюр и сокращений) изданию, «слишком много горькой, какой-то оголенной, колючей, неуютной правды. <...> правды не столько о характере и механизме политической и общественной жизни России в годы и месяцы первой мировой войны и двух революций, <...> сколько о людях — государственных деятелях, политиках, чиновниках, офицерах, литераторах, <...> чьи сила и бессилие, чьи взгляды, позиции и предрассудки, иллюзии и надежды, недальновидность и недостаточная политическая культура, нетерпимость и нетерпение, <.> фанатизм и циничный скепсис в совокупности своей <.> толкали и подтолкнули Россию и ее народ к социальной и национальной катастрофе» [4, с. 7].
Иными словами, «Записки» Г. Н. Михайловского — и в данном случае также трудно не согласиться с А. Ермонским — «без всякого преувеличения, можно назвать художественным исследованием событий, характеров и нравов, самой атмосферы политической и общественной жизни России накануне и в дни ее крушения» [4, с. 13]. Больше того, благодаря стараниям Михайловского — сотрудника хотя и молодого, но весьма знающего, исполнительного и инициативного одновременно, достаточно быстро сориентировавшегося за кулисами внешнеполитического ведомства Российской империи, — читатель получает возможность составить представление не только о том, какая трактовка славянского вопроса, по мнению одного из ин-
формированных современников, преобладала в российских властных структурах и в высших кругах российского общества, но и о том, какую роль прочила себе Россия в решении этого наболевшего вопроса.
В контексте славянского вопроса особое значение для внешней (и внутренней) политики Российской империи на первом этапе мировой войны имел польский вопрос, и до того прослывший, как известно, вопросом для России «роковым» (по крылатому выражению Н. Н. Страхова), но теперь приобретший для российского политического руководства новые черты и оттенки. Перемены в отношении к полякам выразились, в частности, в политических заявлениях, исходивших из Петербурга, что видно уже по манифесту Николая II от 20 июля 1914 г., где прозвучал призыв: «в грозный час испытания да будут забыты внутренние распри» [5, с. 4]. К кому как не к полякам могли относиться эти слова? Другие же слова высочайшего манифеста — «Россия, единая по вере и крови с славянскими народами, никогда не взирала на их судьбу безучастно» [5, с. 3] — если и были обращены к полякам, то явно не в полной мере. Но еще заметнее (и значительнее) польский вопрос по-новому проявил себя в первые дни войны в воззвании Верховного Главнокомандующего русской армией вел. кн. Николая Николаевича к полякам от 1 августа 1914 г. [5, с. 9-10], обстоятельствам подготовки которого Г. Н. Михайловский уделил немало места в своем сочинении. При этом автор «Записок» отнюдь не был склонен утаивать от потенциального читателя ни внутренней противоречивости самого этого документа, ни противоречивости той ситуации, в какой оказалось российское правительство, предпринимавшее попытки решения польского вопроса в условиях разгоравшегося военного конфликта.
Так или иначе «Записки» Г. Н. Михайловского подтверждают, что для России польский вопрос, как раньше, так и в первые военные годы, в контексте славянского вопроса в целом, так сказать, первенствовал, превалировал. В конце концов именно под знаком польского вопроса прошел в Российской империи чуть ли не весь XIX век — как в области внутренней политики, так и в области политики внешней (особенно в пору польских восстаний 1830 и 1863 гг.). Что касается вопроса славянского, то, даже претендуя на роль своего рода центра славянского мира, в своей международной политике Россия была вынуждена вести себя крайне осторожно. Вряд ли можно оспаривать тот факт, что в отличие от общеславянских интересов, которые все-таки оставались несколько на периферии интересов Российской империи, польский вопрос не утрачивал своей злободневности вплоть до последних дней существования империи.
