CC BY
0
DOI 10.54770/20729316-2023-3-178
Е.Ю. Кнорре (Москва)
«СКВОЗЬ ТОЛЩУ КАТАСТРОФЫ»: МОТИВ ОБРЕТЕНИЯ НЕБЕСНОГО ОТЕЧЕСТВА В УСАДЕБНОМ МИФЕ М. ПРИШВИНА И С. ДУРЫЛИНА В ДНЕВНИКАХ ПЕРИОДА ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ (1918-1922)
Аннотация
В статье исследуется нарратив обретения подлинного Дома в дневниках М. Пришвина и С. Дурылина периода Гражданской войны (19181922). Автобиографический усадебный миф преломляет реальные факты биографии в эсхатологическом измерении войны как духовной брани в душе человека. Если в первой части эго-нарратива доминируют мотивы распада и утраты, погружения в лиминальное пространство смерти (поединок с «врагом») и их корреляты в образах «мертвого дома», «дома-тюрьмы», комнаты в «бесовой оболочке», то во второй части преобладает семантика преодоления войны в духовном взыскании града Божьего, общего со всеми Небесного отечества. Две группы мотивов образуют «мистериальную сюжетную схему», в основе которой - «событийная схема инициации», где кульминацией является «мистериальный переход» - преодоление невидимой преграды: «завесы мира» (Пришвин), «бесовой оболочки», закрывающей «м1р» (Дурылин). В интерпретации писателей преображение блудного сына - это покаянное «расширение души», путь от индивидуальности («ego» - «мертвый дом»; душа - дом в «бесовой оболочке») к личности («я во всех и во всем»; «я в Боге»). Китежский миф и его мистериальный мотив возвращения (обращения) души к Богу создает «гетеротопию усадьбы»: сквозь пространство распавшегося мира («разоренный дом» - «разрушенный храм» - «окаянная Россия» - «опустошенная душа») в момент покаянного прозрения открывается целостный ландшафт «мира в Боге» - многоединое целое, собор лиц, невидимая церковь живых и мертвых, весь мир как дом Божий. Мотив возвращения трансформируется в мотив преодоления сиротства - обретения духовной родины (Небесного отечества), призвания «священства» в мире.
Ключевые слова
Дневники; усадебный топос; усадебный миф; гетеротопия усадьбы; китежский текст; лиминальное пространство; соловьёвский миф; М. Пришвин; С. Дурылин; Гражданская война; мистерия; Невидимый град.
E.Yu. Knorre (Moscow)
"THROUGH THE THICKNESS OF THE CATASTROPHE": THE MOTIF OF FINDING THE HEAVENLY FATHERLAND IN THE ESTATE MYTH OF M. PRISHVIN AND S. DURYLIN IN THE DIARIES OF THE CIVIL WAR PERIOD (1918-1922)
The article discusses the narrative of finding a genuine "Home" in the diaries of M. Prishvin and S. Durylin during the Civil War (1918-1922). The autobiographical estate myth refracts the real facts of the biography in the eschatological dimension of the war as a spiritual battle in the human soul. If the first part of the ego-narrative is dominated by the motives of decay and loss, immersion in the liminal space of death (duel with the "enemy") and their correlates in the images of the "dead house", "house-prison", room in the "demonic shell", then in the second part is dominated by the semantics of overcoming war in the spiritual pursuit of the city of God, common with all the Heavenly Fatherland. Two groups of motives form a "mystical plot scheme", which is based on an "event scheme of initiation", where the culmination is a "mystical transition" - overcoming an invisible barrier: "the veil of the world" (Prishvin), the "demonic shell" covering the "world" (Durylin). In the interpretation of the writers, the transformation of the prodigal son is a repentant "expansion of the soul", the path from individuality ("ego" - "dead house"; soul - house in a "demonic shell") to personality ("I am in everyone and everything"; "I am in God"). The Kitezh myth and its mystical motif of the return (conversion) of the soul to God creates a "heterotopy of the estate": through the space of the disintegrated world ("a ruined house" - "a destroyed temple" - "a cursed Russia" - "a devastated soul"), at the moment of repentant insight, a holistic landscape of the "world in God" opens up - a many-sided whole, a council of persons, an invisible church of the living and the dead, the whole world as the house of God. The motive of return is transformed into the motive of overcoming orphanhood - finding a spiritual homeland (Heavenly Fatherland), calling the "priesthood" in the world.
