CC BY
55
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
УДК 821.161.1
СЛАВЯНСКАЯ КЛЯТВА: "ДА БУДЕТ МНЕ СТЫДНО!" В ТВОРЧЕСТВЕ А.К. ТОЛСТОГО1
Антюхов А.В., Шаравин А.В.
В статье рассматриваются особенности функционирования славянской клятвы: «Да будет мне стыдно!» в творчестве А.К. Толстого. С одной стороны, данная формула анализируется в качестве архаизма, призванного воссоздать как древнерусскую языковую среду, так и язык XVI века. А с другой, славянская клятва способствует формированию у А.К. Толстого концепции «религии честного русского слова», отразившей основные законы и параметры воссоздания художественного мира писателя.
Ключевые слова: славянская клятва, концепция «религии честного слова», «норманский этап русской истории», «московский этап русской истории», архаизмы, народная нравственность, свобода и честь русского человека.
Огромное место в творчестве А.К. Толстого занимают произведения, написанные на исторические темы. Писатель неоднократно обращался к прошлому Киевской Руси, царствованию Иоанна Грозного, XVI веку. Русская история воспроизводится Алексеем Константиновичем в разных по жанру произведениях: лирике (стихотворения, баллады, песни и т.д.), эпистолярном наследии, драматической трилогии, романе "Князь Серебряный", статьях ("Проект постановки на сцену трагедии "Смерть Иоанна Грозного", "Проект постановки на сцену трагедии "Царь Федор Иоаннович").
И.С. Тургенев отмечал, что художественное осмысление прошлого стало отличительной чертой творческой индивидуальности писателя, считал, что А.К. Толстой являлся "...создателем нового у нас литературного рода -исторической баллады, легенды; на этом поприще он не имеет соперников - и в последней из них, помещенной в октябрьском № «Вестника Европы», ...он достигает почти дантовской образности и силы" [1, т. 11, с.185]. Автор романа «Отцы и дети» высоко оценивал язык произведений писателя: «...он свободно, мастерской рукою распоряжался родным языком, лишь изредка поддаваясь то искушениям виртуозности - желанию пощеголять архаическими, правда, иногда весьма счастливыми, оборотами.» [1, т. 11, с.185].
Характеризуя роман "Князь Серебряный", писатель XX века А.И. Солженицын подчеркивает, что произведение Алексея Константиновича - один из лучших образцов исторического романа данного периода: "Из уважения к искусству и нравственному чувству читателя набросил тень на ужасы эпохи (...). Допускал вольность в обращении со второстепенными историческими происшествиями (на пять лет перенес казнь двух Басмановых и Вяземского). До того уровня исторического романа, который был до "Войны и мира", мне, кажется, это допустимым -зато такой ценой автор сгущает сюжет в меньшем историческом отрезке времени (...). Этот роман закончен за несколько лет до "Войны и мира" - и ясно, что не мог быть написан после. (...) Алексея Толстого сравнивают с Загоскиным, а я поставил бы его значительно выше. (...) Алексей Толстой - еще в поисках верной манеры исторического писания" [2, с. 135]. Автор книги "Архипелаг Гулаг" задает два измерения романа "Князь Серебряный": все, что было написано до этого произведения ("Князь Серебряный" все образцы превосходит), и эпопея "Война и мир" как вершина русского исторического романа (проза А.К. Толстого подготовила и предопределила появление этого гениального творения). Еще более высокую оценку дает А.И. Солженицын драматической трилогии Алексея Константиновича: "Это - действительно трилогия, связная, но и притом каждая драма вполне закончена. Большое достижение русской драматургии, недостаточно оцененное, кажется" [2, с.138] Очень важным представляется и оценка Александром Исаевичем языка пьес А.К. Толстого: " Очень доподлинная речь - и вообще русский дух. Хороший естественный чистый стих, пятистопный ямб, по-моему, не уступает пушкинскому. (...) У Толстого в трилогии немало стихов, ставших афоризмами - это самый высокий признак" [2, с.139,142]. Особо хотелось подчеркнуть, что А.И. Солженицын отмечает удачную историческую стилизацию автора драматической трилогии под русскую речь времен Ивана Грозного. Алексей Константинович великолепно знал и древнерусский язык, и русский язык XVI века. Такое виртуозное владение "словами из прошлого" во многом объясняется тем, что А.К. Толстой проштудировал сборники И.П. Сахарова "Сказание русского народа (1836-1837), "Песни русского народа" (18381939), "Русские народные сказки" (1841); А.В. Терещенко " Быт русского народа" (1848); "Историю государства Российского" Н.М. Карамзина; письмо Алексея Михайловича начальнику соколиной охоты; "Судебник" (1499) В. Гусева и т.д. Естественно, что, воссоздавая народную речь, речь бояр, Ивана Грозного, Алексей Константинович использовал находки русских старинных слов, в том числе и из вышеупомянутых текстов, позволяющие наиболее точно и достоверно передать языковую атмосферу и Древней Руси, и XVI века.