Недаром Михайловский подчеркивал, что именно «противодействие в польском вопросе внутри самого русского правительства связывало руки Сазонову в ведении и прочих славянских вопросов, неотъемлемых от дальнейшей судьбы Габсбургской империи» [1, с. 60]. Здесь, пожалуй, еще раз следует подчеркнуть, что выдвижение польского вопроса на первый план больше было характерно как раз для Петербурга в отличие от иных участников военного конфликта, которыми польский вопрос (не самый для них животрепещущий) по большей части рассматривался как составная часть вопроса славянского.
Автор мемуаров обращает особое внимание на то, что в 1914 г. в русских правительственных кругах «имелась ясная формула хотя и "единой" Польши, но <...> в составе Российской империи, в других же западнославянских вопросах уже при-
ходилось идти ощупью» [1, с. 60]. И это, надо отметить, при условии, что «правительство, выставив воссоздание Польши как одну из целей войны, не скрывало своих замыслов об освобождении и других славян» [1, с. 65]. Впрочем, декларации о намерении освободить иные славянские народы не исключали изрядной непоследовательности в проводимой на деле политике. Так, по мнению Г. Н. Михайловского, «не только с международно-правовой, но и с международно-политической точки зрения война была совсем не подготовлена», что выразилось, в частности, в том, что «в самом начале войны все категории неприятельских подданных были смешаны в одну рубрику "вражеских подданных", славяне (австрийские подданные) или эльзасцы (германские подданные) подвергались тем же ограничениям, что и коренные немцы, хотя "освободительный" славянский характер войны был ясен всем» [1, с. 65].
С одной стороны, демонстрируя глубокое знание не только дипломатической кухни, но и предыстории вопроса, характера взаимоотношений между Россией и другими (наряду с поляками) славянами, Г. Н. Михайловский, с другой стороны, уже в начале войны был готов говорить о перспективах взаимоотношений в будущем, в том числе между нынешними военными противниками. Внимательный наблюдатель и трезвый аналитик, Михайловский не слишком скрывал своих антигерманских настроений и потому достаточно скептически писал о тех петербургских кругах, «по старой привычке думавших о возможности восстановления после войны "дружеских и добрососедских отношений" как с Германией, так и с Австро-Венгрией» [1, с. 60].
Вместе с тем даже печальная констатация того, что русская дипломатия буквально на ощупь предпринимала малоудачные шаги в решении, как он выражался, «прочих славянских вопросов», не позволила Михайловскому-аналитику в самом факте именно такой (почти исключительно интуитивной и почти беспомощной) реакции на славянский вопрос увидеть всего лишь одно из проявлений славянофильской доктрины. По собственному признанию автора мемуаров, недостатка в приверженцах этой доктрины в недрах МИД не было, но Михайловскому как человеку дела, по-видимому, трудно было принять такую реальность, — признать, что такого рода невнятные попытки реализовать эфемерную идею славянской взаимности (особенно учитывая серьезность настоящего момента) возможны на самом высоком правительственном уровне. Особенно при том, что сам Михайловский не испытывал иллюзий насчет того, что Российская империя в полной мере готова взять на себя роль — причем, не только на словах — защитницы интересов всего славянства (тем более, вразрез с собственными национальными интересами, как бы по-разному они ни понимались представителями высшей российской власти).
Претворение в жизнь благих намерений (разного уровня и разного характера), как известно, протекало совсем не гладко. Так, по словам Г. Н. Михайловского, потребовалось специально поднять перед С. Д. Сазоновым «вопрос о необходимости ввиду именно "освободительно-славянского" характера войны создать для всех славян — австро-венгерских и германских подданных — привилегированное положение среди других "неприятельских подданных", так как нельзя же было этих славян считать "врагами" России» [1, с. 65-66]. Кроме того, пришлось также настаивать на необходимости создания «особого юридического статуса для этого рода подданных Австро-Венгрии и Германии, указав в особой докладной записке министру по этому предмету на воззвание вел. кн. Николая Николаевича к полякам, открывавшее не
только польский, но и общеславянский вопрос, а также на политическое значение выделения славян в привилегированное положение с точки зрения отношения к нам славян Австрии и Германии» [1, с. 66].