Key words
Diaries; estate topos; estate myth; estate heterotopia; liminality; return of the prodigal son motif; Kitezh text; Solov'yov myth; M. Prishvin; S. Durylin; Civil War; mystery; Invisible City.
Ныне пришло спасение дому сему, потому что и он сын Авраама, ибо Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее [Лук, 19, 2-10]. (С. Дурылин, «Троицкие записки»)
Мое любимое Хрущёво явилось, открылось для всех, просияло. (М. Пришвин, «Дневники»)
Введение
Анализ трансформации «усадьбы реальной» в «усадьбу воображаемую» [Богданова 2019, 20] в дневниках М. Пришвина и С. Дурылина периода Гражданской войны (1918-1922) позволяет реконструировать объединяющий двух авторов автобиографический усадебный миф, где события, переживаемые в реальности, обретают эсхатологическое измерение в мистическом пути alter ego автора дневника к подлинному Дому [Кнорре 2019, 151-152].
В данной работе продолжено исследование усадебного топоса в дневниках военного времени, начатое в статье «Усадьба и война в эго-доку-ментах 1918-1922 гг. (дневники М. Пришвина и С. Дурылина)» (Новый филологический вестник. № 2 (65). 2023. С. 109-122). Нарратив испытания, доминирующий в кризисное время войны, проявляет двойственную, амбивалентную природу, акцентируя мотивы «смерти-рождения», «отпадения-возвращения», «утраты-обретения». Отсылая к сюжетной схеме инициации блудного сына, мотив испытания включает в себя фазу «ухода» (мотивы «затворничества», «ухода "в себя"», «томления», «разочарования», «ожесточения», предполагающие «разрыв или существенное ослабление прежних жизненных связей» [Тюпа 2009, 39-40]), фазу искушения и «лиминальную» [Тэрнер 1983] (пороговую) фазу испытания смертью», коррелятами которой становятся мотивы заключения alter ego автора дневника в мертвом пространстве усадебного дома с заколоченными окнами (Пришвин), комнаты в «бесовой оболочке» (Дурылин). Описание нарратива обретения позволит показать, как лиминальное пространство «мертвого дома» проявляет черты гетеротопии, включает в себя семантику «преображения-перехода», проявления сквозь данное пространство «смерти-распада» заданной его перспективы - явления невидимой общей земли, дома Божия как общего для всех Небесного отечества, вместившего «и мудрых, и злых» [Дурылин 2015, 92].
Сквозь кельи «тусклое окно» - к широчайшему миру
Лиминальное пространство Гражданской войны в дневниках Пришвина и Дурылина, изображенное в топике китежского мифа в образах «кор-ридора в лесу», топкого болота («лугообразной трясины»), осознается alter ego авторов дневников как иллюзорный мир, в который завела их падшая душа - отчаяние и враждебность к людям, внутренний бунт против
распада прежней жизни. Нарратив испытания с его мотивами «отпадения-умирания», тяжбы с «врагом рода человеческого» переходит в нарратив «покаяния-преображения», когда герой осознает свою ответственность за вражду и уныние. Топос войны представлен как призрачный мир окаянной души человека: «Помилуй мя, Боже, помилуй мя» - к этому пришла моя жизнь. Все остальное - ложь, небыль, призрак, - страшный, окаянный, окаянства коего - я только еще начинаю чувствовать всю меру» [Дурылин 2016a, 107]. Мотив невидимой преграды, окаянства, заслоняющего от героя подлинный, Божий мир, реализуется в ряду образных соответствий: «марево», «пелена», «нечистота и греховная тина», «муть сна», «мутная вода», «бесовая оболочка». В мифопоэтике Пришвина появляется параллельный ряд образов-символов: «черная вуаль», «завеса бытия», «толща катастрофы», «голодно-холодная кровавая завеса мира», обозначающих замкнутое внутри себя «эго» героя, отчужденное и враждебное миру.
Мотив раскаяния «блудного сына» выражается в обращении от ненависти к внешним врагам к борьбе с врагом внутренним: «В голодно-холодной кровавой завесе мира вырисовывается для большинства людей лик врага (он) - кто это он? - Большевик. Обыкновенно называют "они" (вместо прежнего "он")» [Пришвин 1995, 79]. Мотив бесовства [Магоме-дова 2017] звучит теперь в описании невидимой преграды греха. «Враг» в символической реальности Дурылина - это «бесовая оболочка» "я"», скрывающая невидимый град Божий, по грехам ею закрытый: «Бог подле нас. Рядом. Ближе всех. Помнить это - и ничего не бояться» [Дурылин 2015, 79]. Спасение в различении бытия подлинного и его «бесовой оболочки»: «Ужасно оволакивать нечистым помыслом творение Божие: человека. <...> и часто мы м1р Божий и человека видим в бесовой оболочке: оттого мерзит м1р, ненавистен человек. А на самом деле - ненавистен не м1р и не человек, а бес» [Дурылин 2015, 79].