А.К. Толстой осознавал важность архаизмов для моделирования исторического времени в произведениях. Так, не случайно в письме к М.Н. Каткову от 14 июля 1862 года, оговаривая условия работы с рукописью романа "Князь Серебряный", писатель беспокоится о сохранении в тексте произведения слов "древнего русского языка": "Убедительно прошу Вас поручить корректуру человеку, знакомому с древним русским языком и с археологией. Иначе я боюсь, что наборщики станут поправлять мне выражения, как то делали переписчики, которые ставили богатство вместо богачество, печалиться вместо печаловаться, и так далее. Это может изменить не только харак-
1 Статья выполнена при поддержке РГНФ в рамках гранта №16-14-32001
тер речи, но и исказить смысл. Язык у меня строго современный действию, и его нельзя ни в каком случае изменять" [3, т.4, с.361]. Язык должен соответствовать историческому времени - это твердое убеждение А.К. Толстого, ставшее для него главным законом создания художественного мира.
Из большого количества древнерусских слов и выражений, использованных Алексеем Константиновичем, большой интерес вызывает клятва восточных славян ("Если я не сдержу моего слова, да будет мне стыдно!") Это прежде всего связано с тем, что данная формула древних русичей послужила для писателя отправной точкой для размышлений о нравственности наших предков и реализовалась в концепции "честного слова", воплощенной прежде всего в романе "Князь Серебряный" и драматической трилогии.
Приведенная клятва восточных славян в Х!Х веке была известна всем, кто интересовался русской историей. Достаточно отметить, что А.О. Ишимова в книге "История России в рассказах для детей", одной из популярнейших книг Х!Х века, приводит ее в первой главе: "Славяне старались доказать, что недаром их называли так, и отличались всеми хорошими качествами, которыми можно заслужить славу. Они были так честны, что в обещаниях своих вместо клятв говорили только: "Если я не сдержу моего слова, да будет мне стыдно!"- и всегда исполняли обещание, так храбры, что и отдаленные народы боялись их, так ласковы и гостеприимны, что наказывали того хозяина, у которого гость был чем-нибудь оскорблен" [4, с.3].
Как отмечают исследователи творчества писательницы: "Книга Ишимовой выдержала в ХГХ веке шесть изданий и стала настольной во всех русских семействах, где заботились об образовании и умственном развитии детей". [4, с.2]. Первое издание "Истории России в рассказах для детей" было издано в шести частях в 1837-1840 годах Петербургской Академией наук. Таким образом, популярность и распространенность книги А.О. Ишимовой, а также то, что с клятвы "Да будет мне стыдно!" начиналась первая страница издания, и это сразу бросалось в глаза, во многом способствовали широкой известности среди читателей славянской формулы нерушимости слова в Х!Х веке.
Традиции древнерусской нравственности активно внедряла в общественную, политическую и законодательную жизнь России и Екатерина II: "...даже в свои поздние годы, даже во времена, когда ее преследовал страх перед Французской революцией, даже в состоянии крайнего раздражения и гнева - царица поставила нравственный принцип выше политического расчета" [5, с.307].