Михайловский обращал внимание на то, что «эта записка, ставившая впервые в эту войну общеславянский вопрос на практическую почву, совпала по времени ее подачи Сазонову с нотой французского посольства, просившего о выделении в особое положение германских подданных — уроженцев Эльзаса и Лотарингии. Сазонов отнесся, конечно, вполне одобрительно и к тому и к другому документу, и соответственное представление от его имени было изготовлено нашей Юрисконсультской частью для Совета министров» [1, с. 66]. Но это лишь декларация. Напрашивается вопрос: произошли ли какие-либо реальные перемены после ее появления? По сути, Михайловский здесь ограничивается лишь элементарным перечислением фактов, которые, на его взгляд, должны были говорить сами за себя. При том, что в иных случаях (заметим в скобках) автор излагает события иначе: порой он не скупится на детали, порой — даже не скрывает эмоций. Но здесь Михайловский только констатирует: «Несмотря на то, что и Совет министров отнесся к этому вполне сочувственно, техническое обсуждение этого вопроса, поднятого в сентябре 1914 г., в соответственных междуведомственных комиссиях протянулось до нового года и указ об этом был подписан государем только 2 января 1915 г. Тезис об "освободительном" характере войны тем самым воплотился в жизнь» [1, с. 66]. Таким образом, потребовалось около полугода для того, чтобы от слов, а именно — от воззвания вел. кн. Николая Николаевича к полякам от 1 августа 1914 г., — сделать первый шаг к тому, чтобы придать этой войне действительно общеславянский, "освободительный" характер.
Вместе с тем впечатление двойственности позиции министра иностранных дел С. Д. Сазонова (впечатление, которое может порой создаться при чтении «Записок» Г. Н. Михайловского) как в польском, так и общеславянском вопросе, было бы, наверное, не вполне верным. Зато бесспорно то, что эпизод, описанный автором «Записок» (эпизод, участниками которого выступили служащие Юрисконсультской части, и одним из них был Михайловский), свидетельствует об имевших место в правительстве Николая II внутренних разногласиях в проведении внешне- и внутриполитической линии на начальном этапе войны. Что же касается С. Д. Сазонова, то, пожалуй, все-таки нет особых оснований говорить о двойственности его позиции, — напротив, он по-своему вполне последовательно (по наблюдениям автора мемуаров) «во всех дипломатических сношениях подчеркивал славянское решение польского вопроса как единственную цель русского правительства» [1, с. 59]. Недаром Г. Н. Михайловский в своих «Записках» неоднократно отмечал, что полоно-фильская политика министра иностранных дел С. Д. Сазонова не раз вызывала критику со стороны Н. А. Маклакова, министра внутренних дел, и министра юстиции И. Г. Щегловитова [1, с. 67].
Еще одним, наряду с польским и общеславянским, в целом больным вопросом во внешней политике Российской империи на начальном этапе мировой войны был вопрос о будущем Константинополя. Понятно, что вопрос этот неразрывно был связан с вопросом славянским, с судьбами балканских славян. Г. Н. Михайловский достаточно подробно останавливается на том, какие проекты, касающиеся судьбы Константинополя, были подготовлены начальником Юрисконсультской части МИД
бароном Б. Э. Нольде. Не вдаваясь в известные детали этих проектов, отметим лишь то, на что обращает внимание сам автор «Записок»: «По рассмотрении обоих проектов Сазонов, конечно, не только принял первый, но и самым решительным образом восстал против второго. Второй проект был, по его мнению, "шитая белыми нитками дипломатическая хитрость", совершенно не отвечавшая характеру мировой войны. Теперь или никогда, заявлял Сазонов» [1, с. 87]. Безусловно, решение судьбы Константинополя не могло не касаться судеб славянства. Но каким образом это понимали в Петербурге?