Освобождение от «завесы» греха изображается в топике усадебного мифа, где символической «смерти-воскресению» («я такой, как вы, давно погиб» [Пришвин 1994, 225]) в дневниках Пришвина соответствует мотив разрушения домика «ego» - оболочки, за стеной которой открывает Божий сад - подлинный дом, где личность сознает себя «во всех и во всем»: «Надо бы условиться, что ego означает ego и индивидуальность, которая есть домик личности, сознающей себя во всех и во всем, так что эгоизм (национализм) означает бытие на земле - это одно состояние, и совершенно другое состояние вне этого домика, то есть духовное [Пришвин 1994, 276].
Домику «ego» в дневниках Пришвина соответствует семантическая параллель «вечной кельи», антитеза «своего угла», «Пустыньки», которую стремится обрести alter ego автора в дневниках С. Дурылина. «Пу-стынька» не дается герою в состоянии уныния и бунта, но обретается в покаянном взыскании и может быть дарована только Им. Как и Пришвин, Дурылин противопоставляет два самоопределения человека в мире - «я» замкнутое в себе самом (келья с тусклым окном) и «я», разомкнутое в мир жалостью и состраданием твари: «Жалеть - дело сердца, а где сердце и его дело и его действование - там и религия <...> Жалость - это, прежде всего,
признание иного "я", кроме своего, это расширение себя за пределы себя, это - тот прорыв из самости (то, что немцы называют ichheit) - к широчайшему м1ру (чтоб не путались мысли, пишу через i) бытия, прорыв, дающий возможность уширить себя до всего сущаго, найти связь (religio) между собой и сущим. "Присуждены мы к вечной келье / И в наше тусклое окно / Чужое горе и веселье / Так дьявольски искажено" (Брюсов). С искажением можно бороться и добиться, что его не будет, "тусклое окно" можно протереть и оно станет светлым, - и вот тогда открывается "м1р"» [Дуры-лин 1930, 12-13]. Как отмечает А. Резниченко, для С.Н. Дурылина «зло никак не связано с предопределением, со временем и с историей: вся тварь повреждена - и поэтому нуждается во всеобщем восстановлении <...> это восстановление напрямую зависит не только от благодати <...> но - прежде всего - от индивидуальных, внеисторичных, покаянных усилий, соте-риологическая ответственность падает прежде всего на человека, который, в отличие от вещи, зверя, беса и ангела имеет способность к покаянию» [Резниченко 2012, 388].
Мотив странствия души между мирами образует гетеротопию усадебного мифа, сочетая в одном времени два пространства: сквозь распавшийся на враждущие части мир героям «дано видеть» внутреннее целое. В отличие от утопии, гетеротопия, в понимании М. Фуко, - это «реальные подлинные места», гетеротопия «имеет свойство сопоставлять в одном-е-динственном месте несколько пространств, несколько местоположений, которые сами по себе несовместимы» [Фуко 2006, 196; 200]. При этом сочетание разнородных пространств в гетеротопии может менять местами реальный мир и иллюзорный, «создать иллюзорное пространство, которое изобличает все реальное пространство» [Фуко 2006, 202]. Междисциплинарная категория «гетеротопии» (М. Фуко) введена в тезаурус «усадебных» исследований О.А. Богдановой в докладе «Категория "усадебного топоса": границы, структура, семантика, динамика, модификации и вариации» (9 октября 2018 г.), затем разрабатывалась в трудах О.А. Богдановой, Е.В. Глуховой [Богданова 2018; Глухова 2019, Богданова 2020]. Рассматривая феномен обращения в философии Вл. Соловьёва, Антонов отмечает, что «возвращение (и предшествующее ему отпадение) мыслится философом не столько как естественный, природный процесс (как в неоплатонизме), сколько как личный акт (т.е. именно как обращение) некоего глобального субъекта». При этом обращение - это «однократное событие, реально меняющее отношения абсолютного и относительного бытия, и тем самым задающее реальность времени, ход истории» [Антонов 2004, 160].