Необходимо отметить, что императрица обратилась к славянской клятве "Да будет мне стыдно!", которую посчитала возможной ввести даже в законодательный "Обряд управления комиссией" (1767). Как отмечает О. Чайковская, Екатерина II вводит принципиально новый вид казни - "нравственной казни", "казни стыдом", подчеркивающей просвещенность и законопослушность русской монархии ("А в ее молодые - лучшие - годы этот нравственный принцип стал едва ль не ведущим в ее политике. Во всяком случае, в "Обряд управления комиссией" своего Наказа она ввела понятие чисто нравственной казни - казни стыдом, - используя формулу, которая, по ее представлению, выражала нравственные правила древнерусского мира - "да будет мне стыдно". Именно ее-то и ввела Екатерина в российский обиход. Так, например, в "Обряде управления комиссией" своего Наказа она говорит: если депутат нарушит предписание, "то через сие объявляем: да будет ему стыдно", "вся комиссия выскажет ему свое негодование. А кончается "Обряд..." призывом к депутатам: пусть докажут, что если они "не уступают предкам во уважении и в ненарушении драгоценного старинного слова: "да будет мне стыдно!" То были для нее не пустые слова" [5, с.308]).
Факты русской законодательной жизни ХУШ века свидетельствуют, что положения, разработанные императрицей, стали применяться и на практике ("Ведь именно этот принцип она и применила на деле, когда в Большом собрании депутат Глазов оскорбил черносошных крестьян, - именно стыдом она его наказала, причем наказание было тем более тяжким, что к стыду общечеловеческому тут прибавился еще и жгучий социальный стыд" [5, с.308]).
Русские писатели также неоднократно использовали славянскую клятву в своих произведениях. Прежде всего речь об исторических романах "Клятва при гробе Господнем" (1832) Н.А. Полевого и "Ледяной дом" (1835) И.И. Лажечникова. Произведение Н.А. Полевого завершается послесловием автора, в котором сопоставляется правда и художественная правда. Писатель обозначает свою позицию: "добросовестность" рассказа об исторических событиях и собственная точка зрения, поддерживаемая чистой совестью прозаика, - вот основные критерии его сочинения. "Обещал я, правда, быль, не сказку, но и не летопись, не историю правдивую. Правда -вещь редкая на белом свете. Чистою самородною (как в Сибири находят золото самородное, полупудовыми кусками) едва ли найдете вы правду в здешнем мире. Не думают обманывать, а правды все-таки не говорят. Вот, примером сказать, случалось ли вам что-нибудь самим видеть и после того слышать рассказы о виденном вами от других самовидцев? - рассуждает автор. - Всякий рассказывает, не лжет, и так говорит - да не так выходит. (...) Что же тут делать? Как кому кажется, так тот и говорит. Вот одного только смотрите, добрые читатели: добросовестно ли рассказываю вам. Здесь я кладу руку на сердце, и скажу вам смело: "Я рассказывал так, как по чистой совести мне казалось. И если я в этом лгу, то, да будет мне стыдно, или при стариках, на морозе, шапку с меня снять извольте" [6, с.396]. Правдивость своего рассказа об исторических событиях ХУвека (в вышеобо-значенном понимании) Н.А. Полевой подкрепляет традиционной древней клятвой славян, что подтверждает единство и единомыслие автора и его предков, и органично завершает исторический роман.
В романе "Ледяной дом" (1835) И.И. Лажечникова славянскую клятву приносит "кабинет-министр и обер-егермейстер" Волынский, обещая наградить цыганку Мариулу, если она приворожит молдавскую княжну Ма-риорицу Лелемико (" -Ты ворожея: отгадай сама! - Изволь, господин талантливый, пригожий; да только и от меня уговор: теперь ты должен положить мне золотой на ручку, а за первый поцелуй, который даст тебе твоя
желанная, подарить мне богатую фату. - Вот тебе рублевик: золотую фату получишь, когда сбудется, о чем говоришь. Чего бы я не отдал за такое сокровище! - Побожись, что не обманешь!- Глупенькая! Ну, да будет мне стыдно, коли я солгу" [7, с.27]. По сравнению с произведением Н.А. Полевого славянская клятва, на первый взгляд, обесценена: она призвана скрепить сделку, основанную на ворожбе и колдовстве. Высокий дух славянской нравственности, который всегда должен соответствовать формуле: "Если я не сдержу моего слова, да будет мне стыдно", в эпизоде из романа "Ледяной дом" И.И. Лажечникова подменяется любовной страстью. Однако с развитием сюжета произведения становится понятно, что русская клятва, произнесенная Волынским, идентифицирует приобщенность героя к славянской национальной стихии, в этом эпизоде словно закодирована моти-вика будущих поступков кабинет-министра, бросившего вызов "бездушной биронщине" и неразумной эпохе.