Бесстрастно передав обстоятельства дела, вызвавшего разногласия между Сазоновым и Нольде, Михайловский не спешил высказать собственное мнение по поводу (пусть только умозрительной) перспективы для России получить Константинополь «на правах суверенного и исключительного владения <.. .> с известной полосой и на азиатском, и на европейском берегу, а также Дарданеллы с такой же полосой европейской и азиатской» [1, с. 86]. В то же время твердое заявление Сазонова, которое приводит в своих «Записках» Михайловский: «Если мы получим согласие Англии (Франция, считал тогда Сазонов, не будет протестовать), то безотносительно к аннексии или оккупации Константинополя, а если не получим, то и вообще воевать России не из-за чего» [1, с. 87], напрямую отзывалось на состоянии славянского вопроса. Больше того, эти слова Сазонова совершенно опрокидывали декларируемые русским правительством цели начавшейся войны — как войны «освободительной» (Михайловский, заметим, всегда заключал этот сильный — по своей смысловой нагрузке и по эмоциям — эпитет в кавычки). В сложившихся обстоятельствах Михайловский решительно дает понять, что он противопоставляет свою позицию позиции Сазонова. Во всяком случае, именно об этом говорят его слова: «Сазонов, как и все русские дипломаты старой школы, видел прежде всего Балканы, и, как это видно из секретных переговоров с союзниками в 1915 г. по поводу целей войны, общеславянский вопрос в Австро-Венгрии рисовался ему еще в весьма туманных очертаниях. Сазонов не только сам не допускал мысли о неудачном исходе войны, но и всякую такую мысль принимал чуть ли не за измену» [1, с. 87].
Листая «Записки» Г. Н. Михайловского, нетрудно заметить, что автор воспоминаний, отнюдь не сторонний наблюдатель, как правило, не был склонен акцентировать собственное мнение по тому или иному поводу. Тем большее значение приобретает та его оценка, какую он дает деятельности министра иностранных дел С. Д. Сазонова в 1914 — 1915 гг. Михайловский прямо пишет: «По моему мнению, Сазонов действительно в это время был крайне нервирован своими неудачами в борьбе с "ихтиозаврами" и недостаточно вник в сербо-болгарские отношения. Если же принять во внимание и весьма неудачный Лондонский договор в апреле 1915 г., где судьба славянских народов Австрии была решена им в высшей степени странно, то все вместе свидетельствует, конечно, об отсутствии у него ясных и точных планов и представлений о славянских отношениях в целом и значении славянского вопроса» [1, с. 131].
Михайловский, хорошо знакомый с теми шагами, которые предпринимал С. Д. Сазонов по славянским делам, считал, что «кроме польского вопроса, в отношении остальных славян Сазонов не смог подняться до принципиальной постановки проблемы, как этого требовали обстоятельства» [1, с. 166]. И, наверное, автор «Записок» имел основания вынести столь строгий вердикт политической линии, прово-
димой министром иностранных дел. Но вряд ли дело здесь лишь в просчетах одного, пусть и ключевого министра. Достаточно при этом сослаться на мнение самого Михайловского, отмечавшего «равнодушную атмосферу» в МИД по отношению к славянским делам, где образование Славянского стола (в середине 1916 г.) смогло произойти лишь «благодаря двум случайно совпавшим обстоятельствам, не имевшим никакого принципиального характера». Одним из этих случайных обстоятельств, по словам автора, «было появление в Петрограде нашего бывшего консула в Будапеште Приклонского, считавшегося знатоком Австро-Венгрии» [1, с. 167]. М. Г. При-клонский, который «носил звание камергера, был, что называется, "славянофилом" в старом смысле слова. У него был несомненный интерес к славянству, но, — как признается автор «Записок», — из неоднократных бесед с ним я вывел заключение, что он самым превратным образом понимает то самое западное славянство, знатоком которого он слыл» [1, с. 168]. Приклонский, по свидетельству Михайловского, понимал славянский вопрос «как известный способ территориального расширения России и укрепления ее положения в Европе. При этом он считал, что освобождение этих народов от ига Австрии и Венгрии должно бросить их безраздельно в объятия русской культуры и русского православия. Он полагал, что исторические препятствия для полного слияния России и западных славян этим исчезновением немецко-мадьярского ига полностью уничтожались и что Россия так же поглотит чехов, словаков, хорватов, как она поглотила украинцев и белорусов» [1, с. 168].