В дневниках Пришвина и Дурылина «мистериальный переход» [Черкасова, Дворцова 2012, 200; Урюпин 2021, 345] из одного мира в другой осмысляется в логике софийного мифа Вл. Соловьёва как освобождение от «завесы» - «бесовой оболочки» Божьего мира, откровение в том же самом мире иного его ландшафта. Опустошенная душа alter ego автора дневника Пришвина («душа моя как холодная печь» [Пришвин 1995, 18]) становится вдруг вместилищем света, который приходит c прощением врагов в принятии всего многообразия мира: «Но меня спасает способность души
моей к расширению: вдруг расширится и я все люблю и не помню врагов своих <...>душа озарилась, как долина в горах от восходящего солнца <...> да кто же мой враг, кому не простить, не виноват я сам во враге своем?» [Пришвин 1995, 120]. Откровение Божьего мира изображено как озарение души / сердца, ставни которой теперь открыты миру, как встреча внутреннего и внешнего хронотопа - личного пространства («в сердце моем восходит богатое солнце») и мира как общего дома / сада с «солнцем небесным»: «открыл ставню, и солнце мое встречается с солнцем небесным: так мне стало радостно, так весело. Я напился чаю, взял железную лопату и стал в чужом саду раскапывать яблоньки» [Пришвин 1994, 65].
«Возвращение - обретение»: ландшафт Божьего мира - Небесного отечества
Гетеротопия, по Фуко, связана «с "раскроем" времени», «когда люди оказываются в своего рода абсолютном разрыве с их традиционным временем» [Фуко 2006; 199]). Мотив откровения общего дома / сада созвучен мотиву души-цветка художника, лепестки которого, «невременные и непространственные», соединяют мир падший и вечный как два сообщающихся сосуда («пью в себя») [Пришвин 2008, 294]. В творческой памяти художника разрушенный дом «дано видеть» теперь иначе, во сне утраченное имение Хрущёво встречает героя ветвями родного парка: «А стекла в доме все выбиты, дом пустой, внутри, видно, разломано, как теперь. Но мне удивительно и радостно видеть все свое, родное, во всех подробностях <. > я смотрю - пью в себя и удивляюсь и благодарю кого-то, что дал мне видеть. И моя часть именья <...> мне видна отсюда, но как видна! Ясени будто всей массой подошли к старой конюшне и всею густелью свешиваются через старую конюшню, и смотрю - вижу, будто одна ветвь с широкими листьями кланяется мне <... > другая ветвь кланяется, третья, весь парк широколапистыми зелеными свежеизумрудными листьями шевелится, кланяется» [Пришвин 2008, 367].
Воспоминание становится ясновидением: прошлое открывается в настоящем как родное пространство земли, сквозь разрозненные черты которой проступает внутреннее целое. Семантика дома-имения приобретает новые смыслы: дом - это вся земля как совокупность лиц, увиденных в свете родственного внимания героя, утраченное отечество: «.проснешься, лежишь в темноте и кое-что видишь: так видел мать свою, как карту <...> дом в проекции или с птичьего полета, так и мать моя, и родня моя, и все прошлое лежит подо мною на плоскости, руки, ноги, лицо, вообще черты индивидуальностей разбросаны, как мысы и заливы и очертания берегов на картах, и как бы это индивидуальное, личное <...> все это не существенно важное, а важно внутреннее чрево земли, заключенное в этих очертаниях берегов, - вот тут-то и мать моя, и родня вся лежит, как равнина» [Пришвин 1995, 18].
Подобно мировому древу, пространство вселенной обретает внутреннюю цельность и связь. Расширение дома в горизонтали и вертикали кор-
релирует с внутренним ростом души героя, обретением ею своего призвания, состояния «полного обладания своей земной долей» [Пришвин 2012, 318]. Путь художника-провидца подлинного мира находит свое завершение / исполнение в призвании священства - служения, объединяющего живых и мертвых, всех существ вселенной в невидимой церкви: «Таких кругов, выходящих из дому и возвращенных домой, в жизни иного человека бывает много, и все движение идет вверх, по спирали, так что дом второй находится над первым, выше его, третий дом еще выше, и так растет как бы один дом со многими этажами вверх: внизу домика - материальное основание - родина, над родиной отечество, над отечеством творческие труды, над ними прямое любовное воздействие на людей и воскрешение отцов (церковь, в которой священником Я)» [Пришвин 1999, 13]. Мотив восходящих ступеней - этажей леса - в дневнике 1937 г. символизирует духовный путь преодоления оскорбленного «я», «расширения души» в принятии «другого», когда разные «я» «сойдутся в Мы» [Пришвин 2010, 667].