В сатирическом романе "История одного города" (1869 -1870) М. Е. Салтыкова-Щедрина славянская формула: "Да будет мне стыдно!" - соединяется автором с пословицей: "Стыд глаза не выест" ("Ни вероисповедание, ни образа правления эти племена не имели, заменяя все сие тем, что постоянно враждовали между собою. Заключали союзы, объявляли войны, клялись друг другу в дружбе и верности, когда же лгали, то прибавляли "да будет мне стыдно", и были наперед уверены, что "стыд глаза не выест" [8, т.2, с.299]. В сатирическом дискурсе М.Е. Салтыкова-Щедрина нравственный потенциал клятвы нивелируется. Славянская формула превращается в свою противоположность - просто слова, за которые не придется отвечать перед богом и судьбой. Впрочем в тексте сатирического романа в высоком нравственном звучании клятва: "Да будет мне не стыдно", естественно, не могла функционировать из-за снижающего эффекта комического.
В творчестве А.К. Толстого нами обнаружено, что славянская формула используется писателем три раза: в балладе "Змей Тугарин", в "Проекте постановки на сцену трагедии "Царь Федор Иоаннович" и в письме к М.Б. Маркевичу от 26 апреля 1869 года.
В стихотворном произведении 1867 года "незнакомый певец" предрекает князю Владимиру и Киевской Руси незавидное будущее, когда русские утратят честь, эквивалентом которой и выступает клятва: "Да будет мне стыдно!" ("Певец продолжает:" Смешна моя весть / И вашему уху обидна?/ Кто мог бы из вас оскорбление снесть? /Бесценное русским сокровище честь, / Их клятва: "Да будет мне стыдно!"/ На вече народном вершится их суд, / Обиды смывает с них поле - / Но дни, погодите, иные придут, / И честь, государи, заменит вам кнут, /А вече -каганская воля! " [3, т.1, с.159-160]).
К концу 60-х годов (где-то в этот период и была написана баллада "Змей Тугарин") у А.К. Толстого сформировалась концепция двух этапов развития русской истории и государственности: "норманский" ("европейский") и "московский" ("монгольский"). Для писателя представлялось несомненным нравственное содержание этих периодов. Первый - "норманский" - отличается "свободой", "меньшим деспотизмом", красотой, честью, гармонией, ладом, песенностью, богатырством, воинской славой, высотой русского духа, гуманностью, "бескорыстным служением родине" и т.д. Второй период - "московский" - начался с монголо-татарским игом и определял, по мнению А.К. Толстого, и многое в состоянии современного ему общества и России XIX века. В этот этап превалирует «татарщина», выразившаяся в господстве деспотизма, неволе, утрате человеческого достоинства, чести, неограниченной царской власти, излишней кровавости и жестокости государства. Именно в этот второй период и происходит нравственное нивелирование русской клятвы:" Да будет мне стыдно!", по мнению Алексея Константиновича. В "Проекте постановки на сцену трагедии "Царь Федор Иоаннович" А.К. Толстой размышляет о судьбе славянской формулы в XVI веке. Прежде всего писатель связывает ее бытование в русском обществе с чувством "чести" ("... Шуйский, из чувства чести, выдает себя головой. Здесь, быть может, небесполезно сделать возражение на ошибочное мнение, что чувство чести в XVI веке было исключительно принадлежностью Запада. К прискорбию, мы не можем скрыть от себя, что в московский период нашей истории, особенно в царение Ивана Грозного, чувство это, в смысле охранения собственного достоинства, значительно пострадало или уродливо исказилось и что если мы обязаны московскому периоду нашим внешним величием, то, купив его внутренним своим унижением, мы дорого за него заплатили. Но в смысле долга, признаваемого человеком над самим собой и обрекающего его, в случае нарушения, собственному презрению, чувство чести, слава богу, у нас уцелело. Древняя юридическая формула: "Да будет мне стыдно!" - была отменена и забыта, но дух ее не вовсе исчез из народного сознания" [3, т.3, с.494]). Алексей Константинович подтверждает в "Проекте постановки на сцену трагедии "Царь Федор Иоаннович" справедливость своих рассуждений историческими примерами: " Чему приписать иначе столько случаев именно в царение Грозного, где его жертвы предпочитали смерть студному делу? Чему приписать поступок князя Репнина, умершего, чтобы не плясать перед царем? Или поступок наших пушкарей под Венденом, лишивших себя жизни, чтобы не быть взятыми в плен? Или (если не ограничиваться одними мужскими примерами) поступок боярынь княгини Старицкой, жены князя Владимира Андреевича, избравших казнь и мучения, чтобы не принять царских милостей? Солгать же из желания спасти свою жизнь, без сомнения, считалось не менее постыдным, чем отдаться живым неприятелю" [3, т.3, с.494].