Случайный характер создания Славянского стола («Так образовался Славянский стол, дав занятие трем чиновникам, которых надо было куда-нибудь пристроить» [1, с. 170]), как представляется, в достаточной мере иллюстрирует восприятие славянского вопроса русским правительством в целом (причем вне зависимости от его публичных заявлений) и внешнеполитическим ведомством в частности. Похоже, никто в МИД не питал иллюзий насчет этого нового, пусть только формального образования, будто бы призванного сконцентрировать свою деятельность на благоприятном решении славянского вопроса. Автор «Записок» признается: «Напрасно было бы <...> думать, что этот далеко не блиставший своим личным составом Славянский стол играл действительно роль объединяющего и направляющего центра по славянскому вопросу» [1, с. 170]. Возникает вопрос: что изменилось в деятельности МИД по славянскому вопросу с образованием Славянского стола? Похоже, не так уж много. По словам Михайловского, «как бы ни относились к этому вопросу правящие чины министерства, они совсем не желали передавать что-либо из своей компетенции Приклонскому, на которого смотрели сверху вниз. Балканские славяне поэтому остались в ведении Ближневосточного отдела под руководством знающего и опытного Петряева <...> Так что Приклонскому с его Славянским столом оставались лишь чехословацкий и хорватский вопросы. Сюда он и направил свою энергию, хотя по складу его мыслей это был последний человек, которому можно было бы поручить эти вопросы» [1, с. 170]. Хотя, разумеется, нельзя абсолютно исключать, что в таком отношении Михайловского к руководителю Славянского стола могли сказываться отнюдь не только служебные, но и сугубо личные мотивы.
Пожалуй, «Записки» Г. Н. Михайловского — лишнее свидетельство тому, что в период разгоравшейся Мировой войны славянский вопрос оставался для России вопросом и первостепенным, и вместе с тем во многом неудобным и во многом неясным. Причем неясным не только русскому обществу, но и русскому правительству,
которое, тем не менее, сколь охотно, столь порой и скоропалительно прибегало к нередко оторванной от реальности славянофильской (зачастую построенной лишь на эмоциях) риторике в обстоятельствах, требовавших уже совершенно иного уровня понимания, иного осмысления перспектив решения славянского вопроса.
Источники и литература
1. Михайловский Г. Н. Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства. 19141920. Кн. 1-2. Кн. 1. М.: Международные отношения, 1993. 520 с.
2. Филатов В. Предисловие // Михайловский Г. Н. Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства. 1914-1920. Кн. 1-2. Кн. 1. М.: Международные отношения, 1993. С. 3-6.
3. Чумаков А. В. Россияне в Словакии: российские соотечественники в Словакии: история и современность. Bratislava: Stredna odborna skola polygraficka, 2008. 171 s.
4. Ермонский А. Заметки на полях рукописи, найденной в архиве... // Михайловский Г. Н. Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства. 1914-1920. Кн. 1-2. Кн. 1. М.: Международные отношения, 1993. С. 7-16.
5. Год войны с 19 июля 1914 г. по 19 июля 1915 г. Высочайшие манифесты. Воззвания Верховного главнокомандующего. М.: Издание Д. Я. Маковского, 1915. 588 с.
Статья поступила в редакцию 7 октября 2013 г.