Мотив расширения души («уширить себя до всего сущаго»), вместившей благодать Божью, завершает эпопею странствий героя и в «Троицких записках» С. Дурылина. Молитва открывает «мост» между мирами - из дома-вместилища бесов в дом Божий, когда «душа будто чаша, полная какой-то сладостной влаги, которую не может и удержать в себе» [Дурылин 2016а, 107]. Покаяние и молитва - путь возвращения в мир Божий, который есть «жизнь небесная на земле»: «Молитва - Бог в мире и человеке, и человек и м1р - в Боге» [Дурылин 2015, 87]; «Ну, чту вспоминать старое! теперь ты вернулся на родину...» [Дурылин 2016а,107]. Топика богопри-сутствия расширяется, в видении умирающего Георгия (Мокринского) пространство Божьего мира объединяет мир видимый и невидимый, - это и материнский дом, и больница, и монастырь, и Небесная родина: «Больной он говорил: "Хочу домой. Домой". А куда? Направо дом: там ты и мамочка, налево - больница, прямо - монастырь вл. Фёдора. Он поднимает руку кверху: "И там дом". Ушел туда» [Дурылин 2016Ь, 85].
Как и у Пришвина, возвращение сочетается с прояснением подлинного пути к дому. Лесная дорога в «мути» сна превращается в лесную тропу - метафору видимой / ведомой Богом судьбы, где ясно видны «очертания целесообразности пути»: «а потом, вторично пройдя по той же, самим же протоптанной тропке, - хоть мысленно, - видишь с ясностью: нет, ты не сам находил и выбирал путь. Ты шел только так, как и мог идти. Мог бы, конечно, не продираться чрез кусты, и не рвать одежды, и не царапать лица, но кто поручился бы, что ты не избрал бы вместо кустов болота, вместо ручья не вздумал бы идти через лугообразную трясину?» [Дурылин 2016Ь, 88].
Война и «вражьи нападения», внутренняя борьба с ожесточением и отчаянием разрешаются победой, данной Богом: «Господи, помози им: какая будет победа! Воскреснет строгая пустынька митр. Филарета. И для народа как хорошо: для всех и для нас, грешных, и для т.н. "большевиков"» [Дурылин 2015, 92]. Земные разделения вмещает, исцеляя, дом Божий, примиривший и мудрых, и злых: «Все - мы "большевики", и они - мы. Вспо-
минаю себя в 1901-<190>5 гг.: какого еще "большевика" надо! А Георгий (брат)! А теперь пишет: "Помолись о них". "Все Твои, и мудрые, и злые, Ты, вместивший всей земли концы!"» [Дурылин 2015, 92]. Кульминация откровения в видимом, распавшемся на враждующие части мире контуров невидимого общего Дома возникает в момент Пасхального богослужения, открывающего покаянный путь прощения врагов и принятия тварного мира: «Звон входит в стихии, в природу, в весну, - растворяется в ней, -сияет, ликует, хвалит Господа, как звезды, воды, ветры. Поразительно у арх. Иннокентия: "Господь говорит: 'прости им!' " [Дурылин 2016b, 93, 94].
Как и в дневниках Пришвина, звучит мотив расширения пространства дома Божия как совокупности лиц, восстановленных в памяти и любви: «Облака звона ширятся, множатся, плывут в бесконечном строе, силе и красоте. Вспоминаю маму, папу, няню, Георгия <...>, брата Георгия, Колю, двух Серёж, Михаила Александровича, всех близких, всем говорю - и живым и мертвым (кои не суть мертвы! Воистину не суть!) - Христос воскре-се! И слышу ответ их единый: Воистину воскресе!» [Дурылин 2016b, 94].
Мистерия преображения завершается в день Преподобного Сергия, под покровом которого находит спасение душа лирического героя: «Вновь я ожил - после недель скверного умирания» [Дурылин 2016b, 99]. Мотив обретения Небесного отечества воплощается в метафоре соединения двух сосудов - души человека, входящей в дом Божий. Это и предсмертный путь души В. Розанова, когда темные воды Стикса превращаются в тихий ручеек, впадающий в «великий неведомый тишайший океан вечной жизни» [Дурылин 2016a, 95]. Это и нашедшая покой и тишину «м1ра», Небесной родины душа alter ego автора дневника, ставни которой открыты Божьему миру: «Какая благодать льется в окна!» [Дурылин 2016b, 99].