Из славянской клятвы писатель выводит концепцию "святости слова", "религию честного слова", сохранившегося у русского человека. Для правдивого писателя слово связано с чувством личного достоинства и чести, с сохранением элементов народной нравственности, ощущением внутренней свободы. А.К. Толстой ощущает святость честного слова как один из основных законов русской жизни и русского общества ("Связь с Византией и татарское владычество не дали нам возвесть идею в систему, как то совершилось на Западе, но святость слова осталась у нас столь же обязательною, как она была для древних греков и римлян. Довольно потеряли мы нашего
достоинства в тяжелый московский период, довольно приняли унижений всякого рода, чтобы не было нужно отымать у наших лучших людей того времени еще и возможности религии честного слова потому только, что это чувство есть также западное" [3, т.3, с.493-495]).
В "Проекте постановки на сцену трагедии "Царь Федор Иоаннович" А.К. Толстой приводит, очевидно, значимую для него сцену, в которой Шуйский предупреждает царя Федора: "Не вздумай, государь, /Меня простить. Я на тебя бы снова/ Тогда пошел" [3, т.3, с.254]. Для писателя в этом эпизоде проверяется концепция "честного слова" через угрозу смерти и перед верховной царской властью. Царь Федор прощает Шуйского, который сражен его простотой и святостью и принимает решение прекратить борьбу с государем. Для А.К. Толстого эта сцена ключевая, так как из "религии честного слова" оказалось возможно проявление идеального и в человеческих отношениях, и в государственных делах.
В балладах "Василий Шибанов" (1840) и "Князь Михайло Репнин" (1840) честное слово служит причиной гибели героев. У стремянного князя Курбского даже под пыткой "слово... все едино": "За грозного, боже, царя я молюсь, / За нашу святую, великую Русь" [3, т.1, с.141]. Три раза повторится в тексте баллады этот рефрен: "Но слово его все едино", отсылая к священной, божественной - троичной (святая Троица) природе честного слова. Именно поэтому последние слова Шибанова молитвенно-сакральны: в них вера в единение небесной и земной власти, что должно принести благоденствие и милосердие Руси. Князь Михайло Репнин, герой одноименной баллады А.К. Толстого, клеймит "тиунов", "опричников", "баянов-соловьев" за льстивое слово Ивану Грозному: "Да презрит, как измену, бесстыдной лести глас!" [3, т.1, с.143]. Алексей Константинович именует его «правдивый князь» («И пал жезлом пронзенный, Репнин, правдивый князь» [3, т.1, с.143]. И действительно, речь князя Репнина честна и неподкупна, обличительна и неподвластна царской прихоти (царь требует: «Молчи, строптивый раб [3, т.1, с. 142].
Герои А.К. Толстого готовы принять смерть за свободное, правдивое русское слово, своею гибелью освящая важнейшую для писателя концепцию «религии честного слова, без которого, уверен Алексей Константинович, Русь будет уничтожена - сначала нравственно, а затем перестанет существовать и как государство. Именно поэтому носители честного и правдивого русского слова - любимые персонажи писателя.
В историческом романе «Князь Серебряный» честная и мужественная речь Никиты Романовича воздействует и на разбойников («Проняла мужественная речь не одно зачерствелое сердце, не в одной косматой груди расшевелила любовь к родине» [3, т.2, с.270], и на жестокого царя (« - Слушай! - произнес он, глядя на князя, -я помиловал тебя сегодня за твое правдивое слово.» [3, т.2, с.146]). Князь Серебряный - один из главных героев, воплощающих концепцию честного русского слова, именно оно спасает и охраняет Никиту Романовича на протяжении всего произведения и от гнева государя, и от случайной гибели. В главе «Шутовской роман» исторического романа честное русское слово характеризуется пророческими, праведными, сакральными параметрами. Обличительная речь боярина Морозова так воздействует на Ивана Грозного, что государь «судорожно сжимал ... ручки кресел и. казалось, боялся проронить единое слово Морозова и каждое врезывал в памяти, чтобы за каждое заплатить ему особою мукой» [3, т.2, с.334]. Дружина Андреевич говорит о бессмертии слова, исходящего от убитых и замученных властью, оно способно обречь царя-тирана на муки на Страшном суде: «И не будет с тобою кромешников твоих заградить уста вопиющих, и услышит их судия, и будешь ты ввергнут в пламень вечный, уготованный диаволу и аггелом его!» [3, т.2, с.335]. По концепции А.К. Толстого, честное русское слово несут в себе лишь избранные, люди великой души, служители Руси. В эпоху Ивана Грозного «уста народа запечатаны страхом» и надо иметь огромное личное мужество, чтобы обличать несовершенство и жестокость власти, нести в своей речи свет земной правды и небесной истины [3, т.2, с.335].
В письме к Б.М. Маркевичу от 26 апреля1869 года, опровергая позицию адресата, выступавшего за русификацию всех национальностей Российской империи, А.К. Толстой подчеркивает: «Ваши письма, образцовые по стилю, но не по логике, я храню, и - хотите держать пари - мы с Вами еще не успеем умереть, как Вы попросите их назад, потому что Вам будет стыдно?» (последние строчки Алексей Константинович выделяет курсивом [3, т.4, с.444]). Писатель через обращение к славянской клятве подчеркивает нравственную ошибку Б.М. Маркевича, за которую адресат будет испытывать жгучий стыд. Такая позиция А.К. Толстого связана с его убеждением: каждая нация должна сохранить свои черты и автономность, насильственная русификация принесет вред государственности России.
Таким образом, славянская клятва: «Да будет мне стыдно!» используется А.К. Толстым при дружеском общении, подтверждая истинный смысл сказанного; с ней связана и концепция «религии честного русского слова», сложившаяся у писателя и художественно реализованная в его произведениях. Особо следует отметить, что формула является важнейшей характеристикой славянского образа мира, во многом определяя и задавая его нравственные параметры и законы русского лада.
The article deals with the peculiarities of the Slavic oath: "May I be ashamed of myself! " in the works of Tolstoy . On the one hand, this formula is analyzed as an archaism, designed to recreate the ancient Russian language environment and language of the sixteenth century . On the other hand, it promotes the formation of Slavic oath in A.K Tolstoy's concept of "religion honest Russian word " , which reflected the fundamental laws and parameters of reconstruction of the artistic world of the writer.
Keywords: Slavic oath, the concept of "religion, word of honor", " Norman stage of Russian history", " the Moscow stage of Russian history", archaisms, traditional morality, freedom and honor of the Russian people.
Список литературы
1. Тургенев И.С. Собрание сочинений. В 12-ти т, т.11, М.: Наука, 1983
2. Солженицын А.И. Алексей Константинович Толстой - драматическая трилогия и другое. Новый мир, 2004, №9, с 137-145
3. Толстой А.К. Собрание сочинений. В 4-х т. М.: Правда, 1980
4. Ишимова А.О. "История России в рассказах для детей". М.; Эксмо,2016
5. Чайковская О. "Несравненная Екатерина II. История великой любви. М.: Яуза, 2014. 384 с
6. Полевой Н.А. Клятва при гробе господнем. М.: Профиздат, 1992. 398 с
7. Лажечников И.И. Ледяной дом. М.: Правда, 1985. - 383 с
8. Салтыков-Щедрин М.Е. Собрание сочинений. В 10-ти, т. 2, М.: Правда, 1988
Об авторах
Антюхов Андрей Викторович - доктор филологических наук, профессор Брянского государственного университета имени академика И.Г. Петровского, bgu-bryansk@bk.ru
Шаравин Андрей Владимирович - доктор филологических наук, профессор Брянского государственного университета имени академика И.Г. Петровского, ifimp.bgu@gmail.com
УДК 82-293:784 (470)
КОМПОЗИЦИОННОЕ ОФОРМЛЕНИЕ ЛИРИЧЕСКОЙ РОЛИ ХОРА В ПЬЕСЕ А.Н. АРБУЗОВА «ГОРОД НА ЗАРЕ»
Ай Хуэйжун
Данная статья доказывает, что композиционное оформление хора в пьесе обнажает лирическую сторону сюжета, состоящую в том, что приехавшие строить город юноши и девушки должны осуществить здесь мечту о любви, стать семьями и настоящим населением города.