Заключение
Ведение дневника в кризисный период Гражданской войны становится практикой духовного совладания («spiritual coping») [Кнорре 2017, 151]. Дневники Пришвина и Дурылина представляют особый тип эго-докумен-тального повествования, в основе которого - духовная автобиография, открывающая в повседневной жизни ее сакральное измерение. В автобиографическом усадебном мифе писателей можно выявить «мистериальную сюжетную схему» [Магомедова 2013,10], одним из источников которой становится философия Вл. Соловьёва: «разрушение изначальной целостности мира - прохождение через страдания, хаос, смерть - обретение высшего знания о тайной сущности мира, воссоединение с божеством и восстановление гармонии» [Магомедова 2013, 8]. Китежский миф создает гетерото-пию усадьбы в дневниках Пришвина и Дурылина, где «усадьба идиллическая» и «усадьба демоническая», соприсутствуя одновременно, соотносятся в динамическом модусе инициации - «возвращения-обращения» души от «падшего мира» (мир, распавшийся на враждующие части, ад сиротской зимы) к целостному миру, «миру в Боге». Дуальность эго-нарратива позволяет описать трагическую повседневность Гражданской войны в мисте-
риальном аспекте собирания распавшегося «я» / «дома души». Усадебный миф обретает в такой оптике религиозное измерение темы утраты / обретения родного дома: герой-скиталец, пройдя «лиминальную фазу» сражения с «врагом» в пространстве смерти, преодолевает отчужденность / сиротство - открывает Божий мир как свою духовную родину, Небесное отечество, место своего призвания, служения «священства» в мире.
ЛИТЕРАТУРА
1. Антонов К.М. Концепт религиозного обращения в философии Вл. Соловьёва // Вестник Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Серия 1: Богословие. Философия. Религиоведение, 2004. № 2. C. 159-189.
2. Богданова О.А. Усадьба и дача в русской литературе XIX-XXI вв.: топика, динамика, мифология. М.: ИМЛИ РАН, 2019. 288 с.
3. Богданова О.А. Русская литературная усадьба XIX-XX вв.: теоретический аспект исследований // Mundo Eslavo. 2020. № 19. С. 89-102.
4. Богданова О.А. Категория «усадебного топоса»: границы, структура, семантика, динамика, модификации и вариации // «Проблемы тезауруса "усадебных" исследований в российском и зарубежном литературоведении», семинар, проведенный в рамках проекта Российского научного фонда № 18-18-00129 «Русская усадьба в литературе и культуре: отечественный и зарубежный взгляд» (рук. О.А. Богданова) и при финансовой поддержке РНФ 9 октября 2018 г. ИМЛИ РАН. URL: http://litusadba.imli.ru/event/semmar-problemy-tezaurusa-usadebnyh-issledovaniy-v-rossiyskom-i-zarubezhnom-literaturovedenii (дата обращения: 17.12.2022).
5. Глухова Е.В. Гетеротопия усадьбы в поэтике русского символизма (часть первая: Зинаида Гиппиус) // Новый филологический вестник. 2019. № 4(51). С. 178-186.
6. Дурылин С.Н. Троицкие записки / Публ. и примеч. А. Резниченко и Т. Резвых // Наше наследие. 2015. № 116. С. 77-103.
7. (a) Дурылин С.Н. Троицкие записки (Продолжение) / Публ. и примеч. А. Резниченко и Т. Резвых // Наше наследие. 2016. № 117. С. 94-111.
8. (b) Дурылин С.Н. Троицкие записки (Окончание) / Публ. и примеч. А. Резниченко и Т. Резвых // Наше наследие. 2016. № 118. С. 82-104. URL: http://www. nasledie-rus.ru/podshivka/11809.php (дата обращения: 17.12.2022).
9. Письмо С.Н. Дурылина к З.В. Работновой от 28 октября 1930 (?) года // МА МДМД. Фонд С.Н. Дурылина. КП-612/33. Л. 12-13.
10. Кнорре (Константинова) Е.Ю. Дневники и художественные произведения М.М. Пришвина в период Первой мировой и гражданской войн: жанр и концепция «творческого поведения» // Кризисные ситуации и жанровые стратегии: сборник научных трудов. М.: Эдитус, 2017. С. 141-153.
11. Кнорре Е.Ю. Сюжет «пути в Невидимый град» в творчестве М.М. Пришвина 1900-1930-х гг.: дис. ... к. филол. н.:10.01.01. М., 2019. 295 с.
12. Магомедова Д.М. Модели писательских биографий как литературные универсалии // Проблемы писательской биографии: К 150-летию А.П. Чехова. М.: ИМЛИ РАН, 2013. С. 11-19.