Ключевые слова: лирическая интермедия, хор, композиционные функции, лирический сюжет.
А.Н. Арбузов создал большое количество пьес в 30-80-х годах XX века, в которых отражены характеры советских молодых людей этого времени. Его произведения вошли в репертуар многих профессиональных и любительских театров не только в Советском Союзе, но и за его рубежами, в том числе и в Китае. Перевод пьес Арбузова в КНР начался в 1952 году и продолжался в последующие годы. Его пьесы ставились много раз и пользовались популярностью среди китайцев. Арбузова ставят и любят в Китае до сих пор.
Хотя Арбузов прославился индивидуальными характерами, которые полюбились актерам и театрам разных стран, он обращался к хору как к действующему лицу с раннего периода творчества до последних лет жизни. Исследуя своеобразие творчества Арбузова в целом, нельзя игнорировать образ хора в его пьесах. Известно, что «для Арбузова характерны поиски новых драматических форм» [3, с.166]. Но этой причиной не объясняется постоянное обращение драматурга к хору. Ведь у истоков драмы хор в древнегреческой трагедии составляет существенную часть и формы, и содержания. Присутствие хора в драме с самого начала имело свое значение. В этой статье мы попытаемся проанализировать композиционное оформление хора и его назначение в пьесе раннего периода творчества Арбузова «Город на заре».
«Город на заре» был создан Арбузовым при участии режиссера В. Плучека в 1940 году. 5-го февраля 1941 года его премьерой открылась «Арбузовская студия». Спектакль пользовался большим успехом: за три месяца был поставлен 43 раза. Именно с этой пьесы хор в пьесах Арбузова существует уже откровенно, явно, как важное действующее лицо, а не под маской каких-то прохожих, сидящих на вокзале, как в первой неудачной пьесе «Класс».
Присутствие хора в «Городе на заре» вызвало разные суждения. Критики с самого начала разошлись во взглядах на необходимость его существования. Некоторые, такие, как театральный критик К. Томашевский и бывший студиец А. Галич (А. Гинзбург), сомневались в успехе введения драматургом хора в пьесу. Другие, например кинорежиссер Б. Галантер, писатель А. Шаров, актер С. Заманский, театровед И. Вишневская, бывший участник студии драматург И. Кузнецов, литературовед И. Григорай, считали существование хора необходимым, введение его удачным. Они доказывали, главным образом, важность хора для раскрытия идеи драматурга, но мало конкретизировали его композиционное оформление и композиционные функции. Вопрос о том, почему хор не появился с начала действия, почему он выступил в финале вне интермедии, критикой не ставился. Но не решив композиционного вопроса, почему в той или иной сцене появляется (или не появляется) хор, невозможно определить и его назначение.
Присутствие хора в пьесе, в первую очередь, объясняется историей создания пьесы. «Город на заре» зародился в «Арбузовской студии» на основе коллективной импровизации. Каждый участник придумывал роль для самого себя. Арбузов соединил эти ролевые обрывки и сделал их целостным произведением. В 1957 году драматург переделал пьесу и опубликовал ее под своей фамилией: это было условием постановки в Театре им. Вахтангова. Хотя Арбузов в предисловии к пьесе «О моих соавторах» упомянул всех участников бывшей студии с благодарностью и объяснил, почему поставил только свое имя, некоторые из бывших студийцев чувствовали себя оскорбленными и откровенно высказали недовольство поступком Арбузова. За право Арбузова считаться автором