13. Мотивы «бесовства» в литературе и публицистике первых лет революции // Перелом 1917 года: революционный контекст русской литературы. Исследования и материалы. М.: ИМЛИ РАН, 2017. С. 36-55.
14. Пришвин ММ. Дневники 1918-1919 гг. М.: Московский рабочий, 1994. 380, [2] с.
15. Пришвин М.М. Дневники: Книга третья. Дневники 1920-1922 гг. М.: Московский рабочий, 1995. 334 с.
16. Пришвин М.М. Дневники 1923-1925 гг. М., «Русская книга», 1999. 416 с.
17. Пришвин М.М. Дневники. 1918-1919. СПб.: ОО «Изд-во "Росток"», 2008. 560 с.
18. Пришвин ММ. Дневники. 1936-1937. СПб.: ООО «Изд-во "Росток"», 2010. 992 с.
19. Пришвин М.М. Дневники. 1940-1941. М.: РОССПЭН, 2012. 880 с.
20. Резниченко А.И. О смыслах имен: Булгаков, Лосев, Флоренский, Франк et dii minores. М.: Издательский дом РЕГНУМ, 2012. 416 с.
21. Тэрнер В. Символ и ритуал. М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1983. 277 с.
22. Тюпа В.И. Анализ художественного текста: учеб. пособие для студ. фи-лол. фак. высш. учеб. заведений. М.: Издательский центр «Академия», 2009. 336 с.
23. Урюпин И.С. Мифологема возвращения в романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита». Материалы всеросс. научн. конференции с междунар. участием, г. Барнаул, 24-26 сентября 2020 г. Барнаул: АлтГПУ, 2020. С. 344-347.
24. Фуко М. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью (пер. с фр. Б.М. Скуратова). Ч. 3. М.: Праксис. 2006. 320 с.
25. Черкасова Е.А., Дворцова Н.П. Мистериальная структура стихотворного текста «малой формы» В. С. Соловьёва («В тумане утреннем неверными шагами...») // Вестник тюменского государственного университета. Гуманитарные исследования. Humanitates. 2012. № 1. С. 198-204.
REFERENCES (Articles from Scientific Journals)
1. Antonov K.M. Kontsept religioznogo obrashcheniya v filosofii Vl. Solov'yeva [The incept of Religious Conversion in the Philosophy of Vl. Solovyov]. Vestnik Pra-voslavnogo Svyato-Tikhonovskogo gumanitarnogo universiteta. Seriya 1: Bogosloviye. Fi-losofiya. Religiovedeniye, 2004, no. 2, pp. 159-189. (In Russian).
2. Bogdanova O.A. Russkaya literaturnaya usad'ba XIX-XX vv.: teoreticheskiy aspekt issledovaniy [Russian Literary Estate of the XIX-XX Centuries: Theoretical Aspect of Research]. Mundo Eslavo, 2020, no. 19, pp. 89-102. (In Russian).
3. Glukhova E.V. Geterotopiya usad'by v poetike russkogo simvolizma (chast' per-vaya: Zinaida Gippius) [Heterotopy of the Country Estate in the Poetics of Russian Symbolism (Part I: Zinaida Gippius)]. Novyy filologicheskiy vestnik, 2019, no. 4 (51), pp. 178-186. (In Russian).
4. Cherkasova E.A., Dvortsova N.P. Misterial'naya struktura stikhotvornogo tek-sta "maloy formy" V.S. Solov'yeva ("V tumane utrennem nevernymi shagami...") [The Mystery Structure of "Small Form" Verse Text in V.S. Solovyov's Poem "In The Mist Morning Unsteady Steps..."]. Vestnik tyumenskogo gosudarstvennogo universiteta. Gu-manitarnyye issledovaniya. Humanitates, 2012, no. 1, pp. 198-204. (In Russian).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
5. Knorre (Konstantinova) E.Yu. Dnevniki i khudozhestvennyye proizvedeni-ya M.M. Prishvina v period Pervoy mirovoy i grazhdanskoy voyn: zhanr i kontsept-siya "tvorcheskogo povedeniya" [Diaries and Works of Art by M.M. Prishvin during the First World War and the Civil War: Genre and Concept of "Creative Behavior"]. Krizisnyye situatsii i zhanrovyye strategii: sbornik nauchnykh trudov [Crisis Situations and Genre Strategies: a Collection of Scientific Papers]. Moscow, Editus Publ., 2017, pp. 141-153. (In Russian).
6. Magomedova D.M. Modeli pisatel'skikh biografiy kak literaturnyye universalii [Models of Writers' Biographies as Literary Universalities]. Problemy pisatel'skoy bi-ografii: K 150-letiyu A.P. Chekhova [Problems of a Writer's Biography: to the 150th Anniversary of A.P. Chekhov]. Moscow, IMLI RAN Publ., 2013, pp. 11-19. (In Russian).
7. Magomedova D.M. Motivy "besovstva" v literature i publitsistike pervykh let revolyutsii [The Motifs Of "Devilship" In The Literature And Journal Criticism of the First Revolutionary Years]. Perelom 1917 goda: revolyutsionnyy kontekst russkoy liter -atury [The Turning Point of 1917: the Revolutionary Context of Russian Literature] Moscow: IMLI RAN Publ., 2017, pp. 36-55. (In Russian).
8. Uryupin I.S. Mifologema vozvrashcheniya v romane M.A. Bulgakova "Master i Margarita" [Mythology of Return in the Novel by M.A. Bulgakov "Master and Margarita"]. Materialy vseros. nauchn. konferentsii s mezhdunar. uchastiyem, g. Barnaul, 24-26 sentyabra 2020g. [Materials of the All-Russian Scientific Conference with International Participation, Barnaul, 24-26 September 2020], Barnaul, AltGPU, 2020, pp. 344347. (In Russian).
(Monographs)
9. Bogdanova O.A. Usad'ba i dacha v russkoy literature XIX-XXI vv.: topika, dina-mika, mifologiya [Manor and Dacha in Russian Literature of the 19th-21st Centuries: Topic, Dynamics, Mythology]. Moscow, IMLI RAN Publ., 2019, 288 p. (In Russian).
10. Fuko M. Intellektualy i vlast': Izbrannyye politicheskiye stat'i, vystupleniya i in-terv'yu (per. s fr. B.M. Skuratova), ch. 3 [Intellectuals and Power: Selected Political Articles, Speeches and Interviews (Translated from French by B.M. Skuratov), part 3]. Moscow, Praksis Publ., 2006. 320 p. (In Russian).
11. Reznichenko A.I. O smyslakh im'yon: Bulgakov, Losev, Florenskiy, Frank et dii minores [About the Meanings of Names: Bulgakov, Losev, Florensky, Frank et Dii Minores]. Moscow, REGNUM Publ., 2012. 416 p. (In Russian).
12. Turner V. Simvol i ritual [Symbol and Ritual]. Moscow, Glavnaya redaktsiya vostochnoy literatury izdatel'stva "Nauka" Publ., 1983. 277 p. (In Russian).
13. Tyupa V.I. Analiz khudozhestvennogo teksta: uchebnoye posobiye dlya studen-tov filologicheskikh fakul'tetov vysshikh uchebnykh zavedeniy. [Literary Text Analysis: Textbook for Students of Philological Faculties of Higher Educational Institutions]. Moscow, Izdatel'skiy tsentr "Akademiya" Publ., 2009. 336 p. (In Russian).
(Thesis and Thesis Abstracts)
14. Knorre E.Yu. Syuzhet "puti v Nevidimyy grad" v tvorchestve M.M. Prishvina 1900-1930-kh gg. [The Plot of the 'Road to the Invisible City' in Prishvin's Works in the 1900s-1930s]. PhD Thesis. Moscow, 2019. 295 p. (In Russian).
Кнорре Елена Юрьевна,
Институт мировой литературы имени А.М. Горького Российской академии наук; Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет.
Кандидат филологических наук, старший научный сотрудник Отдела русской литературы конца XIX-начала XX в. ИМЛИ РАН; доцент кафедры философии и религиоведения Богословского факультета ПСТГУ. Научные интересы: теория литературы, русская литература XIX-XX вв., русская религиозная философия, аксиология, наррато-логия, мифопоэтика. E-mail: Lena12pk@yandex.ru ORCID ID: 0000-0002-3272-8659
Elena Yu. Knorre,
A.M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences; Orthodox St. Tikhon University for the Humanities. Candidate of Philology, Senior Researcher at the Department of Russian Literature of the Late 19th - Early 20th Century, IWL RAS; Associate Professor at the Department of Philosophy and Religious Studies of the Theological Faculty of OSTHU. Research interests: literary theory, Russian literature of the 19th-20th centuries, Russian religious philosophy, axiology, narratology, mythopoetics. E-mail: Lena12pk@yandex.ru ORCID ID: 0000-0002-3272-8659
